ЮНЕВИЧ ВЫЗЫВАЕТ ОГОНЬ НА СЕБЯ

В землянках только и говорят о храбрости разведчиков из отрядов Виктора Леонова, Александра Юневича, Плотникова. Разведчики добираются на катерах на тот берег и действуют за хребтом Муста-Тунтури. Мы ощущаем результаты их действий, получая точные координаты целей на суше — батарей гитлеровцев, их складов и боевых сооружений.

После памятного октябрьского боя, когда, стремясь уничтожить нашу батарею, противник в течение двух часов бросил на нее 872 снаряда, мы жили под жестоким огнем тяжелых вражеских орудий. Разведчики Юневича уже не раз ходили на ту сторону уточнять координаты гитлеровских батарей, необходимые нам для ответного удара, для самозащиты. Одновременно они добывали уточненные данные многих объектов немецкой обороны. И полковник Алексеев, готовя массированный артиллерийский налет на противника, собрал всех нас на своем передовом наблюдательном пункте. Прибыли командиры и полевых батарей, и морской береговой артиллерии. Цели за хребтом мы не видим даже в светлое время. Чтобы поразить их, надо сначала пристреляться по вспомогательной точке или, как принято говорить, пристрелять репер. Это дело полковник поручил нашей 140-й. В стереотрубу он показал мне черный камень на хребте, похожий на яичко. Рядом с ним, правее, был камень поменьше.

Левый камень — репер.

Полковник вручил мне координаты репера. Через несколько минут батарея начала пристрелку. Я командовал с НП Алексеева.

Точность огня морских орудий вызвала одобрение армейских товарищей.

— Чему удивляться? У них не батарея, а завод, — сказал Алексеев.

Да, у нас настоящий завод. Родина вооружила нас отличной техникой. Алексеев назвал нашу батарею за­водом еще тогда, когда я водил его к высотке, где в скалу врыт шестиметровый дальномер. Проход к нему в то время еще не был построен. Приходилось ползти по не­глубокой и узкой траншейке, скрытой от противника мас­кировочной сеткой. Тучному полковнику трудно было влезть в эту нору. Он решил, что мы нарочно все так подстроили, чтобы не совалось начальство. Алексеев с трудом прополз 20 метров, отделявших его от дальномера. Увидев наше детище, он сразу забыл и о своих подозрениях, и о своем гневе — так великолепна была наша новая техника...

Через четыре часа после удачной пристрелки все наши батареи открыли огонь по разведанным целям. За Муста-Тунтури разлилось море пламени, отраженное в полярной ночи заревом, похожим на сполохи северного сияния.

На другой день туда пошла матросская разведка. Одного за другим разведчики Юневича и Плотникова привели трех «языков». Все они говорили о страшном артиллерийском налете и его результатах. Разведчики сами уточнили эффективность нашего огня. На месте ранее установленных ими объектов все было черно, даже снега, он лежал толстым, мощным слоем, — растаял до земли.

Потом нам приказали стрелять осветительными снарядами по высоте «Яйцо». Полковник Алексеев не ответил на вопрос о цели столь необычной стрельбы. Наверное, будут наступать? Мы знали, как действуют наши сегментные беспарашютные снаряды, рассыпающие при разрыве множество горящих звездочек. Чем ниже разрыв, тем больше света и страха для противника. Не успев сгореть в воздухе, звездочки выжигают все на земле. Осенью, еще до снега, мы пристреливали эти снаряды над своим побережьем. Звездочки, не успев сгореть, упали на боевые порядки стрелковой роты и зажгли торф. Командир роты, едва справившись с пожаром, позвонил мне:

— Красиво стреляешь, Поночевный, только прошу больше меня не поджигать. Как-нибудь обойдусь без этого зрелища!

Теперь, когда по приказу Алексеева мы открыли огонь сегментными снарядами, звездочки рассыпались на высоте 200 метров над «Яйцом». В окопах противника началась паника. По освещенной местности в атаку пошла морская пехота. И конечно, разведчики впереди. В том бою был ранен их командир Юневич. Весь передний край знал, что его отправили в Полярный, в госпиталь.

Но вот в конце марта сорок третьего года я услышал, что Юневич снова в строю. Мне приказали срочно явиться на передовой наблюдательный пункт полковника Алексея Максимовича Крылова, командира 63-й бригады морской пехоты, которому мы оперативно подчинены. Мрак, пурга, штормовой ветер с моря, но я хорошо помнил путь и к штабу и к НП Крылова, помнил по весьма неприятному, горькому случаю.

Тогда шел дождь и тоже был штормовой ветер. В ту ночь у нас находился комендант сектора береговой обороны подполковник Долбунов. Именно в тот момент, когда он грубо разносил меня за беспорядок на позиции разбитого второго орудия, где еще не просохла кровь погибших, мы ждали приезда командующего флотом адмирала Головко. Из штаба Сергея Ивановича Кабанова сообщили, будто адмирал выехал к нам. Я обрадовался предлогу поскорее убраться с батареи. Нацепив брезентовый дождевик, вскочил на коня и погнал его галопом. Конь был чужой. Проскакав несколько минут, конь споткнулся и выкинул меня из седла в грязь. А кругом — тьма, льет дождь. Никаких ориентиров. Не поймешь, где север, где юг. В ближайшем озерке я смыл грязь с одежды и отправился дальше. Конь завез меня в бригаду пол­ковника Крылова. Меня там обогрели, чаркой угостили, но начальник политотдела подполковник Михалевич запретил выезжать из бригады ночью. Я уже знал, что командующий флотом не прибудет. Но на батарее моего возвращения ожидают строгий командир дивизиона и подполковник Долбунов. Здесь гостеприимный, но не менее строгий начальник политотдела. Ему я подчинен оперативно, а те — прямые начальники, с ними жить и служить. Подумал-подумал и отправился домой. Вместо Маттивуоно попал в Пуманки, где дислоцировался банно-прачечный отряд. Немедленно позвонил начальнику штаба дивизиона своему однокашнику Ува­рову.

— Знаем, как заблудился, — рассмеялся он. — Не в пропасть попал и не к фрицам в гости, а к девушкам в «мыльный пузырь»...

Уваров-то шутил, а Космачев всерьез заподозрил меня. Только этого не хватало при сложившихся у нас отношениях! Пришлось снова отправляться в дорогу. К утру добрался до «старушки» и, на свою беду, застал там того же подполковника Долбунова. Для Бориса Соболевского я сыграл тогда роль громоотвода...

С тех пор навсегда запомнил мельчайшие ориентиры на дорогах, связывавших нашу батарею с бригадой морской пехоты. Поэтому я вовремя прискакал по вызову Крылова на его НП, несмотря на мглу и буран.

— Знакомьтесь, это командир стосороковой батареи, он вам понадобится, — сказал полковник, подведя меня к высокому стройному капитану, одетому по-солдатски в фуфайку и ватные брюки. — Договоритесь между собой о вызове огня и порядке прикрытия.

Капитан сказал: «Есть», — быстро посмотрел на меня пронзительным взглядом, взял за руку и отвел в дальний угол землянки к столу из снарядного ящика. Все остальные на командном пункте деликатно держались в стороне. Чувствовалось, что этот капитан не только всеми уважаем и ценим. Чувствовалось, что сегодня он в центре внимания, что собраны все ради него.

Это был Александр Яковлевич Юневич, командир разведывательной роты бригады морской пехоты. С ним я уже не раз взаимодействовал в бою, пользовался его данными. Батарейцы прожужжали мне уши рассказами о подвигах Юневича, но до сих пор мы не были знакомы. Дерзкими рейдами по вражеским тылам он менее чем за год заслужил помимо орденов повышение в воинском звании от младшего лейтенанта до капитана.

Юневич расстелил на ящике карту, расчерченную и расписанную цветными карандашами:

— Сегодня в ночь с группой разведчиков пойдем на катере к берегу противника в расчете высадиться вот тут, — он показал пункт на карте. — Прошу быть готовым к подавлению его батарей, если они обнаружат катер. Вот эти батареи. Это моя первая просьба. Вторая: подавить огонь батарей, стреляющих по группе на берегу. Наш маршрут проходит здесь. Но волей противника он может быть изменен. О сигналах в случае изменения маршрута договоримся позже. Вот эти батареи по маршруту. Третья просьба: прикрыть нашу группу от преследования при отходе к берегу и обеспечить переход катера через залив. Вот и все. Ну и последняя: если потребуется, дать огонь на меня. По моему вызову!

Последняя просьба была для меня совершенно неожиданной. Не обратив внимания на подчеркнутое Юневичем «по моему вызову», я, словно пытаясь утешить, произнес:

— Думаю, до этого не дойдет, товарищ капитан...

— На войне бывает всякое, — сухо ответил Юневич.

— Ваши просьбы считаю боевой задачей, — продол­жал я в том же духе. — Выполним их с радостью. За исключением последней.

— Это не шутка, товарищ Поночевный!

— Добро! — До меня дошло наконец, что все это серьезно, и стало неловко. Вроде бы я, легкомысленно играя словами, невольно заподозрил в кокетничании че­ловека, который отлично, без дураков, знает, на что идет и что такое безвыходное положение.

Мы вышли из землянки и, разглядывая в сумерках противоположный берег, стали договариваться о сигналах вызова огня. За три года службы в этих краях я изучил тот берег до мельчайших деталей, часами разглядывая его в оптические приборы. Юневич за год узнал берег противника не хуже, а лучше моего. Он не пользовался стереотрубой, а сам исходил и облазал каждый метр, может быть, даже полил землю своей кровью. Я понял это сразу, когда начали кодировать названия бухточек, лощинок, высоток и скал на маршруте разведчиков.

Мне надо вернуться на батарею, рассчитать с помощником все данные для стрельбы и быть снова на НП бригады к 17.00 — полковник Крылов приказал управлять огнем батареи с его НП. До этого часа следовало успеть не только подготовить расчеты, но и протянуть прямую линию связи к морским пехотинцам. Мы попрощались с Юневичем, потом вдруг обнялись, и он произнес грубым, немного охрипшим басом:

— Откажет рация или еще что, знай: три красные. Помнишь, я давал одну красную, немцы дублировали, а ты бил в меня, принимая это за вызов огня? То-то... Так что сигнал нечетный. Три — значит, бей не раздумывая. И еще помни: заодно со мной угробятся не меньше сотни их сволочей...

В назначенный час, оставив за себя Володю Игнатенко, я вернулся на НП Крылова. Там уже собралась вся оперативная группа, руководившая с этой стороны вы­лазкой разведчиков. Прибыл и полковник Крылов,

Я слышал, как он шепнул стоящему рядом со мной начальнику разведки бригады:

— Лях сейчас выходит. Погрузились.

Борис Лях, катерник, всегда высаживает разведчиков. Я ни о чем не расспрашиваю, не принято у нас расспрашивать о том, чего тебе не говорят, но понимаю — дело очень серьезное. Разведчиков — 48. Высаживать будет Лях. Идут не семечки щелкать на той стороне.

Буран за эти часы стих. Над заливом темная спокойная ночь. Мороз. Волнами поднялся туман над водой. Восток едва освещен восходящей луной. На переднем крае, почти рядом, прогремела короткая пулеметная очередь. Прогремела, прокатилась эхом в гранитных ска­лах и затихла.

Ждать трудно и тревожно. Ждем молча. Начальник разведки посмотрел на часы и сказал, что катер уже должен подойти к цели.

— Рано, — возразил Крылов. — В такую тишь он идет на самых малых оборотах.

Мы вышли из НП и стали вслушиваться в звуки, долетающие с моря.

У радиостанции дежурил радист, ожидая сигнала о высадке: только одного короткого, едва уловимого сигнала. Когда он наконец поймал этот сигнал, все заговорили наперебой. Как будто полегчало, хотя именно сейчас начиналось самое трудное, самое опасное.

Небо чуть посветлело. Недолог теперь рассвет, но все же он есть. Мы спрятались в окопы, из которых пристально следим за районом высадки. Казалось, видишь там уже и камешки, и ложбинки. Возможно, это и не было обманом зрения для нас, привыкших наблюдать за чужим берегом и вооруженных сильными оптическими приборами. Но людей мы там не видели: они должны быть уже за хребтом, в ближнем тылу врага.

Мы долго сидели молча, скрывая друг от друга тревогу. Только когда с той стороны докатился стук автома­тов, наших автоматов, как пояснил обладающий удивительным слухом начальник разведки, полковник Крылов произнес встревоженно:

— Обнаружены?..

Короткий сигнал, принятый радистом, расшифровывался так: «Задание выполнил, обнаружен, имею одиннадцать убитых, двух раненых, противник окружает».

Затем последовали лаконичные сообщения по заранее разработанной таблице условной связи: «Нахожусь в квадрате...», «Отбиваю атаки», «Прошу огонь», «Прошу плавсредства», «Так держать огонь», «Верно бьют», «Прекратить огонь», «Противник выставил минометы», «Больше огня...»

Сколько за этим таилось трагических подробностей! Там шел жестокий бой, наши пробивались к берегу... Мне некогда думать об этом. Я должен управлять огнем по вызову Юневича. Одну за другой передавал по телефону команды Володе Игнатенко. Громыхали залпы наших орудий. Снаряды со свистом пролетали над нами, над наблюдательным пунктом морской пехоты, и рвались на том берегу. В оптические приборы мы увидели наконец фигуры людей на побережье. Бой подошел к морю.

Фашисты, окружив разведчиков, залегли. Юневич сообщил: их больше роты, кроме того, противник выдвинул минометы и бьет из дзотов, расположенных на ближнем мысу. Разведчики тоже залегли в обороне, чтобы продержаться до полной тьмы, — катера не смогут их снять в светлое время.

Юневич попросил прикрыть его со всех сторон, окружить, отсечь от врага стеной разрывов.

К нам присоединились батареи артиллерийского полка. Распределив между собой цели и все рассчитав, мы открыли огонь. Он равно опасен и для врагов, и для своих. Мы поставили вокруг разведчиков огненную стену, создали кольцо, зная, что малейший просчет может быть роковым. Радист принял радиограмму: «Точно бьете!» Я тут же передал об этом по телефону на все орудия.

А к концу дня новый сигнал: «Огонь на меня». Еще не вышло время подоспеть катерам. Неужели там уже все?

Опустились руки. Язык не поворачивается произнести команду.

— Выполнять просьбу, — говорит начальник разведки. — Они сошлись с противником вплотную. Надо прижать фашистов к земле. Иначе наши не вырвутся!

— Как быть? — снова спрашиваю я полковника Крылова, игнорируя указание начальника разведки.

— Выполнять просьбу Юневича, — сердито отозвался полковник и бросил на меня такой взгляд, которого нельзя забыть. Зачем действительно я вынудил и его произнести этот приказ?..

— Три снаряда, батареей, беглым, огонь!

12 снарядов просвистели над нашей головой и загрохотали на том берегу. Они осветили вспышками квадрат, где находятся и наши, и враги. 12 тяжелых фугасов, спо­собных угробить не один корабль с войсками и техникой противника! Они сметут с лица земли и минометы фашистов, и роту егерей, окружившую наших героев. Но эти снаряды поражают сейчас и своих...

Только через полтора часа счастливый радист закричал:

— Живы! Передают спасибо за огонь.

Уже стемнело. Уже подошли к тому берегу катера и высадили в помощь Юневичу группу новых разведчиков. Уже несколько раз он снова вызывал огонь на свой квадрат, пропадал в эфире, появлялся и снова исчезал. Немцы не выпускали наших к побережью.

Я уже не спрашивал полковника Крылова, выполнять ли просьбы Юневича. Юневич вызывал огонь на себя, и мы вели по нему огонь...