Чудодейственный профессор

 

Настало время за­би­­рать Стиву.

Облонского вывели к Дарье в состоянии яв­но не­нор­мальном. Он еле передвигал ноги и, ка­залось, вооб­ще пло­хо ориентировался в про­исходящем. У Стивы от­росла клочьями боро­да, сквозь жёсткую неопрятную раститель­ность проглядывала серо-зелёная кожа, гла­­за отсутствующие, сознание, что называется, «на авто­мате».

— Что с ним? — встревожилась Дарья.

— Ничего особенного. Тизерцин.

— Что?

— Таблетки, чтобы на людей не бросался больше.

— Он что, теперь всегда такой будет? — спросила с явной претензией Долли. — Нам сейчас к врачу идти, а он, похоже, ничего не со­ображает!

— А вы что, хотите, чтобы он ещё на кого-нибудь с табуреткой бросился? — огрызну­лась медсестра, заглядывая в Стивину кар­ту. — И вообще я вам рекомендую с ним поговорить. У нас теперь принудительного лечения, к сожалению, нет, если только род­ственники смогут убедить. Пусть он заявле­ние напишет, мы его в диспансер положим.

— Ага, щас! Наслышаны мы про ваши методы, — сердито буркнула Дарья. — Что­бы вы его там до полной дебильности залечили?

— Он у вас, по-моему, и так не академик. Что у вас в карточке? «Степан Облонский, 29 лет, безработный...»

— А это, знаете, вообще не вашего ума дело!

— Женщина! Вы мне тут не хамите, по­жалуйста! Такие, как ваш муж, представляют угрозу для общества! Если вам на своих детей плевать — так мне, например, совсем не хо­чется, чтобы этот ваш так называемый муж однажды на мою внучку накинулся!

Дарья втянула воздух и уже хотела было выпалить стерве в белом халате всё, что она о ней и их репрессивной медицине думает, но медсестра её опередила.

— С вами всё. Выходите, не задерживайте очередь!

— Выйду! Врачи называется... Ещё не­бось клятву Гиппократа давали. Душегубы!

— Женщина! Забирайте своего алконавта и выходите! Следующий!..

[+++]

Стива шёл очень медленно, ни на что не реа­гируя. Долли с трудом затолкала его в ав­тобус.

— Блин! Вот горе!

С трудом добрались до НИИ. К удив­лению Дарьи, научный институт исследования резервных возмож­ностей человеческого орга­низ­ма располагался в общежитии текстильной фабрики и занимал всего половину этажа.

— Мы на два записаны, — сказала Об­лон­ская огромной как дом женщине.

— Сейчас, — неожиданно тоненьким го­лосочком ответила бабища, наверное, размера семидесятого. У Дарьи поползли вверх брови.

— Извините... А это вы по телефону от­вечаете?

— Да я. А что?

— Извините... Я вас почему-то по-другому себе представляла, — странно, но Долли даже обрадовало, что в НИИ секретарь не какая-то ссыкуха, а такая во всех смы­слах солидная и основательная женщина.

— Странно, вы сегодня уже третий чело­век, который мне это говорит, — толстуха надела очки и посмотрела в расписание. — Та-а-ак... Эрнст Петрович вас сейчас примет. Присядьте на секунду.

Долли села, Стива продолжал стоять.

— Эрнст Петрович! — громко и над­сад­но, как сирена сигнализации, зазвенела тёт­ка. — К вам уже пускать?!

— Пускайте! — ответил им из коридора мягкий голос.

— Проходите, — секретарша показала рукой в сторону кабинета. — В пятый про­хо­дите.

— Спасибо, — Долли, улыбаясь и кла­няясь, попятилась к выходу, потянув за собой Стиву.

— Ну, здравствуйте! — приветствовал их лысый старичок, у которого на висках и за­тыл­ке сохранилась ещё какая-то совершенно седая растительность. Зато лицо его украшала гладкая, густая, постриженная с аккуратно­с­тью английского газона бородка. Очки в тон­кой золотой оправе, фонендоскоп на шее, голу­бая рубашка с серым галстуком.

Дарья облегчённо вздохнула. Все её сом­не­ния относительно надёжности лечения в дан­ном НИИ улетучились.

— Давайте знакомиться! — старичок по­дал­ся вперёд и заглянул Стиве в лицо. Тот не отреагировал.

— Ему таблеток каких-то дали, — сму­щённо вставила Долли. — Чтобы не буянил.

— А... Понятно. К сожалению, наша тра­диционная медицина всё ещё идёт по пути сня­тия симптомов, а не лечения болезни. Ну-с, как вас звать-величать? — старичок снова об­ратился к Стиве, и снова безрезультатно.

— Степан его зовут.

— Стёпочка, значит? Хорошо... Очень хо­рошо. Редко теперь встретишь традиционные русские имена.

— Да уж, — согласилась Долли.

— А вас как, простите?

— Меня? А, меня... Дарья. Дарья Облон­ская, а он — Степан Облонский.

— Да ну?

— Да, правда, — Облонская даже покра­снела.

— Значит, Степан да Дарья? Почти Иван да Марья, хе-хе, — старый перец разразился сухим трескучим смешком. Потом резко пе­рестал. Выпрямился, насупился и не­обык­новенно серьёзно представился: — Меня же зовут не так поэтично. Я всего лишь Эрнст Петрович Либих, доктор медицинских наук, врач-психиатр с сорокалетним стажем. Алко­голь­ные зависимости — тема моей доктор­ской диссертации.

— Ох... — Дарья с нескрываемым вос­хищением воззрилась на старикашку.

— Это так... Это так... — Эрнст Петро­вич Либих кивал не просто головой, а всей вер­х­ней частью туловища. — Это правильно... Это хорошо... А что, голубчик, — снова не­ожи­данно обратился Либих к Облонскому, — давно пьём? — Стива тем временем уже за­снул, сидя на стуле, и начал крениться вбок.

— Да не пьёт он! — воскликнула Дарья, ударив себя одной ладонью по груди, а другой возвращая Стиву в «прямосидячее» поло­жение.

— Да? Правда? А что же вы тогда ко мне пришли? Хе-хе, — Эрнст Петрович снова затрещал своим скрипучим, как старая телега, горлом. — Вам тогда в клуб физкультурника надо. Хе-хе! Как я пошутил? — старикашка подмигнул Долли.

— Понимаете, — Долли сглотнула и жа­лостливо воззрилась на доктора медицинских наук, — у моего мужа умерла мама. Вы­бро­силась из окна, и после этого...

— Ой-ёй-ёй! Всё! Дальше можете не рас­сказывать! — Либих замахал руками, как будто на него пчелиный рой набросился. — Посттравматический стрессовый синдром с персистирующим аффективным коллапсом, ре­а­к­цией по типу флэш-бэк, диэнцифальная недостаточность в медиобазальных отделах промежуточного мозга с симп­томами Спасо­кукотского-Кочергина. Так? Я ничего не упу­­с­тил?

У Долли один край рта пополз вверх, а дру­гой вниз.

— Гы... Ыгы... — она тоже кивнула всей верхней частью туловища.

— Ну что ж... Могу вас поздравить! У ва­шего мужа, нашего замечательного Степана Облонского... Диэнцифальная недостаточ­ность в медиобазальных отделах... Милая! Ну я же не буду вам сейчас рассказывать весь спе­ци­альный раздел общей нейроморфо­функциональной пропедевтики диэнцефаль­ных расстройств.

— Да нет! — Дарья махнула рукой, и тут Стива грохнулся со стула.

— Ой, голубчик! Что же вы так неак­куратно! Так ведь можно и внутрикожную субдуральную распространённую билатераль­ную гематому набить! — доктор наук кинулся поднимать Облонского, но Дарья решительно отстранила корифея лечения алкоголизма и са­ма принялась водружать своего супруга об­рат­но на серийное столярное изделие, пред­наз­наченное для тазового отдела.

— Что нам дальше делать?

— Как что? Я вам уже, кажется, дал понять, что у вашего мужа есть реальные шан­сы на излечение. — Либих надулся и сел об­ратно за стол, сложив руки домиком, при­под­няв брови и опустив вниз углы рта.

— Правда?! — Дарья уселась обратно на своё место и сдула растрепавшиеся волосы с лица. — Доктор! Вы гений!

— Ну... не то чтобы гений, — тут же рас­плывшись в смущённой улыбке, развёл руками Эрнст Петрович, — но за сорок лет, поверьте, уж в своей области! Утю-тю! — погрозил он пальцем Дарье.

— И когда?

— Что «когда»?

— Ну, когда мы сможем... приступить к ле­чению?

— А это к Лидии Вениаминовне! — Ли­бих показал в сторону коридора. — Органи­зационными вопросами у нас ведает она, — Эрнст Петрович выразительно посмотрел на Дарью поверх очков.

— Извините, — опять смутилась Дарья.

— Ну что ж, было приятно побеседовать с вами, го­лубчик! — доктор снова подался всем корпусом к Облон­­скому, тот в ответ хрюк­нул. — Вот и славно! Очень хо­рошо.

— До свиданья, доктор, — Дарья кла­нялась и пятилась задом к двери. Либих тоже ей кивал. Тут Стива снова упал со стула. — Ой! Чуть мужа у вас не оставила! — Об­лонская хлопнула себя по лбу, возникла не­которая неловкая заминка, пока Долли пы­талась привести Стиву в вертикальное поло­жение и отбуксировать в коридор. Наконец она повернулась к профессору красная как рак и ещё раз поклонилась: — До свиданья!

— До свиданья, до свиданья, — снова закивал всем корпусом Либих.

— До свиданья! — крикнула Дарья уже из коридора.

[+++]

— Ну? Что вы надумали? — встретила их Лидия Вениаминовна, отставляя в сторону чашку с чаем.

— Будем у вас лечиться! — радостно вы­палила Долли.

— Замечательно. Тогда вот наш договор. Ознакомьтесь, потом, если, конечно, вас всё устроит, впишем сюда паспортные данные вашего мужа...

— Ой, а у нас паспорта с собой нету! — у Дарьи аж всё упало.

— Ничего, не переживайте так! Значит, сейчас впишем только имя, а когда придёте на сеанс, захватите паспорт, впишем в договор. Мы же не бюрократы больничные, всё пони­маем.

— Ох, спасибо, — Долли была уже почти счастлива.

— Значит, так, — закончив со всеми офо­р­мленческими делами, проговорила Лидия Ве­ни­аминовна, положив на стол обе свои огром­ные пухлые ладони, — записываемся на сле­дующий четверг, на это самое время. Неделю не пьём. Вообще ничего спиртного, отнеситесь к этому внимательно. В договоре написано — если пациент не выдерживает недельный алко­гольный карантин, то срок передвига­ют ещё на неделю, пока он не выдержит, а если паци­ент не поставит нас в известность, что нару­шал недельный карантин, — мы за послед­ствия не отвечаем. Яс­но? Неделю на водку, на пиво, даже на церковный кагор — не смот­реть!

— Это уж будьте спокойны! Я его теперь если с бутылкой увижу! Ух! — Дарья за­мах­нулась на Стиву. — Вы себе не пред­ставляете, сколько денег угрохано на это его пьянство!

— Это муж ваш должен подписать, — бабища кивнула на Стиву, который уже хра­пел на подлокотнике диванчика, куда его уса­дила Дарья.

— Да что он щас может подписать? Где закорючку поставить?

— Вот здесь, но учтите, если он не за­хочет...

— Не захочет? Да я его!.. Я его в тесто рас­катаю, я ему такую центрифугу устрою! Не захочет! Пусть только попробует, ублюдок!

— Ну, если вы так настроены...

— Я ещё не так настроена!

— Вот тут, — ткнула сарделькообразным пальцем в нижнюю строчку Лидия Вениа­миновна.

— Не захочет... Я ему покажу... — Дарья подписала бумагу.

— Ну что ж, значит, на следующей не­деле, если всё будет нормально, я имею в виду карантин, мы с вами встречаемся здесь, вы оплачиваете в кассу три тысячи — и ваш муж идёт на индивидуальный сеанс гипнотерапии, вы в то время, пока он будет на сеансе, по­лучаете на него комплект лекарств, которые он должен будет принимать по схеме в течение адаптационного периода.

— А это сколько?

— Это в течение шестидесяти дней.

— Ого! А лекарства входят в стоимость?

— Входят, всё входит. Мы вам дадим ин­струкцию — когда, чего, сколько вашему му­жу принимать. Как пра­вило, в течение ше­сти­десяти дней наступает полное по­жиз­ненное отвращение к алкоголю, мы даём гаран­тию на год, что ваш муж при условии соблю­дения условий договора не будет пить.

— А потом?

— Ну, как правило, наши пациенты при­вы­кают к трезвому образу жизни и становятся нормальными людь­ми. Они могут выпить там, скажем, на праздник или по случаю, но всегда в меру.

— Это хорошо, а то знаете, когда совсем не пьёт — даже скучно, одна же не будешь... — стыдливо хихикнула Долли.

— Это точно! Ну, если у вас больше нет во­просов...

— Нет.

— Тогда давайте прощаться, у нас сейчас нач­нут пациенты приходить на сеанс.

— Ой! А нельзя ли посмотреть? А?

Лидия Вениаминовна укоряюще посмот­ре­ла на Дарью.

— Нет, у нас даже родственники на сеанс не допуска­ются. Вы поймите: осуществляется направленное воздействие на определённые участки головного мозга. Это очень тонкий и сложный процесс. Врач и пациент должны быть один на один.

— Да-да, я поняла, извините, пожалуйс­та... До свидания. — Долли снова принялась приводить Стиву в вертикальное положение. Огромным усилием ей удалось поднять его и фактически вынести из помещения Институ­та. — До свидания! — прокричала она уже из коридора.

Ответа не последовало.

 

Знающие бога

 

Аня Каренина сидела в своём инвалидном кресле возле окна и думала о том, что про­изо­шло с ней за эти два по­следних месяца.

Маленький домик возле железнодорожной на­сыпи, бывшая сторожка рабочих, следивших за состоянием рель­сов и шпал. Каренина нахо­ди­лась здесь уже четыре дня. Если бы кто-то всего два месяца назад сказал Ане, что она вскорости окажется парализованным членом од­ной из самых многочисленных христианских общин, — Каренина бы рассмеялась и назвала про­рока тупым уродом. Однако вот прошло ле­то — и Аня сидит в инвалидном кресле в ма­леньком домике возле железнодорожной на­сы­пи, который принадлежит сектантам, или «истин­ным христианам», как они сами себя на­зывают.

Вронский, Максим, группа, смерть мате­ри... Все эти события были в её памяти ярки­ми, отчётливыми, но вместе с тем совершенно нереальными. Словно она посмотрела какой-то фильм или спектакль. Как будто её самой не бы­ло во всём этом.

Из гостиницы её забрала «Скорая», по те­лефону девицы сказали диспетчеру, что у них парализованная, но так и не смогли толком объ­яснить, в чём, собственно, дело. Уже по до­роге в больницу врачи поняли, что их пациен­т­ка нуждается в срочной психиатрической по­мощи, так как Аня беспрестанно вопила, а по­вреж­дений у неё никаких не было. Каренину повезли прямиком в психиатрическую боль­ницу. Через несколько дней пришёл пьяный Сти­­ва и заявил, что домой Аня может не воз­вращаться.

— Ты маму убила! Сука! — Облонский так вопил, что его тоже чуть было не по­про­сили остаться в лечебном уч­реждении по­дольше.

Дальше было хорошо. Каренина спала. Поч­ти всё вре­мя спала. Ей ставили капель­ницы в ногу, от которых оставались большие шишки под кожей, которые затем медленно рас­ходились. Перед завтраком, обедом и ужи­ном медсестра выкладывала на своём столе при­чудливую мозаику из пузырьков и крышечек, под каждой была бумажка с фами­лией и словами «до» и «после». Ане очень нравилось находить бумажку со своей фами­лией. Обычно ей клали одну жёлтую таблетку, одну бело-голубую капсулу и две белых таб­лет­ки. После них Каренина спала. Самым не­приятным были уколы перед сном. Каждые вторник и четверг с ней говорил психиатр, расспрашивал об Анином детстве, о её отно­ше­ниях с родителями. Единственным вопро­сом, ответа на который врач так и не услы­шал, — это что, собственно, произошло тем ве­чером в гостинице. Каренина тут же начи­нала ры­дать и кричать про ноги, приходилось делать ей внеочередной укол и укладывать спать. С другой стороны, Аня ощущала, что пси­хиатру тоже не слишком уж хочется знать, что слу­чи­лось, ему, по всей видимости, вообще не хоте­лось никого видеть и слышать.

В психиатрической больнице Каренина по­зна­коми­лась с девушкой по имени Ира, ко­то­рая легла в больницу с попыткой демон­стративного суицида, когда её мать явилась в общину «истинных христиан» забирать дочь домой. Ира попыталась вскрыть себе вены од­но­разовым пластиковым станком для бритья. Но основной причиной было не это, а то, что Ира, попав к «истинным хри­стианам», утвер­ж­дала, что она сирота, избрана и будет жить вечно.

Странно, но теперь Аня считала себя ви­новной в смерти матери, и известие отно­си­тельно того, что Стива не пустит её домой, Ка­ренину не сильно пугало, она и сама не стре­милась туда вернуться. Часто думала — что, если бы можно было вернуть тот злопо­лучный день, когда она нашла этот чёртов ящик с вибратором! Да что там этот день — если бы можно было всю жизнь начать и про­жить заново! Где-нибудь в другом месте... С дру­гой семьёй и в другой стране. Когда Ира сказала, что община готова принять Аню к се­бе жить, Каренина сразу согласилась, потому что идти ей было вроде как некуда. А потом случилось са­мое страшное — Каренина-млад­шая узнала, что бе­ре­менна.

Когда ей показали экспресс-тест, Аня фи­зи­чески ощутила, как от её неподвижных ног по всему телу распространяется обледенение. А потом тихо заплакала. И как ни странно — эти слёзы принесли ей облегчение, напряже­ние плавно и медленно вытекало струйками без всяких там усилий гортани, рыданий — Каренина просто плакала, по её щекам ров­ными медленными ручейками текли про­зрач­ные слёзы, текли и текли. День, два, три...

Вся община уже знала её историю и про­являла странное фанатичное сочувствие. Не­смот­ря на это, Ане казалось, что от неё скры­вают нечто важное, истинную причину этого сочувствия. Странные собрания за закрытыми дверь­ми, на которые её не приглашают, непонятное, подчёркнуто вежливое обхожде­ние чужих, совершенно не знакомых ей людей, многие из которых иностранцы. Вначале Ка­­ре­нина подумала, что ну вот такие они уж добрые христиане... А потом увидела, что ей сте­лют отдельно от всех, в самой дальней ком­нате, хотя община переполнена и сектанты спят на двухэтажных кроватях, поставленных впритык друг к другу везде, где это только возможно. Аня также заметила, что еду ей го­то­вят хоть и ту же самую, что остальным, но в отдельной кастрюльке и никогда не на­ливают ей кипяток из общего чайника. Хоть община жила и небогато, но для Ани завели чайные пакетики и одноразовую посуду. В об­щем, у Карениной вскоре появилось ощуще­ние, что к ней если и относятся по-особому, то только разве что как к прокажённой.

Каждый день Ира возила Аню гулять вдоль железно­дорожной насыпи. Ира катила каре­нин­ское инвалидное кресло вдоль бесконеч­ных, убегающих куда-то, оставляя после себя металлический след, путей.

— Знаешь ли ты Бога? — постоянно спра­шивала Ира у Ани.

— Не знаю... — Аня мрачно смотрела на рельсы и ду­ма­ла: как жаль, что она не может рвануться под колёса первой же электрички, что проедет мимо них. Сознание собственной беременности её ужасало, казалось, где-то внутри неё навечно поселился Каренин. И она заплакала. Все её ощущения сводились к од­ной тотальной беспомощности. Она ничего са­ма не может — даже чтобы сходить в туалет, ей нужна посторонняя помощь!

— Бог — это личность! Он отдал за тебя жизнь, ты должна понять, какую он совершил жертву и как он любит людей, раз готов был умереть за них всех! Хочешь, я расскажу тебе, как я пришла к Богу?

— Расскажи.

Аня за четыре дня уже устала слушать од­ну и ту же историю от всех общинников. Мол, были мы все наркоманами (как вариант: про­ститутками) и жизнь наша не име­ли ни фига никакого смысла, а потом пришёл к нам кто-то из «истинных христиан» и стал свиде­тель­ствовать о Боге. Ну, мы сначала подумали, что за идиот такой? А потом как-то ночью, после очередной дозы/очередной бес­по­рядочной по­ловой связи, вдруг как осознали!!! Вдруг как торкнуло! Да так, что всю ночь валялись на полу, рвали на себе волосы, каялись. Поняли, что предали Христа, который умер за нас. «Ме­ня Иисус торкает сильнее, чем героин», — признался Ане один из общинников. «Я когда молюсь, меня так конкретно приходует...»

— Я, знаешь, была такой мажорной де­вуш­кой. Родите­ли купили мне квартиру в Пи­тере, устроили в престижный институт. Ну, понятное дело, начались всякие там модные тусовки, наркотики, клубы. С родителями по­руга­лась. Бы­­­ла у нас такая мода «богатых ло­хов разводить», это кто больше денег с мужи­ков вытрясет. Я всегда была супер. А од­наж­ды поняла, что вся эта компания — пустая, никчёмная. Не было у нас никакой дружбы, всем скучно друг с другом и тошно. Тогда села на героин. Опустилась. Раньше у меня была самая мажорная туса, а стала наркот­ская. Потом стала целенаправленно со всеми подряд спать — за дозу. Работала на трассе. Однажды ко мне подошла Наташа. Ты её ви­дела, та, что алкоголичкой была, помнишь? Они ходили тогда вдоль дороги, где мы стояли, и свидетельствовали о Боге. Я их сначала по­слала, они ушли, а мне так пусто ста­ло — хоть плачь, и вдруг у меня как началась истерика дикая, я прямо там на асфальт упала и орала как резаная. Наш секьюрити подбежал и бить меня по щекам начал, думал, я с ума сошла. Хотели меня везти на хату, где мы жили — десять человек в двухкомнатной квартире. А я ору, реву, сопротивляюсь — тут менты вме­шались. Ну, хоть они и купленные были, но всё-таки людьми оказались. Говорят, девку мы забираем в отделение. Забрали. Вы­шла через пятнадцать суток и стала искать этих хрис­тиан, что ко мне подходили, молилась как умела. Но это, конечно, не молитва была, а так... Просто взывала к Богу, просила о помо­щи. И вдруг, это не объяснить, какая-то бла­годать на меня снизошла! Смотрю, а в урне валяется бумажка с приглашением посетить христианское собрание, бесплатное кафе... Я голодная была. Пошла, конечно. Там Наташу увидела. И осталась. Пастор убедил меня с ро­ди­телями повидаться. Но они мне такими чужими показались, когда я приехала. Я им всё честно рассказала, а мать истерику устро­ила, порвала мою библию, сказала, что никуда я не поеду, а останусь дома и буду у психиатра лечиться. Я пыталась им свидетельствовать о Боге, говорить, что Христос совершил чу­до, что я избавилась от наркотиков и у меня даже ломок не было. Но они как будто не слышали. И я убежала. Теперь братья и сёстры — моя единственная семья... Вот ты видела Вальку? У неё такое было в жизни...

Аня не слушала Иру. Впрочем, той это бы­ло и не нужно. С упоением рассказывая соб­ственную историю, та вся светилась счастьем от сознания собственной избранности. Как же! Ради неё одной сам Господь взял и со­вершил чудо!

 

Кодирование

 

Долли и нервный, из­дёрганный Степан си­дели в ко­ридорчике НИИ резервных воз­мож­ностей человеческого организма.

— Скоро уже? — спросил Стива у жены. — А ты уверена, что всё нормально будет? Может, он мне внушит сейчас, что я ему де­сять штук баксов должен.

— Заткнись! — шикнула на мужа Дарья.

Послышался шум воды, спускаемой в уни­тазе. Открылась дверь, и оттуда боком вы­плыла Лидия Вениами­новна.

— А! Пришли? Ну что ж вы... — она кив­нула на Стиву. — Подождите здесь, пока мы с вашей супругой уладим некоторые фор­мальности.

— А... А можно его с нами? — Долли за­нервничала.

— Да не сбегу я! Можешь не волновать­ся! — зло огрызнулся Облонский.

— Мужчина, что вы так нервничаете! — неожиданно истерично взвизгнула Лидия Ве­ни­аминовна. — Прямо невозможно с вами ра­ботать! У вас, в конце концов, проблема, изба­виться от которой в ваших же интересах. Пой­дёмте, — корова взяла под руку Дарью и повела её в свой кабинет. Пропустив Облон­скую в дверь вперёд себя, Лидия Вениа­миновна обернулась и бросила на Стиву взгляд, полный презрения.

— Ф-у-ух... — выдохнул Облонский. — Ну и стерва... Такую бы из помпового ружья и добивать прикладом. На­ш­ла же жена моя кон­тору! Профессор, интересно, такая же сво­лочь или ещё хуже?

Стива огляделся по сторонам: облезлые сте­ны, вдоль плинтуса не торопясь прогу­ли­ва­ется таракан...

— Да-а-а... — ещё раз вздохнул Стива.

— Облонский, пройдите, пожалуйста, в пятый кабинет! — на пороге появилась Лидия Вениаминовна, которая разом стала до невоз­можности похожа на служащую заг­­­­­са. — Эрнст Петрович Либих, профессор и доктор медицинских наук, сейчас проведёт с вами уни­кальный сеанс гипноза, после которого вы полностью излечитесь от пагубной тяги к ал­коголю.

— Угу, — кивнул Стива, глядя исподлобья на Долли, которая показывала ему кулак, про­шёл в кабинет и прикрыл за собой дверь.

— Ну-с... Здравствуйте, голубчик! Здрав­ствуйте! — Эрнст Петрович Либих был сегодня в особенно белом халате, особенно го­лу­бой рубашке и с особенно блестящим фонен­доскопом.

— Здрасте, — поздоровался Стива, с не­доверием оглядывая маленькую комнатку, точь­-в-точь такую, как в женских путяжных общагах.

— Сейчас я буду... — Эрнст Петрович сделал паузу, хитро улыбнулся и, нагнувшись к уху Стивы, заговорщицки прошептал: — ВАС ЛЕЧИТЬ.

Стива непроизвольно отодвинулся от чрез­мерно приветливого старичка. Повисла пауза, Эрнст Петрович старательно пытался втис­нуть свой взгляд в зрачки Облон­ского, но тот отодвигался всё дальше и дальше, пока не упёр­ся в дверь.

— Что же вы, голубчик? Боитесь меня, что ли?

— Нет! — тут же ответил Стива, вы­сколь­знул из-под Эрнста Петровича и снова встал посередине комнаты. — Ну что делать-то надо? Сесть? Лечь?

— Ну что ж, голубчик, вижу, что настро­ены вы очень решительно, — несколько оби­женно ответил Эрнст Петрович. — Прой­дёмте же тогда. — Либих сделал широкий жест рукой в сторону ширмы.

— Куда? За занавеску? Зачем? — у Сти­вы началось раздражённое волнение, этот ста­рый козёл доктор уже стал его раздражать. «Мозги только парит!» — подумал Облон­­ский. — «Деньги собирает с таких идиоток, как моя жена да эта... Как её? Лена, что ли? Может, уйти, пока не началось?» — Степан бросил тоскливый прощальный взгляд в сто­рону двери.

Либих посмотрел на Облонского поверх очков.

— Голубчик, — профессор сложил руки на своём круглом пузике. — Я вижу, вы мне не очень доверяете. Ну что ж, это ваше право. Думаю, в этом случае наше лечение будет до­вольно бессмысленным... Полагаю, что на­до позвать ва­шу жену, и вы, — Эрнст Петрович сделал на этом акцент и ткнул в грудь Стивы пальцем, — ей всё са­ми объясните.

— Да что вы так сразу... Ничего я про вас плохого не думаю! Может человек растеряться в такой ситуации? Мо­жет! Всё-таки в первый раз...

Либих некоторое время изучающе смотрел на Облон­ского, как будто решая что-то для се­бя. Затем вдруг начал рыться в своих кар­манах.

— Чёрт... Ой, господи, прости... Где же моя книжечка? Подождите, голубчик, здесь, не уходите только никуда. — Эрнст Петрович несколько суетливо бросился к двери. — Ли­дия Вениаминовна! Лидия Вениаминовна!..

Стива тяжело вздохнул, понимая неотвра­тимость ле­чения.

— Что значит — не настроен?! — раз­дал­ся в коридоре резкий голос Долли. — Я ему щас покажу! Где он?!

Дарья ворвалась в кабинет и отвесила Сти­ве звонкую пощёчину:

— Ты забыл? Забыл, как ребёнка собст­вен­ного чуть не угробил? Я тебе сейчас ус­трою! Я уже деньги заплатила...

Стива отворачивался от брызжущей в него слюны и еле сдерживал желание дать жене по морде. Только вот проклятое чувство вины ме­шало.

— Ну ладно... Чё ты... Я же не сказал, что не буду. Буду, буду... Давайте уже к делу, док­тор.

— Это как понимать, простите? — Эрнст Петрович нахмурился. — Вы мне что, поз­воляете, голубчик? То есть вы как бы не про­тив? — в голосе Либиха ясно слышалось высо­комерная ирония.

— Да вы не слушайте его! — вмешалась Долли, втиснувшись между Стивой и профес­сором. — Он сам не знает, что говорит! — Долли непроизвольно повертела пальцем у виска.

— Эрнст Петрович! Ну не отказывайте! Женщина-то чем виновата?! — заголосила вдруг Лидия Вениаминов­на. — Ну, Эрнст Пе­трович! — молитвенно сложила руки на метровой груди колодообразная корова.

— Пожалуйста, — так же молитвенно сло­жила руки и закусила губу Долли.

— Ну ладно... Что вы... Конечно. Не могу отказать прекрасным дамам, хе-хе, — Эрнст Петрович подмигнул Долли, схватил её руку и поцеловал. — Вы не ревнуете, Лидия Вени­аминовна? Хе-хе! Ну не ревнуйте, голубушка, в остальное время — я весь ваш!

— Эрнст Петрович! — расплылась в улыб­ке толстуха. — Какой вы, однако, донжуан!

— Ну что ж, — Эрнст Петрович снова сло­жил ручки на пузике, — пройдёмте, голуб­чик, в нашу потайную залу.

— Куда? — хором спросили Облонские.

— Идите за мной, — окрысился Эрнст Петрович. — Только вы, голубчик. Жена ва­ша пусть останется.

Либих открыл белую дверь, что была спря­тана за ширмой.

Несколько секунд после этого Облонский стоял разинув рот. За дверью оказалась комнатка, сделанная под миниатюрную цер­ковь. Иконы по всем стенам в золотых багет­ных рамах, канделябры со свечами, запах ла­да­на прямо-таки удушающий для столь не­большого помещения.

— Проходите, голубчик! Не стойте там, — Эрнст Петрович сделал приказной жест рукой. Облонскому тут же показалось, что он уже загипнотизирован и против своей воли под­чиняется всем приказаниям Либиха.

— Сядьте, — сказал Эрнст Петрович, — указывая Облонскому на стул, стоящий по­среди комнаты.

Стива сел. Медленно положил руки на ко­лени и замер, глядя в одну точку.

— Голубчик, вы что, уже в трансе? — Эрнст Петрович внимательно посмотрел на Об­лонского поверх очков.

— Что? — встрепенулся через секунду Об­лонский.

— Голубчик, расслабьтесь, мы ещё не на­чали! Хе-хе! — затрещал Либих. — Только очень постарайтесь расслабиться. Вы должны быть полностью расслаблены! Иначе, хе-хе, денюжки вашей жены, хе-хе, вылетят в тру­бу! — и Эрнст Петрович зашёлся приступом сме­ха, больше напоминавшего корчи астма­тика.

Облонский сидел не шевелясь, глядя в одну точку, у не­го дёргалась щека.

— Вы спокойны? — заглянул ему в лицо Либих.

— Да! — гаркнул Стива.

— Вы расслаблены?

— Да!

— Ну что ж... Тогда начнём. Посидите так ещё несколько минут. Хотя можете, конечно, и эдак... Хе-хе...

Позади Стивы послышалось какое-то крях­тение, пыхтение и «шелест одежд». Об­лонскому стало даже страшно. Вдруг он щас обернётся, а там голый Либих!

На долю секунды повисла жуткая тишина. Тихий щелчок...

[+++]

Либих ещё пару раз перекрестился и по­кло­нился, а затем, словно очнувшись от транса, испуганно открыл глаза и с удивлением уста­вился на Облонского.

— А вы что, голубчик, ещё тут? — Эрнст Петрович перевёл глаза на пустой стул, потом на бумажку, лежавшую на высокой стойке. — А! — Либих выпрямился, приосанился и торжественно перекрестил Стиву. — Мо­жешь быть свободным от греха, сын мой, Гос­подь прощает тебя с условием, что ты более никогда не совершишь его. Не прибли­зишь­ся... э-э... э... к предмету искушения и не вку­сишь его пагубных плодов. Теперь тебе над­лежит поехать в церковь, поставить свечи и вознести искреннюю и чистую молитву.

— Угу, — Стива чувствовал, что его оду­ра­чили, но мысль о том, что Христос мог быть в этом замешан, казалась уж че­ресчур кощун­ственной, поэтому он поблагодарил Эрнста Пет­ровича и вышел.

— Ну что? — сразу накинулась на него Дол­ли. — Хочешь выпить? А? — её глаза быстро-быстро перебегали с одного зрачка Об­лонского на другой.

— Да вроде нет...

— Ну вот, сразу видно — другой человек! От вас прямо так и исходит какое-то свечение! Сколько здесь работаю, никак не устану уди­в­ляться способности Эрнста Петровича за какие-то полчаса преобразить пациента до неу­з­наваемости. Значит так, сейчас вы долж­ны поехать в церковь и закрепить... э-э... то есть сделать всё, как вам сказал Эрнст Петрович. — Лидия Вениаминовна улыба­лась до ушей, что придавало её сходство с кро­ко­дилом.

— В церковь? — Долли захлопала гла­зами.

— Да, именно. Так ведь?

— Да, этот... — у Облонского язык не по­вернулся назвать Либиха доктором. — Архи­ерей сказал, что надо.

— Кто?! — Долли вообще перестала что-ли­бо понимать.

— Не обращайте внимания, — Лидия Ве­ниа­миновна улыбнулась так, что казалось, всё существо её превратилось в лоснящийся ма­с­ля­ный блин. — Это часть нашей методы, ко­торая сочетает все самые передовые дости­же­ния медицины и традиционные народные ме­тоды.

— Народные методы? — у Долли ягоди­цы свело.

— Да, церковь традиционно лечила алкого­лизм, и, как показали исследования, проведён­ные Эрнстом Петровичем, весьма эффектив­но. Те методы, что она применяла, по силе воз­действия во много раз превосходят все извест­ные технологии воздействия на сознание.

— Да? — Долли косилась на Лидию Вениаминовну всё ещё с подозрением, но упо­минание о церкви её всё же успокоило. Цер­ковь не обидит.

 

Антихрист

 

После обеда Карени­на вдруг почув­ст­во­вала горячее желание немедленно помолиться.

Быстро вращая колёса, облизывая пересох­шие губы, она поехала в свою комнату, мыс­лен­но уже начиная обращаться к богу.

Закрыв за собой дверь выделенного ей жи­ли­ща, она по­ложила локти на стол, сцепила пальцы, опустила вниз голову...

— Господи! — прошептала она, но собст­венный голос показался ей чужим, губы двига­лись как будто сами по се­бе. — Ты греш­ница! — вдруг произнесли они. Аня вздрог­­нула и почувствовала, как у неё закололо во рту, по всему телу побежали электрические им­пуль­сы, появилось чувство сильной нелов­кости. Потрясённая Каренина со­сре­доточи­л­ась на ощущении «чужеродности» собст­вен­ных губ, которые продолжали шевелиться сами собой, а голос... Чужой низкий голос зву­чал, так как будто всё тело Ани превратилось в колокол. — Ты грешница! Ты должна покаяться! Тебя одолевают греховные мысли! Ты думаешь о сексе! Ты всё время думаешь о сексе! — Аня задрала юбку и засунула руку себе в трусы. — Ты хочешь сделать это! — Аня потрогала свой клитор, но ничего не по­чув­ствовала. — Грязная шлюха! — Каренина стала поглаживать себя всё быстрее и быст­рее, а её губы продолжали грозно вещать: — Ты шлюха! Шлюха! — Аня откинулась в кресле, продолжая гладить себя, но ничего при этом не ощущая. — Я шлюха. Я шлюха, — монотонно повторя­ла она, сжимая другой ру­кой грудь, вытаскивая её наружу. Затем, начиная с кончиков пальцев ног, ей постепен­но стало холодно. Холод продвигался всё выше и выше. Пока Каренина не затряслась вся от стыда. Ей хотелось умереть.

[+++]

На следующий день в общине поднялась не­обычная суматоха. Видимо, ждали приезда «вы­сокого начальст­ва». Все поднялись в пять утра и начали драить домик сверху донизу. На кухне велись какие-то праздничные приго­тов­ления, молились в рабочей обстановке по местной радиосвязи, не отрываясь от работы.

Аня с удивлением смотрела с порога своей комнаты на всё происходящее.

— Ти... Тебья надо помыть! — подбе­жал к ней Джон. Аня смотрела на него с безразличием. Всё происходящее потеряло для Карениной какую-либо ценность или хотя бы реальность. Ира, община... Всё какое-то бес­­­­­­­­­конеч­ное дьявольское наваждение... Сон — просто сон, который никак не может кон­чить­ся. Сейчас она проснётся и пойдёт в школу...

— Аня! Проснись! В ванную! — рядом уже суетилась Ира, толкая Анину каталку в ванную.

Ира и Наташа сердито помыли Каренину, непрестанно бормоча при этом молитвы и сильно растирая мочалками. Аня сидела в ванной тихо, неподвижно. «Банщи­цы» обращались с ней как с неодушевлённым предметом, двигали, поливали, даже не про­сили повернуться. Потом её вытащили из ван­ной, постелили на кресло полотенце и, воору­жив­шись ещё двумя, стали вытирать Аню. Каренина заметила, что после этой манипу­ляции полотенца не бы­ли брошены в общую корзину с бельём, а убраны в отдельный бу­маж­ный пакет.

— Меня что, хотят убить? — спросила она равнодушно у Иры.

— Что? Да кому тут надо тебя убивать?! Ты что?! — возмутилась та.

— А зачем тогда всё это?

— Просто сегодня приезжает верховный отец нашей церкви. Он приезжает из-за тебя.

— Из-за меня? — Аня решила, что во сне ничему удивляться не стоит. В конце концов, это всё не по-настоя­щему.

— Ему было откровение, — многозначи­тель­но произнесла Наташа, начиная натяги­вать на Каренину трусы.

— Больше тебе ничего не надо знать, — с недавнего времени Ира почему-то стала не­до­любливать Аню. — Ник­то тебе тут ничего не сделает. Понятно?

— Понятно. — Хотя Каренина так ничего и не поняла. В любом случае она смирилась со всем, что только может произойти. — Это же сон.

— Что сон? — хором спросили девицы, переглянувшись.

— Всё сон.

Наташа внимательно посмотрела на Аню, у той было такое равнодушное лицо, что «сви­детельнице о Боге» стало не по себе, и она этого самого бога тут же мысленно помянула.

Когда Аню снова отвезли в её комнату и оставили там, Ира со своей «свидетельницей» направились на кухню. Там надлежало шин­ковать салат.

— Может, она того? — Наташа поверте­ла пальцем у виска, вопросительно глядя на Иру.

— Может... Не знаю, — досадливо отве­тила та, пытаясь воткнуть большой нож в капустную кочерыжку.

[+++]

Около четырёх часов дня прибыл зелёный общинный «<