В обществе светского льва 7 глава

Однако существующее в его собственности «футболь­ное поле», сделанное по индивидуаль­ному проекту, было, без всякого сомнения, да­ле­ко от воображаемого идеала. Тридцати­метро­вая спальня, посреди которой возвы­­ша­ет­ся неприличных размеров кровать. К ней ве­дут три ступеньки, вокруг разбросаны подуш­ки, десятки подушек. Бамбуковый паркет, лео­пардовые шкуры, декоративное холодное ору­жие на стенах, два гигантских арочных окна. Ужас!

Полупрозрачная стеклянная дверь в углу спальни ведёт в ванную. Семнадцатиметровый санузел. Посередине душевая кабина. Эксклю­зив­ный дизайн: круглое основание, из которого поднимаются наверх четыре тонкие хроми­рованные трубки, по двум из них подаётся горячая вода, по двум другим — холодная; труб­ки соединяются наверху круглым, таким же хромированным диском с дырочка­ми, отку­да эта вода льётся вниз; всё сооружение в сте­к­лян­­ной «колбе» с отодвигающейся дверью-ку­пе. Мозаичная кладка, в полу устроены не­боль­­шие углубления, где из ракушек, камеш­ков и кораллов сложены морские композиции, прикрытые сверху толстым стеклом, так что пол остаётся идеально ровным. Двухместная гидромассажная ванна, закрытая со всех сторон на манер бассейна, полупрозрачная раковина из голубого стекла... Левин устал от всего этого. С тоской оглядев окружающее великолепие, он представил себе, как можно было бы взять кирку и разнести всё на хрен. Трёхметровая ван­ная, отделанная про­стым белым кафелем с самой обычной сантехникой, — это его мечта, его неосуществимая мечта. Никто из его зна­­комых не поймёт и не примет такой ванной.

Алексей принял душ, проверил свою лёгкую небритость, завернулся в полотенце и так же нехотя, заставляя се­бя переставлять ноги, по­плёлся в гардеробную. Гардероб­ная — это глу­хая без окон комната рядом со спальней, где вдоль трёх стен висит огромное количество одежды, внизу на специальных полках огром­ное количество обуви, наверху в корзинах и антре­солях лежит... Левин уже не пом­нил, что именно там лежит.

Он вытащил первый попавшийся светлый костюм, оглядел, отрезал бирку химчистки и отнёс в спальню. Дальше пришлось заниматься тем, что Алексей ненавидел сильнее всего на свете, — подбор одежды. Майка, ремень, нос­ки, ­ботинки... По ходу этого процесса нена­висть Левина к Щербацкой росла как снежная лавина. И вообще в её случае он действовал по принципу «от обратного». Никакого кон­крет­­ного заказа на Кити не было.

Левин познакомился с ней случайно после какого-то показа. Он сразу обратил внимание на её физиономию. Ключевая эмоция — пре­тензия. Весь мир ей что-то должен, потому что она — такая! Алексея взбесили её претензии, то, что она ведёт себя так, будто ей все долж­ны, будто она какая-то особенная! Её надо поставить на место! Левин сказал себе это, ког­да впервые увидел, как эта тупая самоуве­рен­ная кривляка корчит капризные рожи в от­вет на приглашение какого-то симпатичного, но простого (в смысле — не богатого и не зна­менитого) парня пойти с ним куда-то. Алексей наблюдал за этой сценой несколько минут, с трудом сохраняя видимость спокойствия. Эта сволочь, стерва, глупая дрянь вела себя так, словно она, блин, принцесса Уэльсская, Мисс Мира и Кандализа Райс в одном лице!

— Ну а куда мы пойдём? — переплюнула она через гу­бу, уставившись на мальчишку исподлобья, лицо её вы­ражало отвратительную смесь упрямства, презрения и кокетства.

Тот замялся, назвал какое-то кафе, видимо, не очень дорогое. Щербацкая переглянулась с двумя такими же дурами и мерзко прыснула в ладошку. Левин увидел, как юноша покраснел, пробормотал что-то и, пятясь задом, стал про­щаться. Потом резко обернулся и зашагал прочь. По его лицу прыгали красные пятна, он кусал губы.

«Сейчас ещё заплачет, придурок...» — подумал Алексей, прищурив свои горящие глаза, и уставился на Кити. Судьба Щербац­кой в этот момент была предрешена, Левин поклялся себе сделать её грязной затасканной шлюхой.

— Ей-богу! Люцифер был низвергнут за меньшую спесь! — описал он потом сцену Ма­рии Николаевне.

Левин открыл шкатулку, выбрал самый до­рогой перстень из белого золота с двумя мно­гокаратными бриллиантами, посмотрел на себя в зеркало... И остался доволен.

 

Двухметровая судьба

На сто восьмидесятой конкурсантке Аня Каренина почувствовала непреодолимое раз­дражение от всего происходящего. Ей стало скучно, хотелось скорее пойти по магазинам, по­ка те не закрылись, а то какой интерес си­деть на полу в клубе, слушать всякий бред, от которого смертельно болит голова, смотреть по сторонам без всякой надежды на то, что тебя выберут? Бар закрыт, музыки нет. Только над­садное завывание желающих стать поп-звёздами.

К двухсот десятой девице Каренина впала в то хорошо знакомое всем бедным club’ерам сос­тояние, когда уже всё надоело, ноги болят, голова тяжёлая, хочется домой в чи­стую по­стель, вытянуться... Но на машину денег нет, и поэтому приходится дохло тусоваться до шес­ти утра в ожидании открытия метро.

Аня сидела у стены на маленькой жёсткой подушке, вытянув ноги и тупо глядя перед со­бой. Странное ощущение, что она что-то забы­ла сделать... Кити... Чёрт, нужно же ещё ку­пить ей подарок! Магазины закроются! Аня занервничала, хотела было встать, но из бо­яз­ни потерять удобное сидячее место не решилась. Чтобы как-то снять возникшее вну­т­реннее напряжение, дёрнула ногой.

Клуб постепенно пустел, примерно каждой десятой или, может быть, двенадцатой девице давали небольшую пластиковую карточку — приглашение на повторный смотр. Это мень­шинство уходило в полнейшем счастье, под шквальным огнём завистливых и отчасти през­ри­тельных взглядов, проигравшие, казалось, бы­ли готовы растерзать тех, кому «посчаст­ли­вилось» получить «реальный шанс».

Нервное напряжение достигло своего пика, Каренина встала и сделала несколько шагов по направлению к выходу, потом оберну­лась... До неё остаётся всего тридцать участниц, выби­раю­щие тоже устали, некоторым сразу после вы­хода на сцену говорят: «Всё, спа­сибо». Только не­которым разрешается ещё что-то сделать — спеть или станцевать, в за­ви­симос­ти от того, на какое место пре­тен­дует девочка.

Аня сделала ещё шаг и уткнулась в чей-то жи­вот. Медленно подняла глаза... Живот, живот, грудь, грудь... Каренина отступила на­зад и, задрав голову вертикально вверх, уви­дела наконец лицо, удивительно напоминавшее мордочку морской свинки.

— Ни фига себе! — восхищенно выр­валось у неё.

— Ну чего вы так сразу? — ответил нео­жиданно тонкий и капризный голос. — Поду­маешь, два десять!

Сделав лёгкое изящное движение, огромная туша обошла обалдевшую Каренину. Аня даже зажмурилась, возникло ощущение, словно она рыбацкая шаланда, мимо которой только что проплыл «Титаник».

Молодой человек показался Ане ужасно понтовым. На нём была одета очень чёрная майка, серые спортивные брюки, замшевые тапочки...

— Ничего себе! — ещё раз пробормотала себе под нос Аня. — Вот это росточек, — Ка­ренина встряхнулась. — Ужас какой.

— Слушай, ты что, уходишь? — раздался голос рядом. Каренина обернулась и увидела девицу. Этакую толстощёчку, тощую как яще­рица, совсем как в мультфильме. «Почему у одуванчика такие толстые щёки? Та-а-акие тол­стые щёки на та-а-ком тонком стебельке...»

Аня быстро-быстро захлопала ресницами, пытаясь в считанные секунды принять ответ­ственное решение.

— А что?

— Ну просто я вообще-то типа за то­бой, — несколько раздражённо сказала деви­ца-хомяк-одуванчик. — Так ты уходишь или нет?

Не то что Каренина очень хотела остаться, но тон противной девицы с её бегающими кры­сиными глазками, золотыми босоножками, мо­бильным телефоном, пристегнутым к брюкам из тонкой светлой замши, — всё это взбесило Аню.

— Нет, я никуда не ухожу, — нарочито надменно, растянуто произнесла она в ответ и медленно пошла к сцене.

— Следующая! — раздался усталый голос.

У Карениной сердце заколотилось быстро-быстро. Происходящее в один миг утратило все качества реаль­ности, никак не верилось, что Аня на самом деле участвует в конкурсе. Та­кое ощущение у Карениной было только тог­да, когда она впервые переспала с парнем. Она ло­жи­лась, отвечала на его поцелуи, помогала ему снимать с неё одежду — и в то же время как будто наблюдала за всем этим со стороны, как будто это всё происходило не с ней. Так и сей­час, выход на сцену...

— Я хочу спеть и станцевать...

— Спасибо! — взвизгнул уставший и оз­лоб­ленный женский голос. — Следующ...

Аня почувствовала, как у неё затряслись губы, а кожу на ягодицах закололо, как будто она их отморозила. Во рту появился противный кислый привкус, язык стал сухим.

— Подождите!

Каренина вздрогнула и с полным ощуще­нием того, что сейчас увидит и алые паруса, и белого коня разом, повернула голову. Это же тот самый, с лестницы! Она увидела, что он наклонился к «главной» и принялся что-то говорить ей на ухо, показывая на Аню и слад­ко улыбаясь. Каренина поморщилась: «Фу! Как он может с этой старухой...»

— Ну давай! Показывай! — голос «смо­три­тель­ницы» был удивительно стервозный, как, в общем, и вся её наружность. Короткое мелированное каре, острый длинный нос, вы­пирающие скулы, сухое угловатое тело, по всей видимости донельзя измученное диетой и фит­несом.

Неизвестно откуда взявшийся приход за­ставил Аню на одном дыхании, без музыки, идеально чётко и ритмично пропеть всю песню до конца, танцуя при этом как эльф. Её ноги с необыкновенной лёгкостью выделывали такие па, о которых неуклюжая Каренина до этого мо­мента не имела ни малейшего представления.

— Ну прямо Бритни Спирс, — женщина поморщилась и с видимым неудовольствием нацарапала на карточке «Каренина — 2-й тур» и подала её своему ассистенту, а тот отнёс Ане.

Аня, ошалев от чудесности происходя­ще­го, только кивала головой и бормотала что-то не­внят­ное. Дальше произошла вообще необъяснимая вещь — тот самый молодой человек, который таким необыкновенным образом вмешался в ход мировой истории и дал нищей Ане Карени­ной — дочке безногой матери и неизвестного от­ца, простой девчонке, живущей в спальном районе, — шанс стать звездой шоу-бизнеса. И вот этот божественно одетый «ангел-храни­тель» на глазах у всех подошёл к Карениной, обнял её за талию, поцеловал в щеку и повёл к ­выходу.

— Я сейчас всё объясню! — прошептал он ей в ухо.

За спиной Карениной раздалось роковое:

— На сегодня всё! Всем спасибо!

Тут же оставшиеся разразились стенаниями.

Возмущённый гул голосов слышался Каре­ни­ной до самой машины. Шикарная спортивная тачка.

— Тебя подвезти?

Аня быстро закивала. Она никогда не виде­ла таких машин! Да она, наверное, стоит боль­ше, чем все соседи Карениных зарабатывают за десять лет!

Если бы сейчас «ангел-хранитель» сказал, что они поедут в гостиницу, Каренина не вы­мол­вила бы и слова. По­ехала бы да прямо сра­зу легла под него. Просто из чувства горячей благодарности. Но, может быть, ему нуж­но что-то другое? Может, он извращенец какой? Аня бы­ла одновременно и в ужасе, и в полной готовности на всё что угодно.

Они сели в машину.

— Куда тебе ехать? — молодой человек на неё не смотрел, лицо его стало довольно жёст­ким. Аня увидела, что рыжая растительность скрывает второй подбородок. Ма­ленький носик утопал в глянцевых румяных щеках.

«Может, он инопланетянин? — мелькнуло у Карениной в голове вместе с обрывками кад­ров из какого-то фильма, где представитель вне­­земной цивилизации исполнял самые завет­ные желания людей. — Нет, тогда он уже дол­жен был меня поцеловать...»

— Так куда поедем? — повторил «инопла­не­тянин» настойчивее.

— В центр, — сказалось само.

Деньги! Чёрт! Она даже забыла про деньги!

— Меня зовут Максим, — представился спа­ситель. — Когда я тебя увидел, то сразу по­­нял, что ты — моя половина. Можешь ве­рить, а можешь не верить, но я тебя много раз видел во сне. Женщина, которую ты видела, моя мать. Я сказал ей, что ты — моя невеста. Вот так. Ставлю тебя перед фактом.

Всё это Максим говорил, внимательно гля­дя на до­рогу.

Карениной словно киянкой по голове ша­рах­нули.

Она сидела молча до самого «Гостиного Двора».

Кити... А что, если попросить его пойти с ней к Кити? А ЧТО, ЕСЛИ ОН ПОЙДЁТ С НЕЙ К КИТИ?!

— Максим... — она положила руку ему на колено, тот дёрнул ногой. — Знаешь, у мо­ей лучшей подруги сегодня день рождения... — Каренина старалась говорить как можно про­никновеннее, — пожалуйста, если всё так, как ты говоришь, пойдём со мной.

Тот улыбнулся, молчал несколько секунд, потом кивнул головой:

— Ладно, зайду. А что там будет?

На секунду Ане показалось, что в его го­лосе прозвучала откровенная досада, но она тут же отогнала от себя эту мысль. Досада никак не вписывалась в общий идеальный итог этого дня.

— Да так... Посидим немного, потом в клуб поедем.

— В какой?

— Ну, не знаю... — Аня покраснела, она даже точно не знала, поедут ли они куда-ни­будь. — Так давай встретимся в половине вось­мого у Ледового дворца?

— Давай. У тебя есть бумага и ручка?

— Зачем? — испуганно спросила Аня.

— Ну, я тебе свой телефон напишу, мало ли что.

Максим смотрел на неё в упор, брови его были подняты, а глаза немного вытаращены. Аня почему-то почувст­во­вала себя жутко не­ловко и принялась рыться в своём рюкзаке, хотя точно знала, что ни ручки, ни бумаги там нет.

— Не ищи. У меня есть, — совсем уже мрачно сказал Максим и полез в бардачок.

У Ани совсем было испортилось настроение. Они подъ­ехали к «Гостиному Двору». Ском­канно попрощавшись, Каренина засунула бу­мажку с телефоном в рюкзак, но в тот момент, когда рука её легла на дверную ручку, Аня вдруг подняла глаза и увидела, что прохожие оглядываются на машину Максима. Внутри всё возликовало, в ушах зазвучала громкая музы­ка, и Аня Каренина, гордая, красивая, шикар­ная девушка выплыла из сверкающей спортив­ной машины, неся себя как королеву на за­висть толпе.

Перед ней раскинулся, открылся недосягае­мый до настоящего момента мир красивых до­ро­гих витрин. У Карениной-младшей на глаза навернулись слёзы. Вне себя от гордости, сияя жизненной силой и оптимизмом, она спустилась в платный туалет, где торжественно извлекла из себя презерватив с деньгами. Первым, что она приобретёт, будет кошелёк!

Подойдя к стеклянным витринам, Аня по­чув­ст­во­вала, что пол уплывает из-под её ног. Она ведь может взять и запросто что-то наво­роченное купить!

— Что-нибудь вам подсказать? — раздал­ся любезный голос над ухом.

Аня не сразу поняла, что обращаются к ней. Её реакция на доли секунды сработала негатив­но. Обычно так к ней обращались продавцы, желая избавиться от нищей девицы, которая, понятно, ничего не будет покупать, а то ещё стащит что-нибудь, не дай бог. Каренина под­няла глаза и увидела, что тётенька ей... улы­бается! Знает, что у Ани есть деньги! Как это удаётся продавцам? Всегда безошибочно уга­ды­вать, действительно человек может что-то купить или так просто глаза мозолит.

— Мне кошелёк... — начала Аня.

— Кошелёк или портмоне? Вот смотрите...

А потом был обмен валюты, где Каренину обслужили вне очереди, в отдельном окошечке, как VIP-клиента, а потом стеллажи, прилавки, вешалки, примерка...

Счастье.

Аня вышла из универмага другим челове­ком. На ней был шикарный джинсовый кос­тюм со стразами, серебристые босоножки на платформе, очки «Гуччи», к поясу при­стегнут серебристый телефон, а в руках... То, что Каренина держала в руках, заставляло её в буквальном смысле дрожать от гордости, от необычайной веры в себя — огромный пакет с шикарной дублёнкой.

Аня ехала домой на машине, сидя на заднем сиденье в куче покупок и с улыбкой погляды­вая на коробку с огромным блестящим бантом. Она купила в подарок Кити фаянсовую кису-копилку.

 

Мать-одиночка

 

У Карениной-старшей выдался на редкость беспокойный день. Для начала Анька препод­несла «сюрприз». Это ж надо было такое при­думать! К трём часам дня мучитель­ное подо­зрение, что дочь, несмотря на своё утреннее «раскаянье», всё равно попрётся на просмотр, окончательно отравило жизнь Карениной-старшей.

Естественным «громоотводом» для любых приступов ярости всех членов семьи обычно вы­ступала Долли.

— Ну вот что ты расселась?

Анна Аркадьевна начала без прелюдий, вкатившись на кухню на «домашнем скейте».

Долли устало посмотрела на свекровь с вы­соты своей табуретки и ничего не сказала. Сде­лав глубокую затяжку, она выпустила дым в потолок и отхлебнула из огромной кружки го­ря­чего сладкого чаю. Минуты перекура между боями на домашнем фронте — между готовкой и стиркой, между походом в магазин и уборкой — эти минуты священны. Никто не смеет по­сягать на них.

Однако Анна Аркадьевна, не будучи рас­положена в настоящий момент считаться с чьими бы то ни было настроениями, а тем бо­лее с настроением Долли, совершенно открыто и настойчиво посягала на заслуженное бла­жен­ство отдыха своей невестки.

— Сидишь, значит? А Танька твоя там не­бось уже на обоях рисует!

Долли недовольно посмотрела на свекровь. Ну рисует ребёнок на стенах! И что? Поду­ма­ешь! Дети есть дети, их причуд взрослым не по­нять.

— Она же сказала, что больше не будет, — нервно, но по возможности сдержанно ответила Долли Анне Аркадьевне.

— Сказать-то сказала, а будет или не бу­дет — неизве­стно! Нужно же причину этого странного явления выяснить! Кто этим будет за­ниматься — опять я, что ли?

Фраза «опять я, что ли?» — это спусковой крючок. Это многоразовая динамитная шашка, которая всегда срабатывает, это красная тряпка тореадора! Анна Аркадьевна Каренина, безго­ло­вая дура, которая по тупости своей осталась без ног, эта тунеядская сволочь смеет гово­рить, что она тут чем-то занимается, кроме то­го, что портит окружающим нервы?!

«Убью!» — мелькнуло в голове у Долли.

— Вы тут до фига чем занимаетесь! — огрызнулась она. — Уработались прямо! Хоть бы пол мыли, катаясь на своей телеге! Хоть бы палец о палец ударили! Я тут над­ры­ваюсь, стираю, готовлю, убираю за двумя детьми...

— Тебя здесь никто не держит!

— Да? А дети мои где будут? Нет уж, милая мамаша, я на своей жилплощади закон­ной сижу и сидеть буду! Ясно вам? И хрен вы меня отсюда сковырнёте! — Долли сунула свекрови под нос огромную красную фигу.

Каренина-старшая слегка опешила от такого выступления. Она привыкла, что невестка ис­те­рично выкрикнет несколько обвинений и убе­жит рыдать в свою комнату. Однако Долли вмес­то этого закурила вторую сигарету и, спла­с­ти­линив абсолютно каменную физионо­мию, отхлебнула ещё чаю.

— Ну погоди, теперь уж я тебя в покое не оставлю! — злобно прошипела Каренина-стар­шая и покатилась в свою комнату.

— Смотрите, от злости не сдохните до это­го момента! — бросила ей вслед Долли.

— И не надейся!

Обмен любезностями закончился явно не как обычно. Слёзы пролила не овечка Долли, а Анна Аркадьевна. Скупые, удушливые слёзы досады. Она не выходила из своей комнаты, по­ка не услышала, что Долли, собрав детей, ку­да-то ушла.

Каренина-старшая выкатилась в коридор, подъехала к двери, прислушалась. Дарья чер­тыхалась на лестнице, запихивая Гришкину ко­ляску в лифт, потом дверцы закрылись и тя­жё­лый скрип возвестил, что невестка отбыла окончательно. Анна Аркадьевна с порази­тель­ной ловко­стью перелезла со своей каталки на нижние антресоли прихожей, подтянувшись на дверной ручке, и закрыла верхний замок.

«Верхний замок» был ежедневным кошма­ром всей ­се­­мьи. Его можно открыть только из­нутри, все попытки сделать это ключом об­ре­кались на неудачу. Многострадальная Долли каждодневно убеждалась в этом вновь и вновь. Всякий раз, возвращаясь домой в тяже­ленных сумках, с коляской и висящей на руке Таней, она оказывалась вынуждена стучать и орать под дверью добрых двадцать минут, дожидаясь, пока свекровь соизволит отпереть. Ино­гда её спасало вмешательство соседей. Те пригрозили, что в случае дальнейшей эксплу­атации семьёй Карениных-Облонских «верх­него замка» высадят всю дверь с коробкой на хрен, чтобы никто больше не испускал исте­ри­че­ских воплей с матерщиной за полчаса пе­ред тем, как вышел, и полчаса после того, как вошёл.

Тем не менее Анна Аркадьевна продолжала запирать дверь. Сосед пригрозил отрубить ей руки, но угроза эта, конечно же, не была при­нята всерьёз.

Однако все окружающие проявили себя как законченные эгоцентрики, ошибочно полагая, что столь неуважаемая ими Каренина-старшая только и размышляет целыми днями — как бы ещё больше насолить своей невестке, а за­одно и остальным ближним. Нет, причина сос­тояла совершенно в другом. Просто в те редчай­шие минуты, когда все выметались из дома, когда не было ни Стивы, ни Ани, ни невестки, ни внуков, Анна Аркадьевна наполнялась ис­клю­чи­тельным искрящимся счастьем. Только ради этих минут она и продолжала жить на свете, только из-за этих минут до сих пор не бросилась головой вниз из окна. Это сума­сшед­шее, жизнеутверждающее, невозможно оптимистичное счастье в жизни Карениной-старшей составлял онанизм, или, если будет угодно, — мастурбация. Её Анна Аркадьевна открыла для себя довольно поздно. Но, как го­ворится, уж лучше поздно, чем никогда.

Тот вибратор, что Аня нашла у неё под кроватью, стоил Карениной-старшей огромных усилий экономии. Она собирала на него два го­да, откладывая со своей крохотной пенсии ин­ва­лида, даже брала на дом всякую работу типа сортировки пуговиц или укладывания булавок в коробки.

[+++]

Анна Аркадьевна шла по жизни словно актриса старой закалки, которая изо всех сил пы­тается играть трагедию трагично, но циф­ровые технологии, тинейджеры-зрители и кло­уны-актёры, повинуясь воле какого-то бе­зум­ного постановщика, втягивают её в свой фарс. И вот уже королева Гертруда выглядит жалко со своим толстым слоем театрального гри­ма, в своём бархатном, шитом золотом кос­тюме, ос­тав­ленная на потеху публике посреди цир­ко­вой арены. Сара Бернар, низведенная в клоу­нессы.

Надо заметить, что Анна Аркадьевна Каре­нина отнюдь не всегда была безногой ради­каль­ной феминисткой, упоённо предающейся мас­турбации с использованием вибратора. Боль­ше того, она даже не всегда была Карениной. До замужества Анна Аркадьевна носила фа­милию Облонская. Этот девичий вариант до­стался старшему сы­ну — Степану, а через не­го и многострадальной Долли с детьми. Таким странным образом в случае замужества Каре­ниной-младшей и принятия ею фамилии му­жа род Карениных на этом иссякнет, а вот Облонские, видимо, расплодятся по земле в великом множестве.

Впрочем, ни об одном поступке в соб­ст­вен­ной жизни Анна Аркадьевна не жалела так сильно, как о собственном замужестве.

— Знаешь, Аня, я твоя мать, я прожила не­лёгкую жизнь и могу тебе советовать, — го­ворила она дочери в те редкие моменты, ког­да на обеих наваливалось меланхолическое на­строение.

Меланхолия способствует душещипатель­ным разговорам по душам, когда женщины са­дятся на кухне и начинают квасить, делясь сво­им горьким опытом. «А мой-то, знаешь?.. Знаю, подруга, у меня у самой такое же дерьмо...», ну и так далее.

— Так вот, Аня, я понимаю, как тебе трудно. В наше время в магазинах совсем ни­чего не было, в школу все в форме ходили, так что из-за одежды мало кто расстраивался. Да и моделей этих тоже не было, все считали, что институт — главное. Не знаю даже, хорошо сей­час или нет... Вот ты плачешь всё время из-­за тряпок да из-за фигуры своей, а я в тво­ём возрасте плакала из-за оценок, из-за того, как в Америке негров угнетают... Не знаю... Хотя одно могу ска­­зать точно: слава богу, что сейчас перестали на незамужних смотреть как на чумных. В наше время от женщины тре­бовали, чтобы она работала, чтобы была рав­ноценным членом общества, но при этом де­могра­фи­ческий вопрос решался её, то бишь женщины, непосильным трудом. Ведь ответ­ст­вен­ности за репродуктивную функцию насе­ле­ния с неё никто не снимал. А теперь ты име­ешь право жить, как тебе самой нравится. Ну ты подумай, разве не здорово иметь свою фир­му, добиться всего и знать, что это ты сама все­го достигла? Это же кайф несравнимый! Не то что там всякая любовь-морковь, не то что новые тряпки! Ты владеешь ситуацией, нет нуж­ды выставлять себя на продажу! Аня! Ну как ты не понимаешь? Послушайся меня! Я сде­лала много ошибок, я не сразу пришла к этим мыслям и теперь жалею, что жизнь моя прошла так бессмысленно, так бесцельно. Я ведь считала, что главное — это семья, дети, сделала ставку на мужчину. Не повторяй моих ошибок, Аня! Не делай в жизни ставку на муж­чину! Не надейся, что замужество устроит твою жизнь, — это иллюзия. Мужчина сегод­ня есть, а завтра нет. Но то, что ты знаешь и умеешь, у тебя никто не отберёт! Ты должна быть уверенной в себе, ты должна осознать себя личностью, а не куском мяса, который мож­но купить! Послушай меня — я своим опы­том дошла до всего этого, но слишком боль­шой ценой. Аня — я ноги потеряла. По­­э­то­му даже если ты пока и не можешь всего этого понять, просто поступай, как я говорю. Не надейся на мужчину, не делай на него ста­вок!..

Действительно, Анна Аркадьевна пришла к идеям феминизма поистине опытным путём. Это сущая правда, а произошло это так.

По молодости лет Аня Облонская прожи­вала на отдельной койке общежития Корабле­строительного института, находившегося в горо­де-герое Ленинграде, колыбели трёх револю­ций. Не то чтобы в её родном Череповце обиль­но строили корабли. Просто низкий про­ход­ной балл и комфортабельное общежитие ино­го­родним сделали своё дело. Анна Арка­дьев­на Облонская удовлетворительно сдала русский-литературу, математику, физику и бы­ла зачислена в вышеуказанное учебное заведе­ние по специальности «инженер техники безо­пас­нос­ти». Безопасность и вправду скоро стала интересовать студентку. Слава богу, соседка по комнате, второкурсница, объ­яснила, как, когда и в каких пропорциях надо применять борную кислоту, йод с молоком, марганцовку и отвар лаврового листа, а также как, выпив стакан вод­ки, садиться в ванную. Через некоторое вре­мя, однако, природа доказала всю несостоя­тель­ность этих «проверенных временем народ­ных средств». Все три месяца летних ка­никул Аня Облонская провела в поиске средства из­ба­виться от нежелательной беременности — и нашла-таки! Один врач за пятьдесят рублей — немыслимая сумма — сделал ей несколько убой­ной силы гормональных уколов, после которых у Облонской случился не то что выкидыш, а затяжное кровотечение. Через некоторое время выяснилось: кровотечение будет теперь начи­нать­ся аккурат после каждого полового акта. Аня не могла поверить свалившемуся на неё счастью и пустилась во все тяжкие. Отсутствие опасности залететь оказалось наиценнейшим по­дар­ком судьбы в большом городе.

Дела Ани Облонской быстро пошли на по­правку, уже через пару месяцев она съехала из общежития, сохранив там, впрочем, койку — «на всякий пожарный», — и поселилась в не­большой, но довольно уютной коммуналке на площади Тургенева. Соседей было всего двое.

Первая — душевнобольная Люся, прожи­вав­шая в своей комнате эпизодически, в пере­ры­вах между обострениями дебильности, заста­вляв­шими её возвращаться в психиатрическую больницу.

Вторая — молодая женщина, на лице ко­торой навсегда застыло выражение глубокой скор­би, смирения и невыносимого внутреннего страдания, имевшая дочку-мулатку. Явление настолько редкое и экзотическое, что ок­ружа­ю­щие немедленно записывали её мать в валют­ные проститутки.

Шоколадная девочка играла целыми днями в комнате, не смея выйти ни на улицу, ни даже в коридор. Периодически возле окна появля­лась стая детей, которые кричали что-то вроде: «Мартышка!», «Обезьяна Чи-чи-чи!», «Аф­ри­канский подарок!», «Дружественный жест африканских стран!» и так далее. Облонская, если бывала дома, высовывалась на улицу и принималась разгонять юных расистов. Девоч­ку-подарок звали Маша.

Однажды Аня разговорилась с её матерью, и та рассказала, что нормально жила, закончи­ла школу, поступила в институт, на третьем кур­се вышла замуж за аспиранта того же ин­ститута — и через год родила чёрную де­воч­ку. Все были в шоке. Лиза, так звали со­сед­ку, мужу никогда вообще не изменяла! «Не то что с этими...» — она физически не могла вы­говорить слова «негр». Муж сразу подал на раз­вод, семья отвернулась. Врач сказал, что та­кое бывает — если среди предков отца или матери был чернокожий, то через два-три по­коления у белых родителей может родиться чёр­ный ребёнок. Вначале Лиза хотела отка­зать­ся от девочки, допытывалась, кто «согре­шил» с её стороны или со стороны мужа, встре­тила яростный отпор как с той, так и с другой стороны. «Сама нагуляла!» — был единодушный ответ.

— Я тогда поняла, что даже если отка­жусь от ребёнка и дознаюсь-таки, кто на самом деле подкинул нам такой сюрпризец, мне всё равно не простят, что правда выш­ла наружу. Хотя я думаю, что это моя свекровь. Она жур­налистка, аккредитованная при нескольких посольствах, и к тому же больше всех высту­пала. Знаешь, доказательств не имею, но вот точно чувствую, что это она! — Лиза стук­ну­ла кулачком по столу. Потом спрятала свой гнев и, всхлипнув, продолжила: — А как только представила себе, что моего ребёнка ждёт в детдоме... — Лиза совсем рас­плака­лась. — Хотя что говорить! Здесь тоже не лучше, она даже в сад пойти не может! И я тоже вечером выходить боюсь. Тут одна тётка есть. Я как-то с Машей в цирк пошла, нарядила её. Вдруг эта... эта сволочь нас уви­дела и как заорёт: «Ах ты шлюха! Убирайся, не хрен тут воздух сифилисом аф­ри­канским за­ражать!» И швырнула камень в меня, по­том ещё один...

Слёзы уже обильно катились по бледному ли­цу женщины.

— А ещё говорят об угнетении этих... в Аме­рике! На себя бы посмотрели! Камнями забрасывают! — Лиза разревелась в голос. — А ей ведь на следующий год в школу надо идти! Её же там... её же там просто убьют!..