В обществе светского льва 14 глава

— Я о себе сейчас не думаю! — гневно топнула ногой Валерия Сергеевна. — Вот как только он тебя посадит на свои хлеба, по­смотрю, как запоёшь! Сидит тут, кенар сво­бо­долюбивый! Да если бы ты ему на нервы не действовал своей... своей ориентацией...

— Ах вот как! Значит, опять я виноват?

— Да! Ты знал, как он к этому относится! Зачем было объявлять о своей... своей... склон­ности во всеуслышанье, да ещё на его день рождения, в присутствии родственников и знакомых?! До инфаркта отца чуть не довёл тогда! Молчал бы в тряпочку, и всё было бы нормально! Мы теперь плоды твоей дурости пожинаем!

— Знаешь, мама...

— Что «мама»?! Когда сообщал всем, о ма­ме не подумал! На кого всех собак спус­тили? На меня! Мол, это я вы­растила такого...

— Какого?

— Не важно! — Валерия Сергеевна кри­чала, вытирая слёзы. — Короче, ты доигрался! Три месяца тебе! Три! — Валерия Сергеевна выкинула вперед указательный, средний и бе­зы­мянный пальцы.

— Да на что?! Что я должен сделать? В бун­кере запереться? Пол сменить?!

— Жениться ты должен!

— На этой?

— На ком хочешь! Эта твоему отцу даже вроде бы понравилась, во всяком случае он как о твоей жене думает о ней!

— Мама! — Максим замер, некоторое время собирался с духом, а потом выпалил: — Это левинская проститутка! Я её арендовал на несколько дней, чтобы вам показать, чтобы вы успокоились! Я её ненавижу! Она же тупая, она и двух слов связать нормально не может! Вы потом всю жизнь жалеть будете!

— Что?! — Валерия Сергеевна упала в кресло и заплакала. — Ну всё... — потом не­много воспряла духом. — Тогда найди себе дру­гую девку. Уж чего-чего, а этого добра вокруг навалом. Как ты мог вообще?! А вдруг она зараз­ная? Хоть бы раз о других подумал! Всё у тебя одни игрушки на уме... Горе ты моё, иди сюда! Ох!..

Максим упал перед мамашей на колени, обхватил её своими огромными руками, и оба заревели, как будто кромсали лук. Валерии Сер­геевне вдруг показалось, что ничего её сын так и не сможет сделать, поревёт-поревёт и завтра забудет. Она вцепилась Максиму в во­лосы и прошипела:

— Три месяца! Три! Сделай ты хоть раз что-то как на­до! — вскочила и вышла.

У неё в груди клокотала немыслимая обида на неблагодарного сына, который так и не смог быть полезным матери, и огромная, абсолютно бессильная злоба на мужа, с которым реши­тель­но ничего нельзя было поделать, кроме как подчиниться всем его требованиям. Такого унижения Валерия Сергеевна совершенно не ожидала, а потому реагировала по чеховскому принципу: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда!»

[+++]

Аня, брошенная всеми, оказалась в толпе совершенно незнакомых людей. Это, как ни странно, придало ей уверенности. Для хра­б­рости она решила выпить. На столе было мно­жество открытых бутылок. У Карениной раз­бе­жались глаза — джин, мартини, кампари, какие-то коньяки, французские вина, ликер­ные бутылки с фруктами внутри. Аня решила начать с того, чего никогда ещё не пробовала. Налила себе в стакан немного джина, поню­хала. На всякий случай наполнила другой ста­кан апельсиновым соком. Джин пах приятно чем-то еловым. Каренина выдохнула, зажму­рилась и выпила залпом. По телу моментально разлилось приятное тепло, а сок даже не по­надобился, водочной горечи не было, во рту остался приятный вязкий привкус. Аня огля­делась вокруг и, убедившись, что за ней никто не наблюдает, налила себе кампари. Вкус был странный, даже очень... На всякий случай Ка­ренина запила его соком, получилось вкусно... Дальше на столе стоял какой-то голубой ликер, Аня решила по­пробовать и его...

— Во даёт, — пробормотал себе под нос Ка­ре­нин, сидевший на скамейке около дома и наблюдавший за Аней издалека.

— Алкоголичка, что ли? — спросил Па­шенька, усаживаясь рядом.

— Похоже на то, во как глушит. Джин с ликёром, мартини с ромом, выдох-залп, выдох-залп.

— Интересно, а ей так плохо не станет? — обеспокоился Пашенька.

— Конечно, станет! Так любому очень ско­ро станет очень плохо. Да-а... Похоже, мы се­годня увидим нечто. Кстати, ты не узнал у Максима — это на самом деле его невеста?

— Да, к сожалению, — печально сведя бровки домиком, ответил Паша. — Мне Мак­сим сам сказал. Кто бы мог подумать, — и Пашенька скорбно воззрился на носки своих очень модных ботинок.

— Ой, бедняга! А где он её выискал?

— Не знаю.

— Да не важно! Я думаю, это чтобы маму с папой напугать. — Каренин любил быть яз­ви­тельным.

— Зачем?

— Ну это же элементарно безо всякого Ват­сона! При­водишь домой этакую чувырлу-алкоголичку, чинно её представляешь гостям, знакомым и родственникам — и оставляешь. Грамотно, лучше не придумаешь. Вон смотри, на неё уже пальцами начали показывать. Ви­дишь, оглядываются, шепчутся?

— Где?

— Да везде!

— А... вижу, да. Точно, смотрите, вон Али­на что-то му­жу своему на ухо говорит и пальцем показывает. Фу, как это всё...

— Мерзко, конечно, но вся жизнь наша такая вот мерзость.

— Ну не знаю!

— А вы сами что, одобряете это? — Ка­ренин показал на Аню, которая держала в од­ной руке персик, а в другой кусок буженины и откусывала попеременно.

— Закусывает. Правильно делает, — по­жал плечами Пашенька.

— Вы что, издеваетесь?

— Нет, просто когда пару месяцев назад тут один олигарх нажрался, залез на балкон и всем свой зад волоса­тый показывал да ещё требовал, чтобы на него прожектор направи­ли, — все были в восторге, я вас уверяю, сам видел.

— То есть вы хотите сказать, что это со­вершенно нормальная девица? Лучше Макси­му Альбертычу Веселовскому было не найти? Так, что ли?

— Совершенно нормальная на мой взгляд девица, бывает и хуже. А что пальцами на неё показывают — так это нормально. Она тут новенькая и к тому же типа не­веста.

— Не знаю... Может, это потому, что она на мою вторую жену похожа и зовут её так же... Кстати, у меня и дочку зовут Аня, и тоже Каренина.

— У вас ещё и дочка есть?

— Есть, — мрачно ответил Каренин. — И дочку зовут как мать, тоже Анна Ка­ре­нина.

— А это случайно не она?

— Нет! Ты что? Откуда ей тут взяться? И потом это хоть и шмара, но симпатичная, а моя... такая, знаете... чмошная, короче.

— А на кого похожа? — невинно хлопая ресницами, спросил Пашенька.

— На мать, естественно! — раздражённо ответил Ка­ренин.

— А вы с ними общаетесь?

— Нет, последний раз видел лет десять назад. В зале суда. Эта сука, жена бывшая, отсудила себе часть квартиры моих родителей. Пришлось меняться, а тут перестройка эта долбаная! Короче, оказался на старости лет ни с чем. Лучше бы я ее убил, честное слово!

— Ой-ой! — замахал руками Паша. — Что вы говорите!

— А чего говорю?! Тебя бы на моё место!

— Нет уж, спасибо.

— Вот-вот. Из-за них, сук, связался с этой левинской конторой! Я — кандидат наук! Вон теперь обходят все, брезгливые какие! А у са­мих что, рожа не в дерьме, скажешь?

— Знаете что, я, пожалуй, пойду, — Па­шенька решительно встал. Находиться ря­дом с Карениным ему было определённо не­при­ятно.

— Иди-иди... — Каренин вроде бы не имел причин расстраиваться из-за ухода Па­ши, но всё же ощутил лёгкий укол досады.

Алексей Иванович закурил и впал в окон­чательно мрачное расположение духа.

— Хуже педика стал! — пробормотал он, глядя, как Пашенька подходит к разноцветной стайке моделек. — Вон его все обнимать-це­ловать кинулись! Раньше после та­кого бы в доме дезинфекцию устроили, а теперь... Сек­суальное меньшинство... Тьфу!

Каренин уже больше трёх часов находился «в гостях», а поздоровался с ним один Па­шенька, все остальные словно не замечали. Правда, две трети гостей его не знали, но и из оставшейся трети никто не подошёл.

— Алексей Иваныч? — рядом появилась Валерия Сергеевна. — Что вы тут один ску­чаете?

— Да вот на невестку вашу будущую лю­буюсь.

Аня набрала себе полную тарелку еды, взя­ла несколько бутылок и сидела по-турецки прямо на траве возле стола. Было видно, что она икает.

— О господи!

— Да уж...

Валерия Сергеевна вытащила мобильник и набрала номер.

— Алло! Борис Фёдорович? Девушку с лужайки уведите, положите где-нибудь спать. Да, Аню! — она раздражённо всплеснула ру­ками. — Хотя подождите! Нет, не надо! Пусть её сначала Альберт Георгиевич увидит... Хотя нет! Не надо, чтобы он её видел! Убирайте не­медленно! Да, убирайте!

Буквально через несколько секунд к Ане по­дошли трое мужчин в костюмах, один взял бутылки и тарелки, другой попытался поднять Каренину. Тут случилось непредви­ден­ное.

— Куд-д-да ты меня в-в-воло-окёшь, су­ка?! — вдруг завопила во всю мощь Аня. — Положь, где взял! Я тут, между прочим, не как все!

Третий охранник разводил руками и из­винялся перед гостями. Второй положил сопро­тивляющуюся Каренину на плечо и куда-то понёс.

— Л-л-юди, помо... ги-и-ите! Он меня за жопу хватает! Максим! Максим!!! Валерия Сергеевна!!!

Мадам Веселовская закрылась руками.

— Да-а-а... — снова протянул Каренин. — И вы ничего не предпримете?

— В смысле?

— Ну... насчёт свадьбы?

— Ох... Это, Алексей Иваныч, к сожале­нию, дело теперь решённое. Хотя, может быть, ваша... ваша фирма... — Валерия Сер­геевна замялась, — ну в общем я всё знаю.

— Да кто про нас не знает! — всплеснул руками Каренин. — Можно подумать, какая-то конспирация есть! Прямо в газету объяв­ления даём! Со мной вон никто не здоровается, знакомые бывшие знать не хотят, мать, когда обо всём узнала, — два года не звонила!

— Я не про это. — Валерия Сергеевна попыталась послать Алексею Ивановичу моз­го­вой импульс, дабы он про­чёл её мысли и всё понял.

— А про что? — Каренин мозговых волн Валерии Сергеевны не воспринял.

— Мне сын всё рассказал. — Веселов­ская всё продолжала многозначительно смот­реть на Каренина.

— Что рассказал? — «У неё лицо, как буд­то она сейчас пукнет», — подумал Каренин и на всякий случай отодвинулся.

— Слушайте, ну хватит, не прикидывай­тесь. Максим сказал, что арендовал эту деви­цу у вашего Левина на несколько дней, чтобы нам показать.

Телепатический опыт провалился, и Вале­рии Сергеевне пришлось вернуться к прими­тив­ной вербализации. Каренин, сообразив, что дамочка возмущаться не будет, облегчённо вздохнул.

— Пугануть хотел?

— Угу, — Валерия Сергеевна мрачно по­ка­чала головой.

— Только папа ваш, Альберт Георгиевич, всеми уважаемый, не испугался? Да?

Валерия Сергеевна снова кивнула.

— Да... Дело ваше труба...

— Слушайте! Вы же можете помочь!

— А что я сделаю?

— Ну... ну... Украдите её, в конце концов! Вы же можете, я знаю!

— Лично я не могу!

— Да? А подругу её, Кити Щербацкую, куда дели? Что-то поговаривают, она про­пала...

— Аня — подруга Кити? — Каренин вдруг встрево­жился.

— Да, а вы не знали?

— Нет.

— Короче, Алексей Иваныч, мы с вами люди взрослые. Давайте начистоту. Сколько вы хотите, чтобы эта тварь пропала?

— А как же свадьба?

— Женим на другой. Ему всё равно, а нам с пользой. По­нимаете?

— Понимаю, — устало вздохнул Каре­нин. — А папа ваш что?

— А папа наш, если узнает, что у него не­весткой будет какая-нибудь дочка директора завода, от счастья кипятком ссать начнёт. Вы Наталью Голубенко знаете?

— Это с выставки аграрной, что ли? Ди­рек­тор? Рашен нью колхоз?

Алексей Иванович отлично знал Наталью Голубенко, крикливую недалёкую бабу, кото­рой посчастливилось когда-то в молодости сде­лать фантастический минет своему сокур­с­­нику, который, ныне сделавшись сельхозным министром, в память о студенческих днях и первом опыте оральной любви «отвалил» быв­шей любовнице должность генерального ди­рек­тора выставки эсэнгов­ского мас­штаба.

— Да. Так вот, у неё дочка есть. Варвара. Очень, говорят, неглупая девица и вроде бы даже симпатичная.

— Альберт Георгиевич от этой, — Каре­нин кивнул в сторону газона, откуда унесли Аню, — не в восторге?

— Да нет... Просто ему показали её, ска­зали — вот невеста. Он же у нас как локо­мотив — если уж попёр по рельсам, так до пункта назначения. Если же она якобы сама сольётся — он про неё и думать забудет. Даже обидится, что такая чувырла его сына покинула. Так сколько будет стоить её вне­запное охлаждение к Мак­симу?

Каренин потёр свою козлиную бородку.

— Ну... тысячу... Не больше, я всё-таки к вам... Ну, в общем вы мне как друзья. Плюс расходы на документы...

— Спасибо вам, Алексей Иваныч, я всегда знала, что бы ни говорили — вы настоящий друг, на вас положиться можно, — Валерия Сергеевна взяла Каренина за руку.

— Ну что вы... — он смутился.

Когда Веселовская ушла, Алексей Ивано­вич чуть не про­слезился. Он был готов сейчас убить Аню ради Валерии Сергеевны, и причём совершенно бесплатно, тем более что эта де­вица самым гнусным образом похожа на его бывшую жену. Каренин впервые почувствовал скромную гордость за свою должность «му­сорщика» — вот, люди всякие нужны, люди всякие важны. Не будь левин­ской конторы — как бы сейчас Веселовские выкручи­вались?

[+++]

Веселье плавно сходи­ло на нет. Кто-то из гостей уехал, остальные напились и разошлись по предложенным комнатам. Те, кто не напил­ся, но нашёл себе увеселение на ночь в форме какой-нибудь девицы или одинокого заскучав­шего мужчины, тоже разбрелись — кто в ком­наты, кто по машинам, а кто и вовсе укатил «в нумера».

Валерия Сергеевна сидела в шезлонге, за­вер­нувшись в шубу. Всё происшедшее в тече­ние дня казалось ей чудовищным сонным аб­сур­дом. Вспомнив ультиматум му­жа, она по­мор­щилась и сделала приличный глоток холод­ного сухого мартини. Веселовская привыкла вспоминать свою жизнь как триумфальное шествие. Она всего добилась сама, она не де­ла­ла ошибок, разве что в молодости, когда была ещё Лерой Прокопец, когда носить гор­дое имя Валерии Сергеевны Веселовской ей ещё только предстояло.

Ах, как она мечтала стать киноактрисой! Приехала в Москву и даже поступила с первого раза во ВГИК. Это казалось тогда сказкой! Потом были летние каникулы, и её пригласил «Ленфильм»! Это неслыханная по­беда! Снимался фильм о «Мюзик-Холле», о та­­ких советских шоу-гёрлз. Фильм так и не вышел в прокат. В семидесятые его запретила цензура, а в девяностые он уже стал слишком наивным.

Лерочка Прокопец так и осталась в городе на Неве. Её домогались сразу три изуми­тель­ных партии: директор «Мюзик-Холла», ре­жис­сёр, пригласивший сниматься, и ещё ка­кой-то — со студии научных фильмов. Ле­рочка перевелась в театральное и... И закон­чила его, сыграв за это время пять ролей в студенческих капустниках. В её жизни про­изо­шло много событий. К примеру, режиссёр уехал в Польшу, где и остался. Сейчас снимает порнуху, говорят, хорошо живёт. Прокопец бросилась было в объятия престарелого ди­рек­тора «Мюзик-Холла» и даже блистала один сезон как прима, выдавая бесподобный канкан. Арнольд Павлович в начале лета предло­жил Лерочке путёвку в Сочи, куда она с ра­достью отправилась и провела удивительно весёлое лето — абсолютно все мужчины были её. Как же — она ведь артистка, звезда ле­нин­град­ского «Мюзик-Холла». Каждый день самые лучшие рестораны, дачи самых высоких чиновников, всеобщее почитание и поклонение таланту. Лерочка купалась в лучах своей славы и так не хотела из них вылезать, что направила Арнольду Павловичу телеграмму, в которой потребовала ещё месяц за свой счёт, на что тот немедленно согласился. Ещё месяц блис­та­тельная Прокопец провела в жарких объ­я­тиях одного состоятельного до неприличия ар­мя­нина, который предложил ей довольно со­лид­ное содержание, на которое Лера, само собой, согласилась. Армянин взял её ленин­градский адрес и телефон. Прокопец хотела уже дать вторую телеграмму Арнольду Пав­ловичу о том, что, вероятно, задержится ещё на некоторое время, однако неожиданно он сам телеграфировал с предложением отдохнуть за счёт театра лишний месяц. Лера встрево­жи­лась и первым же самолётом вылетела в Ле­нин­град. Прямо из аэропорта примчалась в театр... и увидела на своей гримёрной таб­личку с фамилией: Светлана Щекочихина.

В гневе она направилась требовать от Ар­нольда Павловича объяснений, секретарша пы­та­лась её остановить, но безрезультатно... Лера Прокопец застала Арнольда Павловича в самом пикантном виде с новой примой Ще­кочихиной.

Скандал вышел чудовищный. Прокопец тре­бовала, чтобы её немедленно восстановили в примах, а то вся эта ситуация выйдет нару­жу. Арнольд Павлович сделал непонимающее лицо.

— Какая такая ситуация? Вы, Светлана Евгеньевна, что-нибудь видели? — обратился он к Щекочихиной.

— Не-е-ет, — протянула та, забираясь Ар­нольду Павловичу языком в ухо.

— А вы, Ирина Станиславовна? — обра­тился тот к секретарше.

— Нет, лично я ничего не видела, — быс­т­ро отрапортовала та.

— Так в чём же дело, гражданка Про­копец?

— Я в партком... я... В милицию!

— В какую милицию? Ничего не было! Ах, извините... Кроме того, что вы уволены за прогул.

— Что?!

— Вы должны были вернуться из отпуска ме­сяц назад!

— Но я послала вам телеграмму! Вы же сами разрешили!

— Никакой телеграммы я не получал и тем более не отправлял!

— Ах ты сволочь! Скотина! — Лера набросилась на Арнольда Павловича с кула­ками.

Щекочихина вечером рассказывала своей сестре, давясь от хохота:

— Представляешь, приносит почтальон ему домой те­леграмму этой шлюхи, а он в ванной, ну я дверь и открыла, говорю: «Муж в ванной». Почтальонша мне: «Мне ждать некогда, пока он там намоется. Вот — получите, распиши­тесь!» Я и получила, расписалась. Смотрю, эта Прокопец просит ещё месяц отпуска. Во­обще обнаглела! Я эту суку ненавижу, ну ты знаешь как. Просто сил нет! Она же тан­цевать не умеет вообще, в театре год, через постель в примы вылезла! У нас её все были задушить готовы, несколько раз ей чуть «тём­ную» не устроили! Ну да ладно. Я эту теле­грамму на клочки — и в унитаз, а на следу­ющий день отправила ей другую. Мол, отды­хай, милая Лера, я согласен. И подпись: «А. П.» Ну она и не едет! Палычу постановку новую начинать, а примы нет! Он в ярости, а тут очень кстати приезжает из Сочи директор «Пассажа». Привёз он чего-то эдакого Ар­ноль­ду и рассказывает, что, мол, прима ваша в полнейшем там загуле, просто по рукам хо­дит, вся местная партократия её поимела, тво­рит ваша Лера Прокопец форменную прос­титу­цию, представляясь во всеуслышанье глав­­ной солисткой и вашей, Арнольд Палыч, официальной любовницей, позорит, короче, вовсю ленинградский «Мюзик-Холл». Ар­нольд за сердце! Ну а я тут как тут, я ж все партии её знаю и танцую всю жизнь, балетное закончила... ну, в общем все проблемы реши­лись, а я пока решила ей ещё телеграммку послать, чтобы она, не дай бог, раньше времени не нарисовалась. В общем, нацарапала — можешь не торопиться... А она, дура, приска­кала. Неладное, значит, почуяла. Ну и слава богу. Скандал был! Она решила, что это Ар­нольд её турнул. Ха! Ты бы видела это!

— Сволочь ты... — ответила ей сестра и по­шла в другую комнату.

— Я сволочь?! Ах ты стерва неблаго­дар­ная! — заорала Щекочихина ей вслед. — А тряп­ки тебе кто достаёт? А косметику? А ду­хи? Конечно, ты на всём готовом, чис­тень­кая, бе­ленькая!

— Я у тебя ничего не просила! И шмоток мне от тебя не надо!

— Да? Ну и ходи тогда во всём совдепов­ском! Ни одних джинсов больше, ни одного свитера, ни помады!

— Да иди ты со своими джинсами, свите­рами, помадами — можешь и те, что есть, забрать!..*

 

*Обе сестры добились в жизни большого успеха. Каждая по-своему, не приемля методов друг друга, но тем не менее старшая теперь заслуженный балетмейстер, руководитель очень популярного танцевального шоу, а вторая — депутат Госдумы от КПРФ.

 

Лера же Прокопец подала в суд за не­законное увольнение. После того как она из­ло­жила свою версию происшедшего, не умол­чав о сцене, увиденной в кабинете, ей чуть было не дали срок за оскорбление суда и ува­жаемых лиц. Длительный прогул без уважи­тельных причин, из-за которого программа те­атра оказалась под угрозой срыва, был приз­нан веским основанием для увольнения.

В итоге у Леры остался один режиссёр «Лен­­науч­фильма». Как только выяснилось, что он совершенно ничего не знает о вышед­шем конфузе, она тут же отдалась ему в на­дежде хотя бы обрести постоянное жилье, так как учёба подходила к концу и общежитие бы­ло по­ра освобождать. Через некоторое вре­мя её приехали навестить родители. И вдруг вы­яснилось, что её режиссёр — сын фронто­вого друга отца! Да и Лера узнала в это же вре­мя, что беременна. Радости было!

Сыграли свадьбу. Прокопец оказалась за­му­жем за режиссёром, радужные планы вновь появились в её голове... Муж много зараба­тывал. Отдельная квартира. Чешская мебель. Японский телевизор... Гром грянул на вось­мом месяце. На Лерин день рождения, когда собралась родня со всех сторон, старший брат мужа Прокопец, напившись, выдал отцу пре­дъ­яву, что его жена, беременная вторым ре­бён­ком, нуждается всего-навсего в ста рублях на какое-то лекарство и ей отказывают! И всё ради того, чтобы покрывать младшего ох­ло­мона, который выдаёт себя за режиссёра! Подумаешь! Обрюхатил дочку фронтового друга под личиной работника «Леннауч­филь­ма»! Брюхатая вышла бы и за строителя, тем более с жилплощадью! Нет! Перед людьми было стыдно! Боялись, как бы чего не вышло! Вот вышло! Жрите!

Ой, что было!..

Лера очнулась в больнице. Преждевремен­ные роды, ребёнок умер. Развелась с мужем, разделила жилплощадь. Отдали без звука, сра­зу всё подписали и ещё долго изви­нялись.

— С паршивой овцы — хоть шерсти клок! — сказала Лерина мама и сплюнула.

Прокопец осталась одна.

Потянулись чёрные дни. Ни в один театр её не взя­­ли. Попробовала устроиться петь в рес­торан — тоже не вы­шло. Роды сильно по­пор­тили фигуру. Короче, в итоге Ле­ра Прок­опец, бывшая звезда «Мюзик-Холла», ока­­за­­лась ночным сторожем на рынке. Как ни стран­но, но там её при­метил один фарцовщик, с которым через некоторое время сохранившая следы бы­лой прелести Прокопец и начала со­жи­тель­ствовать. Некоторое время они благо­по­луч­но спекулировали шмотками и даже за­работали кой-какой капитал. Потом пошло-по­ехало... Стали шить джинсы из плащёв­ки — разо­рились. Большими усилиями сумели орга­низовать производство маек, вышитых би­се­ром, — разорились... На оставшиеся день­ги наладили производство календарей с голы­ми бабами — это держалось на плаву до са­мого знакомства Валерии Сергеевны с Альбертом Георгиевичем, начснабом Северо-Западного военного округа. По счастливой случайности ока­залось, что в тот самый сезон, когда Ва­лерия Сергеевна блистала в «Мюзик-Холле», Альберт Георгиевич был ею пленён и не про­пускал ни одного спектакля, из-за чего был да­же брошен ревнивой женой. Вот если быва­ет на свете везение — то вон оно! В одночасье Прокопец стала Веселовской. Через год ро­­ди­л­­ся сын Максим. Десять лет до пере­стройки семья уныло богатела, приобретая без очереди чешские горки, ковры и даже — о роскошь! — настоящий видеомагнитофон, ездила на юг и даже пару раз в Болгарию.

С жиру у Валерии Сергеевны появилась неизлечимая тоска по сцене. И тут грянула пе­ре­стройка. Веселовская припёрла мужа все­ми возможными средствами ко всем возмож­ным стенкам — так появилось ТОО «АРТ», нача­вшее как конвейер шлёпать «звёзд». Впрочем, не обладай Веселовский врождён­ным чутьём «пойдёт — не пойдёт» на всё что угодно, будь то мясо, консервы, цветы или разнообразные певцы и певицы, — быть бы его семье нищими бомжами через год. Впро­чем, жена придерживалась иного мнения. Мол, наконец-то она открыла свой подлинный та­лант в шоу-бизнесе. Да и как же ему было про­явиться раньше? Ведь в СССР не сущест­вовало такой про­фессии, как продюсер!

Под тяжестью вывалившихся из тайников па­мяти воспоминаний Валерия Сергеевна впа­ла в депрессию. Она забыла свою собст­вен­ную историю! Её жизнь началась заново, как только она оказалась продюсером. Как будто она в этот момент только родилась! И тут — «плясунья из третьего ряда». Не из третьего, а из первого! И никогда не бывала в корде­балете!

Веселовская всхлипнула и налила себе ещё мартини.

— Удавлю, сволочь! Подковник хренов!

«Подковником» Веселовский-старший был окрещён непосредственно на свадьбе. Выпив­ший и чумной от счастья Альберт Георгиевич рассказывал во всеуслыша­нье историю своего кузнецкого рода. Как дед его подковы ковал и один во всей деревне мог больную лошадь на спине нести версту. В доказательство сво­его кузнецкого происхождения жених взвалил протестующую невесту на плечи и совершил с ней круг почета вокруг стола. Свадьба чуть было не накрылась. Валерии Сергеевне, кото­рая была новым мужем возведена в прежний ранг «примы», понадобилась вся сила воли и вся надежда пожить красиво на веселовские деньги, чтобы от возмущения тут же не объ­явить о расторжении так негламурно начи­на­ю­щегося брака.

[+++]

Сейчас плачущая прима-продюсер пред­ста­ви­ла се­бе, как хоронят её мужа... Ведь если этого тупого борова не ста­­нет... Господи! Как будет хорошо! Не надо с ним советоваться, не надо выслушивать его идиотских ком­мента­риев, больше не придётся прятать голову от стыда за его выходки, а главное — полная сво­бода! Валерия Сергеевна вздохнула с об­лег­чением, почему-то у неё вдруг словно какой-то моторчик внутри включился. Она встала и пошла в библиотеку. Там взяла с полки книгу Ежтова Анненского «Как удержать мужа», вздохнула и стала читать.

­«...Интересуйтесь его жизнью, — писал Ан­­ненский, — как говорится, врага надо знать в лицо. Представьте себя его глазами. Теперь подумайте, а какая “идеальная вы ” ему нужна? Подумали? Действуйте!..»

Валерии Сергеевне почему-то представи­лась тётка с фи­гурой гранёного стакана вроде тех, что в правительстве заседают. Плечи ши­ре бедёр, но и бёдра, как говорится, не в один об­хват. И эта тётка — какая-нибудь госчи­нов­ни­ца, или владелица колбасного цеха, или директор хлебозавода. Охо-хо-хо...

«...Ещё мужчины нуждаются в поклоне­нии, восхищайтесь им, — продолжал Ан­ненс­кий, — восхищайтесь искренне, так что­бы он посто­янно чувствовал, что он для вас царь и бог. Тогда на вашем фоне любая дру­гая женщина будет выглядеть как прене­бре­гающая им...»

Веселовская читала, пока её голова не упа­ла на грудь. Она решила немного вздремнуть, а потом продолжить. Рас­тянулась на кожаном диване здесь же, в библиотеке, накры­лась шубой и мгновенно уснула. Ей снились сосис­ки, бесконечные гирлянды сосисок. Будто она стоит голая, а Аль­берт Георгиевич украшает её этими гирляндами, не понимая, что Валерия Сергеевна не статуя, а живая женщина. Она пытается ему что-то сказать, крикнуть, что­бы он перестал, но, как назло, не в состоя­нии по­шевелить ни рукой ни ногой, не может вы­давить из себя ни звука. А Веселовский всё за­ма­тывает и заматывает её в сосиски, и вот она как будто уже вся внутри одной огромной сосиски, нечем дышать...

— Задыхаюсь! — Валерия Сергеевна в ужа­се подскочила. Над ней стоял улыба­­ю­щий­ся Максим и зажимал ей нос.

— С ума сошёл? — мамаша ударила своё двухметровое чадо по руке. — Так же до ин­фаркта можно довести!

— Извини, мам. Но ты так прикольно ис­пу­галась.

— Весело тебе, да? Господи, это на­зы­ва­ется сын. Ужас какой-то, просто ужас... — Валерия Сергеевна ощущала во всём теле ломоту, ужасно хотелось принять душ.

— Мама, а Ани нету, — заговорщицким го­лосом вкрадчиво сказал Максим.

— Да? А куда она делась?

— Написала записку, что уезжает с отцом. Представляешь, Каренин — это, оказывает­ся, не однофамилец — это её папаша! От ёлки шишка...

Валерия Сергеевна схватилась за голову.

— Что?! Господи! — «Меня посадят!» — мелькнуло у неё в голове.

— Да что случилось, мам?

— Я ему всё рассказала, что ты её у Ле­вина арендовал, что она проститутка!

— Зачем?

— Да какая теперь разница!

— Ха! — Максим грохнулся в кресло напротив и схватился руками за живот. — То-то он ей уши надерёт! — Веселовский-младший колотил ладонью по подлокотнику, издавая поросячий визг, пока не подавился слюной и не закашлялся.

 

Выброс феминистки

 

Аня смотрела на убе­гающее под колёса джипа шоссе и не могла поверить в про­ис­шедшее. Когда утром отец вошёл к ней в ком­нату и как-то по-особенному тепло поце­ловал, она пережила какое-то странное чув­ство.

— Папочка! — и обняла его за шею.

— Ну-ну, — он отодвинул её руки. — Со­бирайся, поехали.

— Куда?

— К подруге твоей, Щербацкой.

— Ты Кити знаешь?

— Знаю. Тебе надо с ней встретиться.

— Она уже вернулась?

— А она что, уезжала?

— Ну как же — с Левиным.

— А, это... ну короче, поехали.

Ане он показался ужасно смущённым. «Это, наверное, потому, что он меня сразу не узнал!»

Ехали молча. Каренин был мрачным.

— Надо тебе за документами домой за­ехать.

— Зачем? — Аня очнулась от своих мыслей.

— Визу оформлять, в Италию поедешь.

— В Италию?! С тобой?!

— Конечно, со мной, не с Левиным же.

— Ой как здорово!

«Не в своём уме, что ли?» — подумал Ка­ренин.

Аня не знала, что говорить. Её папаша богат! Теперь, может, даже и не надо терпеть этого мудака Веселовско­го! Он ей всё обес­печит — и институт, и шмотки, и рабо­ту! «Господи! Не верится, как хорошо!» Потом Каренина вдруг испугалась. «А вдруг он меня так и не узнал? Нет, не может быть! С чего бы тогда стал предлагать в Италию ехать? Просто ему, наверное, неудобно... Стыдно, мо­­жет?» Аня решила ничего не говорить — пусть папаша придёт в себя. Всё-таки встре­тить дочку через десять лет на даче у Весе­ловских да ещё узнать, что она невеста их сына, — это сильно!