«<...> Да, господа, народы забывают иногда о своих национальных задачах; но такие народы гибнут, они превращаются в назем, в удобрение, на котором вырастают и крепнут другие, более сильные народы (Г. С.). Мы обращаемся к вам не за жертвой, мы не требуем от вас угнетения другой, менее сильной народности — нет, господа. Правительство просит от вас лишь вашей нравственной поддержки в том деле, которое оно считает правым. Я уверен, господа, что вы отвергнете запрос; но вами, в ваших русских сердцах, будут найдены выражения, которые заставят, побудят правительство представить на ваш же суд законопроект, устанавливающий способ разрешения наших общих с Финляндией дел, законопроект, не нарушающий прав маленькой Финляндии, но ограждающий то, что нам всего ближе, всего дороже,— исторические державные права России (Продолжительные рукоплескания справа и в центре, возгласы: браво.)» [57, с. 149].
Следует заметить, что и далее крайне болезненный финляндский вопрос был постоянно на контроле у главы правительства, который, судя по сохранившимся документам, вникал во все перипетии положения дел [131, Д. 100—103].
24 МАЯ ТОГО ЖЕ ГОДА премьер-министр выступает перед депутатами Думы с речью о морской обороне, в которой излагает позицию правительства в этом чрезвычайно сложном вопросе, акцентируя внимание на унынии и разочаровании, охвативших российское общество после Цусимской трагедии,— чувствах, которым власть поддаться не может. Он говорил:
«<...> Господа! Область правительственной власти есть область действий. Когда полководец на поле сражения видит, что бой проигран, он должен сосредоточиться
на том, чтобы собрать свои расстроенные силы, объединить их в одно целое. Точно так же и правительство после катастрофы находится несколько в ином положении, чем общество и общественное представительство. Оно не может всецело поддаться чувству возмущения, оно не может исключительно искать виновных, не может исключительно сражаться с теми фантомами, о которых говорил предыдущий оратор. Оно должно объединить свои силы и стараться восстановить разрушенное (Г. С.)...» [57, с. 151]
И далее: «<...> Только тот народ имеет право и власть удержать в своих руках море, который может его отстоять. Поэтому все те народы, которые стремились к морю, которые достигали его, неудержимо становились на путь кораблестроения. Для них флот являлся предметом народной гордости; это было внешнее доказательство того, что народ имеет силу, имеет возможность удержать море в своей власти. Для этого недостаточно одних крепостей, нельзя одними крепостными сооружениями защищать береговую линию. Для защиты берегов необходимы подвижные, свободно плавающие крепости, необходим линейный флот.
Это поняли все прибрежные народы. Беззащитность на море так же опасна, как и беззащитность на суше. Конечно, можно при благоприятных обстоятельствах некоторое время прожить на суше и без крова, но когда налетает буря, чтобы противостоять ей, нужны и крепкие стены, и прочная крыша. Вот почему дело кораблестроения везде стало национальным делом. Вот почему спуск каждого нового корабля на воду является национальным торжеством, национальным празднеством. Это отдача морю части накопленных на суше народных сил, народной энергии. Вот почему, господа, везде могучие государства строили флоты у себя дома: дома они оберегают постройку флота от всяких случайностей; они дома у себя наращивают будущую мощь народную, будущее ратное могущество.
Эти вот простые соображения привели правительство к тому выводу, что России нужен флот. А на вопрос, какой России нужен флот, дала ответ та же комиссия государственной обороны, которая выразилась так: России нужен флот дееспособный. Это выражение я понимаю в том смысле, что России необходим такой флот, который в каждую данную минуту мог бы сразиться с флотом, стоящим на уровне новейших научных требований. Если этого не будет, если флот у России будет другой, то он будет только вреден, так; как неминуемо станет добычей нападающих. России нужен флот, который был бы не менее быстроходен и не хуже вооружен, не с более слабой броней, чем флот предполагаемого неприятеля. России нужен могучий линейный флот, который опирался бы на флот миноносный и на флот подводный, так как отбиваться от тех плавучих крепостей, которые называются броненосцами, нельзя минными судами <...>» [57, с. 151—152].
П. А. Столыпин убеждал в необходимости скорейшего выделения средств на строительство новых боевых кораблей, которые могут составить эскадру. Признавая необходимость переустройства морского ведомства и соглашаясь со многими аргументами противников предложенного законопроекта, он вместе с тем говорил о том, что правительство не может поддаваться эмоциям и «должно смотреть на дело иначе» [57, с. 154], поскольку «на нем лежит обязанность оградить государство во всякую минуту от всяких случайностей» [57, с. 154]. Предлагая вникнуть в круг вопросов, связанных с положением разбитого русского флота, Столыпин убеждал собравшихся в том, что положение это обязывает принимать ответственные решения, которые не могут ограничиться только реформой морского ведомства: нужно в меру скромных возможностей пополнять кадры, вести вперед национальное судостроение, обновлять наш боевой флот.
Далее Столыпин высказал критическую точку зрения на позиции своих противников, стоявших за сокращение заказов на судостроительных заводах России и возможность обучения моряков на старой Балтийской флотилии:
«<...> Отдельные корабли, и это было уже указано, не могут иметь никакой силы, если они будут механически соединены в отряды: в этом случае каждое отдельное, более быстроходное судно должно будет равняться по наиболее тихоходному во всей эскадре, должно будет стрелять на такое расстояние, на которое будут долетать снаряды наихудше вооруженных судов, наконец, вся эскадра станет более уязвимой, если часть ее будет хуже других бронирована. Такое сборище судов будет никуда не годным сбродом; это будет отряд, неспособный не только на оперирование, но и на маневрирование. Для того чтобы маневрировать, нужно иметь, по крайней мере, несколько судов одного типа, несколько линейных кораблей, несколько бронированных крейсеров, несколько простых крейсеров, несколько миноносцев; между тем остатки наших судов не могут составить ни одной эскадры: эти остатки напоминают собой ту разношерстную кавалерию, о которой я только что упомянул, посаженную на разных коней, вооруженную разным оружием, обмундированную кто в кирасу, кто в китель, кто в мундир...» [57, с. 154—155]
Касаясь реорганизации морского ведомства, он далее говорил:
«...Но нет, нет, господа, той волшебной палочки, от соприкосновения с которой в один миг может переустроиться целое учреждение. Поэтому, если ожидать окончательного переустройства ведомства, если ожидать ассигнования колоссальных сумм на приведение в исполнение полной программы судостроения, то в деле приведения в порядок обломков нашего флота, наших морских сил, расстроенных последней войной, пришлось бы примириться с довольно продолжительной остановкой.
К чему же, господа, привела бы такая остановка? На этом не могло не остановить своего внимания правительство. Вникните, господа, в этот вопрос и вы. Первым последствием такой остановки, о которой красноречиво говорили некоторые из предыдущих ораторов, было бы, несомненно, расстройство наших заводов, на которое я указывал в комиссии государственной обороны и на что мне обстоятельно никто не возразил. То, что в других государствах оберегается, бережно наращивается, развивается технический опыт, знание, сознание людей, поставленных на это дело, все то, что нельзя купить за деньги, все то, что создается только в целый ряд лет, в целую эпоху, все это должно пойти на убыль, все это должно прийти в расстройство...
Такая беспомощность не соответствует мировому положению России»,— говорил премьер-министр, настаивая до утверждения полной программы кораблестроения на постройке «только 4 броненосцев в течение 4 лет для того, чтобы только несколько пополнить расстроенные ряды нашего флота и придать им некоторый боевой смысл» [57, с. 156-157].
Поскольку речь шла о выделении на эти цели ничтожной в сравнении с общим бюджетом суммы в 11 250 000 рублей, Столыпин предлагал отказаться при вынесении решения от мотивов «педагогического свойства» [57, с. 157—158], которые в трудный час, когда «лучшие, быть может, силы флота лежат на дне океана» [57, с. 158], могут нанести «флоту еще громадный нравственный ущерб» [57, с. 158].
Заключительная часть речи Столыпина заслуживает того, чтобы привести ее полностью: в ней с новой силой проявляется ораторское дарование главы правительства, который, сознавая свою правоту, зачастую выступал против подавляющего большинства и в самых невыгодных для него обстоятельствах:
«Вы, хирурги, собравшиеся вокруг одурманенного больного. Больной этот — флот, ошеломленный вашей критикой. Вы, господа, взяли ланцет и режете его, потрошите его внутренности, но одна неловкость, одно неосторожное движение, и вы уже будете не оперировать больного, а анатомировать труп. Господа! Я верю, что ваше решение, каково бы оно ни было, будет продиктовано вам велением вашей совести и тем чистым
Фото 38. П.А. Столыпин Фото 39. П.А. Столыпин и ревельское дворянство на яхте
принимает доклады на крейсере «Штандарт», в ожидании прибытия Государя
«Алмаз», в Ревеле, 27 мая 1908 г. Императора для свидания с Королем Эдуардом VII, -
27 мая 1908 г.
патриотизмом, о котором говорил тут член Государственной думы Пуришкевич,— этим и ничем более. Вы станете выше партийных расчетов, выше фракционной тактики. Не сетуйте, господа, если и правительство высказало вам свое мнение прямо и определенно.
Я уверен, что всякая заминка в деле флота будет для него гибельной, нельзя на полном ходу останавливать или давать задний ход машине — это ведет к ее поломке. Господа, в деле создания нашего морского могущества, нашей морской мощи может быть только один лозунг, один пароль, и этот пароль — „вперед" (Рукоплескания справа и в центре.)» [57, с. 159].
ВОССТАНОВИВШЕЕСЯ в стране относительное спокойствие позволило возобновить визиты иностранных царствующих особ. В конце мая 1908 года в Ревель прибывает король Великобритании Эдуард VII с супругой (фото 38—41).
28 мая премьер-министр, принявший участие в этой встрече, имел беседу с королем на яхте «Виктория-Альберт». Последний по выраженному Российскому монарху пожеланию знакомится с Председателем Совета Министров. Этот исторический момент запечатлен на картине неизвестного художника (фото 42).
Первый визит монарха Англии в Россию знаменует собой дальнейшее сближение стран, начавшееся после соглашения, заключенного относительно Персии, Афганистана и Тибета и определившего новые приоритеты внешней российской политики.
К лету 1908 года после предложений Англии о поддержке России в сфере Балканских реформ правительство все больше сходилось к идее замены австро-русского контроля над Македонией контролем всех великих держав. Таким образом, Россия стремилась сохранить «статус кво» на Балканах, а в мире уже обозначилась новая международная комбинация: Россия — Франция — Англия («Антанта»).
Фото 40. П.А. Столыпин и министр иностранных дел А.П. Извольский
на крейсере «Алмаз», по прибытии в Ревель на время свидания
государя императора с великобританским королем Эдуардом VII, -
27 мая 1908 г.
Фото 41. П.А. Столыпин и А.П. Извольский представляются Фото 42. Король
королеве великобританской, в Ревеле, в присутствии Великобритании Эдуард VII
государыни императрицы Марии Федоровны, 27 мая 1908 г. беседует с П.А. Столыпиным
на яхте «Виктория-Альберт»,
28 мая 1908 г.
31 МАЯ 1908 ГОДА П. А. Столыпин выступает в Государственном Совете с речью о постройке Амурской железной дороги,— речью, которой предшествовало выступление в Государственной Думе. Вначале он приводит ранее высказанные аргументы противников «Амурской авантюры», а также свои контрдоводы. Обращает на себя внимание такой свидетельствующий о нестандартности мышления пассаж его речи, при котором шаблонный ограниченный ум попадает в тупик:
«Быть может, если мотивы правительства брать в отдельности, то можно еще доказать, что постройка Амурской дороги несвоевременна, но если взять все эти мотивы в совокупности (! — Г. С.), то для России представляется неизбежным задачу эту осилить...» [57, с. 163]
Оценив позицию своих противников как «призыв к полной бездеятельности», он обращается далее к разуму, гражданской совести и национальному чувству членов Государственного Совета:
«В порядке сокращения расходов это, безусловно, способ дешевый. Но точно так же самым дешевым способом жизни было бы ничего не есть, не одеваться, ничего не читать — но нельзя при этом считать себя великим и мужественным. Народ сильный и могущественный не может быть народом бездеятельным» [57, с. 163].
Убедительно доказывая целесообразность сооружения магистрали для освоения огромного края и усиления в нем русских позиций, он обращает внимание на слабьте аргументы своих оппонентов и сторонников альтернативных проектов.
«<...> В настоящее время, даже если руководствоваться предположением члена Государственного совета Стаховича, совершенно забыть о железной дороге и дать 300 миллионов рублей исключительно на колонизацию Забайкальской и Амурской областей, то и такое героическое средство при отсутствии дороги не поведет к заселению этих областей. Послушайте людей, которые там живут и которые управляют этими областями. Ведь есть время года, когда из Забайкальской области в Амурскую можно пролететь только на воздушном шаре. Тот крестьянин, который ищет места для переселения, предпочтет, конечно, поехать по железной дороге в Уссурийский край, чем доехать до Сретенска и затем сотни верст проходить по тундре пешком <...>» [57, с. 165].
Указывая на «опасность мирного завоевания края чужестранцами» [57, с. 166], просачивание «желтой расы», он говорил:
«<...> Не забывайте, господа, что у России нет и не будет других колоний, что наши дальневосточные владения являются единственными нашими колониальными владениями, что у нас нет другого на востоке входа в море. Если судьба нас поставила в особенно благоприятные условия, если от наших колоний нас не отделяет большое водное пространство, то ясно, что насущной для России потребностью является соединение этих дальних владений железным путем с метрополией <...>.
Я отдаю себе отчет, насколько трудную минуту мы переживаем. Но если в настоящее время не сделать над собою громадного усилия, не забыть о личном благосостоянии и встать малодушно на путь государственных утрат, то, конечно, мы лишим себя права называть русский народ народом великим и сильным (Г. С.) <...>» [57, с. 166, 167].
13 ИЮНЯ 1907 ГОДА П. А. Столыпин выступает перед членами Государственного Совета с речью о задачах морского министерства. В частности, он говорит:
«<...> Держава, владеющая морем, само собою, ведет и морскую торговлю, интересы которой проникают в самые отдаленные уголки вселенной, и для того, чтобы поддерживать эти интересы,
государство должно обладать такой силой, которую оно могло бы перекинуть через моря. Иначе эти интересы оказались бы необеспеченными.
Фото 43. П.А. Столыпин в Государственном Совете на открытии заседаний
в новом зале Мариинского дворца
Великие мировые державы имеют и мировые интересы. Великие мировые державы должны участвовать и в международных комбинациях, они не могут отказываться от права голоса в разрешении мировых событий. Флот — это тот рычаг, который дает возможность осуществить это право, это необходимая принадлежность всякой великой державы, обладающей морем (Г. С.) <...>.
Морское ведомство не могло не воспользоваться уроком несчастной войны, оно не могло не проникнуться мыслью, что флот, обороняясь или нападая, должен побеждать, и, создавая морскую оборону, оно должно было создавать эту живую боевую силу — орудие победы — линейный флот <...>» [57, с. 168, 169].
Изложив аргументы в пользу скорейшего выделения ассигнований на восстановление дееспособного современного флота и прояснив позиции своих оппонентов в Государственной Думе, П. А. Столыпин поведал далее о трех программах судостроения. Он обстоятельно остановился на 3 — «временной краткой», объяснив ее суть, преимущества и целесообразность в критических для России условиях, а также напомнил об утверждении ее Государем Императором. Анализируя далее положение, сложившееся при прохождении предложенного законопроекта через законодательные учреждения, он указывает на то, что противники программы движимы соображениями не столько экономического, сколько психологического, воспитательного характера, которые, однако, «незаметно толкают законодательные учреждения на довольно опасный путь: советуют отказать в кредите не потому, что флот не нужен, а чтобы добиться известных перемен в личном составе, известных реформ во флоте, чтобы заставить строить суда такого, а не иного типа. Говорят: сделайте то-то и то-то, и деньги получите...» [57, с. 173]
Вскрывая возникшие противоречия, убеждая в том, что для влияния на нерадивых, для предотвращения незакономерных действий властей есть иные пути, глава правительства указывает на опасность создаваемого прецедента, при котором Государственный Совет и Государственная Дума, вмешиваясь в исполнительные действия Правительства, «создает положение полной безответственности», поскольку «не будет существовать уже власти в государстве, несущей эту ответственность: при таком положении Правительство не может нести ответственности и перед Монархом, так как не будет иметь материальной возможности приводить в исполнение необходимые мероприятия, несмотря на признание их необходимости всеми подлежащими инстанциями» [57, с. 174].
Апеллируя далее к «Государственному Совету, состоящему из лиц, умудренных государственным опытом», он в завершение говорит, что Правительство не может встать на иной путь, всякий изгиб на котором «был бы губителен»:
«<...> Мы — рулевые, стоящие у компаса, и должны смотреть только на стрелку, и как бы привлекателен, как бы соблазнителен ни был приветливый берег, но если по дороге к нему есть подводные камни, то курс мы будем держать стороною; мы — межевщики, которым доверены межевые признаки, и если они утрачиваются, мы будем на это указывать; мы — часовые, поставленные для охраны демаркационной линии, и свои ли, чужие ли будут ее нарушать, мы не будем малодушно отворачиваться в сторону. И мы просим вас, раз вы находите, что флот России нужен, раз вы находите, что Россия не настолько обнищала, чтобы отказаться от своих морей, то, господа члены Государственного совета, не избавляйте нас от той ответственности, от которой нас не избавил закон, от которой нас не освобождает Государь...» [57, с. 174—175]
После этого выступления премьера в Государственном Совете (фото 43) дело постройки флота сдвинулось с мертвой точки. В конце концов Столыпин добился и думского одобрения. Значение этой трудной победы, к сожалению, понимают немногие. Тогда, в 1908 году, было заложено начало возрождения боевого русского флота, без которого итоги скорой войны могли быть еще более трагичными для России.
В ЛЕТНИЙ ПЕРИОД перерыва работы Государственной Думы П. А. Столыпин отправляется в морское заграничное путешествие. Государь Николай II снова предоставляет ему для отдыха крейсерскую яхту «Алмаз». Соблюдая инкогнито, Столыпин отправляется в путешествие вместе с семьей. Он посещает Штеттин, где судно принимает на борт и молодых супругов — старшую дочь Марию с мужем, которые в тот период жили в Берлине. Далее о путешествии русского премьера узнает германский император, пожелавший непременно встретиться с ним. Однако, по свидетельству М. Бок, П. А. Столыпин «решительно отклонил это предложение, сказав, что он поставил себе за правило не вмешиваться в иностранную политику России, будучи уже занят выше сил внутренним упорядочением страны, столь расшатанной последними тяжелыми годами. И чтобы избежать возобновления подобного предложения, папа в тот же вечер ушел на „Алмазе" в норвежские фиорды.
Мой отец считал, что свидание его с самым предприимчивым монархом Европы, человеком, с на редкость живым характером, способным принимать самые неожиданные решения, могло принести больше вреда, чем пользы...»
Примечательно, что Вильгельм II, не оставляя своих намерений познакомиться со знаменитым премьером, пускается в погоню на своей яхте «Гогенцоллерн». Столыпин продолжает успешно уклоняться от встречи, стараясь не привлекать внимания в портах. В Либаве, где вся полиция была поставлена на ноги, он, минуя пышную встречу, добирается с семьей в центр на трамвае [4, с. 177—178].
Фото 44. П.А. Столыпин с дочерью Фото 45. П.А. Столыпин в 1908 г.
Натальей Петровной, в 1908 г.
У нас имеются два снимка П. А. Столыпина, сделанных летом 1908 года. Один из них — с дочерью Натальей, которая к тому времени начала ходить без костылей (фото 44, 45).
ПОБЕДИВШАЯ В ТУРЦИИ июльская буржуазная революция вызвала на Балканах волну национально-освободительного движения, ускорив естественный ход событий. Австро-Венгрия спешит с аннексией Боснии и Герцеговины, угрожая войной Сербии. В августе 1908 года австрийское правительство направило в Петербург секретную ноту, в которой предлагалось немедленно приступить к переговорам об аннексии этих провинций [3, с. 203].
В то время как в российской печати мелькает идея об установлении единого фронта на Балканах против Германии и Австро-Венгрии, министр иностранных дел Извольский, находившийся в это время в отпуске в Европе, в неформальной обстановке начинает переговоры с противоположной стороной. Глава МИДа, считая, что вхождение Боснии и Герцеговины в Австро-Венгрию усиливает славянский элемент в этой стране и отвечает русским интересам, пытается в ответ на согласие об аннексии добиться соглашения по открытию проливов для русского военно-морского флота и отвода войск Австро-Венгрии от Ново-Базарского санджака.
По воспоминаниям Коковцова, глава правительства П. А. Столыпин узнает о соглашении по поводу передачи Австро-Венгрии двух бывших турецких областей,
находящихся по Берлинскому трактату 1878 года во временном управлении монархии, лишь из венских газет. Товарищ министра иностранных дел Чарыков, оставшийся за главу МИДа, сообщил, «что Извольский не оставил ему никаких указаний перед своим отъездом, ничего не писал с дороги и никаких сообщений о своем пребывании в Бухлау ему не присылал, но, несомненно был в этом имении и провел там довольно долгое время» [21, с. 290]. В общественном мнении также укрепляются слухи, что глава российского МИДа «попался на удочку» и пошел на сговор, не делающий чести России, под влиянием винных паров и особой располагающей атмосферы...
Столыпину стоило больших трудов уговорить газетчиков не поднимать кампанию против Извольского, по крайней мере, пока не удастся узнать отношение Николая II к этому инциденту [21, с. 290].
Тем временем «джентльменское» соглашение в замке Бухлау Извольский стремится укрепить встречами с европейскими политиками, подготовкой российского общественного мнения и печати, переговорами с Гучковым и Милюковым. Он также дает поручение «заранее посвятить в наши предложения Столыпина и главнейших министров — финансов, военного и морского» [3, с. 211].
Однако Столыпин, в принципе одобряющий политическое соглашение с Австрией, был против конкретной сделки с санкцией России на аннексию Боснии и Герцеговины взамен на изменение режима проливов. Такую же позицию заняли другие министры. Когда на Особом совещании под председательством Царя были оглашены условия вышеупомянутой сделки, Столыпин горячо запротестовал против официального согласия России на подчинение двух славянских провинций немецкому и венгерскому господству. Он даже заявил, что при продолжении подобных переговоров подаст в отставку, поскольку не может нести ответственности за последствия решений, принятых без его ведома. Участники совещания приняли решение составить австрийскому правительству ноту протеста, на что, впрочем, Царь не дал санкции [3, с. 213].
В конце концов Извольский был извещен, что Столыпин и его союзники намерены составить ответ австрийскому правительству с мотивированным протестом против присоединения Боснии и Герцеговины как нарушающего соглашение 1897 года, Берлинский трактат. Указывалось на необходимость предварительного пересмотра его всеми европейскими державами и невозможность участия России в нарушении современного положения. Составленный ответ австрийскому правительству будет предоставлен прямо Царю, а потом выслан Извольскому, о принятом решении через российских послов и посланников будут извещены все заинтересованные державы [3, с. 215].
Вместо сомнительной «компенсации» Столыпин и его сторонники решили прибегнуть к демонстративному протесту, выступив «защитницей интересов своих, Турции и балканских государств, а отнюдь не пособницей или укрывательницей Австрии». Таким образом, аннексию Боснии и Герцеговины Столыпин предложил использовать для создания антиавстрийской коалиции балканских государств (вместе с Турцией) под эгидой России [3, с. 216].
Исходя из этой позиции Столыпин и другие министры предприняли попытку дезавуировать главу МИДа Извольского путем объявления заключенного им соглашения лишь «проектом», подлежащим «окончательному установлению» Советом Министров. Извольскому было предложено прервать переговоры и вернуться в Петербург... Были выработаны проект ответа главе правительства Австрии и циркуляр российским послам за границей. Для разрешения отправки этих документов, меняющих внешнюю политику России, Столыпин и его союзники добились, чтобы их принял Царь [3, с. 216].
Тем временем Извольский, получив телеграмму о намерениях главы кабинета, ответил решительным возражением против выражения протеста: по его мнению «предложенный совещанием протест либо остался бы бесплодным, либо привел бы к столкновению с Австро-Венгрией». Он отказался прервать начатые им переговоры с правительством Франции, а затем Англии, без прямого указания со стороны Российского Самодержца. Таким образом, глава российского МИДа отказался подчиниться решению Совета Министров и также апеллировал к Императору [3, с. 217].
Николай II, приняв Столыпина, занял уклончивую, половинчатую позицию. По словам премьера, Царь, вопреки утверждениям главы МИДа, заявил, что никаких полномочий на переговоры в Бухлау Извольскому не давал. Императора также беспокоила реакция российского общества на аннексию, ущемляющую интересы славян: «<...> государь два раза отметил, что ему в особенности противно, что всякий скажет, что русский министр получил от своего Государя полномочие без всякой надобности обещать нашу помощь Австрии в присоединении Боснии и Герцеговины, когда это дело всех подписавших Берлинский трактат» [21, с. 292].
Однако, по существу, он не хотел менять программу Извольского: видимо, Николаю II импонировала идея изменения режима проливов Дарданелл, в которые мог получить свободный доступ российский флот. Таким образом, не отклоняя вмешательства Столыпина в область внешней политики, царь фактически встал на сторону главы МИДа, разрешив ему продолжить переговоры с правительствами великих держав и поддержав предложение воздержаться от протеста Австрийскому правительству [3, с. 218].
«<...> В итоге создалось своеобразное положение: министр внутренних дел России с разрешения царя продолжил переговоры в Лондоне и Париже с целью реализовать соглашение с Австро-Венгрией за счет Турции; русское же правительство во главе со Столыпиным так же с ведома царя заняло прямо противоположную позицию, намереваясь использовать аннексию Австрией Боснии и Герцеговины для сколачивания антиавстрийской коалиции балканских государств, т. е., в частности, для сближения с Турцией <...>» [3, с. 219].
Примечательно, что Столыпин не ограничивается критикой программы Извольского: в его плане, направленном на сближение с Турцией, определенно стремление избежать втягивания России в войну. В проекте соглашения с Турцией в случае объявления аннексии предусмотрены заявление России о нарушении Берлинского трактата и созыв новой международной конференции, ведущей к существенному изменению расклада политических сил на Балканах и в малой Азии в пользу Турции, Сербии, Черногории, Болгарии и России. Турция сразу согласилась принять проект за основу для соглашения на конференции [3, с. 221].