Те же психологические особенности русской интеллигенции привели к тому, что она просмотрела оригинальную русскую философию, равно как и философское содержание великой русской литературы <...>» [74, с. 6—8, 17].
Отметив, что по указанным выше причинам русская интеллигенция не приняла целого ряда выдающихся европейских (Кант, Гегель) и отечественных (Лопатин, Н. Лосский, Владимир Соловьев, кн. С. Трубецкой, Чичерин) мыслителей, Бердяев, в частности, пишет:
«<...> Величайшим русским метафизиком был, конечно, Достоевский, но его метафизика была совсем не по плечу широким слоям русской интеллигенции, он подозревался во всякого рода „реакционностях", да и действительно давал к этому повод. С грустью нужно сказать, что метафизический дух великих русских писателей и не почуяла себе родным русская интеллигенция, настроенная позитивно <...>» [74, с. 17].
Говоря о том, что «застаревшее самовластие исказило душу интеллигенции, поработило ее не только внешне, но и внутренне» [74, с. 22], Бердяев вместе с тем завершает свое предисловие следующим приговором:
«<...> Но недостойно свободных существ во всем всегда винить внешние силы и их виной оправдывать. Виновата и сама интеллигенция: атеистичность ее сознания есть вина ее воли, она сама избрала путь человекопоклонства и этим исказила свою душу, умертвила в себе инстинкт истины. Только сознание виновности нашей умопостигаемой воли может привести нас к новой жизни. Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т. е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы. Тогда народится новая душа интеллигенции» [74, с. 22].
Остальные авторы сборника (С. Н. Булгаков, М. О. Гершензон, А. С. Изгоев, Б. А. Кистяковский, П. Б. Струве, С. Л. Франк), в целом разделяя позицию Бердяева, исследовали различные аспекты российской общественной жизни, критически отзываясь о различных ее сторонах. Интересно, что, по сути, авторы представляли собой всю палитру общественных умонастроений России: например, марксист Струве, кадет Изгоев и т. д. Сборник, ставший популярным в среде российской интеллигенции, совершил поворот в общественном настроении, отвратил ее часть от противостояния власти и настроил на сотрудничество с ней. «Вехи» прямо или косвенно поддерживали принципы, подходы Столыпина к переустройству и обновлению российского общества, а потому вызвали резкую критику левых.
В МАЕ 1909 ГОДА в высших государственных сферах начинает обсуждаться национальный вопрос, обострившийся ранее в общественной жизни. Русские литераторы, мыслители, общественные деятели с тревогой пишут об «оброссиивании» русских, утрате ими национального лика, засилии нерусских деятелей в национальной культуре. По-
добные процессы наблюдаются в других сферах государственной жизни, особенно в торговле, финансах, нефтедобыче. Схожие обстоятельства определились в политике, особенно, в Западном крае, где при подавляющем преимуществе русского населения в Государственный Совет избирались только поляки, численность которых едва достигала 3 процентов. Киевский профессор Д. И. Пихно обозначает эту проблему: вносит законопроект о реформе выборов в Государственный Совет от Западного края. Речь, таким образом, стояла о выборных куриях, значение которых верно оценил и Столыпин. На повестку выносился, по сути, первейший для государства вопрос: может ли Империя, тысячелетия собиравшая вместе народы Европы и Азии, поступиться своей целостностью и жизнеспособностью ради удовлетворения разрушительных центробежных стремлений и узконациональных инстинктов. К сожалению, осмысление значения этой проблемы было доступно не всем: даже в Государственном Совете влиятельные сановники выступили против проекта Пихно. Возможно, Совет находился под гипнозом идеи о равенстве племен и народов перед русским Царем, возможно, дело было в другом: подход Столыпина и Пихно опротестовывал привилегии дворянской бюрократии — российского правящего сословия в пользу «низов». Например, в Западном крае пришлось бы пожертвовать польской аристократией ради избрания в Государственный Совет русских депутатов, цензовый уровень которых был значительно ниже.
Примечательно, что премьер в своих устремлениях опирался на поддержку общественных кругов Западного края. Например, еще в начале апреля 1909 года «состоялось собрание представителей православных братств Гродненской губернии... и местных помещиков по вопросу об увеличении квоты представительства в Думе от русского (православного) населения 9-ти западных губерний. С этой целью решением общего собрания была избрана депутация для поездки в Царское село в составе епископа Михаила, протоиерея Иоанна Корчинского, помещика Д. А. Орлова и депутата Думы В. К. Тычи-нина. Такие же депутации были созданы и в остальных белорусских губерниях» [109, с. 20]. В конце апреля депутаты отбывают в Петербург, где принимают участие в совместном предвыборном собрании, на котором обсуждают насущный вопрос. А 26 апреля депутации от Гродненской и Минской губерний принимаются в Елагинском дворце премьер-министром Столыпиным, который в своем выступлении перед избранниками губернии обещает доложить Императору «о их желании выразить ему свои чувства» [109, с. 20]. Был составлен текст челобитной на имя Николая II, впоследствии при содействии Столыпина врученной Императору в Царском Селе. После обращения к Императору архиепископа Виленского Никандра с приготовленной речью Самодержец ответил:
«Я был рад принять сегодня у себя представителей северо-западных и юго-западных губерний. Благодарю Вас искренне, а в Вашем лице все население Края за его любовь и преданность Престолу и Отечеству. Я приложу все заботы и меры, от меня зависящие, для удовлетворения вашего ходатайства» [109, с. 20].
Затем депутация снова побывала у Столыпина на Елагинском острове. Премьер поздравил ее членов и выразил благодарность за содействие в важном государственном деле. В ответ депутация поблагодарила главу правительства «за твердую политику в отношении русского населения Западного края» [109, с. 20].
В конце концов премьер-министр, ощущая свою правоту и поддержку, несмотря на возможное противостояние, 8 мая 1909 года выступает перед высшей палатой страны по поводу Закона о выборах членов Государственного Совета от девяти Западных губерний. Заявление П. А. Столыпина, сделанное членам верхней палаты после доклада действительного статского советника Д. И. Пихно, было вызвано необходимостью разъяснений о порядке пересмотра действующего закона о выборах, признанного несовершенным, и намерением правительства внести в Госдуму «законопроект о
продолжении полномочий теперешних членов Государственного совета от западных губерний на одну сессию или, говоря точнее, на один год, во время которого новый выборный законопроект может быть рассмотрен детально и спокойно» [57, с. 208].
Таким образом, решение обозначенной выше проблемы выносилось на обсуждение Думы. Между тем точка зрения, занятая в этом важнейшем вопросе Столыпиным, давала оппозиции основания для самых разных упреков: от имперских амбиций до шовинизма и национализма.
В мае 1909 года П. А. Столыпин изучает вероисповедный вопрос. В записке Гурлянду он вопрошает:
«В какие годы и сколько времени продолжалось заведывание Синодом делами католического, протестантского, еврейского и др. вероисповеданий и точна ли эта справка?
П. С.
Дайте мне также справку про положение патриарха в московский период (его приходы, суды, темницы).
Собирали ли хоть один поместный собор со времени учреждения Св. Синода?»
[131, Д. 79].
Следующая записка члену Совета министра Гурлянду следует 22 мая:
«В старообр. комиссии явилась, кажется, мысль предоставить право юридического лица не приходу, а молитвенному дому. Мне представляется это юридическим абсурдом. Представьте мне по этому поводу свои соображения.
Относительно метрополии надо иметь в виду, что по проекту она представлена наставниками лишь в общинах, а старообрядцы вне общин должны (далее неразборчиво, видимо, „представить".— Г. С.) метрики в городские и общественные учреждения.
Представьте мне также соображения по следующему вопросу:...при переходе из одного вероисповедания в другое говорится о „разрешении" такого перехода, противники проекта заявляют, что можно говорить лишь о снятии кары и репрессий, но не о „разрешении". Не выйдет ли при этой (второй) постановке путаницы в дальнейших гражданских правах лиц, перешедших из православия при попустительстве лишь, но без разрешения государства?
П. С.» [131, Д. 79].
22 мая того же года П. А. Столыпин выступает перед Государственной Думой с речью о вероисповедных законопроектах и о взгляде правительства на свободу вероисповедания. Излагая позицию правительства по данному вопросу, он отмечает, что «<...> на правительство, на законодательные учреждения легла обязанность пересмотреть нормы, регулирующие в настоящее время вступление в вероисповедание и выход из него, регулирующие вероисповедную проповедь, регулирующие способ осуществления вероисповедания, наконец, устанавливающие те или другие политические или гражданские ограничения, вытекающие из вероисповедного состояния», и далее ставит вопрос: «...какое же участие в установлении нового вероисповедного порядка в стране должна принимать церковь господствующая, Православная церковь? <...>» [57, с. 210].
После краткого экскурса в историю церкви в России П. А. Столыпин подводит к мысли о том, что «естественное развитие взаимоотношений церкви и государства повело к полной самостоятельности церкви в вопросах догмата, в вопросах канонических,
к нестеснению церкви государством в области церковного законодательства, ведающего церковное устроение и церковное управление, и к оставлению за собой государством полной свободы в деле определения отношений церкви к государству» [57, с. 212].
Обращаясь далее к авторитету науки, Петр Аркадьевич приводит точку зрения известного ученого Чичерина на принципиальный момент: «чем выше политическое положение церкви в государстве, чем теснее она входит в область государственного организма, тем значительнее должны быть и права государства» [127, с. 212]. Отсюда, как считает докладчик, следует вывод о том, что «отказ государства от церковно-гражданско-го законодательства — перенесение его всецело в область ведения церкви — повел бы к разрыву той вековой связи, которая существует между государством и церковью, той связи, в которой государство черпает силу духа, а церковь черпает крепость, той связи, которая дала жизнь нашему государству и принесла ей неоценимые услуги» [57, с. 212].
Высказываясь в пользу сохранения установившихся ранее отношений между государством и Православной церковью, далее П. А. Столыпин остановился на ряде вопросов, касающихся свободы вероисповедания,— вопросов, которые вызвали споры и не были разрешены думской комиссией. Выступая здесь против опасного «торжества теории» и предлагая сделать «уступку народному духу и народным традициям», он ссылается на традиции и опыт других государств — Австрии, Швейцарии, прусское законодательство. После такой основательной подготовки он ставит перед публикой резонный вопрос: «<...> если в других странах, более нашей индифферентных в религиозных вопросах, теория свободы совести делает уступки народному духу, народным верованиям, народным традициям,— у нас наш народный дух должен быть принесен в жертву сухой, непонятной народу теории? Неужели, господа, для того, чтобы дать нескольким десяткам лиц, уже безнаказанно отпавшим от христианства, почитаемых церковью заблудшими, дать им возможность открыто порвать с церковью, неужели для этого необходимо вписать в скрижали нашего законодательства начало, равнозначащее в глазах обывателей уравнению православных христиан с нехристианами? Неужели в нашем строго православном христианстве отпадает один из главнейших признаков государства христианского? Народ наш усерден к церкви и веротерпим, но веротерпимость не есть еще равнодушие» [57, с. 217-218].
Предлагая в этом непростом деле, в «деле совести... подняться в область духа» [57, с. 218] и отрешиться от политических соображений, он призывает преобразовывать «быт сообразно новым началам, не нанося ущерба жизненной основе нашего государства, душе народной, объединившей и объединяющей миллионы русских» [57, с. 218].
В заключение он обращается к лучшим чувствам людей, собравшихся в Государственной Думе:
«Вы все, господа, и верующие, и неверующие, бывали в нашей захолустной деревне, бывали в деревенской церкви. Вы видели, как истово молится наш русский народ, вы не могли не осязать атмосферы накопившегося молитвенного чувства, вы не могли не сознавать, что раздающиеся в церкви слова для этого молящегося люда — слова божест-венные. И народ, ищущий утешений в молитве, поймет, конечно, что за веру, за молитву каждого по своему обряду закон не карает. Но тот же народ, господа, не уразумеет закона, закона чисто вывесочного характера, который провозгласит, что православие, христианство уравнивается с язычеством, еврейством, магометанством. (Голоса справа, правильно! рукоплескания справа и в центре.)
Господа, наша задача состоит не в том, чтобы приспособить православие к отвлеченной теории свободы совести, а в том, чтобы зажечь светоч вероисповедной свободы совести в пределах нашего русского православного государства. Не отягощайте же. господа, наш законопроект чужим, непонятным народу привеском. Помните, что веро-
исповедный закон будет действовать в русском государстве и что утверждать его будет русский царь, который для с лишком ста миллионов людей был, есть и будет Царь Православный (Рукоплескания справа и в центре.)» [57, с. 218—219].
Говоря о религиозном аспекте государственной деятельности П. А. Столыпина, нельзя обойти стороной его отношения к миссии русской церкви среди нехристианского населения. Будучи православным человеком, вера которого была глубоко укоренена в его внутреннюю культуру, Столыпин, всемерно поддерживая интересы господствующей церкви России, вместе с тем лояльно относился к другим верам и религиозным обычаям. Так, например, еще в 1908 в Петербурге проповедником католицизма Жерча-ниновым была открыта домашняя церковь нового обряда. «В 1811 г. Жерчанинов имел в Петербурге уже большую церковь, в которой служил с особого разрешения председателя Совета министров П. А. Столыпина (Г. С.)» [49, с. 311] и которая была официально закрыта сразу (3.09.1911) после убийства премьера, хотя фактически богослужения в ней не прекращались.
Как и в случае с вышеупомянутым еврейским вопросом, Столыпин хорошо сознавал опасности, ожидавшие государство при слишком жестком подходе к чрезвычайно чувствительной сфере национального самосознания, носителем которого прежде всего становится вера. Если на западе России особое внимание уделялось проблеме, исходящей от униатской церкви, то почти в самом ее центре, в Поволжье, и на востоке — положению, связанному с мусульманством. Например, среди мусульман Поволжья, где «в качестве реакции на культурную и политическую экспансию русского населения медленно, но упорно развивалось национальное самосознание» [57, с. 208].
Россия дорожила добрыми отношениями с мусульманским населением государства, особенно с татарами, ревностно относящимися к воинской службе, отличавшимися храбростью в военных походах и вместе с тем уклонявшимися от участия в смутах, восстаниях, революционном движении. Однако указы Екатерины II и Павла I, сделавшие ислам «почти привилегированной религией в стране» [57, с. 236], вносили трудности в решение такой проблемы внутренней политики государства, как растущее национальное самосознание татар с опорой на ислам.
«<...> В 1908 году в Святейший Синод поступило донесение Уфимского епископа Андрея Ухтомского, которое вызвало тревогу тем более, что было подтверждено съездом епископов в Казани в 1910 г. Андрей писал: „На наших глазах тихо, мирно, постепенно, однако в то же время прочно и постоянно, происходит завоевание Казанского края и всего Поволжья магометанскими татарами. Если татаризация иноязычных народов пойдет дальше, если киргизы, башкиры, ногайцы и вотяки усилят татарскую народность и соединятся с нею, то в самом центре России возникнет страшный враг, который вместе с неспокойным Кавказом сможет в критические часы принести русским тяжелейшие беды". Под влиянием этой записки премьер-министр и министр внутренних дел России П. А. Столыпин созвал Особое совещание по выработке мер для противодействия татаро-мусульманскому влиянию в Приволжском крае. Это совещание, состоявшееся в Петербурге, насчитало 18 млн. мусульман в России и решило прибегнуть к следующим мерам: 1) всесторонней поддержке православной миссии; 2) расширению сети русских школ для инородцев; 3) проверке правового положения татар-мусульман и усилению правительственного надзора. Миссионерские центры сообщили совещанию тревожные факты: в 1905—1910 гг. примерно 38 000 татар отпали от христианства, в 1908 г. были крещены 8000 татар, а в 1909 всего лишь 240; общее число новокрещеных инородцев в приволжских епархиях за 1905—1910 гг. составило около 49000 <...>» [57, с. 237—238].
Вот почему позже в секретном письме обер-прокурору Святейшего Синода П. А. Столыпин писал:
«<...> Для народа христианского столкновение с мусульманским миром знаменует не религиозную борьбу, а борьбу государственную, культурную. Этим объясняется тот успех, который получила за последнее время панисламская пропаганда, успех, который у нас в России имеет особо важное значение... Нельзя не иметь в виду, что почти вся многомиллионная масса русского мусульманства охватывает многочисленные народности, принадлежащие, за немногими исключениями, одному тюркскому племени, говорящему хотя и на разных наречиях, но на одном языке. Нельзя далее упустить из виду и того, что наше пятнадцатимиллионное мусульманство населяет, живя почти в одном месте, громадные пространства, имеющие свои, далеко не забытые, исторические и культурные традиции... Очевидно, что при таком положении мусульманский вопрос в России не может не считаться грозным... Государство наше, действовавшее во все времена в тесном единении с Церковью, и в данном случае не может и не должно обособляться от нее. Поэтому, по моему убеждению, работа правительства в Поволжье, и в частности в Казанском крае, должна прежде всего идти рука об руку с православной Церковью. Только в этом случае можно рассчитывать на вящий успех» [57, с. 209—210].
30 МАЯ 1909 ГОДА на заседании в Государственной Думе обсуждался законопроект об отсрочке выборов и о продлении полномочий членов Государственного Совета от 9 западных губерний. Внесенный министром внутренних дел законопроект соответствующей комиссией было предложено отклонить — под предлогом того, что «продление полномочий избранных от населения вообще принципиально неправильно», и потому, что в том «не усматривалось никакой государственной необходимости» [42, с. 257],— в расчете на скорое введение в Западном крае земских учреждений и выборы от губернских земских собраний.
Однако П. А. Столыпин был не согласен с этим подходом. Во-первых, для уяснения значения этого дела он выявляет в нем главные положения и прежде всего вновь обращает внимание членов Думы на потрясающий факт: «в западных губерниях из всего населения поляков всего только 4%, а действительность показывает, что от девяти западных губерний все девять членов Государственного совета — поляки» [57, с. 220].
Убеждая в несправедливости такого положения, он указывает на ошибку, коренящуюся во взглядах своих оппонентов, обращая внимание на то, что избранник в западных областях является не представителем интересов всего населения, а защитником интересов крупных землевладельцев, среди которых подавляющее большинство поляки. Подчеркивая далее, что «вследствие неправильного построения самого закона, в состав выборщиков входят только высшие слои населения, т. е. слои наносные, которые часто отсутствуют и тесно с землей не связаны» [57, с. 222], он со ссылкой на зарубежный и российский опыт отстаивает законность и целесообразность временного продления полномочий для спокойного и осмысленного определения нового справедливого порядка. Столыпин также настаивает на важности установления годичного срока продления полномочий, без чего, по его мнению, «дело застрянет, дело завязнет». Указывая на некоторые перипетии этого дела, он уведомляет о поддержке правительством предложений Государственного Совета и Государственной Думы о скорейшем распространении земского положения на западные губернии. Поддерживая более демократичный механизм, обеспечивающий национальные интересы России, он говорил:
«<...> Движимые необходимостью закончить дело в течение года, мы, господа, дружными усилиями, несомненно, проведем в течение этого срока новый законопроект о введении земства в Западном крае, законопроект немаловажный, который не может не внести умиротворения в местную работу. Я прошу вас, господа, об этом ввиду восстановления справедливости по отношению к 15-миллионному русскому населению в Западном крае.
Не ненависть, не желание нанести полякам напрасное оскорбление руководит правительством — это было бы не только не великодушно, это было бы не государственно. Правительством руководит сознание, которое должно всегда и впредь руководить всяким русским правительством, сознание необходимости прислушиваться к справедливым требованиям природного русского населения окраин и, если эти требования обоснованы, поддерживать их всею силою правительственного авторитета (Г. С.) (Рукоплескания справа и в центре.)» [57, с. 225].
После этих слов Столыпина депутат от Харьковской губернии Н. Н. Антонов выступил с заявлением от фракции «17 октября», касающимся порядка выборов в Госсовет. Глава правительства, снова затем взявший слово, с «одной оговоркой» на это предложение октябристов от лица правительства выразил свое согласие.
Предвосхищая новые споры о положении русских в Западном крае, Столыпин ищет специалистов, которые могут обстоятельно исследовать этот вопрос. Поручение найти таковых передается Гурлянду, который, однако, вскоре уведомляет, что единственный кандидат по вопросу землевладения в Западном крае профессор Липинский «уклоняется от каких-либо более или менее ответственных работ». Гурлянд лично принимается за собирание и изучение материалов, уведомляя о содержании предполагаемых глав а также о том, что «работа может быть исполнена в кратчайший срок» [131, Д. 78].
ТЕМ ВРЕМЕНЕМ переговоры на уровне послов Германии и России, которые велись с мая 1909 года, оказались непродуктивными и было решено их продолжить на очередном свидании германского Кайзера с Царем. Однако «с русской стороны встречу царя с Кайзером предполагалось немедленно дополнить его встречами с английским королем и французским президентом. Это должно было устранить опасения в России и за границей относительно возможности коренной смены курса внешней политики русского правительства и в то же время помочь использовать благоприятный момент, чтобы под страхом сближения с Германией выторговать у Англии и Франции определенные уступки» [3, с. 304].
4 июня 1909 года Вильгельм II встречается с Николаем II в финских шхерах. Канцлер Германии Бюлов пытается договориться с премьером Столыпиным (фото 47) по ключевому вопросу — достижению «австро-германо-русского соглашения по балканским делам с обещанием приостановки австрийской экспансии на Балканах и германской экспансии в русской сфере влияния на севере Персии, а также с обещанием содействия в вопросе о Проливах — и все это за обязательство России не примыкать к антигерманской коалиции Англии и Франции, оставаясь по меньшей мере на позиции нейтралитета в случае англо-германской войны» [3, с. 307].
Переговоры по этому главному пункту результатов не дали: Столыпин не хотел делать поспешных шагов с непредсказуемыми последствиями.
Однако Вильгельм II остался чрезвычайно доволен личной беседой с П. А. Столыпиным, которая произошла во время завтрака на яхте «Штандарт». По некоторым свидетельствам, Император Германии Вильгельм II давно желал познакомиться со знаменитым русским премьером, который, однако, уклонялся от встречи. Стремление Вильгельма II укрепилось после благополучного разрешения спорного вопроса о Боснии и Герцеговине, когда, благодаря ясной и твердой позиции российского главы правительства, наша страна воздержалась от силового решения этой проблемы.
Во время завтрака на императорской яхте Петр Аркадьевич располагался по правую руку от высокого гостя. Между ними состоялась обстоятельная беседа, от которой Вильгельм II остался в восторге. После завтрака он сказал генерал-адъютанту Татищеву, что «если бы у него был такой Министр, как Столыпин, то Германия поднялась бы
Фото 47. П.А. Столыпин и А.П. Фото 48. П.А. Столыпин на Высочайшем завтраке на
Извольский на «Штандарте», в «Штандарте», в финских шхерах, разговаривает с
Финских шхерах, в июне 1909 г. германским императором Вильгельмом II, сидевшим
(со снимка государыни на правой стороне от государыни императрицы,
Императрицы Александры 4 июня 1909 г.
Федоровны)
на величайшую высоту» [16, с. 193]. А суть разговора донесли до нашего времени воспоминания секретаря премьер-министра — А. В. Зеньковского:
«Летом 1938 г. Великий Князь Дмитрий Павлович передал мне чрезвычайно интересный разговор его в мае 1938 г. с бывшим Германским Императором Вильгельмом II-м. В разговоре с Великим Князем, делясь грустными воспоминаниями о всех тех причинах, которые привели после тяжелой войны 1914—1918 гг. к крушению трех величайших Монархических Государств, Вильгельм II-й, в конце разговора, коснулся памяти покойного Столыпина. Бывший Германский Император сказал тогда Великому Князю: „Вот прошло уже почти 20 лет с того момента, как я вынужден был отказаться от престола. За все годы своего царствования и все эти 20 лет я внимательно слежу за всеми международными событиями и за всеми теми государственными деятелями, что были на протяжении столь продолжительного времени у власти. Но государственного деятеля, такого исключительно дальновидного, такого преданного, как своему Монарху, своей родине, так и искреннему стремлению мира в мире, как был покойный Столыпин, я еще за все свои годы не мог встретить равного ему. Бисмарк был бесспорно величайшим государственным деятелем и преданным престолу и своей родине, но вне всякого сомнения, что Столыпин был во всех отношениях значительно дальновиднее и выше Бисмарка". Передавая свой разговор со Столыпиным Великому Князю Дмитрию Павловичу, Вильгельм II-й вспомнил также, как был прав Столыпин в 1909 г., во время свидания в Бьерке с Государем, предупреждая его о недопустимости войны между Россией и Германией, и если не дай Бог случится такое несчастие, то все враги монархического государственного строя, воспользовавшись неизбежными экономическими осложнениями во время войны, примут все меры к тому, чтобы добиться революции» [16, с. 193—194].
На имеющемся в нашем распоряжении снимке (фото 48) хорошо запечатлен этот интересный момент: высокий гость, подавшийся к собеседнику, и невозмутимый
Фото 49. П.А. Столыпин в Полтаве во время прибытия Государя Императора
на торжества 200-летия Полтавской победы, 26 июня 1909 г.
Столыпин. Видна здесь и Александра Федоровна, занимавшая место напротив Николая II, и по другую сторону от своего венценосного родственника Вильгельма II, который, увлеченный разговором с русским премьером, совершенно забыл об Императрице. По слухам, она, и без того не питая симпатий к Германскому Императору, была раздражена на него за допущенную бесцеремонность. Возможно, обостренное внимание гостя к П. А. Столыпину, в ущерб всем остальным, затронуло тогда самолюбие и других высочайших особ...
В КОНЦЕ ИЮНЯ того же 1909 года премьер-министр сопровождает Императора Николая II в поездке в Полтаву по случаю торжественного празднования 200-летия Полтавской победы. Это празднество, по сути, вылилось в демонстрацию восстанавливающегося могущества русской державы, подданные которой с прежним восторгом встречали своего императора и главу правительства. Прилагаемые снимки (фото 49—53) воссоздают пышную атмосферу полтавских торжеств: встречу гостей на вокзале, шествие на молебен в Сампсониевской церкви, на поле Полтавской битвы для совершения панихиды, крестный ход, посещение братской могилы.
Примечательно, что в этот период П. А. Столыпин в нарушение церемониальной части привозит Императора в специально построенный лагерь, где разместились созванные на полтавские торжества волостные старшины из соседних губерний. Государь очутился в замечательной атмосфере, обошел всех собравшихся, и к неудовольствию своего сановного окружения беседовал с мужиками около двух часов.
В последние июньские дни состоялось и посещение Российским Императором Киева, где его также сопровождал П. А. Столыпин.
