В обществе светского льва 6 глава




— Блин! Вот достал! Представляешь, хо­чет, чтобы на выходе у всех кошельки прове­ри­ли. Говорит, у него две штуки баксов укра­ли, мудила, — хриплый женский голос совсем рядом изверг в адрес Гостинского поток нецен­зурной брани.

Аня замерла, перестала дышать, крепко при­жимая к груди украденные деньги, её би­летики в лучшую жизнь. Она попыталась най­ти в двери щёлку, куда можно было бы смот­реть, но единственная щель была только внизу. Карениной ничего не оставалось, как только внимательно прислушиваться.

— Ты думаешь, найдут?

— Да вряд ли. Кошелёк вон сразу нашёл­ся, как только эти коровы все прошли внутрь. Грамотно сделано. День­ги вынули — портмоне бросили. Хрен теперь докажешь, что это его. Даже если воровка до сих пор в этом здании, скажет, что родители дали. Он же номера ку­пюр не переписывал.

— А если сумма совпадёт?

— Тогда не знаю, но мне кажется, теперь всё равно ничего не докажешь.

Дверь снова хлопнула.

Аня открыла рюкзак, вынула свой ободран­ный матерчатый кошелёк за десять рублей. Положила в него мелочь и полтинник. Достала паспорт и положила в него сто долларов, потом вытащила футляр из-под помады, где в ос­тат­ках красящего турецкого жира торчала спичка.

— Нет, сюда никак... — беззвучно, одни­ми губами прошептала она.

Аня убрала деньги в рюкзак, оставив пять рублей. Осторожно выглянула из кабинки. Ни­ко­го нет. Задумчивый взгляд Карениной остановился на рекламе презервативов. Вдруг её осенило.

Пять шагов до автомата по продаже пре­зер­вативов показались стометровкой. Собст­венное дыхание слышалось как работа паро­воз­ного котла. Аня сделала усилие, чтобы унять дрожь в руках и точно опустить боль­шую белую монету в прорезь. Нажала кнопку и... уже через пару секунд сжимала в ладони квадратный маленький пакетик. «Я люблю безопасный секс!» — гласила надпись на автомате.

Аня вернулась обратно в кабинку, открыла презерватив, вытащила деньги, свернула ак­ку­ратной трубочкой размером с тампакс, опустила их в латексный «чулочек», потом так же упа­ковала рубли. Приспустила Китины брюки и, хихикнув, медленно ввела получившуюся па­лоч­ку из денег себе во влагалище. Ощущение того, что она запихивает в себя две штуки бак­сов, было фантастически возбуждающим. День­ги проскользнули внутрь неё как по мас­лу. Каренина провела рукой по своей промеж­ности, и впервые в жизни с ней случился при­ступ сексуального безумия. Она стояла в ка­бинке клубного туалета, поставив одну ногу на унитаз, согнув в колене другую, и исступленно дёргала туда-сюда презерватив с деньгами. Аня закатила глаза, забыв о прослушивании, о груп­­пе, о том, что её могут застукать, обо всём на свете! Весь мир перестал существовать, ког­да она упала, утонула, провалилась, захлеб­ну­лась в собственном наслаждении.

— Куртка, джинсы, юбка... — беззвучно повторяли губы, сухой кончик языка прижался к такому же сухому уголку рта, рука работала как поршень болида «Формулы-1»... — О-у-о-о-х!.. — сорвался выдох с Аниных губ, ноги задрожали, и Каренина грохнулась на пол ря­дом с унитазом как гладильная доска, у ко­торой соскользнул упор.

Через несколько минут она открыла глаза. Медленно поднялась, натянула трусы. Ноги всё ещё тряслись. Презерватив удобно размес­тил­ся внутри так, словно Анина вагина была спе­циально создана для хранения денег. Из за­ла донесся чей-то голос, пытающийся выво­дить рулады a la Уитни Хьюстон.

— Чёрт! — Аня кинулась мыть руки.

Макияж слегка поплыл. Ну да ладно, вре­ме­ни нет! Аня вытерла мокрые руки о спор­тив­ную майку Щербацкой и побежала в зал. Уди­ви­тельное дело — она думала, что пре­зер­ватив внут­ри будет ей мешать, однако оказа­лось на­оборот. Ощущение того, что у неё меж­ду ног на­хо­дится целое состояние, придавало не­обык­новенную лёгкость движениям. Аня ещё никог­да не была так уверена в себе. Ноги сту­пали лег­ко и изящно, плечи расправлены, под­бородок поднят. Как будто она дочка предсе­да­­те­ля сове­та директоров «Газпрома»! Просто чудо!

— Кто тут последний на просмотр? — ха­мо­вато спросила она у стайки расфуфыренных девиц, стоявших около барной стойки и нервно озиравшихся по сторонам.

— Надо номер взять вон там, — бросила ей одна из них и оценивающе посмотрела на Каренину, её презрительно-высокомерная мина постепенно сменилась страдальче­ским выраже­нием. — Нет! Это невозможно! — простонала она, глянув на какую-то бумажку.

— У тебя какой? — сердито буркнула си­девшая рядом деваха в красных клешеных брю­ках и красном коротком свитере.

— Сто тридцатый! — ещё громче про­сто­нала «конкурсантка» и закрылась руками.

Аня зашагала в указанном направлении и пой­мала себя на мысли, что походка у неё точь-в-точь как у Сигурни Уивер в фильме «Чужой-4». «Я — женщина-терминатор!» — по­думала Каренина.

Аня остановилась перед столиком, на ко­тором стояла табличка «Регистрация». Моло­дая невзрачная женщина оторвала голову от бумаг и вопросительно посмотрела на Каренину поверх круглых золотых очков.

— Вы на регистрацию? — безразличней­шим тоном спросила она.

— Да, — уверенность Карениной момен­таль­но упала на пятьдесят процентов.

Вдруг подумалось, что у многих присутст­вующих такие суммы, что у неё сейчас внутри, совершенно спокойно и нормально водятся в кошельках. Оказались же они в портмоне Гос­тинского! А таких Гостинских здесь пол­ный зал!

— Как зовут?

— Аня, Аня Каренина.

Женщина уставилась на неё так, словно пыталась припомнить, где могла раньше видеть или слышать о ней. Через некоторое время, ви­димо задолбавшись вспоминать, снова опус­тила голову и записала в какую-то ведомость: «Анна Каренина».

— Триста четвёртый, — голос регистра­тор­­ши достиг пределов безразличия и перешёл в плоскость раздражения.

— Спасибо, — тихо сказала Аня, взяв бумажку, на которой с одной стороны больши­ми цифрами было написано «304», а с другой стоял штамп «ТО “АРТ”». Отступив пару ша­гов от столика, Аня принялась огляды­вать­ся. Клуб был битком набит девчонками всех видов, цветов волос, размеров и ростов. Оде­ты они были тоже примерно одинаково: мод­ные брюки в обтяжку, у которых штанины рас­ширяются книзу, один и тот же фасон, выполненный в десятках видов ткани. Ко­роткие свитера, топы, иногда просто спортив­ные бюстгальтеры, главное, чтобы «верх» ос­тав­лял максимально открытым живот и об­тя­гивал грудь.

 

В обществе светского льва

Тем временем Кити Щербацкая готовила себе пути к отступлению. Она поставила перед со­бой цель — во что бы то ни стало отметить свой день рождения с шиком, блеском и раз­махом. Причем чтобы Вронский, Варвара и все остальные непременно об этом узнали. Данное соображение заставило её набрать номер теле­фона, который она несколько дней назад по­клялась забыть. Но ситуация сложилась кри­тическая.

— Это форс-мажор, — сказала она сама себе.

До этого Щербацкой удавалось, несмотря на откровенную враждебность её отношений с большинством одноклассников и соседей, со­хранять положение королевы, которая не сни­­­­­­с­хо­дит до злословия плебеев. Но сегодня в спорт­зале! Зачем она только туда попёрлась?! Щербацкая не могла этого понять, не могла чётко определить своих мыслей, но они приве­ли Кити в состояние безотчётного ужаса. Мно­го раз она думала о том, чтобы перевестись в другую школу, но что толку? В школе по со­сед­ству будет то же самое, ведь все живут в одном микрорайоне, там про неё такого наго­ворят, что будет только хуже. Значит, нуж­но переводиться как можно дальше, чтобы ни­кто ничего никому, но придётся далеко ез­дить, ра­но вста­вать... Кити несколько раз за­во­дила разговор о частной платной школе, но ро­ди­тели отвечали, что ей осталось учиться толь­ко один год. Девятый класс — и всё, Ки­ти пой­дёт в университетский колледж, где бу­дут нор­маль­ные дети из приличных семей и где никто не будет ни завидовать Щербацкой, ни дразнить её.

— Но почему? Почему? Почему мне нель­­зя год отучиться в хорошей школе и прий­ти в колледж с престижным аттестатом?

Родители устало переглядывались между со­бой. Это означало, что сейчас отец в сто пя­тый раз начнёт мягко, стараясь не обидеть дочь, объяснять ей, что уровень общей подго­тов­ки Кити, мягко говоря, невысок, но это, ко­нечно же, не её вина. Виноваты дурацкие учителя, которые по вполне понятным причи­нам не хотят прилично учить детей за те копей­ки, которые им платят.

В престижной же школе, где детей по де­сять человек в классе максимум, где в каждом помещении компьютеры, где каждый ученик знает как минимум два языка, где выс­шая ма­те­матика преподается с седьмого класса, — там Кити вообще нечего делать. Или же надо нанимать кучу репетиторов, бросить работу в модельном агентстве... Тогда, кстати, встаёт вопрос, чем платить за «престижную» школу и репетиторам?.. В общем, всё сводилось к од­ному аргументу: только в той школе, где Кити учится с первого класса, у неё есть шансы по­лу­чить нормальный аттестат без троек, про­должая при этом заниматься любимым и при­быльным делом, то есть работать моделью.

Кити заламывала руки и убегала в свою ком­нату. Там она рыдала, что ей ещё год при­дётся сносить все эти насмешки и напускное пре­зрение, которое позволяли себе даже учи­теля — особенно эти одинокие старухи: физич­ка, химичка, биологичка. Впрочем, молодая, кри­вобокая, изуродованная оспинами англичан­ка ещё хуже.

Щербацкая ненавидела эту школу, нена­ви­де­ла всех и каждого в ней. Ненавидела роди­телей, которым хватило по жизни ума только на жильё в серийном панельном доме спаль­ного района. Прямоугольный двор, в центре типовой детский сад с ободранными качелями, соседний двор точно такой же, там школа, а че­рез два — детский сад, и так километры, десятки километров одинаковых домов, сло­жен­ных из одинаковых бетонных панелей, по­крытых уродливой бежевой плиткой! От этого можно сойти с ума. От этого однообразия мож­но сойти с ума!

Город, город! Что же это такое? Централь­ные улицы, идя по которым чувствуешь гус­той, опьяняющий запах больших денег, чувст­вуешь, что можешь взобраться на самый верх этой пирамиды и насладиться в полной мере вкусом, запахом и ощущениями, которые дают эти самые большие деньги, но чем дальше от центра, тем слабее аромат денег, магазины ста­новятся всё более и более убогими, люди ста­но­вятся всё хуже и хуже одетыми. Бедность, ту­­пость, однообразие — спальные районы, соты с миллионами безликих обитателей.

Кити видела людей, живущих в красивых домах, чьи семьи из двух-трёх человек за­ни­мают пятисотметровые квартиры или же огром­ные трёхэтажные коттеджи с прекрасным видом из окон, и чувствовала себя чужой, об­ма­ном пробравшейся на свадебный банкет в надежде, что все подумают, что это незнакомая им гостья с другой стороны.

Щербацкая старалась быть оригинальной, старалась всем и каждому показывать, что у неё есть своё мнение, что она необычная. Стран­но, но чем больше Кити пыталась выгля­деть не похожей на своих соседей, родствен­ни­ков и родителей, тем больше терялась в массе мо­делей. Это было как двусторонняя трясина — чем больше дёргаешься, тем сильнее тебя за­тягивает. И выхода всё равно нет. Вопрос только в том, с какой стороны окажешься. Ки­ти жаждала только одного — вырваться из жизни «простых людей». Эта жизнь не для неё! Она в ней задохнется, погибнет!

Все эти сумбурные и на первый взгляд не связанные между собой размышления и воспо­минания предваряли собой решение, которое Кити уже приняла: позвонить Алексею Ле­вину.

Она держала в руке визитную карточку. Бе­зу­пречную, ослепительно белую, с чёрными глянцевыми буквами и цифрами, ту самую кар­точку, которую вчера вышвырнула в окно и тут же бросилась вниз искать. Она решила ни­когда не звонить по этому номеру, никогда боль­ше не набирать этих цифр, никогда не здо­ро­ваться с Левиным, не повора­чивать головы в его сторону. Но... В своих фантазиях она видела, как Левин, раздосадованный, ра­зозлён­ный, взбешённый её презрением, умоляет её — Кити Щербацкую — выйти за него замуж, а она продолжает вести себя так, будто его во­обще нет рядом, будто он невидимка. Тогда, доведённый до бешенства, достигший предела злобы, ярости и ревности, Левин набрасы­ва­ется на неё, раздирает в клочья одежду и, ли­шая девственности, насилует Кити. Она пред­ставляла себе, как его толстый член пронзит её, причиняя острую, но такую сладкую и вожделенную боль, представляла, как её хруп­кое худое тело будет раздавлено огромным тор­­сом Алексея Левина. И она не виновата, она не да­вала ему ни малейшего повода считать её шлюхой! Он её изнасиловал! С её стороны не бы­ло ни жеста, ни взгляда, ни улыбки!..

Кити нажимала на кнопки телефона с ощу­щением полной обречённости, бессилия перед роковыми обстоятельствами, каждая набранная цифра отдавала кислым привкусом во рту. «9» (воспоминания о платье), «6» (его слова о том, как она выглядит, — не то похвала, не то пощёчина), «6» (такси), «5» (пятьсот рублей, она решила вернуть их ему при встрече и сама заплатила за такси, но на следующий же день, решив, что больше никогда не увидит этого человека, купила на них шёлковое боди, а Ка­рениной сказала, что это подарок Левина), «6» (охранники), «6» (ожидание машины на улице под фонарём), «6» (дорога домой, слёзы).

— Алло! — бодрый подтянутый голос Алексея Левина ответил на вызов.

Кити хотела нажать «сброс».

— Кити Щербацкая, я знаю, что это ты. У меня определился твой домашний номер. Го­во­ри, пожалуйста, или я отключаюсь.

«Господи! Какая я дура! День рождения... Вронский...»

— Алло! Алексей? Да, это я, Кити.

— Привет, Кити.

— Как у тебя дела?

— Хорошо. А у тебя?

— Не очень.

— А что случилось?

— Да так...

— Слушай, мы в прошлый раз как-то не очень хорошо расстались. Ты не обиделась на меня?

— Обиделась немного...

Кити решала мучительный для себя вопрос: позвать Левина, чтобы его увидел Врон­ский, или же послать сейчас Левина, проявив максимальную холодность. Правда, тогда она будет выглядеть в его глазах уж совсем пол­ной дурой. Сама позвонила, сама рассканда­ли­лась, сама трубку бросила.

— Почему?

— Ну ты так странно себя повёл...

Щербацкая старалась говорить максимально нейтраль­ным голосом, но обида, её уязвлённое чувство собственного достоинства всё равно про­сачивались, словно запах бензина из плотно закупоренной канистры.

— Кити, а ты как странно себя повела! Ты бы себя ви­дела! Чудо в перьях! Сидит словно аршин проглотила, пальцами стучит по столу, нос задирает, а потом ещё и говорит, что ей не нравится, как на неё смотрят! Щербацкая, ты что? На тебя смотрят! Ужас какой! У тебя ра­бота такая, что­бы на тебя смотрели. Модель! То­же мне выдумала! — голос Левина звучал наставительно, но в то же время весело и иро­нично.

Кити заулыбалась. Господи! Как всё дейст­вительно про­сто. Она простила Левина, прос­тила ему такси, простила свои слёзы, всё-всё-всё.

— Лёш... — Кити начинала говорить с людь­ми таким трогательно-плачущим голосом, когда ей было что-то позарез от них нужно.

— Ну что? — Левин всё понял и ожидал просьбы. По тону его голоса Щербацкая по­ня­ла, что может просить всё, что ей угодно.

— У меня сегодня день рождения... — она говорила тихо-тихо, печально-печально, так, чтобы Левин сам всё понял. Все забыли про бед­ную Кити, Кити одиноко и обидно, она гру­с­тит.

— Да ну? Без балды? И сколько же тебе стукнуло?

— Семнадцать...

— Целых семнадцать? Да ты у нас уже в предельном возрасте, мать?

Внутри у Кити всё упало. Она не знала, что сказать. Да, действительно, двадцать лет — предельный возраст для модели, Щербацкой уже целых семнадцать. Зачем она сказала Ле­вину, сколько ей лет? Могла бы по крайней мере соврать.

— Ты чего там замолчала? Обиделась опять? Кити, ну я же шучу! Семнадцать лет — это ещё... ничего. Ты даже полной право­спо­собностью ещё не обладаешь, совсем ещё ма­лышка.

Левин рассмеялся, а у Кити слёзы на глаза навернулись. Зачем она позвонила этому ужа­с­ному человеку, который ни одной фразы не может произнести, чтобы не издеваться!

— Кити! Опять скисла? Гости-то будут? — спросил «ужасный человек».

— Нет! — Кити оживилась. — Представ­ляешь...

Она заговорила быстро и трагично, заламы­вая руки, одновременно морща и поднимая бро­ви, горло сдавило, отчего голос стал исте­рич­ным.

— Все отказались ко мне прийти! Одна стерва у ме­ня... — Кити хотела сказать «в шко­ле», но замялась, — у меня тут специ­ально празднует день рождения в один день со мной, а после того как я стала моделью, все ме­ня ненавидят. Они меня ненавидят!

Кити тараторила с надрывом, готовая в лю­бой момент разрыдаться.

— Нет, что ты! Они же тебе просто зави­ду­ют, — устало выдохнул Левин фразу, кото­рую Щербацкая так хотела услышать.

— Не знаю... Но мне так... Так... Ты се­бе не представляешь, как ужасно я себя чув­ствую!

— Кити! Хватит огорчаться, давай сегодня вечером встретимся и как следует отметим твой день рождения, — быстро проговорил Левин, которому страшно хотелось прекратить эту сло­весную канитель и перейти «ближе к телу».

— Да, это было бы здорово, — Кити про­изнесла эту фразу манерно и растянуто, хотя именно ради предложения Левина, собственно, и затевался весь сыр-бор. — Но знаешь, у ме­ня есть подруга, самая близкая, она придёт ко мне сегодня.

— Это здорово, когда есть такие друзья, — Алексей порядком устал от этого дурацкого де­вичьего говора. — Короче, вы там соби­рай­тесь, посидите немного, а я заеду в десять, за­бе­ру вас обеих, и мы что-нибудь придумаем, o’кeй?

— Ну хорошо... — тихо и капризно со­гласилась Ки­ти. Так, как будто это Левин не­кстати позвонил ей в день рождения и бук­вально вынудил изменить свои планы, при­чи­нив таким образом массу неудобств своим не­ле­пым желанием во что бы то ни стало развлечь Щер­бац­кую сегодня вечером.

— Пока, — Левин убрал телефон в кар­ман, тяжело выдохнул, покачал головой и по­це­ловал сидевшую рядом с ним женщину в щеку.

— Кто эта дура? — спросила та, не глядя на Левина.

Громкость в динамике мобильного была вы­сокой, и большую часть разговора женщина услышала.

— Да так, думаю, неплохо бы её уболтать поработать у нас, — Левин улыбнулся. — А ты что решила, Мария Николаевна? Любов­ница, думаешь, у меня? Семнадцатилетняя, да?

— С тебя станется...

Мария Николаевна, жена брата Алексея Ле­вина, красивая сорокалетняя женщина, осно­вала то самое дело, которое с успехом вёл те­перь её шурин. В молодости Мария Николаев­на была проституткой. Но какой! В неё влю­бля­лись государственные чиновники, дипло­ма­ты, актёры. Ходили слухи, будто в изголовье её кровати КГБ вмонтировал жучки, чтобы отслеживать разговорчивых.

Левин не мог оторваться от этой женщины, он бредил ею, боготворил её. Она была дейст­ви­тельно прекрасна — длинные тёмные во­лосы, гладко убранные назад, огромные чёрные глаза с тонкими лучиками еле заметных мор­щин, ослепительно белая кожа, вампирически красные, тонкие, хищные губы — и всё это естественное, без грамма косметики. Мария Николаевна — опасная, жестокая, рас­чётли­вая, хитрая, не способная ни на какие сожале­ния, не знающая, что такое моральные терза­ния. Абсолютная эгоистка. Алексей Левин был одержим ею.

Дело, о котором идёт речь, по сути своей было очень нехитрым, грязным и бесконечно низким занятием. Мария Николаевна и компа­ния были известны как самые крупные и на­дёж­ные «поставщики» проституток, которых на своём профессиональном жаргоне называли «мя­сом».

Левины особенно не прятались. Их можно было видеть на всех светских тусовках, в жю­ри конкурсов красоты всех масштабов и уров­ней, в актёрских и театральных агентствах — везде, где в изобилии водятся юные иска­тель­ницы лёгких денег и быстрой славы.

Алексей Левин подходил к своей работе твор­чес­ки, его профилем были молоденькие, ам­би­циозные, самонадеянные, но при этом глупые девочки, считающие, что они представ­ляют из себя нечто выдающееся — только на том основании, что они худенькие и молодые.

Красота этих девиц с точки зрения взве­шен­ного эстетического вкуса в большинстве слу­чаев была довольно сомнительная, но зато апломб зачастую повергал в шок даже всякое видав­шего Левина. К примеру, одна из его «протеже», восемнадцатилетняя студентка платного потока юридического факультета пе­да­го­ги­ческого училища, девица ста семидесяти сантиметров ростом с белыми тонкими волоса­ми и ужасно сальным лицом, поразительно на­поминавшая свинью, недавно заявила:

— Ты же не думаешь, что я стану вы­ходить замуж за кого попало?! Я женщина (!) не только красивая, но и образованная. Что ты можешь мне предложить такого, чего бы я не в состоянии была добиться сама? И к тво­ему сведению, старичок, если на этот Новый год мы не по­едем отдыхать в Испанию — нашим отношениям конец. И даже не надейся, что тебе удастся заполучить меня в постель так про­сто. Я тебе, между прочим, не какая-ни­будь там... У меня образование юридическое, и я свои права знаю!

Левин был в ауте.

Само по себе занятие сутенёрством не вы­зы­вало у не­го никаких моральных терзаний. Он искренне верил в то, что молоденькая де­вуш­ка, проявляющая интерес к состоятельному мужчине старше тридцати пяти, — в душе проститутка, поэтому вся его задача сводилась лишь к тому, чтобы помочь малолетней шлю­ш­ке встретиться со своим призванием.

Внешне Левин являл собой живое вопло­щение мечты каждой своей «жертвы» о бога­том и щедром спонсоре.

— Каждая из этих дур, каждая, — гово­рил он, — абсолютно, непоколебимо, без кап­ли сомнения уверена в том, что настолько хо­ро­ша, что может получить все жизненные бла­га в готовом виде по одной-единственной при­чине: «Потому-что-вот-я-такая!»

Левин заманивал девиц «Ягуаром», безу­пречными костюмами, швейцарскими часами, обширными знакомствами, фотографиями со звёздами шоу-бизнеса. Он ничего не обещал, аппетиты у девиц просыпались сами. Алексей Левин не уставал поражаться тому, что боль­шинство этих «недочеловек», как он называл юных прелестниц, считает его старым крети­ном, ослеплённым стра­стною поздней лю­бовью!

Обычно Левин водил девицу пару раз в ресторан, по­купал какие-нибудь тряпки, а потом в мягкой, виртуозно построенной беседе, ссылаясь на исторические примеры гетеры Ас­па­зии и венецианских куртизанок, предлагал попробовать себя в качестве «роковой жен­щины».

— У меня талант, — скромно говорил он брату Николаю, — с моим опытом за полчаса могу уболтать любую. Хочешь на спор?

Слух о необычных способностях Левина рас­про­стра­нился так широко, что иностранные покупатели «мяса» даже стали заказывать ему конкретных девиц — моделей, актрис. Осо­бен­но он гордился проданной за баснословную сумму дрессировщицей тигров.

Проще всего было с теми, которые сами лез­ли к Алек­сею, открытым текстом предлагая себя за более-менее стабильную финансовую под­держку. Этим объяснялось в краткой бе­седе, что с их задатками не нужно искать од­ного-единственного мужчину-спонсора. Иметь нескольких гораздо приятнее, а ещё приятнее весело проводить время, трахаясь со всеми по­дряд. Буквально просто так, ни за что, по­лу­чать приличные деньги.

Выслушав логичные, полные отеческой за­бо­ты доводы Левина, деваха получала бумаж­ку с номером телефона, по которому, как правило, звонила сразу по окончании «вербов­ки». Слащавый женский голос предлагал ей прийти в гостиницу такую-то, номер такой-то. По указанному адресу оформлялись докумен­ты, давался краткий инструктаж, затем девица поступала в руки «стилиста», который за не­сколько часов придавал ей вид махровой шлю­хи, а через пару дней искательница лёгких де­нег отправлялась прямиком в третьеразряд­ный турецкий бордель. Левин морщился от девиц подобного сорта: слишком просто. Они подва­ливали к нему каждый день! Но работа есть работа.

— Зачем мне эту недочеловеку вообще убал­тывать? Ты же даёшь объявления, где от­крытым текстом сказано: «Девушки до 25 для работы в сфере обслуживания», диспетчер гово­рит: «У нас интим-услуги». Всё равно идут косяками! — раздражённо говорил он своему старшему бра­ту Константину Левину, обязан­ности которого заключались в поиске «заказ­чи­ков», ведению финансов и организации бе­зопасности. В сущности, именно благодаря ста­раниям Константина данное предприятие стало работать как обычная фирма. Ну подумаешь, тётки — товар как товар. Собираешь заказы, ищешь подходящих, обрабатываешь и отправ­ля­ешь покупателю, он всё оплачивает. Сделка как сделка.

— Алексей, не будь занудой! Поговорил полчаса, ко­фе напоил, купил фужер мартини — три сотни баксов твои, — говорил ему полно­ва­тый среднего роста мужчина, глядя на Леви­на-младшего из-под очков.

— Тебе хорошо говорить! Ты с этими тва­ря­ми даже случайно не сталкиваешься, а я сиди и слушай весь этот их бред! И каждая, каж­дая, — Левин в сердцах грохнул ла­донью по гладкой стеклянной поверхности стола, — мнит, что ей мужики что-то должны! — Алексей стучал теперь себя по лбу ладонью. — И самое страшное, Константин, состоит в том, что находятся же ещё такие идиоты, кото­рые верят, что они этим стервам действительно должны! Ты бы слышал, что они мне говорят. Вот сейчас окучиваю одну дуру — не будь она действительно красивой, сдал бы её азербайд­жан­цам на хрен! Говорит мне: «Ну, я не знаю, ты так странно себя вёл...» Всерьёз верит, что одолжение мне делает, сволочь! Представля­ешь? Мальчик за ней какой-то там бегает, стиш­ки ей сочиняет! Дурак несчастный, не по­ни­мает, что эта тварь без мужика никуда ни но­гой, потому что дура, дура, дура!

— Да с чего ты так завёлся? Ну говорит, ну бред несёт! Пропускай всё мимо ушей, ду­май о деньгах, которые тебе за неё заплатят. Ес­ли уж сильно надоедает, представь, как бу­дет пахать потом с ночи до ночи, и всё в по­рядке.

Константину Левину было трудно воз­разить. Иногда Алексей с досадой шутил, что все мозги в их семье достались старшему брату.

Работа была болезненной страстью Левина. Девицы бесили его, каждую из них он с огром­ным удовольствием взял бы и задушил. Но в то же время чем сильнее он их не­навидел, тем больше жаждал сделать их шлюхами. Он вкалывал день и ночь, без праздников и вы­ходных, мотаясь чёрт знает где и имея дело с десятками амбициозных барышень. Мария Николаев­на наблюдала за ним своими пре­красными чёрными глазами и где-то очень глу­боко и смутно ощущала... страх.

Как за безупречной внешностью этого человека, за прекрасными весёлыми блестя­щими голубыми глазами, красивым породис­тым лицом, благородной посадкой головы, иде­а­льной фигурой, широкими свободными движе­ни­ями, искренним заразительным смехом плюс безупречный вкус и тонкое ювелирное эстети­чес­кое чутьё — как за этой блестящей обо­лоч­кой может скрываться хитрый, жестокий, циничный, трусливый, склонный к садизму чело­век? Как всё это может уживаться в од­ной душе, в одном теле, в одном Алексее Ле­вине? В такие минуты Мария Николаевна бла­годарила судьбу за то, что уже не так молода, как эти несчастные девицы.

Страсть, которую Левин питал к ней, была постоянным, незаметным, но тем не менее всег­да присутствующим источником беспокой­ст­ва. Именно это ощущение угрозы и застави­ло её выйти замуж за Николая Левина, сред­­него брата в этой странной семье, где не было ни отца, ни матери, ни бабушек с дедушками, но зато наличествовали три брата: старший — Константин, средний — Николай, млад­ший — Алексей.

Николай Левин был человеком, не склон­ным во что-либо вмешиваться. Внутренне он не одобрял подобного «семейного бизнеса», но это не мешало ему наслаждаться жизнью на полученные таким образом деньги и ни в чём себе не отказывать. Его обязанности состояли в офор­млении документов — паспорта, визы, улаживание проблем с консульствами и так далее.

— Ты понимаешь, что мы — работор­говцы? — изрядно выпив, спросил он как-то у младшего брата.

— И что? — спокойно ответил тот.

— Это грязно, — подняв вверх брови и поглаживая пальцем край рюмки с коньяком, отчётливо проговорил Николай.

— Ты не прав. Мы крадём их из семей? Мы сажаем их на героин? Нет! Они сами ищут нас, сами продаются, сами хотят зараба­тывать деньги лёгким и приятным для них способом! Мы всего лишь посредники, сводим сырьё с отделом закупок завода.

— Но это же люди! — Николай втянул носом одну из дорожек, рассыпанных на стек­лянном столе.

— Это шлюхи, Николай. Это гнусные, ту­пые, сварливые шлюхи, — Алексей повер­нул­ся и пошёл к двери.

— Тогда почему ты так любишь мою же­ну?! — заорал ему вслед Николай.

Алексей замер, у него перехватило дыхание. Минуты две он стоял в напряжённой нереши­тельности, словно собирался сказать брату что-то такое, что опрокинет их жизнь, превратит её в ад, потом молча вышел.

Алексей растопырил напряжённые пальцы рук. Они за­дрожали. Мария... Мария... Он лю­бил её или так сильно ненавидел, что не мог дышать в её присутствии? Чего ему хочется больше — заняться с ней любовью или же убить?.. Мария... Мария! С каким наслажде­нием он перечеркнул бы её прошлое, настоящее и, может быть, даже и будущее, если оно не принадлежит ему.

[+++]

Левин в ужасе вскочил. Проспал! Нет... Только половина шестого. Чёрт! Надо брить­ся, одеваться — он идёт на день рождения к Кити Щербацкой. Алексей вылез из постели, вставил ноги в кожаные мягкие тапочки и по­брёл в ванную. Его квартира, пожалуй, слиш­ком велика для одного человека. Утомительно бродить одному по двумстам пятидесяти квад­рат­ным метрам... но имидж прежде всего. Алек­сей часто мечтал о малюсенькой одноком­натной «хрущёвке» с двенадцатиметровой, узкой как кишка комнаткой и семиметровой кухней, где до всего можно дотянуться не вста­вая. С маленьким коридорчиком, где нель­­зя нагнуться без того, чтобы не упереться зад­ницей в одну стенку, а лбом в другую. Такая отдельная капсула, нора, где он мог бы практи­чески не шевелясь пить, есть, спать, смотреть телевизор и никого, никого не видеть.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2021-01-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: