— Тебе сколько надо, чтобы до дома доехать? — спросил Каренин, останавливаясь возле входа в метро.
— Отсюда час где-то...
— Так, значит, иди домой, бери свидетельство о рождении, помойся там... ну в общем, что тебе надо сделай, потом приезжай по этому адресу, — Каренин дал Ане визитку, на которой был написан только адрес. — Там увидишься с Кити, я оформлю пока документы.
— А во сколько?
— Вечером, часов в восемь.
— Хорошо, папочка! — воскликнула Аня и, обхватив Каренина за шею, поцеловала.
— Иди давай!
— Какой строгий!
Аня вылезла из машины, прошла несколько метров, обернулась, помахала рукой и послала воздушный поцелуй.
— Нимфоманка, что ли? — пробормотал себе под нос Каренин. Он ещё никогда не видел, чтобы девица так радовалась отъезду в иностранный бордель.
[+++]
Придя домой, Аня обнаружила нечто странное. Стива и Долли сидели вместе на кухне. Облонский ласково обнимал и целовал жену, что-то нашёптывая ей на ухо.
— Что празднуем? — изумлённо уставилась Каренина-младшая на кучу тарелок с салатами, бутербродами и початую бутылку шампанского.
— Так... Мы же семья.
— А-а... — протянула Аня, чувствуя, что на кухне она явно лишняя, но ей очень нужно было взять дневник. — Может, вам тогда куда-нибудь пойти? Ну там в кино или в театр?
— А что? Пойдём? — Стива чмокнул Долли в нос.
Долли просто сияла. Она была согласна на всё.
— Щас кофе попьём с тортиком и пойдём. Ань, ты с детьми посидишь?
— Не-а, я не могу. Я в Италию уезжаю.
Немая сцена.
— Что?! Когда? С кем? — вопросы сыпались из Облонских бессмысленно и беспорядочно.
— С папой.
Опять немая сцена.
— С чьим папой? — выговорил Стива перед тем, как окончательно лишиться дара речи.
— С моим, конечно!
— А-а-а...
— Я вчера встретила его на даче у родителей Максима, и он предложил мне поехать с ним в Италию, он документы оформит — и поедем.
Аня с наслаждением наблюдала за вытянувшимся лицом Стивы.
— Да-а... Алексей Иваныч явно пощедрел... Помнится, раньше у него было даже семечек не допроситься.
— Алексей Иванович теперь крутой! У него тачка знаешь какая? Танк! Его мама Максима к себе пригласила.
— А, ну если тачка крутая — значит, всё пучком. — Стива опустил углы рта вниз и кивнул Долли. Та нервно рассмеялась.
— Просто тебе завидно, что мой отец нормальный человек, а кто твой — вообще неизвестно! — Аня вдруг сорвалась. — И вообще, не смей о нём ничего говорить! Ты-то чего в жизни добился? У жены на шее сидишь!
— Да чё ты, блин, как с цепи сорвалась?! Я тебе что, сказал что-нибудь? Нашла папика — клёво. Мама! — Облонский постучал в стену. — Слышишь, Анька папашу своего нашла и сегодня уезжает с ним в Италию!
Через несколько секунд в дверях появилась бледная как смерть Анна Аркадьевна.
— Никуда ты не поедешь! Я тебе не разрешаю! Где ты его нашла? Он тебе не отец! Он тебя бросил, десять лет не интересовался! А тут нате, пожалуйста, в Италию! А ты, дура, сразу и побежала! Да будь у тебя достоинства хоть капля — ты бы с ним в одной комнате не осталась!
Внутри Карениной-младшей как будто сорвался какой-то предохранитель. Вся её ненависть к матери, к этой убогой квартирке — тщательно утоптанная, утрамбованная ненависть — взорвалась, превратилась в плотное атомное облако.
— Он тебя бросил, а не меня! Не будь ты такая стерва — мы бы сейчас жили нормально! У него знаешь машина какая?! С какими он людьми в тусовке?! Так что помалкивай! Если у тебя в своё время мозгов не хватило нормального мужика удержать — я при чём? Это ты меня всего лишила!
— Да ты послушай, что говоришь?! Ты же проститутка, шлюха!..
— Сама такая! Думаешь, никто не знает про твой ящик под кроватью? Слышите, Облонские, мама у нас дрочит, когда одна остаётся. Феминистка грёбаная! Во-о-т такой елдак!
Анна Аркадьевна хватала ртом воздух и ворочала глазами как выброшенный на берег окунь.
— Я... я...
Некоторое время стояла гробовая тишина, которая в одно мгновение взорвалась диким хохотом. Долли и Стива ржали, вытирая слёзы, Аня стояла, уперев руки в бока. Каренина-старшая разрыдалась и умчалась в свою комнату так быстро, насколько это вообще возможно сделать в типовой двухкомнатной квартире на инвалидной коляске.
— Нет, правда, что ли? — Долли держалась одной рукой за грудь, а другой за живот.
— Правда, я сама, когда увидела...
— Представляю! — Стива сделал козлиную физиономию. — А вони-то по жизни! Помнишь, как она на тебя из-за твоего прикида? «Как проститутка! Как шлюха!» Да-а... Ну мамаша, конечно, даёт. А как твой папаша? Чё, правда в натуре всё так круто?
— Да! — Аня подпрыгнула. — Ну ладно, пойду собираться. — Каренина-младшая кривила нижнюю губу, показав пальцем в сторону комнаты. Нерешительно помялась некоторое время в проходе, а затем вернулась в кухню. — Слушайте, а можно я чего-нибудь поем, а то голова трещит?.. Напилась вчера всего подряд.
— Съешь тогда вот салата, — Долли пододвинула Ане миску. — Да ешь прямо оттуда, мы уже всё. Аспирина хочешь?
— Не-а, аспирин мне уже папа с утра давал. Помогает, кстати.
— Ну так пойдём? — Долли обернулась к Стиве.
— Угу, — кивнул тот, допивая шампанское из стакана.
— Пока, — Аня проводила их грустно-любопытным взглядом. С одной стороны, её мучило любопытство, что же произошло с Облонскими, а с другой — оставаться с мамашей в квартире один на один совершенно не улыбалось. Услышав, как закрылась дверь у Облонских, Каренина-младшая достала свой дневник. Посмотрев ещё немного в сторону комнаты Стивы и Долли, она встала, надела босоножки и тихо вышла из квартиры. Спустилась на этаж ниже, где соседи предусмотрительно поставили на переходном балконе, соединяющем лестницу с лифтом, скамейку. Аня постаралась устроиться поудобнее, прижала поясницу к нагретой солнцем стенке, выложенной мелкой плиткой, открыла свой дневник и начала писать.
18.07.20.. г.
Привет, мой дорогой и любимый дневник!
Сегодня вернулась с дачи родителей Максима. Пока мы были там, я всё время думала о Вронском. Наверное, когда выйду замуж за Максима (если я за него выйду теперь, когда нашла папашу) — постараюсь поддерживать отношения с Алёшкой. Так, для души — он такой сейчас красивый! Такой сексуальный! Я стояла с ним и прямо дрожала вся. От него такое желание исходит! Ему, наверное, очень сложно без девушки. Одним онанизмом, как говорит Стива, не удовлетворишься. Я даже думаю, что перед свадьбой, может, проведу с Вронским ночь… Фу! Нет! Нет! Нет! Нельзя из-за какой-то маленькой блажи взять и разрушить всё, что с таким трудом было построено. Будут у меня деньги, реальный муж и слава — будет таких Вронских за мной табун ходить. А сейчас главное — не ошибаться.
Зря я, наверное, вчера напилась, но с другой стороны — можно теперь сказать, что вот я девочка непьющая, с пары фужеров так убралась… Так с первого взгляда, кстати, кажется, что Максим вроде бы пацан такой реальный, самостоятельный, а на самом деле полностью от родителей зависит. «Мамочка, папочка…» Фу! Смотреть противно. Хоть он меня и ненавидит — а всё равно женится, потому что папа его так хочет. Ха-ха!
Ты себе представить не можешь, дневник, кого я встретила на этой даче (кстати, дача супер! Это просто что-то!). Алексея Ивановича Каренина собственной персоной! Он почти совсем не изменился. Такой же сухощавый, с бородкой — совсем как на его фотографиях у мамы! Только седой весь. Сначала хотела ему сказать, что это я, его дочка Аня, но потом как представила себе, что он всем про мать мою расскажет, — решила лучше помолчать, не устраивать скандала при родителях Максима, особенно сейчас, когда всё кайфово, потому что они его заставляют на мне жениться. Ещё пару таких поездок, и они его на мне точно женят. Тем более что теперь выяснилось, что я дочка их знакомого. Папаша сразу принялся пристально на меня смотреть. Я думала сперва, что не узнал. А может быть, узнал, но засомневался? Кстати, его очень обрадовало то, что я встречаюсь с Максимом. Он аж просиял весь. Знаешь, дневник, пообщавшись с ним, я начинаю думать, что, может быть, он не такой уж козёл, как мама говорит. Джип у него как танк!
Я думаю: почему же он пришёл за мной утром и предложил поехать в Италию? Точно! Он меня сразу узнал, просто ему, наверное, стыдно за свой поступок тогда. Вот он и собрался в эту поездку со мной, чтобы, короче, навести мосты. Как это я сразу не догадалась? В общем, не важно, как всё это было, главное, что сейчас всё отпадно — я поеду с папашей в Италию, потом вернусь, мы как раз начнём снимать клип и я выйду замуж за Максима. Кстати, я решила уехать, не предупреждая их, — пусть поволнуются, что я из-за их сына-козла решила группу бросить, они ведь меня уже везде включили, а тут такой облом! Ему ещё дополнительно по мозгам надают.
У Стивы с Долли внезапно очень странно настало полное и взаимное согласие. Ничего не понимаю, хотя у Анненского написано, что иногда измена идёт на пользу семейным отношениям. Может, это именно тот случай? Да… Моих родственничков умом, как говорится, не понять.
Ну в общем я успокоилась и поняла, что такой уверенной себя вообще никогда в жизни не чувствовала. Меня теперь вообще не волнует, кто что скажет. Перечитываю строчки начала этого лета и просто смеюсь. Кто бы знал — я завидовала Кити! Я считала её самой крутой, думала, что мне никогда такой не стать. А теперь что? Кити просто шлюха, у неё, кроме её ног, больше ничего нет. А я выйду замуж за Максима, буду петь, буду сниматься в клипах, стану известной — это же суперкарьера! Кто бы мог подумать… И Вронскому найдётся место. Я хочу, чтобы он был где-то рядом. Кто знает, как сложится мой брак. Тем более что я собираюсь оставаться женой Максима ровно столько, сколько это нужно для дела и не дольше, а Вронский будет мне благодарен. Мне ведь будет нужна своя команда. Может, у нас с ним со временем получится дуэт типа «Roxette»? Всё ведь может быть.
А сейчас поеду с папашей в Италию, типа навёрстывать упущенное, а когда вернусь — начнётся совсем новая жизнь.
Аня закрыла тетрадку и откинулась назад. Спина ужасно затекла, писать на коленях было неудобно, даже руку свело. Некоторое время она просто наслаждалась солнечным теплом, разлитым в воздухе. В первой половине дня спальный район почти пустой. Где-то внизу играют дети в загаженной собаками песочнице, бабки волокут с рынка свои телеги или сидят у подъездов, выливая вёдра грязи на правительство, соседей и вообще на всё, что движется. Каренина подняла глаза, и впервые за долгое время её взгляд скользнул вдаль, по бесконечному ряду чёрных крыш, на которых плавится от солнца смола, где ржавые антенны как-то ухитряются принимать телесигнал, где толстыми решётками закрыты почти все выходы, чтобы не лазали бомжи и прочая сволочь, которая снимает детали из цветного металла с лифтов, выкручивает лампочки и предохранители. Бесконечная вереница чёрных, плоских, одинаковых крыш. Аня задумалась: а сколько человек живёт в каждом из этих домов? Вот у них в подъезде на каждом этаже шесть квартир, в каждой живет в среднем три человека, в некоторых по четыре-пять, а во всех однокомнатных — один-два, шестнадцать этажей... Это три умножить на шесть — восемнадцать, восемнадцать на шестнадцать... Это десять на десять — сто и плюс восемь на шесть, сорок восемь — сто сорок восемь человек в одном подъезде! А в доме пять подъездов, а вместе с таким же соседним — десять, значит тысяча четыреста восемьдесят человек только в двух домах! А в двадцати? Десять с половиной тысяч! А в двухстах — сто с половиной! А в двух тысячах — полтора миллиона!..
Каренина впервые в жизни поразилась городским масштабам. И ведь все эти люди живут, у всех какие-то свои проблемы — и вот из этих миллионов одна она стала певицей! Она одна поёт в группе!
Аня была готова вскочить и издать вопль Тарзана, как внезапно этот вопль раздался откуда-то сверху. Что-то чёрное быстро промелькнуло мимо, послышался шорох ломаемых веток деревьев, что росли внизу... и отчаянный, истошный женский крик. Аня вскочила, перегнулась через балкон, и у неё отнялись ноги. Каренина повисла на бортике, не чувствуя под собой пола. Внизу, перед подъездом, на квадрате асфальта между двумя палисадниками лежал труп Анны Аркадьевны, из-под которого быстро натекала лужа крови...
Аня видела, как вокруг её матери, словно стая ворон, собираются какие-то люди. Толпа возбуждённо жестикулировала и в красках передавала друг другу содержание происшедшего. Внизу появились Стива и Долли... Ане казалось, что это всё сон... Это сон... Когда не крикнуть, не пошевелиться, это только кошмарный сон... Аня видела, как Стива стоит над трупом матери, как Долли в ужасе смотрит на мужа. Странно... Облонский засунул руки в карманы и стоит, как и все зеваки... Долли тормошит его, он её отстраняет... Да что же это такое! И вдруг помимо воли с Аниных губ срывается отчаянный вопль:
— Ма-а-ма-а-а!!! — после чего она падает на холодный бетонный пол переходного балкона.
Кто-то поднимает её... Это Стива, он что-то говорит...
— Аня, это ничего... Аня — она сама... Мы даже ничего не поняли... Она сама выбросилась из окна... Это, наверное, из-за того, что ты у неё нашла... Аня — ты ни в чём не виновата... Никто не виноват... Она же и раньше пыталась, она же дура... Она и под поезд ведь бросалась... Аня — никто не виноват, она сама! Она сама! Ты слышишь?! Она сама!!!
Стива куда-то её несёт. Домой. Аня неподвижно лежит на диване, уставившись в одну точку. Внезапно вспоминает о чём-то.
— Сколько времени? — она словно проснулась.
— Не знаю...
— Сколько времени?! — закричала Аня, увидев, что в их квартире полно народу. Люди в каких-то синих куртках, кто-то осматривает их комнату. Милиционер достаёт из-под кровати её матери тот самый ящик. Открывает его... Замирает, в ужасе глядя на содержимое, к нему подходят другие — все теряют дар речи.
— И это она вот этим... Ой... — люди закрывают рты руками, потом раздаются неловкие смешки.
— И как это, интересно...
Из-за стола слышен монотонный голос опера, который составляет опись вещей на месте происшествия.
— Записал? Дальше пиши: «Книга, учебное пособие “Введение в гендерные исследования ”. Часть 1. Под ред. И. Жеребкиной, 708 страниц». Записал?
— Угу, — стажёр уныло смотрел на обложку, где какие-то бабы что-то копали, ворочали бочки, а посередине печального вида девица с котомками сидела на осле.
— Дальше пиши... Что там у вас? — опер заметил, что все остальные чем-то сильно увлечены.
— Глянь! — нашедший ящик поднёс его к самому лицу начальства.
— Ого! — опер присвистнул и почесал затылок. — Это ж как с таким... — тут его взгляд упал на Аню, сидящую на кровати. — Извините, — он кивнул ей. — Убери это! Нет, подожди, надо записать. Пиши: «Предмет производства Китай: вибратор на батарейках».
Каренина-младшая встала и машинально полезла в свой секретер.
— Не трогайте ничего! — крикнул ей мент, нашедший вибратор.
— Мне документы надо, — еле слышно ответила Аня. Всё происходящее снова начало казаться сном.
— Это дочка, — кто-то шепнул оперу на ухо.
— Вижу, что не сын, — грубо оборвал тот информатора.
Аня вытащила из пакетика своё свидетельство о рождении, затёртое, затасканное, затрёпанное в судах по вопросу жилплощади, нашла оставшиеся деньги. Всё разом стало ужасно чужим, словно она никогда и не жила в этой квартире, как будто кто-то другой принёс сюда её вещи. Да какие вещи тут её? Только новая дублёнка. Аня нашла в шкафу пакет и, прижав его к груди, побрела к двери.
— Эй, вернитесь! Нам надо с вас показания снять! — крикнул ей опер. — Ваша мать тут записку оставила!
Аня остановилась, сначала не понимала, в чём дело, а потом вдруг разозлилась — вечно эта старая стерва ей мешает!
— Что ещё за записка? — вяло-раздражённо бросила она. Аня сама удивилась, правда опять же вяло, своей неожиданно начавшейся тормознутости. Как-то сразу всё в мире стало по фиг, хоть сейчас пожар начнись, хоть атомная война.
— Вот, читайте, — опер протянул ей бумажку, упакованную в специальный пластиковый конвертик. Аня начала читать. Текст был следующий:
Я, Каренина Анна Аркадьевна, находясь в здравом уме и трезвой памяти, заявляю, что больше не могу сносить тяжесть нищеты материальной, а ещё больше духовной, что меня окружает. К поступку, который я собираюсь совершить, меня вынуждают дочь, ставшая по причине нашей бедности проституткой, и крайне неприязненное отношение ко мне сына, сформированное в его сознании женой — Дарьей. Поэтому, не видя другого выхода, я ухожу из этой жизни. Свои работы по феминизму я завещаю обществу “Розовые пантеры” и желаю, чтобы они были опубликованы отдельным сборником. Надеюсь, что моя судьба заставит задуматься многих женщин, которые посвятили или собираются посвятить себя семье и другим патриархальным ценностям. В этом мужском мире, где женщине традиционно отводится роль существа второго сорта, где она является товаром, служащим для удовлетворения прихотей самцов, она может выбирать: рабство, борьба или смерть. Я, познавшая рабство и решившая бороться, выбираю смерть, так как силы неравны. Мои дети предали меня, моя дочь — шлюха!
Каренина А. А.
— Какой бред! — вырвалось у Ани.
— То есть вы отрицаете? — спросил опер.
— Что отрицаю?
— То, что вы — проститутка?
— Я пою в группе, я певица, понимаете? — устало ответила Аня.
— Певица? А вы где-то учились специально? — в тоне голоса почувствовалось ехидство.
— Нет... Я прошла конкурс...
— Та-а-к... Понятно. Значит, у вашей матери всё-таки были какие-то основания?
— Да какие ещё, блин, основания?! — вмешалась Долли. — Эта... извините, о покойниках плохо не говорят, но она всех в проституции подозревала, даже мою четырёхлетнюю дочку!
— Да? — на лице опера застыло глубокомысленное выражение. — А у неё с психикой, — он повертел пальцем у виска, — как?
— Как, как! Да никак! Она же уже не первый раз! Видели — ног нету?
— Угу, — все кивнули одновременно.
— Так вот! Она же под поезд бросалась, когда её муж ей алименты платить отказался на неё! — Долли кивнула на Аню. — Тогда не убилась, а сегодня вон... Горе-то какое! — Дарья неожиданно завыла и залилась слезами.
Аня вытаращилась на неё с изумлением.
— Так, запиши в протокол: «Погибшая скорее всего умерла от самоубийства»... Нет, пиши: «от суицида, на который и ранее покушалась, по причине чего лишилась обеих ног». В скобках запиши: «отрезало поездом». Дальше пиши: «способ суицида — прыжок в окно». Нет, так плохо, напиши лучше: «чтобы покончить с собой...» Нет... так тоже нехорошо. Короче, пиши: «погибшая, по предварительному заключению следствия, убила себя, совершив выброс из окна». Пока все могут быть свободны, мы тут продолжим следственные действия, а потом всех позовём.
Аня встала, ноги и руки двигались как будто в тёплой воде, взяла сумку с деньгами и документами и вышла из квартиры. Спустившись на лифте вниз, она побрела в сторону автобусной остановки.
Ноги шли сами, унося бесчувственную, лишённую каких бы то ни было мыслей или ощущений Аню прочь от её дома, похожего на тысячи домов в этом городе, который отныне не выделялся более ничем. Тут не было больше даже иллюзии семьи, очага, дома. Теперь это только бетонная коробка, клетка, замаскированная серым искусственным камнем.
[+++]
— Аня! Аня! Аня, стой! — Каренину за руку схватил Вронский, его глаза сверкали, грудь вздымалась, он зло улыбался. — Привет, я тебя все выходные искал... Что с тобой? Что у вас тут вообще за муравейник? Милиция, «Скорая»... Случилось что-то?
— У меня мама умерла, из окна выбросилась, — ответила ему Аня настолько безразличным голосом, что Вронский воспринял эту информацию как само собой разумеющееся.
— А-а... — протянул Вронский, явно не зная, что надо говорить в таких случаях, поэтому крепко прижал к себе Каренину.
С «того раза» Максим ни разу не позвонил ему. Алексей сходил с ума, пересмотрел кучу фильмов, телепрограмм, сложил сотни пасьянсов на компьютере, облазал все сайты гомосексуальной тематики в Интернете, какие только нашел. Чтобы только не думать, не иметь ни секунды свободного времени, чтобы думать о телефоне. Об этой паскуде, которая молчит и молчит!
Может, Каренина что-то знает? Может, она расскажет, что Максим уехал, что он очень занят, что у него много дел? Может, она объяснит, что Максиму никак не вырваться и нет ни минутки, чтобы позвонить Вронскому!
— Слушай, я понимаю, что сейчас, наверное, не время спрашивать...
— Что?
— А ты про Максима своего всё знаешь?
Аня отстранилась и увидела, что у Алексея такое выражение лица, как будто ему очень хочется что-то сказать, но он никак не может решиться. Каренина даже пожалела, что сказала ему о матери, теперь он... Может, он хотел ей в любви признаться?
— Всё знаю, — ответила она.
— Что его родители заставляют на тебе жениться, а он не хочет, знаешь? Он — гей! Ясно тебе?!
Аня сонно посмотрела на Алексея и отвернулась. Вронского обожгло. Ну конечно! Она ему не поверит. Ни за что не поверит, это ведь разрушит её сказку!
— Думаешь, вру?! Я точно знаю! — заорал он. — Я сам... Я знаю точно...
Вронский побагровел и нахмурился.
Аня несколько секунд не могла понять, а потом... запрокинула голову назад и заржала. Разом всплыли все воспоминания — как они были вместе в клубе, как Вронский расспрашивал у неё все про Максима, как тот смотрел на Вронского. У неё началась истерика. Она корчилась от судорог в животе, не имея сил прекратить смеяться. Люди вокруг смотрели на нее как на чумную.
— Хоть бы бога постеснялась! — крикнула на нее какая-то бабка. — Мать у нее из окна выбросилась, а она с парнем смеется! Тьфу! Глаза бы не смотрели!
— Чё ты ржёшь?! Чё ты ржёшь, сука?! Ничего не было! — Вронский орал на Аню, схватив ее за грудки.
— Конечно, не было! — заливалась Аня. — Один раз — не пидарас!
— Да пошла ты! — Вронский отшвырнул ее в сторону и пошел прочь. Потом опять повернулся к Ане и закричал: — И ничего у тебя не выйдет! Ничего ты не можешь сама! Дура! Дешевая шлюха!
Чем больше оскорблений он произносил вслед Ане, тем легче ему становилось. Что такую дрянь жалеть?! Поделом ей!
[+++]
Аня увидела подъезжающий к остановке автобус и побежала. Она бежала так, словно за ней гналась стая бешеных собак. Только когда она оказалась внутри и двери захлопнулись за её спиной, она ощутила облегчение и выдохнула.
«Я больше никогда сюда не вернусь!» — завертелось в голове, превратилось в смерч, и вот уже весь мозг крутился как бешеный одной-единственной фразой: «Я больше никогда сюда не вернусь!»
— Я больше никогда сюда не вернусь, — сказала она вслух и отчётливо услышала свой голос.
Картинка за окном автобуса напоминала заевший калейдоскоп. Вроде бы автобус двигался, а пейзаж оставался неизменным.
Каренина почувствовала себя счастливой! Словно её медленно душили, и вот уже на грани смерти удавка лопнула. Аня вдыхала запах травы, шедший от лесополосы, слышала детский смех, донёсшийся с остановки, видела, что над ней простирается огромный бесконечный купол неба. В один момент всё вокруг стало ярким, настоящим, обрело форму, цвет, объём. Как будто стеклянная колба, окружавшая Аню всё это время, рассыпалась. Она ехала и улыбалась во весь рот, не замечая косых взглядов окружающих. Каренина впервые в жизни переживала беспричинное счастье свободного человека. Абсолютная свобода.
«Через несколько дней мы уже будем в Италии! С ума сойти! — Аня была готова кричать и прыгать. — А потом вернёмся — и я буду совсем другой. У меня будет богатый папаша, я буду певицей, может, выйду замуж за Максима, а может, и нет. Господи! Как всё будет круто!» Аня решила, что ей надо взять себе псевдоним, чтобы похоронить эту неудачницу Каренину раз и навсегда. Правда, к сожалению, все хорошие псевдонимы типа Шер, Мадонна и Алсу уже заняты.
У Ани началось какое-то безумие отречения. Она больше не хотела, чтобы её звали Аня Каренина, не желала видеть никого из тех, кого знала, она хотела вообще уехать из этого города, а ещё лучше — из страны.
Длинный проспект, тянущийся до самого горизонта. Все вышли на остановке возле метро. Аня тоже вышла. Куда идти, она не знала. Посмотрела на часы, висевшие над входом на станцию. Странно, время будто остановилось. Прошел всего час, а ей показалось, что целая вечность.
Зайдя в кафе под вывеской «Русская охота», она, сама не зная зачем, сказала официантке, что сегодня уезжает из России навсегда, к отцу в Италию, и хочет в последний раз попробовать русских блюд. Налопавшись до отвала блинов, пельменей, бутербродов с икрой, напившись квасу и водки, Каренина впала в состояние полного оцепенения. Все происходящее снова показалось ей просто дурным сном, как будто ничего этого и нет на самом деле. А и правда — есть ли? Вообще в мире всё относительно... В конце концов, о смерти её матери не скажут в новостях. Пьяные Анины мысли путалась. Никто и не узнает — а раз никто не знает, значит, ничего и не было. Раз по телевизору не скажут, значит, не было... Ничего не было...
По телевизору, висевшему под потолком в углу зала, начались шестичасовые новости. Каренина не сразу сообразила, а когда мысль всё же пробилась сквозь вату её пьяного, оглушенного водкой сознания, то по всему телу прокатилась волна жара.
— Я же опоздаю, — выговорила она, но никто не понял.
Просто пьяная вдрызг девица что-то промычала.
Аня, сильно шатаясь, поплелась к выходу. На улице, еле держась на ногах, стала ловить машину. Одно из «вёдер», таксовавших у метро, подъехало к ней.
С трудом забравшись на заднее сиденье разбитой, проржавевшей насквозь «копейки», Аня с большим трудом выговорила адрес.
Ежтов Анненский
Каренин ехал к Левину, чтобы разрешить серьёзный вопрос. Дело в том, что Левин начисто отрицал тот факт, что Веселовский арендовал у него кого-то, тем более какую-то подругу Щербацкой. Он видел одну подругу Кити с Веселовским, но даже лица её не запомнил!
— Может, это подстава какая-то? — насторожился Каренин.
— Может, приезжай ко мне, расскажи всё толком.
— Хорошо.
Алексей Иванович Каренин терпеть не мог Алексея Владимировича Левина. Всё в последнем первого раздражало. И совершенно невыносимая манера одеваться! И этот весь показной шик! И эта ненависть к проституткам — тоже показная, потому что при этом он с ума сходит от Марии Николаевны, бывшей шлюхи, которая к тому же ещё, по слухам, служила в КГБ!
И всё же Каренин изо всех сил старался Левину подражать. Во всём доказывать Алексею Владимировичу, что он, Алексей Иванович, лучше или, во всяком случае, уж точно не хуже. Алексею Ивановичу казалось, что только будучи равным Левину во всём, он сможет наконец сказать этому лоснящемуся от тошнотного самодовольства хлыщу то, что он — Алексей Каренин — о нём действительно думает. Ведь Алексей Каренин — это настоящий петербуржец, кандидат наук, культурный, образованный человек, опустившийся, да-да, именно опустившийся до уровня этих... этих сутенёров, потому что был загнан в угол! Потому что обстоятельства его вынудили! Но всё же в глубине души он сохранился, он не пропитался этой грязью! Она так и не стала его жизнью! Он другой!
С такими мыслями Каренин уже трезвонил в квартиру Левина.
— Ты чего звонишь так? Пожар, что ли? — раздражённо буркнул открывший Левин, весь заросший щетиной и дышащий перегаром. Однако даже так он был супер. Ему так шёл этот махровый в оранжевые и коричневые крапинки халат, этот стакан в руке, эта трёхдневная небритость, сальные растрёпанные волосы... Даже «запущенный» Левин был стильным, вальяжным и уверенным в себе.
— Не открываешь долго, — буркнул в ответ Каренин, постаравшись выглядеть ещё более сердитым, чем Левин.
— Ладно... — Алексей Владимирович потёр затылок, ему очень хотелось сократить время общения с Карениным, поскольку напыщенный и вечно недовольный отсутствием общественного признания Алексей Иванович Левина своим присутствием напрягал. — Так что там у тебя с Веселовскими приключилось?
— Ну, в общем есть следующие обстоятельства — мне Веселовская сказала, что её сын Максим арендовал у тебя девицу на вечер, чтобы им показать, а их папаша... Ну ты знаешь Веселовского! Так вот он, короче, задался целью своего сына на ней тут же женить. Девка оказалась хваткая, сообразила, что к чему. В общем, хочет от неё теперь избавиться. Ну я и подумал — у нас для итальянцев же некомплект? Туда её... Я и документы оформил уже.
— Да... Интересно. Я тебе, по-моему, уже говорил, что Веселовский у меня никого не брал. Может, у Кости или у Николая?
— Может...
— А девица сама чего говорит?
— Хочет со Щербацкой повидаться.
— Нет, лучше не надо. Знаешь, могут проблемы возникнуть ещё...
— Да вообще-то лучше, чтобы Щербацкую никто не видел. Что это у тебя? — Каренин кивнул на экран монитора.