В обществе светского льва 5 глава

Каренина-младшая поплакала минут двад­цать. Потом принялась лихорадочно обдумы­вать своё положение. Кити жила тремя этажа­ми ниже. Нужно зайти и попросить у неё ка­кие-нибудь штаны и майку! Аня покраснела от предсто­ящего унижения, но делать нечего. Од­нако ку­да деть тот ужас, который на ней? По­ду­мав ещё не­много, Каренина-младшая достала из рюкзака по­лиэтиленовый пакет и принялась раздеваться. Оставшись в одних босоножках и сатиновой блу­з­ке, она спустилась до Кити. Те­перь куда спря­­тать этот мешок? Аня огля­де­лась вокруг и засунула его за му­соропровод. «Главное не забыть на обратном пути переодеться!» — ска­зала она себе и позвонила в дверь Кити.

Через некоторое время в коридоре послы­ша­лось шарканье тапок. Аня поморщилась, пред­­ставив себе длинные стройные загорелые ноги Кити в голубых тапках-собачках. Дверь откры­лась, и Каренина увидела заплаканное лицо своей подруги, но внимание её привлекло другое — светло-голубой лёгкий махровый ха­лат с капюшоном, спереди застегивавшийся на молнию и перетягивающийся на талии узе­нь­кой кулиской. Аня некоторое время молчала, со­зер­цая домашний наряд Щербацкой, даже за­бы­ла, зачем пришла.

— Кити! С днём рождения! Но всё осталь­ное вечером, — Аня насупилась.

Внезапно лицо Щербацкой сморщилось, как урюк, гу­бы затряслись, и она разревелась, об­хватив Аню за шею, правда, Кити пришлось сильно наклониться, чтобы попла­кать подруге в плечо.

— Аня! Такой кошмар!

— Что случилось? — спросила та, изо всех сил стараясь не выдать любопытного волнения-предвкушения приятной новости.

— Никто не придёт!

— Никто? — Аня почувствовала облег­чение.

Может, всё отменится? Не нужно ничего ис­кать Ки­ти. О! Какое это мучение — выис­кивать дешёвый и оригинальный подарок, за­ведомо зная, что Щербацкая скривит гу­бы и ска­жет: «Миленько», или «живенько», или «свеженько» — поставит на полку повыше, а че­рез десять минут забудет. Что ей сторуб­лё­вый подарок? А Карениной из-за этого под­ар­ка неделю не покупать себе сигарет!

— Да! Только ты не отказалась! А все ос­таль­ные... — всхлипывание, — позвонили один за другим и сказали, что не могут! — и Ки­ти снова затряслась в рыданиях. — Это по­тому, что дрянь Варвара празднует со мной в один день! Она специально! И все пойдут к ней! Дуры! Это они из-за Вронского-идиота! Я же его не приглашала!

Аня, скосив глаза на рыдающую у неё на пле­че подругу, тихонько ухмыльнулась.

— Да? Ну и хрен с ними! Отпразднуем вдво­ем, посидим, выпьем... — Каренина-млад­шая погладила подругу по спине.

Щербацкая перестала плакать, отстранилась, лицо её отразило напряженную работу мысли, а потом, держа Аню за плечи, изрекла:

— Точно! Мы с тобой устроим собствен­ную вечерину! Пошли эти все курицы! И ещё, знаешь... — Кити заговорщицки поднесла палец к губам: — Я позвоню Вронскому и дам ему понять, что если он придёт, то может потом рас­считывать на кое-что, — Щербацкая сделала акцент на сло­ве «кое-что».

— Думаешь, поведётся? — Аня постара­лась сказать это с максимальным недоверием, чувствуя внутри жгучее желание послать Кити, но, будучи в одной сатиновой блузке и нуж­даясь в одежде, сделать такой выпад было бы, мягко го­воря, некстати.

— А куда он денется?!

— Ты что, прямо позвонишь и попросишь? — спросила Аня, уже представляя себе, как разрыдается Кити, когда Вронский её пошлёт. А он непременно пошлёт, как только Щербац­кая сама попросит его прийти! Такой уж ха­рак­тер, ничего не поделаешь. Или скажет, что при­дёт, а сам отправится к Варваре, где будет всем трепать, что Кити сама умоляла Алексея осчастливить её своим визитом. — Хотя, я думаю, ничего такого в этом нет. Позвони, ко­нечно, — Аня согласно закивала.

— Нет уж! Я не буду сама звонить с пред­ложениями! Ты что? Я таких мужиков, как он, знаю! — заявила семнадцатилетняя Кити шестнадцатилетней Ане. — Пока им не дают, они как мухи липнут, а как только поддашься, сразу выкобениваться начинают.

Каренина ощутила лёгкую досаду. Похоже, что Кити не такая уж и дура, хоть и модель.

— А что же тогда делать?

— Одеваться и краситься! Вот что! Ты идёшь со мной?

— Куда?

— Как куда? В спортзал, конечно! Врон­ский целыми днями там околачивается.

— Я не могу... — пролепетала Аня.

— Почему? — лицо Кити помрачнело.

— Меня мать, — Аня слегка заикнулась, — меня мать послала на работу устраиваться.

— Куда? — Щербацкая скорчила недовер­чи­во-недовольную мину.

— Да тут, недалеко, — Каренина все боль­ше смущалась, в горле запершило.

— Ну куда? — настаивала Кити.

У Ани жар прихлынул к груди и горлу, щё­ки предательски запылали. Было ужасно стыд­но признаваться Щербацкой, что она соби­ра­ет­ся устраиваться официанткой.

— Да в это дурацкое кафе! — громко вы­па­лила Каренина.

— Официанткой, что ли? — Кити зар­жа­ла. — Или посудомойкой?

— Официанткой, конечно, кем же ещё! — сер­дито буркнула Аня.

Щербацкая пожала плечами, улыбнулась ка­ким-то своим мыслям и пошла в комнату. Лучшая подруга поплелась за ней.

Комната Кити Щербацкой являлась музеем её жизненных побед. Здесь стоял дорогой ди­ван, выставочный экземпляр из «Ленэкспо», подаренный одним богатым итальянцем, ко­торый пленился ногами Кити год назад во ­вре­мя делового визита на выставке «Дизайн и ин­терь­ер—2000»; магнитная беговая дорожка, презентованная ещё кем-то; изящный туалет­ный столик со множеством ящичков, на кото­ром в беспорядке была разбросана косметика — и какая косметика! У Ани дух захватывало каждый раз, когда она видела эти россыпи по­ма­ды, теней, румян, кремов, кистей, аппли­ка­торов. Большинство этой косметики досталось Кити после показов — часть подарили, часть она украла.

— А во сколько тебе? — спросила Щер­бац­кая, усаживаясь на кровать и манерно за­ку­ривая сигарету.

— Тебе ж не разрешают дома курить, — сказала Аня, перебирая помады, лежащие на туалетном столике.

— Это раньше не разрешали! Теперь, ког­да я от них финансово не завишу — они при­смирели. Я вчера даже курила на кухне, — хваст­ливо заявила Щербацкая. — И потом я, наверное, скоро от них перееду. Мне совсем не­много не хватает на квартиру, хотя, конечно, нужно ещё ремонт, и мебель, и всякое разное барахло. — Кити осеклась, увидев, что глаза по­други налились кровью, а кулаки сжались са­мым натуральным образом. — Так во сколь­ко тебе надо идти?

Вот чего нельзя отнять у Кити, так это то­го, что она умеет снимать напряжение в раз­го­воре быстро, незаметно, как будто одним щел­ч­ком.

— К одиннадцати.

— А чего ты в одной... — Кити замялась, подыскивая название сатиновой блузке Каре­ниной.

— Да понимаешь, какое дело, — быстро за­та­раторила Аня. — Мы потеряли ключ от шкафа и не можем ничего из него достать...

Щербацкая курила, прищурясь. Она-то зна­ет, что из шкафа Карениных ничего при­личного нельзя достать, даже если он нарас­пашку открыт. «Сейчас будет просить шмот­ки...»

— Я вот хотела у тебя попросить что-ни­будь, — выложила Аня то, зачем пришла, и покраснела. — Но мне ничего особенного не нужно, — она тут же принялась опра­в­ды­ваться, — какие-нибудь джинсы и кофточку. Простые, не фирменные, — у Ани весь лоб болел от того, как она ок­ругляла и таращила глаза.

— У меня простых нет, — ответила Кити, явно наслаждаясь происходящим.

— Как нет? — остолбенела Аня, помня, что Кити модель только полтора года, а до этого у неё были совершенно обычные вещи, как у всех.

— У меня что старое было — часть мать отдала моей кузине, а часть на дачу отвезла, — Кити смотрела на подругу с еле заметной улыбкой «Драконды».

— Ну а что не жалко? — совсем покрас­нев, пролепетала Аня.

— Да мне не жалко! — запротестовала вдруг Кити. — Давай посмотрим.

Щербацкая отодвинула зеркальную дверь шкафа-ку­пе и зажгла галогенную подсветку. У Карениной захватило дух. В длинном ряду, пло­тно прижавшись друг к другу, расположились вешалки с яркой, дорогой и — что глав­ное — новой одеждой! Кити скользнула по плечикам рукой и вдруг полезла куда-то в самый нижний ящик. Оттуда она извлекла пару сложенных спор­тивных брюк и чёрный топ с белой от­делкой.

— Померь! — лениво бросила она Ане.

Аня послушно натянула на себя белые спор­тивные брю­ки в облипку, слегка расклешенные снизу, и черный с белой отделкой топ. «Она в этом на физру ходит! Не могла дать что-ни­будь, что в школу не таскала! Сука! Я тебе это припомню!» — подумала Аня.

— Ой как здорово, Кити! У меня такого ни­когда не было!

— Да-а-а, — кисло протянула Щербацкая, ожидавшая, что её вещи окажутся Карениной малы или слишком длинны. Но спортивная одеж­да имеет свойство терять дли­ну, когда рас­тягивается в ширину, поэтому вышло так, что брюки и топ сидели на Ане идеально.

— Постираешь только потом, — сердито про­бурчала хозяйка «одёжной горы».

У Карениной пересеклось дыхание от мыс­ли, что придётся нести вещи Щербацкой до­мой, стирать, гремя та­зами, сушить на Дарь­иных верёвках вместе с пелёнками! Мать же всё увидит!

— Где? — у Ани затеплилась надежда, что Кити предложит постирать у неё дома, в машине.

— У себя, конечно! Не у меня же. Ты как скажешь!

— А-а-а, хорошо, — Анино настроение упало в минус. «Ну что ж, за всё надо пла­тить...» — со вздохом подумала она.

— Слушай, подруга... — неожиданно елей­но начала Кити.

Каренина напряглась, Щербацкая её каж­дый раз так называет, когда хочет предложить какое-нибудь дело, за которое потом влетит, причём только Ане.

— Чего? — спросила она, заранее заупря­мившись.

— А давай ты не пойдешь ни в какое ка­фе? Охота тебе всё лето столы тереть?

— Ну знаешь, деньги всё-таки... — попы­талась защищаться Аня, но осеклась. Ей всег­да было мучительно стыдно за свою нищету.

— Да какие там деньги! Копейки, а рабо­тать с утра до вечера. Да ещё всякие мудаки будут под юбку лезть!

«Кстати! Об этом мама почему-то ничего не сказала, а про группу разоралась!» — мель­к­нула у Ани мысль. Ещё раз взглянув на себя в зеркало, она задумалась. Внезапно её осе­нило. Конечно! Сейчас она скажет Кити, что пойдёт в этот спортзал помогать цеплять Врон­ского... Аня поморщилась при этой мысли, ну да ладно, под этим предлогом можно будет вы­просить косметику — подкраситься, и фен — чтобы уложиться. После спортзала скажет, что идёт домой стирать Китины тряпки, а сама бе­гом на прослушивание! Там она исполнит та­нец, который они разучивали на физре для вы­ступления на школьной олимпиаде, и споёт пес­ню, под которую танец ставился! Она ведь в зубах навязла, эта песня! В ушах зазвенел го­лос физручки: «От слова “come on” до “party” — шаг крест-накрест, от слова “life” до “stay” — прыжок... “Come, come, come in to my life, stay with me. Nobody loves me, nobody loves me enough...”» Аня закивала головой в такт во­обра­жаемой музыке. «Я — гений!»

— А может, и правда не ходить? — Каре­ни­на скорчила брезгливую физиономию.

— Конечно!

— А ты дашь мне накраситься?

Кити вытянула губы трубочкой и растянуто прогундосила:

— Ну даже не знаю...

Аня стукнула её по голове подвернувшейся под руку мягкой игрушкой, и обе, рассмеяв­шись, принялись бросаться друг в друга по­душ­ками. В такие минуты Каренина забывала о своей ненависти к Кити, которая становилась прежней Катькой-Щербой, с которой они вмес­те лазали к мальчишкам в душевую, про­гу­ливали уроки, думали, где достать денег на дис­котеку, — до того злосчастного дня, когда Катька make’нулась моделью Кити Щербац­кой. Аня подумала вдруг, что стань она певи­цей — и они с Катей снова окажутся наравне, снова станут лучшими, настоящими подругами, какими были в детстве, не то что сейчас. Будут у Ани нормальные мужики, не надо будет рев­новать дурака Вронского к Кити. Каренина ре­ши­ла, что пойдёт на прослушивание во что бы то ни стало. «Я должна победить, я должна! У меня просто нет другого вы­хода!»

Они весело красились. Лицо Кити как-то посвежело, разрумянилось, утратило брезг­ли­во-капризное выражение, она сама выдви­гала ящики и доставала Ане лучшую косме­тику.

— Вот это тебе хорошо будет, в тон коже. А ещё возьми блеск — сейчас модно. Да, вот сюда его чуть-чуть... Не пе­ребарщивай — это ведь дневной макияж, к тому же ещё и спор­тивный...

Когда они встали возле зеркала рядом, Аня ахнула. Из огромного зеркала Кити на неё смо­­т­рела совсем другая девушка — лёгкая, ухо­женная, уверенная в себе, красивая и очень, очень сексуальная. Каренина приложила ладони к щекам, внутри неё поднялся вихрь каких-то странных противоречивых чувств, которые она не могла описать. «Мне нужно как-то вы­бра­ть­­­ся из своей нищеты. Нужно одеться, ну­ж­но хо­рошо выглядеть для этого! Господи! Но на что же я оденусь?» От этих неразрешимых вопросов у Карениной заболела голова. Кити тоже любовалась собой. Увидев, что даже силь­но похорошевшей Карениной очень далеко до неё — Щербацкой, модель успокоилась, и к ней вернулось покровительственно-благодуш­ное настроение.

— Ой, Анька, я когда смотрю на себя в зер­кало, думаю: «Господи, ну откуда, откуда же я такая красивая?!» Ты посмотри — нож­ки, животик! А?! Моя бы воля, я б вообще не одевалась. Ходила бы голая. Пусть все смот­рят и завидуют! Я бы, знаешь, сама себя так бы хотела трахнуть, слов нет!

— Так за чем же дело? — весело спросила Аня, делая рукой движение, намекающее на мастурбацию.

Лицо Кити вдруг окаменело, а через секун­ду приняло привычное презрительно-брезг­ливое выражение.

— Онанизм?! Это, знаешь, не для меня, это вот пусть жирная корова Варвара занима­ет­ся! Я если захочу потрахаться, то уж точно будет с кем. — И Кити принялась натягивать на себя изумительный ярко-голубой спортив­ный комбинезон, который удивительно подчер­кивал неж­ность её смуглой кожи, совершен­ст­во тела и цвет глаз.

— Вронский точно не устоит, — буркнула Аня, собственное отражение которой разом по­тускнело и перестало казаться таким уж пре­красным.

— Ну да! — Кити всплеснула рукой, типа какие вообще могут быть сомнения, что хоть кто-то устоит!

— Слушай, Кити, нам нужно как-то неза­метно выйти, а то ещё мать моя увидит, скан­дал закатит. Давай через чёрную лестницу, а?

Щербацкая брезгливо поморщилась:

— Там же вонь! Грязь!

Аня умоляюще смотрела на подругу:

— Ну, Кити, а иначе не получится!

Та некоторое время молчала, а потом кап­ризно и крайне недовольно пробурчала:

— Ладно, пойдём по дерьму, раз ты так ма­тери своей боишься.

Через пятнадцать минут они уже вошли в школьный спортзал — предмет немеркнущей гордости администрации. Новенькие тре­на­жё­ры, боксёрские груши, гимнастические сна­ряды.

Подруги увидели Вронского. У Ани пере­сек­лось дыхание. Алексей в чёрных атласных боксёрских трусах, весь блестящий от пота, мо­лотил грушу, окруженный восхищённой стай­кой восьмиклассниц. Каренина тут же за­­лю­­бо­валась каждым мощным отточенным движе­ни­ем Алек­­сея, вздувающимися буграми его мышц. Она представила себе, как это сильное тренированное тело прижимает её к кровати...

— Не смотри туда! — прошипела Кити, дёр­нув подругу за руку. — Мы его не видим.

Щербацкая медленно направилась к трена­жеру для мышц груди. Села, широко раздви­нув ноги, и взялась ладонями за кожаные по­душечки.

— Поставь мне один блинчик, — тихонько прошептала она Карениной.

Все мужские взоры немедленно обратились к диве в ярко-голубом комбинезоне, которая лёг­кими и изящными движениями качала мыш­цы несуществующей груди, разведя в стороны свои модельные ноги и мерно покачи­вая тазом в такт усилиям рук. Внимание к Врон­скому ослабло. Он остановился, сделав вид, что закончил тренироваться с грушей, по­то­му что отработал все удары. Мед­ленно, вы­дер­жав паузу, подошёл к Щербацкой и Карениной, по залу прокатился предвкуша­ющий гул. Сейчас что-то будет! Алексей, чув­ствуя, что все взгляды сейчас обращены на не­го, собрался и двигался уверенно, пружинисто, плавно и красиво.

— Привет! — сказал он, играя рельеф­ными, мокрыми от пота грудными мышцами. Анины ноздри щекотал ост­рый запах тела Вронского, она жадно вдыхала его и уже через несколько секунд ощутила, как её глаза заво­ла­ки­вает дрожащей полупрозрачной дымкой. Она держалась рукой за какую-то перекла­дину, стараясь не выдать своего возбуждения изо всех сил. Больше всего Аня боялась, что обильные выделения любовных соков, возве­ща­ющих о её готовности немедленно отдаться Алексею, про­из­ведут пятно на белоснежных брюках, столь «любезно» одолженных ей Кити.

— Привет, — равнодушно бросила ему Щер­бацкая.

«Вот стерва!» — подумала Аня, зная, что Вронский сейчас нужен Кити как никогда!

— С днём рождения, — ухмыльнувшись, поздравил Алексей именинницу. — Я слышал, что у тебя сегодня будет не очень много гос­тей, — он улыбался сладко и ядовито. Аня чувствовала себя так, словно находилась на тен­нисном матче, причём в роли болельщицы Вронского. Хорошо, что Кити не видит, как её лицо просияло при «забитом мяче» Алексея.

— Ну и что, — спокойно ответила Кити. — Зато я теперь знаю, на кого можно пола­гаться, а на кого нет, с кем можно иметь дело, а с кем нет, — она послала Вронскому долгий и многозначительный взгляд.

— Катя, ну как же ты тогда узнаешь, что можно иметь дело со мной, если ты меня даже не пригласила? Я был так огорчён, — глаза Вронского стали серьёзными, но где-то в глу­бине их Аня заметила искорку издевательства. «Похоже, он тоже готовит Кити какой-то “по­да­рочек”», — подумала она со жгучим зло­радством.

Щербацкая смерила Вронского холодным взглядом и не ответила.

Молчание длилось почти минуту. Напряже­ние медленно нарастало. Аня слегка отклони­лась назад и увидела, что по гладкой шёлковой спине Кити струйкой течёт пот.

«Да! Yes!» — Каренина-младшая мысленно торжествовала, представляя себе, как сегодня явится к Щербацкой на три часа позже назна­ченного времени и примется объяснять, что задержалась на прослушивании, что её приняли в группу и поэтому попросили остаться по­доль­ше, что она — Аня Каренина — теперь певица.

— Ну так что? — наконец спросил Врон­ский, глядя при этом в пол. Каренина не могла оторвать взгляда от его прекрасных высту­па­ющих грудных мышц, тёмно-коричневых сос­ков, вокруг которых росли редкие чёрные во­лос­ки. Затем её взгляд опустился ниже — на чёрную дорожку волос, убегавшую под резин­ку широких боксёрских шорт. Аня смотрела и смотрела на чёрную блестящую ткань, надёжно скрывавшую ЭТО. Слава богу, что в этот мо­мент все остальные взгляды были прикова­ны к дуэли Вронский—Щербацкая.

— Ну... если ты настаиваешь... — же­ман­но скривив лицо и растягивая слова, произ­несла Кити. — Приходи...

Вронский поднял на неё блестящие глаза, расплылся в пошлой слащавой улыбке и отве­тил громко, чтобы все слышали:

— Извини, ты немного опоздала, я сегодня иду к Варваре, она пригласила меня ещё месяц на­зад, поэтому как-нибудь в другой раз.

Пацаны за его спиной расхохотались. Вось­миклас­­­­сни­цы, собравшись в кучку, тоже зло­рад­но хихикали, прикрываясь ладошками.

— Дай пять! — крикнул Петрицкий, под­ставляя Врон­скому свою огромную ладонь с корявыми узловатыми пальцами.

Алексей ударил по ней кулаком, запрокинул голову назад и засмеялся, сияя, как новенький рубль, по поводу своей сокрушительной победы.

Аня с трудом сдерживала злорадную грима­су. Кити встала и быстро пошла к выходу.

— Если тебе не с кем отметить, мы можем зайти ночью! После Варвары! — кричали ей вслед.

Аня нагнала Кити только во дворе, загля­ну­ла той в лицо и увидела, что Щербацкая идёт, закусив губы, лицо её покрыто красными пятнами, глаза широко открыты и полны слёз.

— Щербацкая! — раздался из окна второ­го этажа голос их классной, Веры Павловны. На протяжении двадцати лет работы знаком­ство с каждым своим новым классом она начи­на­ла с рассказа, как в молодости ею пленился какой-то скульптор и будто бы изваял с неё ту самую «Девушку с веслом». — Ты когда занесёшь... Щербацкая! Что с тобой такое?! Ты чего ревёшь?

Кити не остановилась.

— Ничего, Вера Павловна! — ответила за неё Каренина.

— Опять её Вронский дразнит?

Наивная Вера Павловна! Какие уж тут драз­нилки!

— Нет... Ей... ей тушь в глаз попала!

— Или чего другое! — высунулся из окна спортзала Петрицкий и мгновенно исчез.

— Петрицкий! Петрицкий! Что ты сказал?! Чувствуется, родителей твоих давно не вы­зывала!

Аня бегом кинулась вслед за Кити, но уви­дела, что та уже заходит в подъезд дома, куда Карениной было никак не подойти без риска быть замеченной матерью.

— Ну и хрен с ней! — Аня топнула ногой. — Зануда!

По дороге к автобусной остановке она снова и снова прокручивала в голове подробности сце­ны в тренажёрном зале. Как опозорили Кити, как смотрел на неё Алексей. Внезапно к Аниным глазам подкатили слёзы. Да ведь Врон­ский так себя ведёт только потому, что влюблён, страстно влюблён в эту кривляку! Громадным усилием воли Аня сдержала слёзы, спасла мысль о том, что ей нужно выглядеть хорошо, а то как же она придёт на просмотр с растёкшейся тушью и опухшими глазами? Постепенно её мысли захватило предстоящее мероприятие. Аня прокручивала в голове та­нец, думала, как ей представиться.

«Аня Каренина. Нет. Слишком просто».

«Анна Алексеевна Каренина. Нет. Сразу воображается мама в своем кресле на колёсах!»

«Анечка Каренина. Тьфу! Как дура!»

Ещё она всю дорогу разглядывала своё отра­жение. Сначала в окне автобуса, потом в витринах магазинов и ларьков возле метро, затем в вагоне — и не уставала удивляться и радоваться своему преображению.

«Всё-таки как много значит одежда, — раз­мышляла Аня. — Вот я сижу в других брю­ках и маечке, причёсанная, нормально на­крашенная! И уже другой человек. Люди по-дру­гому на меня смотрят. Вернее сказать, ник­то не оборачивается на меня, как обычно. Мол... пугало, или оборванка, или нищенка... Как же мне выбраться из всего этого дерь­ма?» Аня принялась разглядывать мужиков в вагоне. Все как один — полное ничтожество. Лица тупые, одежда грязная, руки заскоруз­лые, грибками изъеденные! «Приличные му­жи­ки в метро не ездят, — пришла к выводу Аня. — Где же мне найти себе... — она за­труд­нилась с подбором определения, —...му­жа, что ли?»

От такой напряжённой «мозговой атаки» у Карениной-младшей разболелась голова.

— «Лиговский проспект», следующая стан­ция «Достоевская»! — монотонно объявил го­лос, и Аня затолкалась к выходу.

Сердце бешено колотилось.

«А что, если меня не возьмут? Почему я вообще решила, что меня возьмут? У меня же ни слуха, ни голоса!..» — такие мысли терзали Каренину всю дорогу.

Чем ближе она подходила к клубу, где был назначен просмотр, тем сильнее волновалась. Несколько раз останавливалась, хотела развер­нуться и поехать домой. Все девушки, которые шли в одном с ней направлении, казались со­пер­ницами-претендентками. Аня оценивала их фигуру, лица, одежду. Иногда ей казалось, что шансов у неё нет совсем, иногда — что всё будет в порядке, что если уж не солисткой, так в подтанцовку её должны взять точно.

[+++]

Возле ночного клуба было столпотворение. Вся площадка заставлена машинами.

Аня увидела, что многие пришли с ро­ди­телями, и ощутила глубокую внутреннюю до­саду. Постепенно она начинала ненавидеть свою мать за тот разнос, который та учинила утром. Главное непонятно, почему? Вон почти все с мамами-папами! Родители небось дочкам даже шмоток специально купили, сводили к па­рикмахеру, визажисту!

Возле клуба выставили заграждения, обра­зовывавшие узкий коридор. Толпа девиц мог­ла сравниться только с утренней давкой возле дверей перегруженных станций метрополитена. На небольшой площадке перед входом в кори­дор тусовались два здоровенных охранника и тётка в форме и ещё какой-то жирный мужи­каш­ка, беспрестанно вытиравший лоб пла­точ­ком.

— Ты, ты и ты — проходите, — то и де­ло повторял он тонким ломающимся голос­ком.

Аня оказалась перед первым «оценщиком». Едва скользнув по ней глазами, он ткнул толс­тым белым пальцем и пискнул «ты», Каренина стремглав бросилась в проход.

— Фу-ух! — вырвался у неё вздох облег­чения.

Впереди толкалась девушка в супермодном джинсовом костюме со стразами, держащая в руке серебристый мобильник, она с ловкостью угря и настойчивостью акулы прокладывала се­бе дорогу в толпе, а за ней семенил вонючий, как трёхдневные Стивины носки, дядька, за­нуд­но повторяющий:

— Главное, не забудь сказать, что ты Маша Гостинская! Но не говори, что я по по­во­ду тебя звонил! Может неудобно полу­читься...

— Ай, папа, отстань! — капризно топнула ногой девица. — Всё равно тут никого прилич­нее нету! Вон посмотри — у той ноги кривые, а у той жопа толстая, та со своей рожей может только ночным сторожем устроиться!

— Всё равно, Маша, не забудь сказать, что ты — Гостинская...

Каренина почувствовала ненависть ко всем, кто стоял рядом, ко всему миру. Слёзы снова навернулись ей на глаза, она повернулась, что­бы уйти, но в последний момент эта же злость заставила развернуться и идти к дверям.

Она следовала за ставшей самой ненавист­ной в мире парой — семьёй Гостинских — пол­ная ненависти, жалея, что у неё нет с собой пузырька с серной кислотой, чтобы облить эту маленькую сучку, которая понятия не имеет, что такое жизнь! Аня вложила в работу лок­тями всю свою обиду, думая о мерзких тряп­ках, в которые утром её заставили одеться, об орущих отпрысках Стивы и Долли, о своей вечно недовольной матери.

Возле самой двери Аня догнала папашу Гос­тинского и попыталась его обойти, но его необъятная жирная спина застряла в толпе как пробка в бутылке и протиснуться мимо неё не было никакой возможности. Аню прижали к этой вонючей, мокрой от пота туше, и вдруг она почувствовала, что её живот упирается во что-то твёрдое и квадратное. «Кошелёк!» — мелькнуло в голове. Перед Аниными глазами резко возникли витрины «Гостиного Двора», куда она всегда заходит перед секонд-хендом, чтобы посмотреть на новую модную одежду. Заходит как в музей на экскурсию, чтобы узнать хотя бы приблизительно, что сейчас носят.

Купюры, пятисотрублёвые купюры или дол­лары, много, целая пачка в кошельке Гостин­ского! Аня сможет купить себе такой же кос­тюм, как у его дочки, она сможет купить себе новые джинсы... Каренина зажмурилась, опу­с­тила руку вниз и... одним движением вытащи­ла из заднего кармана Гостинского толстый бу­маж­ник, а затем, прижимая его к груди, резко взяла вправо. Какая-то девица чуть зазева­лась, Аня успела юркнуть перед ней и протис­нуться по краю к самым дверям. Оказавшись в десятке метров от обворованного, она позво­лила толпе снова мед­ленно нести себя.

— Воры! Держите! — заорал вдруг папаша.

Аня непроизвольно опустила глаза, потом подняла голову и, стараясь выглядеть как все, не глядя открыла портмоне, нащупала бумаж­ки, открыла молнию другого отделения, нашла ещё бумажки, хотела уже бросить кошелёк, но затем расстегнула ещё одну кнопку и выгребла мелочь. Только после всего этого бросила бу­мажник.

Гостинский размахивал мобильным телефо­ном и требовал, чтобы никого не выпускали, чтобы все оставались на своих местах, пока он не найдёт свои деньги. У Ани в одной руке бы­ла зажата пачка купюр, а в другой — куча мелочи. Куда же их деть? Она была уже готова бросить их на землю, но... джинсы, куртка, может быть, даже зимние сапоги! Всё новое! Понтовое! Подумалось о рюкзаке, ко­то­рый болтается за плечами, но сумки девушек осматривают перед входом... Каренина приня­лась запихивать деньги себе в трусы. Чёрт! Брю­ки Кити белые! Они могут просвечивать... Аня вспотела, затряслась от страха. «Ме­ня по­са­дят в тюрьму!» — мелькнуло в голове, но уже подошла её очередь.

— Сумку покажите, — охранник осмотрел содержимое Аниного рюкзака.

Сама же она с ужасом глядела на женщину, которая проверяла входящих девиц со всех сто­рон. Каренина даже зажмурилась, думая о том, что сейчас её поймают, что сейчас эта ба­бища в форме увидит деньги! Аня натянула на плечи рюкзак...

— Проходи... — неожиданно лениво бро­сила ей охранница и принялась осматривать следующую девицу, оде­тую в платье из ярко-красной лакированной кожи.

Аня прошла вперед, чувствуя, как у неё внут­ри по венам побежали пузырьки газа, ещё чуть-чуть, и она запрыгает, взлетит! Господи, какой день! Нужно пойти скорее в туалет! За­крыться в кабинке и пересчитать деньги. Инте­ресно, сколько там? Пять тысяч? Семь? Мо­жет быть, десять?

— Эй! Это вообще не девица! Это мужик! — раздался голос охранницы сзади. Девушка в кожаном платье оказалась трансвеститом.

Аня рассмеялась, обрадовавшись тому, что появился повод улыбаться до ушей, не вызвав никаких подозрений, и кинулась в туалет.

Закрыв кабинку и сев на крышку унитаза, она вытащила из брюк свёрток влажных ку­пюр, оглядела его со всех сторон. Пачку денег толщиной в пару сантиметров она держала в руках впервые. Сверху было то, что она выта­щила из застёгнутого на молнию кармашка ко­шелька. Двадцать долларов, пятьдесят, а осталь­ные... Остальные по сто! Аня чуть не за­визжала, закрыла рот ладонью, чтобы истош­ный вопль счастья не прорвался наружу. Сто, двести, триста... пятьсот... семьсот... пол­тора куска! Трясущимися рука­ми Аня стала перебирать ту пачку, которую вытащила из обыч­ного незакрытого отделения. Тысяча, три... и двенадцать тысяч триста пятьдесят рублей! Итого почти две тысячи «зелёных»! Аня зажмурилась, представив себе длинные ряды новых чёрных кожаных плащей с шикар­ным матовым блеском с фирменными лейбла­ми, бесконечные ряды вешалок с брюками, костю­мами, стопки маек, ворохи белья и... о боже! Прилавки, блестящие зеркальные при­лав­ки с косметикой! Каренина хотела всё бро­сить и тут же бежать по магазинам, сбросить дурацкие Китины спор­тивные шмотки и одеть­ся в свои — новые, модные! Такие, которые хо­чется, а не такие, на которые еле хватает!