В обществе светского льва 2 глава

Надо было с девятого класса валить на фиг из школы. Поступать, как Девяткина, в путягу на парикмахера-стилиста. Она сей­час уже в салоне работает. «Вог» мен­толовый курит и мобилу нефиговую взяла. Запарили тогда меня все. «Высшее образование!», «Без него никуда!» А с ним куда без связей? Той же продавщицей в ла­рёк? И как, интересно, мама себе представ­ля­ет это моё «высшее образование»? Меня же с таким аттестатом возь­мут только на какое-нибудь «пеньковое производство», где на­до будет места заткнуть, и то при условии, что экзамены будут так, для видимости! Кити тоже! Модель хре­нова! Ей хорошо говорить — она себе денег зара­бо­тает на универ, а не заработает — ро­дители дадут, у родителей не будет — переспит со всей приёмной комиссией! Ка­кой дурак Вронский! Влюбился в эту… в эту шлюху! Я его просто ненавижу. Я во­об­ще всех ненавижу! Я тол­стая, и шмот­ки у меня дерьмовые, все из се­конд-хенда! Ни одного приличного прикида нет и никог­да не будет, так я и про­живу в облез­лой халупе, с матерью-инвалидкой в одной ком­­нате, со Стивой, Долли и их грёбаными деть­ми всю жизнь! Ненавижу! Всех нена­ви­жу! И себя больше всех! Вот уж когда запоёшь: «Отчего я не родилась дочкой Ал­лы Пу­га­чё­вой»!

А этот сегодняшний цирк с клоунадой, ти­па бои без правил? Бедная Долли! Ког­да она только начала встречаться со Сти­вой — была ведь как тростиночка, худень­кая такая, склад­ная, а теперь! Запустила себя совсем, стала тёт­кой. Ужас! Я бы на её месте ни за что бы не вышла замуж за Сти­ву. Он же расп... (тут у Ани за­чёрк­ну­то) балбес! У него никогда в жизни ни­че­го не будет. Да, он классный в компании, может отколоть что-нибудь смеш­ное, пят­­­но от губной помады, например, на ши­ринке принести! Ха-ха! Но жить с ним нель­зя. Хотя, может быть, она вышла за­муж ещё и потому, что только такой, как Стива, мог со­гласиться жениться на деви­це без прописки. Он же, блин, у нас добрый не по средствам! Та­кие речи благородные про­из­носил! Вот, мол, каждому надо дать шанс… И мама тоже тогда постаралась со своими проповедями о «муж­ском шовинизме» да «фаллоцентризме»! Дали, блин, жен­щине шанс! Как было бы здорово, если бы они куда-нибудь съехали! Или Долли разве­лась бы со Стивой и уехала в свой Кры­жополь.

Правда, иногда я думаю, что всё про­исшед­­шее — для Долли типа наказания. Не надо было выходить замуж из-за про­писки. Она всем хуже сделала: и себе, и Сти­ве, и нам с мамой тоже.

 

Аня ещё раз пробежала глазами по строч­кам, укладывая у себя в памяти прожитый день. «Может, когда-нибудь напечатают?» — мелькнуло в голове, но Аня тут же отогнала эту мысль. Действительно, кто будет тратиться на такую муть? Она же не Бритни Спирс. Вот уж чей дневник точно супербестселлером мог бы стать. Аня любовно про­вела ладошкой по ку­кольному личику Бритни на обложке. Потом подумала: «А ведь она моя ровесница!» Геле­вая ручка тут же воткнулась в накрашенный глаз поп-дивы:

— Сука!

Со вздохом засунув тетрадку обратно под ку­хон­ный уголок, Аня встала, потянулась и поставила на плиту жжённый-пережжённый чайник, в котором было воды ровно на одну чашку. Включила конфорку, заглянула в за­мыз­ганный, посеревший от времени фаянсовый заварник. Слегка наклонила его, из-под раз­бух­ших чаинок нацедилось немного коричневой жидкости. Аня с тоской посмотрела в завален­ную посудой раковину, представила, что надо на­ливать чайник, идти в туалет, выливать туда чаинки, потом возвращаться на кухню, мыть... От всего этого стало ужасно противно. Каре­нина-младшая встря­хнулась и решительно сы­панула свежую порцию сухой заварки из сто­явшей рядом жестянки сверху на мокрую мас­су. Чайник с водой вскипел. Аня налила кипят­ку в грязный заварник, закрыла его треснутой крышкой и сразу же наполнила получившейся бурдой большущую кру­жку, на которой вид­нелся какой-то полустёртый вензель и надпись «Ломоносовский фарфоровый завод — 200 лет». На днище кружки до сих пор сохрани­лись остатки магазинного ярлычка-наклейки «Не­­конд. Уценка — 5 руб.»

— Чаи гоняешь? — дверь кухни откры­лась.

Вошла Долли.

— Угу, — кивнула Аня, держа обеими руками свою «бадью», как называл эту чашку Стива.

— Я тоже выпью. — Долли открыла чай­ник и увидела, что половину ёмкости занимает заварка. — Нет! Я валяюсь! Ну сколько мо­ж­но говорить, чтобы не сыпали по пол­чай­ника?

Долли устало поглядела распухшими и за­плакан­ными глазами в треснутый заварник. Пе­ревела полный вселенской тоски взгляд на ра­ковину, полную посуды, обернулась к Ане. По лицу Дарьи пробежала лёгкая тень возму­ще­ния, но сил у Облонской уже не было. По­тому она махнула рукой, взяла жестянку с ча­ем и досыпала ещё коричневой сухой массы свер­ху на накопившиеся за сутки «опивки». За­глянула в большой чайник, что балансировал на краю конфорки, казалось, он вот-вот зава­лит­ся на бок. Долли осторожно сняла крышку, чтобы обгорелый эмалированный уродец не упал.

— Ни фига нет...

Она раздражённо переставила чайник на верх­нюю левую конфорку, которая, по её мне­нию, «лучше кипятила», затем налила из-под крана стакан воды и выплеснула в большой чайник. Внутри тот был покрыт слоем несмы­ва­емой ржавой накипи.

Долли обернулась к Ане.

— Так хочется чего-нибудь сладкого! — по­­тянулась Облонская и шумно вздохнула. — Ты не хочешь какого-нибудь тортика, Ань?

— Не-а, — протянула Каренина, подкла­ды­вая себе в кружку ещё две ложки сахара.

— А мне хочется, — снова вздохнула Дол­ли. — Знаешь, такого суфле с белковым кре­мом или шоколадного-шо­коладного вроде «Ноч­ки», чтобы бисквит был прямо чёрный. Не­уже­­ли не хочешь?

— Я худею.

— Да куда тебе худеть-то! — встрепе­ну­лась Долли, кое-как устраивая свой зад на ма­лень­кой квадратной табуретке.

— Нет, надо похудеть немного, живот убрать, — деловито проговорила Аня, дергая себя за складку внизу жи­вота.

— Все вы теперь на худобе помешанные! Иногда идёшь по городу, смотришь — ну ске­лет уже! Еле ноги передвигает! Как такое мо­жет нравиться? Не понимаю, — Долли пожа­ла плечами.

Каренина-младшая критически оглядела же­ну брата. Разговор прервался. Долли задумчи­во посмотрела в окно, потерла лоб рукой, губы её внезапно скривило.

— Хотя мне, наверное, тоже бы не меша­ло немного сбросить, — печально пробормота­ла она.

Аня закивала головой и быстро-быстро за­тара­то­рила:

— Конечно! Тем более что это же не для ко­го-то, а для тебя самой. Будешь себя лучше и увереннее чувст­вовать, очищение организма и всё такое.

— Ань, а как ты думаешь, — Долли вне­запно прервала Аню, — а с кем мне Стива из­меняет?

Аня смутилась. У неё чуть не вырвалось: «Да с кем придется! Ничего серьезного!» — но она вовремя остано­вилась.

— Да я точно не знаю... Мне кажется... — Аня подняла глаза и столкнулась с воспа­лён­ным горящим взглядом Дарьи. — Даш! Не при­нимай ты близко к сердцу! Это если и бы­ло, то так, мимоходом. Стива, наверное, и ли­ца-то не запомнил. Ну выпил, ну вышло так — и что? Ты себе будешь нервы из-за этого пор­тить? Я вот читала у этого, ну которого ма­­ма всё хвалит... Как его?

— Ежтов Анненский, — Долли закатила глаза.

— Точно. Зря ты, кстати, игнорируешь. У него есть очень нормальные советы, в смысле по жизни, наверное, так и надо поступать. Вот я, например, у него читала, что измена — это да­же полезно. Короче, все мужья делятся на две категории: одни изменяют случайно, ми­молётно, короче, снимают напряжение и за­бы­вают — так вот это лучше всего, такие из се­мьи никогда не уходят. А есть ещё такие типа с моральным прибабахом — эти жёнам не изменяют, даже если очень хочется. Не из­меняют, не изменяют — а хочется-то всё рав­но. И вот они усилием воли себя сдержи­вают, могут, кстати, долгое время, но мужчина — это типа самец, у него генетически заложено хотеть разных женщин, это типа инстинкт. Короче, чем большее количество самок самец покроет, тем больше будет у него потомство и всё такое. Кстати, из-за этого они такие на деньгах помешанные. Нам в школе говорили, что в природе есть этот... Как его?.. Отбор. Самки спариваются с самым таким нормаль­ным самцом. И вот у людей то же самое — поэтому, чем богаче мужик, тем больше он жене изменяет и тем больше баб к нему лезет. Ну так вот, короче, вот эти высокоморальные — это на самом деле самые большие мудаки. Один раз такой не сдержится, переспит с кем-то — и всё. У него типа сразу терзания там и прочая лабуда, и он из семьи уходит. Мама говорит, что это папа у меня такой был, козёл долбаный, — Аня со знанием дела таращилась на Долли, стуча себя ладонью в грудь.

— И что? Пусть гуляет, что ли? А если за­­разу подцепит, домой приволокёт? Про это ваш Анненский ничего не пишет?! — не вы­дер­­жала Долли.

— Да нет! Там, короче, сказано, что надо на эту тему откровенно поговорить. Сказать, что готовы закрыть гла­­за, мол, против при­ро­ды не попрёшь и всё такое, и поставить одно условие — чтобы всегда предохранялся, ну там презерватив использовал, и всё нормально будет тогда. Мужик такое понимание типа оце­нит реально. Да я тоже думаю, что Стиве, если по-хорошему сказать, с ним можно дого­вориться...

— Я валяюсь! — Долли хлопнула ладонью по столу. — Аня, ты что, всерьёз своему му­жу будешь говорить, что он может на стороне гулять, но только чтоб с презервативом?!

— А почему нет? Сейчас типа другое вре­мя, — заявила Аня. — Всё должно быть по-честному. Если он мою свободу не будет огра­ничивать и типа всё там нормально делать... Ну в смысле работать и всё такое, так я не буду ему ничего говорить. Один раз поговорим откровенно, нормально, выясним свои позиции, договоримся как чего, и всё. Это же игра, глав­­ное, чтобы по правилам.

Долли подняла вверх брови и глубоко вздох­нула.

— Ну хорошо, а представь себе, что твой муж где-то набрался, увидел такую, как твоя Щер­бацкая, закрутил с ней любовь на недель­ку, промотал все деньги, а потом пришёл как ни в чём не бывало. Ты что — ничего ему не скажешь? «Привет, любимый, где был? Поль­зо­вался ли гондоном?»

Аня замялась. Почему-то представилось, что она заму­жем за Вронским, который изме­ня­ет ей с Кити Щербацкой. И, несмотря на все попытки мыслить в духе Аннен­ского, её вну­­треннее возмущение взметнулось волной япон­ского цунами.

— Ну нет! Перегибать-то не надо! Скажу, конечно. Это же... — Каренина-младшая за­мялась, подыскивая слово, обозначающее «это». — Это не по правилам!

— А как по правилам?

— Ну... ну... Я не знаю, по правилам это... Это если так, типа без любви там, без по­следствий всяких... Ну там типа переспал и забыл.

— А если не забыл? А если она даёт луч­ше, чем ты? А если, пардоньте, эта дрянь мо­ло­же лет на десять, а ты уже, как говорится, не первой свежести и даже второй лежалости? А? Тогда как? Не говоря уже о том, если там вдруг «любовь»! Тоже, знаешь, ни с чего не берётся. Не спал — не было любви, а переспал — влюбился. Что тогда? А не спал бы, и на хрен не надо! Смотрел бы да яйца чесал!

Аня хлопала глазами. Ей отчётливо виде­лось, как её муж Вронский заработал денег и добился Кити, а её, верную толстую Аню, бро­сил.

— Ну не знаю, — Каренина-младшая на­хло­бучилась и отвернулась.

— То-то же, — назидательно заключила Долли, вставая из-за стола. — Никаких из­мен! А если и надо говорить, так только то, что ты ему мудя серпом отрежешь, если что! И надо резать, чтоб другим неповадно было!

— Кому другим?

— Мужикам другим! Так одному отрежут, другому отрежут, а третий задумается!

— Так они же тогда вообще жениться пе­рестанут!

— Не перестанут, — Долли сделала рукой знаменитый жест Ленина, толкающего речь с броневика. — Кто-то же должен им портки сти­рать и жратву готовить!

— А они прислугу будут нанимать, сами будут готовить! По-любому лучше себе пель­меней сварить, чем этого... ну... ну того са­мо­го лишиться.

— Ага! Сейчас! Большинство из них себе на жратву не зарабатывает! Откуда только на водку берётся?! Да на пиво это прокляту­щее! Прислугу нанимать! Готовить! Скажешь то­же...

— Но есть же такие, которые могут!

— Есть, — Долли проникновенно посмо­трела Ане в глаза. — Но мало их, и страшно далеки они от народа. То есть от нас с тобой.

«Ну от тебя, может быть!» — со злостью по­думала Аня.

Долли ушла, а Каренина-младшая осталась сидеть, уставившись в одну точку.

— Вот блин! — прошипела она наконец.

Дарья её взбесила предположением, что ги­потети­че­ский Анин муж гипотетически может изменить ей с реальной Кити.

Даже через десять минут Каренина не успо­коилась.

Она снова налила в чайник кружку воды и поставила кипятиться. Прислушавшись к зву­кам в коридоре, тихонечко снова вытащила свой дневник. Хотелось записать «ответ Чем­бер­лену», то бишь Долли. Но слов почему-то не подобралось.

Аня перевернула несколько страниц назад и стала читать.

 

25.05.20.. г.

Здравствуй, мой дружочек-дневничочек, сегодня мы видели Вронского в центре. Он был реальный!!! Он был просто супер!!! Мы обалдели, даже Кити. В короткой бе­лой майке в обтяжку, загорелый живот тор­чит с кубиками, джинсы тоже в об­тяжку, попа — «просто пэрсик»! Джинсы снизу закатанные до икр. Икры — камен­ные! Ноги волосатые-волосатые!! И чер­ные сандалии. На шее костяные бусы, очки «Гуччи»! Я до сих пор не могу прийти в себя.

Кити рот раскрыла, стоит, глазами на него хлопает. А он ей: «Привет! Как дела? Может, пойдём погуляем?» Она молчит. Он ей: «Молчание знак согласия, но изви­ни, я сегодня занят». И дальше пошёл.

Хотя он просто дурак. И торчит от Ки­ти или вид делает, что торчит, по­тому что она типа продвинутая девчон­ка. Жили бы мы в восемнадцатом веке — он торчал бы от меня. На МХК нам расска­зы­ва­ли об «эволюции идеалов красоты жен­ского тела». Урок истории порно­графии, как Стива сказал. Было же, блин, время, когда чем толще — тем лучше. И одежда такая, что ног не видно. Хотя я думаю, что в то время такая кретинская семья, как наша, всё равно была бы нищей. Соби­ра­ла бы дрянь по помойкам и ходила в лох­мотьях. И была бы я, блин, тощая как спич­ка — опять непопадалово!

27.05.20.. г.

Идёт дождь. Целый день идёт дождь. Ме­ня уже тошнит от телевизора. Ходила к Кити, посидела десять минут, попила чаю. Потом она меня достала — разговоры только о шмотках! Такое впечатление, что её больше вообще ничего не волнует. «Ты видела новую коллекцию такого-то урода? Там та-а-кие брючки!.. Они хорошо сидят на таких вот попах сердечком. Но мне не пойдёт…» И т. д. и т. п.! А по­том: «В меня один мужик влюбился…» — и поехало! У меня через полчаса башка на­чи­на­ет раскалываться. Или про шмотки, или про мужиков! Я как электрический чай­ник становлюсь. Ну как можно, кроме тря­пок, больше ни о чём не думать? Ничем не интересоваться? Она даже не знает, что такое карты Таро! Как Эллочка-лю­доедка из фильма про Бендера. Ну её на хрен! Слава богу, что она скоро уедет от­дыхать с каким-то мужиком на Ривьеру, а потом с родителями в Турцию, и я её всё ле­то не увижу. Хотя потом, конечно, за­дол­бает своими рас­сказами, что все от неё были в ауте, припрёт три чемодана со шмот­ками, загорит дочерна.

Как мне хочется куда-нибудь поехать, дневничок! Ка­ждое лето я сижу в городе. Все куда-то уезжают! Даже самые убогие на­ши чмыри-ботаники по дачам располза­ют­ся. А я получаюсь хуже всех. Всем вру, что была на море па­ру раз. А я его только по телевизору и видела!

Ну вот, закапала всё слезами. Да пусть все едут в...! Мне всё равно. В городе тоже есть чем заняться. Можно вот телек смот­реть…

Опять слёзы! Прости меня, дневник, ты, конечно, хороший, но толку от тебя никакого.

 

Аня задумалась, почему её так бесит длин­ноногая дылда Кити, с которой они дружны со второго класса.

Кити Щербацкая — невзрачный, гадкий, прыщавый утёнок, такая обыкновенная девчон­ка, которую Аня привыкла считать своей те­нью, — вот эта самая Кити в девятом классе вымахала до метра восьмидесяти и стала мо­делью! Хотя лицо у Кити самое обычное — острый, немного вздёрнутый носик, серые гла­за — не большие и не маленькие, средние, ничем не примечательные. Русые волосы, жид­кие, но очень блестящие. Хорошая стрижка у профессионального дизайнера прямо-таки чудо сотворила — тонюсенький мышиный хвостик Кити, доходивший ей до лопаток, причём от шеи он становился всё тоньше и тоньше, а за­тем словно исчезал, растворялся сам по себе, — вот это убожество руки талантливого сти­ли­ста превратили в коротко стриженную ши­кар­ную копну свет­ло-пепельных прядей, спа­дав­ших стильными неровными краями Щер­бац­кой на глаза, скулы, шею. Кити, которую в школе все дразнили «верёвкой» за необыкно­вен­ную болезненную худобу и высокий рост, вот эта самая Кити теперь МОДЕЛЬ! Не просто какая-то ходячая вешалка, вылезающая на подиум два раза в год, а настоящая, самая настоящая модель с контрактами, съёмками, репетициями, презентациями, банкетами, фур­шетами...

Аня думала: почему, ну почему она не может высказать Щербацкой в лицо всё, что о ней думает, почему не может взять и поссо­рить­ся с ней? Почему день за днём натягивает кислую улыбочку и идёт к подруге смотреть, как та красится или примеряет новые шмотки. Да ещё какие! «Роберто Кавалли», «Соня Ри­кель», «Миучча Прада»... Аня перебирала в го­лове манящие названия вещей из другого мира, и её это бесило. Ей никогда в жизни не купить и не получить ни от кого таких тряпок! Но труднее всего сдерживаться, когда Кити вы­таскивает своё толстенное портфолио и начинает показывать фотографии из журналов, на которых она демонстрирует различные наря­ды! В жизни не скажешь, что это невзрачная плоскогрудая Щербацкая! Бронзовая кожа, влажные ярко-голубые или зелёные глаза, сек­суальные позы!

Все парни в округе сходят с ума по Щер­бацкой. Те самые парни, которые два года на­зад издевались над её худобой, теперь бого­творят ту самую «Мисс Освенцим», или «Мисс Бухенвальд», или «Бабку-ёжку костяные ножки», или ещё десяток подобных кличек! С того дня, когда Щер­бацкая появилась на об­лож­ке молодёжного журнала, все до единого ста­ли считать её недостижимым идеалом.

Чувство обиды, какой-то чудовищной жиз­нен­ной несправедливости накрыло удушливой лавиной. Ну почему всё достаётся этой чёрто­вой кукле — Щербацкой? Она ведь ничего для этого не сделала! Просто родилась и вы­рос­ла! Ведь если вычесть рост, в Кити вообще ничего нет! Она же как все! Такая же! И Аня заплакала, заплакала от ощущения чудовищной безысходности. Ей уже больше не вырасти, се­мья у неё нищая, и аттестат будет троечный. Аня стучала кулаком по мягкой потёртой по­вер­хнос­ти кухонного уголка, вытирала слёзы тыльной стороной ладони, унять которые не бы­­ло никакой возможности.

Пока Кити не стала моделью, мир был та­ким обычным, таким знакомым, всё происхо­дящее в телевизоре и на обложках журналов являлось как бы сказкой, фантомом. И вдруг вся эта параллельная реальность ворвалась в обычную Анину жизнь. Гора немытой посуды, убогая квартирка с ободранными обоями, ста­рый шкаф, набитый вещами с раскладушек... А двумя этажами ниже в точно такой же квар­тире, но с евроремонтом, живёт Кити Щер­бацкая, которую Аня знает с первого клас­са, которая ежедневно ходит по клубам и ресторанам, которые Каренина привыкла счи­тать телевизионной декорацией, и удивляется, случайно проходя мимо них в городе! Это не­вы­но­си­мо! Невыносимо знать, что параллель­ный мир рекламы и телевидения на самом деле реален, его населяют такие же люди, которым просто чуть больше повезло с внешностью и родителями. Аня плакала. Ей казалось, что она наглухо заперта в стеклянной колбе с толстен­ными стенками.

[+++]

Третий день в квартире Карениных-Облон­ских царил чудовищный хаос. На кухонном сто­ле громоздились немытые кастрюли, в коридоре стоял чад от сгоревшего раститель­ного масла, в нос била вонь от переполненного помойного ведра, по всему полу виднелись гряз­ные разводы и в довершение всего не пре­кращающийся ни на секунду истошный младенческий рёв. Долли, воплощая в жизнь лозунг «Мы не рабы! Рабы не мы!», оставила обоих отпрысков на попечение Стивы и куда-то ушла «по делам».

Отец, нисколько не смутившись, на основа­нии глубокого убеждения в необходимости раз­вивать детскую самостоятельность тут же пере­по­ручил детей самим себе. Проблему непрекра­щаю­щегося детского плача Облонский решил во­обще просто. Он закрылся на балконе со своей любимой полуторалитровой пивной бу­тыл­кой, надел наушники плейера, нашёл люби­мое радио, сел в старое потёртое кресло и по­ло­жил ноги на нагретый солнцем бортик. Открыв бутылку, Стива сделал приличный гло­ток. Незамедлительно исполнившись ощу­ще­ния полного наслаждения жизнью, он раз­вернул газету, положил её себе на колени и закурил маленькую вонючую сигаретку без фильтра.

Обернувшись через некоторое время, через грязное балконное стекло увидел, что Таня раз­вела Гришке смесь и кормит его из буты­лочки.

— О! — Стива поднял вверх палец. — Глав­ная цель воспитания — научить детей об­ходиться без родителей.

Облонский давно бы развёлся, если бы не минимальный житейский комфорт, который соз­давала жена для всей его семьи, — стирка, глажка, уборка, готовка — всё на ней. И кроме того, случайные заработки Стивы были настолько редкими, что можно только поди­виться, каким образом Долли удаётся накор­мить и более-менее одеть семью из четырёх человек на эти смешные деньги! Иногда Стиве становилось даже жаль супругу, но Облонский почему-то испытывал некую необъяснимую сла­дость от её рабства — ведь ей совершенно некуда деваться с двумя её отпрысками!

У Стивы не было к детям никаких особен­ных чувств. Он не мог понять и не верил дру­гим мужикам, когда те говорили, что пережи­вают из-за детей, что ночей не спят. Облон­ский считал, что это всё так, трёп для красного словца. Он жил и терпел все неудобства, свя­занные с наличием детей, — потому что так на­­до, потому что большинство отцов живёт со своими деть­ми. Хотя Гришка раздражал всем, что делал. Больше всего Стиву бесило чмо­ка­нье, с которым сын сосал грудь Долли, а ещё вид его памперсов в помойном ведре. Слава бо­гу, такое случалось очень редко. Один пам­перс стоит почти как бутылка пива.

— Только преодолевая трудности, человек развива­ет­ся, — как-то сказал Стива жене в ответ на предложение вместо пива покупать пам­персы. — Думаешь, почему америкосы такая тупая нация? Потому что им с младен­чества всё «сухо и комфортно». А у Гагарина памперсов не было!

Незаметно для себя Стива увлёкся газетой. Какой-то футболист остаётся ещё на год в Гер­мании за 36 миллио­нов долларов. «Ужас ка­кие бабки! Мне бы такие — вот уж я бы от­тянулся! Купил бы квартирку в центре с ви­дом на реку, завёл бы машину, каждый день спал бы с новыми бабами! Причём только с моде­лями. А поутру на лоб сто баксов и пин­ком под зад. Это тоже шлюхи, даром что хо­лё­ные», — размышлял он по ходу чтения ста­тьи.

Наши опять продули китайцам в волейбол, пловцы получили золотую и бронзовую медаль на чемпионате. Редакция газеты обещала те­левизор тому, кто угадает ­фи­нальный счет Кубка России по футболу. Посте­пен­но Стива утомился чтением газеты и по­гру­зил­ся в свои мысли, машинально доставая из па­кета тонкие хрустящие ломтики картош­ки и за­пивая их мутным дешёвым пивом. Мыс­ли его посещали преимущественно гаст­ро­­но­ми­­ческие.

Вот, например, вчера днём он зашёл к одной своей старой знакомой, Лидии Ива­нов­не, которую за глаза презри­тель­­­но называл «Са­моваром» из-за дурацкой манеры сначала скандалить, а потом уже думать, из-за чего, собственно, сыр-бор. Самовар после развода с мужем маялась от одиночества, ей было со­вер­шен­но не с кем поделиться своими мыслями о несовершенстве мира.

Лидия Ивановна выставила перед Стивой мас­су тарелок с самой разной едой — был и куриный суп, и картошка со свининой, и бутер­броды с сыром и колбасой, и маленькие пи­рож­ные с кремом, конфеты.

— Вкусно! Вот дурак, от такой кормёжки отказался! — щедро ругал гость сбежавшего мужа.

— Да, вот и я тоже думаю, помается он с этой своей дурой, которая даже яичницу по­жарить толком не может, и вернётся.

— Конечно, вернётся! — поддакивал Стива.

— Думаешь?

— Сто пудов! Куда ему деваться? Мужики без хорошего ухода не могут, — авторитетно, со знанием дела заявлял Стива, укладывая на хлеб масло толстыми ломтиками.

Лидия Ивановна с нежностью посмотрела на Стиву. «Вот ведь говно говном, а имела бы такого мужика и не боялась, что он куда-то де­нется. Куда ему деваться-то, безработному с голой задницей? Жил бы тихонько при­жи­ва­лоч­ком, не скандалил...» И Лидия Ивановна ощутила сладкое томление внизу своего обвис­лого жирного живота.

Стива смутно догадывался о тайных мечтах Лидии Ивановны. Но делал вид, что не заме­ча­ет томных взглядов и беспрестанного ёрза­нья Самовара на стуле. Даже на тот случай, если Лидия Ивановна перед ним недву­смыс­лен­но бы обнажилась и попросила взять её на столе, у Стивы был план. Он выкатит изу­млён­­ные глаза и объяснит, что слишком ува­жительно к ней относится и не может с нею так поступить. А если и поступит, то после это­го — как честный человек — должен бу­дет жениться и непременно переехать к ней в квартиру на полное довольствие. Такая угроза, по мнению Облонского, должна была охладить любовный пыл Самовара.

У Облонского был редкостно наплеватель­с­кий характер. Всем новым знакомым он с первых фраз рассказывал свой любимый анек­дот: «Мужика спрашивают: — Как вы расслабляетесь? — Он отвечает: — А я не напря­га­юсь!»

Благодаря этому ленивому пофигизму Сти­ва обзавёлся массой случайных приятелей, ко­то­рые могли часами рассказывать Облонскому про свои проблемы, житьё-бытьё, учить жиз­ни, приставать с советами, морализировать по поводу его отношения к семье и так далее. Сти­ва спокойно слушал, ел, пил, кивал головой — одним словом, проявлял понимание. Каза­лось, что божье провидение терпит Облонского на этой земле по одной-единственной причине — рядом с ним абсолютно любой человек ощу­щал себя целеустремленным, порядочным, велико­душ­ным и вообще знающим жизнь.

Пиво закончилось, чипсы тоже. Облонско­го разморило на солнце, он почувствовал свин­цовую тяжесть во всём теле, но подняться и пойти в свою комнату не представлялось воз­можным — там мамаша, дети. Кошмар! По­это­му Стива устроился поудобнее в кресле, за­крыл лицо газетой и уснул.

Ему грезились столы, ломящиеся от доро­гих деликатесов. Он один переходит от стола к столу, пробуя разнооб­разные блюда (пре­иму­щественно мясные), и запивает их то холодным пивом, то вином, то шампанским, а за ним идет толпа голых голодных женщин, которые по­до­бо­страстно на него взирают, ожидая разре­ше­ния поесть, а Стива всё никак не может ни тол­ком распробовать блюда, ни наесться. Жен­­щины проявляют очевидное нетерпение, умо­­ля­ют Облонского, но Стива не реагирует на их ску­лёж и спокойно продолжает дегустировать. Потом устало оборачивается, делает прене­бре­жи­тельный знак рукой, и стая грудастых стро­й­­ных длинноногих красавиц набрасывается на еду, начинает отвратительно жрать, просто жрать руками, вырывая друг у друга куски. Вот они уже набили себе животы так, что сто­нут, но всё равно продолжают засовывать в рот пищу. Облонского охватило сладострастное чувство, он вскрикнул и... проснулся весь в хо­­лодном поту. На дворе был поздний вечер. Сти­вины ноги облепили комары.

Облонский посетил туалет. Выйдя, заметил, что из-под кухонной двери пробивается свет. Облонский заглянул на кухню. Его сестра Аня, закусив нижнюю губу, что-то старательно вы­водила в тетрадке.

«Уроки делает», — вяло подумал Стива и гаркнул:

— Привет!

Аня громко охнула и подскочила.

— Дурак! До инфаркта так довести мож­но! — сердитым шёпотом, взмахнув руками, про­ши­пела она.

— Ладно, ладно, — Стива так же говорил шёпотом, делая при этом успокаивающие жес­ты, — извини, я не хотел.

Между ним и сестрой отношения были хо­ро­шие, как отдушина для обоих в этом аду, на­се­лённом Карениной-старшей и Долли с её орущими отпрысками. Редкими вечерами они вместе сидели на балконе, болтая обо всякой ерунде, а ещё Стива иногда брал Аню к своим друзьям.

— Уроки? — спросил Стива, кивнув на тетрадь.

— Не-а, — смущённо протянула Аня.

— А что?

— Дневник, — так же смущённо ответила сестра.

— Дашь почитать?

— Не-а, — Каренина-младшая, прижав к груди тетрадку, выглядела испуганной.

— Не хочешь — не надо, — ответил Сти­ва, подумав: «Надо будет потом обязательно посмотреть».

— Как ты с Долли? — спросила Аня вдо­гон­ку уходящему Стиве.

— Да пошла она! Поорёт-поорёт и переста­нет, — равнодушно ответил ей брат.

— А если не перестанет?

— Да куда она денется, — сквозь зевоту сказал Стива. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Аня подождала, пока хлопнет дверь ком­наты Стивы и Долли, посидела неподвижно ещё некоторое время и перечитала написанное.

3.06.20.. г.

Привет, дневник! Я всерьёз начинаю ду­мать, что, возможно, скоро наша жил­пло­щадь немного разгрузится.

Вчера я видела, как Стива заходил в подъ­езд Лидии Ивановны! Ну точно, это она и есть. Лидия Ивановна и Стива… Это номер! Это такой номер, что просто слов нет! Я от своего брата вообще не в восторге, но это уже слишком. Мне с ним стало противно в одной комнате нахо­дить­ся. Бедная Долли! Хотя, с другой сто­роны, лучше уж старая разведённая Лидия Ивановна, чем какая-нибудь молодая тёт­ка, которая будет хотеть замуж.

Пораздумав, Аня принялась писать дальше.

С одной стороны, мне хочется, чтобы Сти­ва развёл­ся с женой. А уж маме этого как хо­чется! С другой сто­ро­­ны — с Долли хоть по­говорить иногда можно. Пред­ста­в­ля­ешь, днев­ник, она «Камасутру» посто­ян­н­о чи­та­ет, чуть ли не наизусть заучи­вает! Вот тётка с ума сходит без секса! Ей ведь даже не гульнуть от Стивы из-за детей. Поговорить даже об «этом» не с кем. Не будет же она со мной на эти темы от­кровен­ни­чать, но видно, что ей тя­жело. Удивительно, как она ещё более-менее дер­жит­ся, не сдаётся. Оптимизм не­победи­мый! Говорит, что ра­ди детей выдержит всё. По-своему я ею даже восхищаюсь, хотя сама бы так, наверное, никогда не вляпа­лась. Но каждому своё, может, житьё с на­ми и детьми для Долли кажется нор­маль­ным по сравнению с тем, как она жила в своём Бресте? Не знаю, но она молодец — всё на себе тянет, на копейки, которые ей иногда родители присылают да Стива под­ки­дывает, ухитряется и себя накормить, и детей, и одеть более-менее нормально. Правда, приходится ей, конечно, нередко с детьми целыми днями по городу круги на­ма­тывать, выискивая, где что подешевле продаётся. Сволочь мой брат, конечно. А с другой стороны, она ведь не по любви за не­го вышла. Теперь расхлёбывает.