В обществе светского льва 13 глава

— А почему не разводитесь тогда? — Аня не стала заходить в приехавший лифт.

— А чего разводиться? Можно подумать, ему есть куда идти! Квартиру родительскую профукал — брату всё досталось. Эту купили когда-то, хорошо, я настояла в кооператив всту­пить, а то бы сидели до сих пор у моей ма­тери в пригороде, час на электричке до го­ро­да! Щас вот думаю, может, Катьке ума хва­тит квартиру себе устроить, разменяемся с ним тогда, на хрен.

Каренина кивнула головой. Но Наталья Ни­ка­норовна тут же принялась возражать са­ма себе:

— Хотя, с другой стороны, вроде жизнь с ним прожила, дочка у нас... Ох, как начнёшь об этом всём думать, так хоть на стенку лезь. Лучше уж не думать — вертишься как белка в колесе, кроме как поспать, других мыслей нет, и хорошо. Вот Катя от нас уйдёт, тогда и будем думать, а той ей, наверное, наш развод тяжело будет. Она у нас к папе привязана. Хотя он ей пеленок не стирал, в очередях за детским питанием не давился, больничных не брал, по врачам не мотался... Неблагодарная она. Да все вы теперь неблагодарные! — Наталья Никаноровна злобно покосилась на Аню. — Всё вам дай, а родители что, желез­ные? Они не люди? Им ничего не надо? Вот уехала Катя, ничего не сказала, укатила, и всё. Один раз позвонила, сказать, что задержится. Это как? А ещё перед этим, за месяц, навер­ное, вообще заявила, что при первой возмож­ности свалит отсюда за бугор. Мол, ей тут ждать нечего! Развернуться, видите ли, ей негде! А мать как? Старухой буду — воды никто не подаст. Ох! Вот так — всю жизнь положишь, а ради чего? Ладно, утомила я тебя. Ты, Аня, не переживай из-за му­жиков так. Без них даже легче. Поживи для себя. Учись, деньги зарабатывай. Хоть не будешь бояться остаться одной. Ребёночка родить можно и без мужика, а можно и вообще не рожать. И фи­гуру сохранишь, и нервы. Вот что я тебе скажу. Не реви, думай только о себе, а на них наплюй.

— Спасибо, Наталья Никаноровна.

— Да не за что, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Наталья Никаноров­на, извините, что поздно, — Аня нажала кноп­ку лифта, двери открылись.

— Ничего, всякое бывает.

Щербацкая-старшая закрыла дверь, и Ка­ре­нина слышала, как шлёпают её тапки, пока створки лифта не закрылись. «Надо поми­риться с этим козлом!» — стучало в голове. Каренина металась в лифте от стенки к стен­ке, не имея ни малейшего представления о том, что ей теперь делать.

Дома все уже спали. Усевшись за стол на кух­не, Аня вытащила из-под уголка свой днев­ник и начала писать.

16.07.20.. г.

Привет, дневник!

Всё ужасно, если не сказать хуже. Это полный звездец! Другого слова просто не подберёшь. Максим познакомил меня с ро­дителями, а потом уехал куда-то. Мне ка­жется, он меня бросил! Но что я ему сде­лала?! Я не понимаю, за что? Почему вдруг?! Я ничего не понимаю! Этот дурацкий лан­густ... Я выглядела как полная дура! Навер­ное, у Максима есть какая-нибудь мымра, против которой родители! Вот он и пока­зывает им меня, а на самом деле встречается с ней!

Но мне всё равно, я решила — пусть он хоть со всеми подряд будет спать, всё равно замуж за него выйду. Буду ему тем же отплачивать, а когда раскручусь — уйду от него и всё имущество поделю. Вот так! Пусть думает, что я без памяти влюблена в него, что жить без него не могу. А я его ненавижу! Это первый парень в моей жизни, которого я реально ненавижу! Я теперь понимаю тех жён, которые убивают своих мужей.

А вот маму Кити я понять не могу. Бро­сила бы своего, и всё, а то злится, оби­жается, только нервы себе портит.

И Кити не такая уж супер. Сижу сегодня и вижу, заходит Левин. Я аж подпрыгнула: с ним женщина. Они меня не заметили, сели за столик в углу. Левин держал жен­щину за руку и так на неё смотрел, что сомнений быть не может, что это его настоящая любовь. Вот думаю, сказать об этом Кити, когда она вернётся, или не говорить. С одной стороны, она его не любит и встречается с ним только из-за денег. Во всяком случае, са­ма так говорит. Но, с другой стороны, она имеет право всё знать. И к то­му же, может, перестанет без конца рассказывать, как все по ней с ума сходят и страдают. Левин, похоже, к ней никогда серьёзно и не относился. Эта женщина... Знаешь, дневник, я никогда таких не видела. В ней видна «порода», она такая высокая, стройная, видно, что очень бо­гатая. Они с Левиным, я думаю, как это сказать бы... Из одной тусы, что ли. Ду­маю, она замужем. Я на неё смотрела и дума­ла, как это, наверное, здорово, встречаясь с муж­чи­ной, не делать прикидов на его состо­я­тель­ность. Это су­пер. Может быть, она из какого-то дворянского рода или иностранка. На ней были такие интересные вещи, таких я тоже никогда не видела, кожаный костюм, длинные такие серьги, на плечи даже спадали, руки все в толстых золотых браслетах. Это было нечто... И держалась она так гордо, по­­ч­ти совсем не смотрела на Левина, зака­зывала себе что-то, а в конце даже, по-моему, рас­пла­тилась сама.

Я всё запомнила потому, что мы сидели с родителями Максима ужасно долго. Мо­жет, они его запилят, чтобы он на мне же­нился? Особенно папаша. Тот ещё козёл, конечно, но наверняка квартиру на свадьбу подарил бы... Ма­шина у Максима есть. Ко­­ро­че, дневник, я решила, на фиг все эмоции — пусть что хочет говорит и делает, хоть но­ги об меня вытирает! Всё равно буду его женой! Другого пути пробиться в шоу-бизнес у меня нет. Завтра возьму у мамы книжку «Как стать женой миллионера». Там очень много написано про нехватку времени на близких у тех людей, которые бизнес имеют. У нас уже скопилась полная серия книг этого польского психолога. Ну у него и имечко: Ежтов Аннен­ский. Пока выговоришь, язык сломаешь. Пи­шут про него в предисловии, что он женат, что книги его известны во всём мире. Вот повезло же какой-то женщине — есть у неё богатый и умный муж, который всё-всё по­нимает. Ещё ни один из его советов меня не подвёл. Жалко, фотографии его ни в одной кни­ге нет.

 

Аня успокоилась. Слёзы высохли, и теперь всю кожу на лице неприятно тянуло. Ужасно болела голова, рука отсохла писать. Каренина глядела на свои сиреневые каракули, и ей ста­новилось спокойнее. Писанина её успока­ива­ла, словно страх выливался этими корявыми буквами и оставался в них запечатанным. Что написано — то уже не страшно.

 

Юбилей стервы

 

— Аня! — кто-то тряс её за плечо. Стива...

— Уйди... дай поспать...

— Аня, тебя к телефону. Какая-то Вале­рия Сергеевна.

— Что?! — Каренина мгновенно подско­чи­ла и, как бы­ла, в трусах и в майке, побежала в коридор. — Алло! Валерия Сергеевна? Да, это Аня. Здравствуйте. На дачу? К вам? — вчерашняя сцена с Максимом всплывала в па­мяти как кошмарный сон. — Даже не знаю... Нет, дел никаких нет, просто, знаете... Мы вчера поссорились. Нет, ничего серьёзного. Нет. Нет. Да, могу сказать... даже не знаю, как это... Ну в общем, мне кажется, что Мак­сим с кем-то ещё встречается. Нет? Ну да, глупость, конечно... Скажете ему заехать? Ой! Спасибо, Валерия Сергеев­на! — Аня запры­гала у телефона. — А это, может, слишком? Нет? Не знаю... Мне кажется, извиняться ему не на­до... Думаете? М-м... Угу... Спасибо! Спасибо, Валерия Сергеевна! Да, через час буду готова. Спасибо вам огромное! Да, до встречи. Нет, что вы, я не опоздаю. Да. До свидания.

Каренина положила трубку и заметалась между комнатой и ванной, потом всё-таки дёр­нулась в ванную.

— Аня! Ты куда собралась? — в ванной оказалась мать.

— На дачу, меня родители Максима при­гласили, дай пройти, мам, я очень спешу.

— Родители Максима? А с какой это ра­дости?

— А с такой, что мы с ним поженимся, — отвесила матери Аня.

Анна Аркадьевна некоторое время сидела, за­стыв в нелепой позе, — раскинув в стороны руки, открыв рот и вытаращив глаза.

— Что?! Что ты сделаешь?

— Замуж выйду за Максима Веселов­ского! Вот что!

— Аня, ты эту дурь брось! Тебе восем­надцати лет нету, я своего согласия не дам, так и знай! Поняла?!

— Не дашь?! — Аня обернулась к матери и согнулась. — Как не дашь? Мама, ты что?

— Не дам! Я тебе не позволю жизнь себе калечить...

— Жизнь калечить? Ты откуда упала во­обще?! — у Ани в глазах потемнело от яро­­с­ти. — Что мне калечить?! Что, у нас какая-то жизнь особенная? Давимся тут вшестером как селёдки в бочке! У меня квартира будет от­дель­ная! Машина! Его мать — продюсер груп­пы, где я пою! Мама, если ты будешь ме­шать, я тебя убью! Поняла? Я не шучу! Что ты мне дала? Что ты вообще в этой жизни мо­жешь? Только о своём долбаном феминизме рас­суждать! Да если бы не Долли, нам жрать было бы нечего! Думаешь, я не знаю, что ты у неё крупу, картошку, суп — вообще всё тя­нешь!..

— Какую крупу? Какой суп?! — вылетела из кухни Долли. — Это правда? Вы что, у нас берете крупу?! — глаза Дарьи судорожно пе­­ре­бегали с лица Анны Аркадьевны на Аню. — Отвечайте! Это вы, да?! — она уставилась на свекровь. — Господи! — не дождавшись от­ве­та, заломила руки Долли, — а я на Стиву ору, что он жрёт много!

— Ага! Догадалась наконец! Да Стива до­ма вообще не ест! — Аня впала в состояние яро­ст­ной истерики. — Ты что думаешь, он ради общения, что ли, целыми днями по дру­зь­ям болтается? А откуда он тебе котлеты, пироги, конфеты таскает? Он же жрать ходит! Не поняла до сих пор?!

— Господи! — Долли схватилась за грудь. Стыд за допущенную по отношению к мужу несправедливость жёг Облонской внутрен­ности. — А я его... Ах ты сука старая! Убью тебя щас! — Долли вдруг накинулась на Анну Аркадьевну и вцепилась ей в волосы.

— Помогите! — Каренина-старшая заве­ре­щала как свинья, так что у Ани уши зало­жило. Её припёрло к раковине мамашиным креслом.

— Убью, сволочь!

— С ума сошли обе? Я тороплюсь! Мне со­бираться на­до! — Каренина-младшая изо всех сил стала толкать кресло Анны Аркадь­евны из ванной. Никто не убился только по­тому, что в тесном помещении некуда было па­дать. — Выкатывайтесь отсюда! — ей почти удалось выпихнуть сцепившихся мамашу и Долли.

— Ой! Убивают! — продолжала верещать Анна Аркадьевна.

— Убью! Убью! — Долли одной рукой держала свекровь за волосы, а другой молотила куда попало. — Ишь лягается! Сволочь без­но­гая! — Каренина-старшая действительно весьма эффективно толкала невестку обруб­ками ног.

Аня выдавила-таки обеих в коридор и за­перлась в ванной.

— Идиотка, блин! — ей стало вдруг все­рьёз страш­но, что мать не даст согласия на свадьбу. — Убью суку тогда. — Аня по­смотрела на себя в зеркало и увидела на­про­­тив совершенно не знакомую ей девушку. Ку­да-то пропала детская припухлость, щёки по­бледнели и ввалились, губы потрескались, гла­за лихорадочно блестели. И вдруг откуда-то снизу по всему телу разлился могильный холод ужаса — Аня поняла, что стала похожа на мать.

[+++]

Максим встретил Аню очень холодно, если не сказать морозно. Больше всего его удивило то, что она села к нему в машину и поцеловала в щеку как ни в чём не бывало! Когда они про­езжали мимо метро, Каренина приказным то­ном скомандовала:

— Останови!

Максим машинально свернул на обочину и остановился.

— Я щас! — Аня вышла, даже не за­кры­ла за собой дверь, подбежала к ближайшему газетному лотку и купила два журнала.

Веселовский был взбешён. «Сволочь!» — ду­мал он, глядя на Каренину.

— Так хочется за меня замуж? — верхняя губа Максима вздрагивала, а нос морщился.

— Поехали, — так же в форме приказа заявила Аня, не глядя на Веселовского.

Тот с силой развернул её к себе.

— Так вот знай — я на тебе не женюсь! По­няла?

— Поехали уже, мама твоя просила не опа­з­дывать, — Каренина ласково глядела ему в глаза и улыбалась.

— Сука! — прошипел Максим, трогаясь с места.

Аня разглядывала глянцевые картинки, не в силах скрыть злорадную улыбку. Ей ужасно нравилось злить этого избалованного мажора. И ведь главное — ему теперь некуда деться! Отказаться от родительских денег воли нет и не будет, потому что привык ко всему хоро­ше­му, о завтрашнем дне думать не надо, на­след­ство родители оставят немаленькое, так что женится, женится как миленький! Карени­на чуть было не показала Веселовскому язык.

— Знаешь, если я на тебе женюсь, — на­чал рассуждать Максим, — буду лупить не­щадно каждый день, мне никто ничего не ска­жет, моя жена, хочу — бью, моё дело. Ты у меня будешь синяя как баклажан постоянно, это я тебе гарантирую. Денег давать не буду, сама где хочешь, там и бери. Вздумаешь мне изменить — сразу разведусь, а спать с тобой не буду ни при каких обстоятельствах. Через пару лет от вида банана кончать начнёшь. Что ещё? А! Группа. Матери я скажу, что твоё за­вывание под музыку отвлекает от семьи — и она тебя заменит, ради моего счастья.

Каренина криво усмехнулась:

— Да? А я тогда сейчас всё это твоему отцу переска­жу — и про то, что ты со мной спать не будешь, в особенности! Понял? Козёл!

— Хамить, значит? Ну ладно, дрянь, я те­бе это припомню! Я тебе всё припомню, ты у меня ещё попрыгаешь!

— Следи за дорогой, кретин!

У Ани во рту появился ужасно горький привкус, голова разболелась, а перед глазами по­явились цветные круги. Угрозы Максима на неё подействовали — а вдруг он и правда по­просит мамашу выгнать её из группы? Ка­ре­ни­на всё время косилась на Веселов­ского, который напрягся как каменная глыба и, ка­за­лось, вот-вот рассыплется на части.

 

Фирму закрывают

 

Машина Максима въехала в огромные кованые ворота, которые сторож тут же запер. Каренина потеряла дар речи. Перед ней был ши­карный дворец в миниатюре. Огромный белый дом с террасами. Парадный вход с лест­ницей, с колоннами, везде лепнина, перед домом фонтан, песчаные дорожки разбегаются во все стороны, клумбы...

Они зашли за дом, там оказалась лужайка, где уже собралось много народу. Посередине сто­ял накрытый стол, с которого поминутно что-то брали, накладывали полные тарелки и от­ходили.

— Анечка! — Валерия Сергеевна раски­нула руки и бро­силась обнимать Каренину. Однако руки её были как узловатые корни, поэтому Аня болезненно поморщилась.

— Здравствуйте, Валерия Сергеевна, — смущённо поздоровалась она.

— Здравствуй, здравствуй. И тебе, сын, привет.

— Привет, ма, — сухо поздоровался Мак­сим.

Валерия Сергеевна почему-то обиделась.

— Так, значит? Завел себе невесту — мать всё? Побо­ку? — она широко улыбну­лась, поворачиваясь к Ане, и по­трепала её по щеке. — Это никуда не годится! — Валерия Сергеевна пребольно ущипнула Каренину за щёку. — Кстати, этот твой однофамилец, Ка­ре­нин, уже здесь. Хочешь, я вас познакомлю? Может, сейчас окажется, что это какой-нибудь твой родственник.

— Угу, — Аня кивнула, ей хотелось ско­рее уйти от Максима.

— Алексей Иваныч или как там тебя! По­ди сюда! Я твою однофамилицу привела! — Валерия Сергеевна потащила за собой Аню через террасу на большой открытый газон.

— Что?! — на противоположном краю лужайки отозвался какой-то лысый мужчи­на среднего роста, с пузом и седой бородкой. У Ка­рениной сердце ёкнуло. Чем ближе под­­ходил Каренин, тем ближе к обмороку была Аня. Это же её папаша! Сильно постаревший и помодневший по сравнению с фотография­ми — но это, вне всякого сомнения, он! Аня непроизвольно схватилась рукой за грудь.

— Так вы и есть та самая Анечка Ка­ре­нина?

Аня кивнула, продолжая с ужасом смотреть на ожившую фотографию. Боже мой, она его видела всего один раз, когда ей было лет шесть, сразу после того несчастного случая с ма­терью... Он изменился.

— Забавно, — продолжил Каренин. — Вы знаете, мою вторую жену звали Анна Ка­ренина, вы на неё даже немного похожи. Более того, у меня дочку зовут как вас! Хотя мне сей­час её уже трудно вспомнить.

«Он меня не узнаёт!» — Аня была готова упасть, она непроизвольно схватилась за Вале­рию Сергеевну.

— Аня! Тебе что, плохо? — мамаша Мак­сима явно рассердилась.

— Нет... — пролепетала Аня.

— Тогда отпусти мой локоть! Мне больно!

— Извините...

— Ну что ж, я пойду? — Каренин развёл руками и начал пятится задом.

— Идите, конечно, — Валерия Сергеевна сделала разрешительный жест рукой.

— Приятно было познакомиться.

Алексей Иванович улыбнулся Ане.

— Кошмар, какая халда... — пробормотал он себе под нос, когда немного отошёл. — При­вет, Пашенька.

Он наткнулся на симпатичного молодого человека, вокруг которого витали пикантные слухи о его давних от­ношениях с Максимом Веселовским, и тем не менее оба­я­ние и парик­махерские таланты по-прежнему помогали Пав­лу оставаться любимчиком Валерии Сер­ге­евны.

— Ты ЕЁ видел? Где только Веселовский-младший такую дуньку выискал? Как будто специально... Как на жену мою бывшую, стер­ву грёбаную, похожа! Смерть! Бр-р! — Каре­нин встряхнулся, чтобы избавиться от непри­ят­ного впечатления.

— У тебя и жена была? — расплылся в улыб­ке Моны Лизы Пашенька.

— И не одна! Поэтому я теперь седой и лы­сый. От первой поседел, вторая плешь проела.

— Правда? Ты так пострадал? — Па­шень­ка манерно изобразил изумление.

— Да, не женись никогда, дорогой, будешь всегда молодым и красивым. Неужели Весе­ловский и правда хочет жениться на этой шмаре?

— Не знаю, — пожал плечами собе­сед­ник. — Могу выяснить, если хочешь.

— Хочу, — Каренин кивнул. — Нет, мне правда любопытно — это какой-то очередной прикол Максима?

— Я же сказал — узнаю, — выдохнул Па­ша тоном типа «задолбал».

Во-первых, он несколько брезговал об­щать­ся с подручным Левина, а во-вторых, для Пашеньки гораздо больший интерес пред­став­ляло то, как Максим будет на свадьбе одет, подстрижен и какие ботиночки наденет к какому галстуку, чем девица, на которой, соб­ственно, женится Веселовский. Единствен­ная причина, по которой Пашенька, возможно, заинтересовался бы невестой, — это её при­чёска и макияж, а также общая эстетическая гармония композиции «жених-невеста-букет». В остальном, по мнению Паши, абсолютно все жёны в мире на одно лицо и один характер. Ситуация шила и мыла — всё одно занудство, разнообразные «хочу», «не хочу», склоки и ревность. И тем не менее он всё-таки напра­вился поискать Максима. То обстоятельство, что у Веселовского за какие-то считанные дни вдруг объявилась невеста, можно было при­знать по крайней мере необычным.

Каренин подошёл к столу и налил себе виш­нёвого со­ка. «И зачем я только припёрся? Собрались одни педики да идиоты!» — с до­садой подумал он, оглядываясь вокруг. Люди старались не встречаться с ним взглядом, если и подходили к столу, то суетливо брали что-нибудь и в лучшем случае кивали головой, извинительно улыбаясь. Алексей Иванович захотел уехать, но грызущее его любопытство относительно этой Ани Карениной не по­зво­ляло.

— Дождусь, пока этот урод что-нибудь узнает, и домой, — пробормотал себе под нос Каренин и взял две палочки канапе с вет­чиной.

[+++]

С террасы второго этажа дома Альберт Ге­ор­гиевич изу­чал гостей в полевой бинокль. Валерия Сергеевна смущалась и ласково маха­ла всем рукой, как бы извиняясь за армейские чудачества своего богатого мужа.

— Господи, Лера, кого ты позвала! Ужас! Паша что здесь делает? И Каренин! Лера, ты что? Хочешь, чтобы от нас все приличные лю­ди разъехались?!

— Альберт, прекрати! Ты меня уже до­стал! С самого утра — одно и то же: «Лера, кого ты позвала! Лера, кого ты позвала!» Тоже мне, королевская особа! Подковник в отстав­ке! — Валерия Сергеевна всегда в минуты особого презрения к своему мужу звала его не иначе, как «подковник».

— Лера, я тебя вполне серьёзно пред­у­преждаю, если ты ещё раз...

— Да заткнёшься ты уже когда-нибудь?! Невозможно слушать тебя!

— Невозможно меня слушать?! А ты всё-таки послушай, — Альберт Георгиевич пере­го­родил жене дорогу, — ты мне тут норов свой показывать забудь! Богема нашлась хренова! Я долго молчал, но теперь скажу — ты и все твои затеи долбаные в шоу-бизнесе, все эти твои при­бамбасы стильные, как вы говорите, всё это без моих денег не существует! Ясно тебе? И ты не смей рыло своё подтянутое, ар­ми­рованное от меня воротить! Рот затыкать мужу вздумала! Ты кто сама есть? Плясунья из третьего ряда! Кордебалет! Ха-ха! — Аль­берт Георгиевич повертел пальцами в возду­хе. — Вышвырну тебя к хреновой матери, за­помни! Разведусь! И баста.

— И что ты будешь делать без моих дол­ба­ных затей, ин­тересно? — Валерия Серге­евна уперла руки в бока, выставила вперед ногу и вытянула подбородок. Она так при­вык­ла к роли светской дамы, вышедшей по бед­ности за купца, что выступление Альберта Ге­ор­гиевича показалось ей всего лишь очеред­ным эпизодом в пьесе.

— Уж без затей не останусь! Меня вон с утра до вечера атакуют всяческие граждане без денег, но с массой затей!

— И каких же таких затей?

— Да некоторые уж получше твоих! Толь­ко вчера битый час слушал какого-то менеджера группы. И, между прочим, группа — не твои од­но­дневки: два притопа, три прихлопа, и за­бы­ли про них через год. Музыка реальная, па­цаны сами пишут, сами играют, девица у них поёт офигенно...

— На всех девиц тебе никаких капиталов не хватит, — презрительно бросила Валерия Сергеевна.

— Если тебе кислород отрублю — хватит, ещё и останется!

— Да как ты... Как ты... Как у тебя язык повернулся та­кое сказать! Да если бы не я — ты бы на рынке картошкой торговал! Не знал бы о тебе никто!

— Я — капитал, моё дело вкладывать. Если мне завтра скажут, что картошка будет больше денег приносить, чем весь этот твой содом, — в секунду все на улице окажетесь! А знают про меня или не знают, мне ни жарко ни холодно! Кто надо — узнает, а от всех го­лова не будет по крайней мере болеть.

— Мой содом?!

— Да! Сын из-за тебя педиком вырос! Как подумаю об этом, убить тебя хочется! Паша этот твой какого хрена тут делает? Я лично его не приглашал!

Валерия Сергеевна кусала губы и едва сдер­живала слёзы. Ей ужасно хотелось ска­зать мужу какую-нибудь злую и умную кол­кость, но, сколь она ни пыжилась, всё равно вышла только банальная истерика.

— Хам! — визгливо выкрикнула она и, заломив руки, побежала в дом.

— Разведусь, на хрен! — Альберт Георги­­евич стукнул ку­лаком по ограждению тер­ра­сы. — Разведусь! — Он с ненавистью по­смотрел на пёструю толпу внизу. — Дар­мо­еды! Достали, сил моих нет! Открою уж лучше колбасный завод — и проку больше, и мороки почти никакой! Толпа идиотов! И каждый, — Альберт Георгиевич показывал пальцем то на одного, то на другого, — каждый, каждый, каждый и все сразу — гениями себя считают! Думают, что искусством занимаются. Смот­реть противно! Бараны без­мозглые, наркома­ны, педики вонючие!

Доведя себя до белого каления, Весе­лов­ский-старший вынул из кармана телефон, на­брал номер мобильника жены.

— Лера!

— Что? — ответил ему заплаканный голос.

— Немедленно вернись, я ещё не всё сказал...

— Я не хочу...

— Мне плевать, хочешь ты или не хочешь! Ты, дура, я сказал, вернись сюда немедленно или можешь начинать паковать чемоданы. ­­ Я не шучу!

— Сейчас... — и опять всхлипывания.

Валерия Сергеевна снова появилась на тер­расе, но в чёр­ных солнечных очках и с белым пла­точком, которым она ежесекундно выти­рала льющиеся из-под оправы «Шанель» слёзы.

— Что? — её вид был само оскорблённое че­ло­веческое достоинство.

— Лера, я долго терпел, долго думал, долго принимал это решение, и вот я его принял. — Альберт Георгиевич грузно ходил туда-сюда, сцепив руки за спиной. — Я от тебя съез­жаю, поживу пока в своей старой городской квартире. Если наш сын за три месяца не возь­мётся за ум, не станет нормальным мужиком, я с тобой разведусь, имущество разделим по­ров­ну, Максиму я ничего не дам и в заве­ща­ние не включу. Понятно?

— Что, по-твоему, значит — стать нор­маль­ным мужчиной? — еле сдерживая мас­штабные рыдания, прохрипела Валерия Сер­ге­евна, как будто её при этом душили.

— Это значит, что он женится, будет жить с женой, перестанет везде шляться и прятать­ся за твою юбку, и чтобы я ни одного мужика даже рядом с ним не видел! Только жена, только дети! И чтоб работал! А то приучила на всё готовенькое! Только и слышу — папа дай, папа дай! Машину ему крутую, тряпки, заграницу, теперь ещё и квартиру! Сам всё будет делать! Квартиру, так и быть, куп­лю, ес­ли женится, — смягчился в конце Аль­берт Георгиевич. — Всё понятно?

Валерия Сергеевна встала.

— Буду считать, что ты поняла, а теперь иди к своим идиотам и следи, чтобы они к при­личным гостям даже и не приближались!

Когда жена вышла, Веселовский глубоко вздохнул, у него словно многотонный груз с плеч свалился. Грудь расправилась, насколько это было возможно из-за живо­та, плечи рас­прямились, глаза заблестели. Альберт Георги­евич вдруг подумал, что больше может не встревать ни в какие проекты, не мучиться с шибанутыми «творческими личностями», где дарование с гулькин нос, зато апломба и гоно­ру — мама не горюй!

— «Владимирский централ, ветер север­ный, этапом из Твери...» — радостно замур­лыкал Веселовский-старший себе под нос и стал обдумывать, сколько нужно вложить в колбасный цех и как его потом можно будет расширить. А если ещё открыть линию по про­изводству соков и хлеба да собственную розничную сеть... Сколько же у него вы­сво­бодится средств, если он сейчас бросит всю эту баланду под названием «шоу-бизнес»!

А «шоу-мены» и «шоу-гёрлы» внизу гал­де­ли, веселились и издевались над тупым жир­ным боровом Веселов­ским-старшим, и не по­до­зревая, что фактически все уже без­ра­бот­ные.

[+++]

Паша нашёл Максима в оранжерее, сидя­щим в пле­тёном кресле и перелисты­вающим какую-то толстенную книгу.

— Я тебе не помешаю? — спросил Паша, подойдя вплот­ную к Максиму.

— О, хай.

— Как дела?

— Ох, — Максим попытался улыбнуться, но вместо этого издал жалобный протяжный вздох. — Милый, как бы я хотел сказать те­бе, что у меня все ОК! Ты уже знаешь о моей женитьбе?

— Слышал, — сочувственно кивнул Паша.

— Ужас-ужас, — быстро проговорил Ве­се­ловский.

— Да, говорят, она совсем... — Паша сде­лал неопределённое движение рукой, слов­но от­ма­хивался от чересчур назойливого уличного торговца.

— Не то слово! Паша, что мне делать? Мо­жет, сбежать? Уехать на Гоа?

Пашеньке стало невыносимо жаль Мак­сима. Когда-то им было очень хорошо. Сти­лист с нежностью обнял своего любимого кли­ен­та и погладил его по волосам, попутно отме­тив про себя, что Веселовскому надо обновить мелирование.

Паша чуть прикусил губу. Почему-то вспом­нился Каренин.

— Слушай... — стилист нервно прикусил но­готь указательного пальца. А что, если... Что, если отдать её Левину?

— Он не возьмет, — покачал головой Мак­сим. — На хрен ему такая сдалась? Хотя...

Он вскочил, порывисто схватил Пашу за ли­цо обеими руками и чмокнул в губы.

— Спасибо!

Пашенька только успел крикнуть ему вслед:

— Ты куда помчался? Я себе тату сделал, хотел показать!

— Потом покажешь! — на бегу обернулся Максим.

[+++]

Веселовский нашёл свою maman в весь­ма рас­стро­ен­ных чувствах.

— Мама! Мам, слушай, мне надо тебе рас­сказать... — запыхавшись, начал он.

— Это мне надо тебе кое-что рассказать, — оборвала его та.

Максим опешил и хотел было встать на бы­ка типа: «Нет, это мне надо сказать!» — но осёкся. Судя по мамашиному выражению лица, снова проблемы с папашей.

— Хорошо. Мам, а ты чего, плачешь, что ли? Случилось что? Да не реви, рассказы­вай. — Веселовский обнял всхлипывающую Ва­лерию Сергеевну, та некоторое время мо­чи­ла его майку, но затем отстранилась, зашла за кресло и начала говорить, держа кулак воз­ле рта.

— Максим, — её рыдающий голос звучал необыкновенно глубоко и трагично. — Ты зна­ешь, я ничего не имею против твоей сек­суальной ориентации. Я образованный, куль­тур­ный человек и понимаю, что это не выби­рают, но твой отец...

— Господи! Да какого ещё хрена лысого?! Он что, меня кастрировать собрался?!

— Нет, Максим. Твой отец сказал, что ухо­дит от меня.

— Что?! Мам... — Веселовский подошёл к матери и прижал её голову к своей гру­ди. — Девку себе, что ли, завёл? — в голосе Максима послышались какие-то скабрезные, сальные нотки.

— Не знаю! — злобно окрысилась Вале­рия Сергеевна.

— Ну хрен с ним! Мы с тобой вдвоём про­живём...

— Не проживём. Он сказал, что все день­ги заберёт, — Веселовская проницатель­но воз­зрилась на сына, стараясь всем своим ви­дом показать серьёзность нависшей над ни­ми угро­зы. Поэтому Валерия Сергеевна пода­лась впе­рёд, вытаращила глаза и плотно сжала губы. Максим смотрел на мать и вдруг прыс­нул со сме­ху, ему показалось, что maman вы­гля­дит так, как будто еле сдерживает кишеч­ные газы.

— В чём дело? — обиженно сдулась Вале­рия Сергеевна.

— Да так, не обращай внимания. Ерун­да. — Максим вдруг растревожился, до него как будто только что до­шло сказанное ма­терью. — Как это все деньги? Он что, так и сказал?! Раскатал губу! Тебе по закону по­ло­­вина всего положена. Пф-ф!

— Это личного, а он собрался фирму за­кры­вать, понимаешь? Не хочет больше в шоу вкладывать...

— Нет, он чё, вообще с катушек слетел?! — Максим отошёл от матери и сел в кресло. — Та-а-ак... Что он ещё сказал?

— Сказал, что разведётся, если ты за три ме­­сяца не станешь «нормальным мужчиной»! — Валерия Сергеевна передразнила мужа.

— Ну и пошёл он!

— Пошёл он?! Тоже мне умник выискал­ся! Так прос­то — «пошёл он». Это, в конце кон­цов, твой отец! Он те­­­бя вырастил, он тебя содержал всё это время, и весьма неплохо...

— Да? А что же ему, интересно, нормаль­но не живётся, а? Куда его на старости лет чер­ти понесли? Тебе самой-то не обидно?