Я дотронулась до его лица — он улыбнулся мне. Постепенно ко мне возвращался слух, и донесся вопль:
— Он умер! Умер!
Я повернулась на голос — Джесс и Келли склонились над Ноэлем с двух сторон. Их энергия, их львы тянулись наружу.
— Пойди, — сказал Натэниел. — Помоги Ноэлю.
Я положила ладонь ему на сердце, будто должна была ощутить его мощный ритм до того, как отойти, а потом сместилась на несколько футов к Ноэлю. Келли орала на Джесса:
— Поздно, поздно! Он умер! — кричала она, нянча сломанную руку.
Я посмотрела на Ноэля и поняла, что она права. Мозги не должны быть снаружи, а передо мной было содержимое его головы, расплескавшееся по полу. Не получит он магистра по литературоведению. Все годы учебы, усилий и самоограничения вытекали сейчас из разбитой головы и размазывались по полу густой кровавой массой. Такие раны не залечит даже самый сильный оборотень. Многое может залечить, но не такое.
Здесь же стоял Истина с мокрыми после душа черными волосами.
— Он прятался в коридоре. Мы побежали на шум драки, и видели, как он выпрыгнул, закрыл собой Натэниела. Мы бы не успели.
Я склонилась над телом — именно телом. Больше не было Ноэля, только тело его осталось, и все. На этот раз нет чуда, которое его спасло бы.
Послышались стоны из дальнего угла комнаты.
— Клодия? — спросила я.
— Выживет, — ответил Нечестивец, вернувшийся с той стороны. — И твой Рекс, похоже, тоже.
Я уставилась на него и на Истину.
— Что ты говоришь?
— У него заживают раны. Доктор думает, что он выкарабкается, — ответил Истина.
— Хэвену на такое силы хватит, — подтвердил Джесс.
Я мотнула головой, встала, отошла от тела Ноэля и направилась туда, где сгрудились охранники возле Хэвена. Истина и Нечестивец шли за мной. Неясно было, идут они за мной, чтобы защитить меня или чтобы остановить. Доктор Лилиан, наш главный медик, склонилась над Хэвеном. Наверное, она пришла, пока я была в душе. Но это была какая-то далекая мысль. Мне все равно было, откуда она пришла и как узнала, что нужна нам.
Я прошла сквозь толпу охранников, услышала собственные слова:
— Лилиан, все в порядке. Можешь ничего с ним не делать.
— Он ранен сильнее, чем Клодия, — возразила она. — Я должна его стабилизировать.
— Он будет жить?
— Я думаю, что да.
— Нет, — ответила я.
Лилиан посмотрела на меня, и я что-то увидела в ее лице и глазах.
— Анита, этого делать не надо.
— Надо, — возразила я. Она попыталась меня остановить, и я сказала: — Уберите ее отсюда. Пусть спасает кого-нибудь другого.
Несколько пар рук оттащили ее, и Хэвен посмотрел на меня — до жути синими, невероятно синими глазами на окровавленном лице. Попытался что-то сказать — изо рта снова хлынула кровь.
Я направила «магнум» ему в лицо. Он уставился на меня, и голос его прозвучал хрипло от крови и прочего, чего в живом горле быть не должно. Он закашлялся, разбрызгивая кровь, и сказал:
— Выживу.
— Нет, — ответила я, качнув головой.
— Я убил твоего леопарда?
— Ты в него целился? — ответила я вопросом на вопрос.
Он улыбнулся — показал красные от собственной крови зубы.
— Да.
— Почему?
— Потому что ты их всех любишь больше, чем меня.
Он снова закашлялся, тяжело, и что-то густое мясисто шлепнулось на пол, будто он выхаркал кусок легкого. Такие раны от серебра только очень сильный может выдержать.
— Прощай, Хэвен.
Он зарычал на меня и стал перекидываться. Его сила залила меня волной электрического жара, и моя львица ответила рычанием. Синие глаза Хэвена стали янтарно-львиными. Я спустила курок. Янтарная желтизна исчезла, и я спустила курок второй раз, глядя в те самые синие глаза, которые не раз видала над собой в постели. После второго выстрела глядеть в глаза стало невозможно. Я упала на колени и уперла дуло ему в лицо, чтобы выстрелить в третий раз. С такого расстояния ему снесло затылок. Как Ноэлю, вот как Ноэлю. Мне пришлось проморгаться от крови и ошметков. Близко, слишком близко. Вот оно и отлетело назад.
Я еще два раза щелкнула курком, пока до меня дошло, что барабан опустел. Тогда я встала, выпустила из руки разряженный револьвер. Без патронов это просто кусок металла, который мне не поможет ни против одного из присутствующих.
Все отошли с моей дороги — никто не пытался ко мне притронуться, утешить, заговорить со мной — просто все отодвигались и смотрели на меня. Я подошла к Натэниелу. Рядом с ним теперь был Мика, держа его за руку. Натэниел улыбнулся мне — а я ему.
— Люблю тебя, — сказал он.
— И я тебя, — ответила я. Мика взял меня за руку, но я покачала головой и встала. — Останься с Натэниелом, — попросила я его.
— Он тебе не оставил выбора.
— Я знаю, — кивнула я.
И я пошла обратно в коридор. Мелькнула смутная мысль снова вымыться, я продолжала идти. В коридоре стояли Джейсон и Джей-Джей — она поглядела на меня широко раскрытыми глазами. Джейсон пытался увести ее обратно в спальню, подальше от крови и смерти.
Я шла, пока не дошла до новой душевой, которую велел оборудовать Жан-Клод, когда увидел, сколько сейчас народу живет в подземельях «Цирка». Это было просторное помещение с открытыми кабинками, как в тренажерном зале. Включив воду в ближайшем душе, я шагнула под струю. Ничего с себя не сняла, что казалось неправильным, но потянулась за мылом к диспенсеру на стене. Смыла с рук кровь Натэниела. Смыла с волос и с лица кровь Хэвена. Кровь Ноэля пропитала джинсы от колена и вниз, залила кроссовки. От нее было не избавиться. Я сняла кроссовки и швырнула их через всю душевую. Сняла штаны и попыталась оттереть на них колени.
— Анита, Анита!
Я продолжала оттирать джинсы.
— Не отстирывается. Кровь не отстирывается.
— Анита! — Ричард поймал меня за руки, повернул к себе, и вода текла у меня по лицу, у него по груди. Он был настолько высок, что выше груди вода не заливала. В карих глазах были жалость, сочувствие и еще что-то, чего я не разобрала.
Я протянула ему джинсы.
— Не отстирывается. Он взял их у меня из рук:
— Это ничего.
Я замотала головой:
— Так нельзя.
Он притянул меня к себе, вода лупила мне в спину.
— Ничего, Анита, ничего. Очень, очень тебе сочувствую.
Я вся зажалась, а он продолжал меня обнимать, крепко и нежно, и постепенно у меня разжались руки, я обняла его за талию, зарылась лицом в мокрую футболку, в сильную твердость его груди. Он был как раз нужного роста, чтобы ухом прижаться к груди и слушать мерное и ровное биение сердца.
Он гладил мне волосы и приговаривал:
— Ничего, ничего, я здесь. Я с тобой, Анита, я здесь.
Я сумела выговорить:
— Я рада, что ты здесь.
И разревелась.
Меня затрясло, ноги перестали держать, и Ричарду пришлось меня подхватить. Он поднял меня на руки, прижал тесно, лицом к лицу, и все повторял и повторял:
— Я здесь, я здесь.
Иногда к этому больше просто нечего добавить. Иногда это все, что ты можешь предложить в утешение, и единственное утешение, которого ты можешь ожидать.
Глава двадцать пятая
Я сидела на краю кровати Жан-Клода. Даже после года жизни здесь почти каждый день я все еще не думала о ней как о «нашей» кровати. От холода я завернулась в легкое темно-синее одеяло, потому что, во-первых, волосы у меня снова были мокрые, а во-вторых, все халаты у меня шелковые. Жан-Клод стоял на коленях у меня за спиной в черном бархатном халате с меховыми отворотами, такими же черными. Обычно мне он в этом халате очень нравится, но сейчас мне было безразлично. Держа в руке прядь моих локонов, он прикладывал их к зубастой головке фена. Я всегда сушу волосы естественным путем, но сейчас меня трясло, и я попросила Жан-Клода их посушить. Самое лучшее в фене, если не считать тепла, — шум от него. Он воет так, что разговаривать невозможно, а сейчас я вообще не понимала, что люди хорошего находят в разговорах.
Жан-Клод взял другую прядь волос и приложил ее к фену. Я сидела, ощущая кожей головы теплый ветер, давая ему играть моими волосами. Жан-Клод перед этим осторожно втер в них какой-то кондиционер, чтобы не пересушить. Сперва он спросил, надо ли, и я ответила, как отвечала весь последний час:
— Нормально.
На вопрос «как ты?» я отвечала «нормально». Если это и была ложь, то правды я не знала. Нормально — и все.
Жан-Клод выключил фен и положил его рядом с собой на кровать. Собрав мои волосы в руке, привел их в какой-то порядок, который его устроил. Я сидела и моргала. Мало когда еще мне было настолько безразлично, как выглядят мои волосы.
За спиной раздался звук открываемой двери — я не обернулась. Мне это не казалось важным — обернуться. Потом донесся запах кофе — пульс у меня застучал быстрее, я чуть распрямилась и только тогда поняла, как сутулилась. Тогда я заставила себя сесть прямо, развернув плечи. Не буду я горбиться, как собака, которую только ленивый не пинает. Да, мне действительно плохо, я действительно себе места не нахожу, как побитая собака, но выглядеть так я себе не могу позволить.
Ричард стоял передо мной, без рубашки, в джинсах, полинявших до белых пятен, будто на них отбеливатель пролили. Такие джинсы Ричард обычно выбрасывает. И еще он был бос.
— Прости, что твою одежду намочила, — сказала я, и голос прозвучал как-то не так, будто эхо слышалось между произносимыми словами и теми, что возникали в голове.
Ричард протянул мне красную кружку с кофе. Новая кружка, появилась недавно, когда Натэниел подбирал сюда новую посуду. Как и у нас дома, он здесь выбрал два контрастных цвета для простых и тяжелых столовых приборов. У нас дома — зеленый и синий, а для «Цирка» он предпочел красный и черный. Посуду поставили в недавно оборудованной кухне, введенной в строй одновременно с новыми ванными комнатами. Хорошо, что ничего такого не случилось, когда здесь работали строители.
Ричард стоял передо мной на коленях, протягивая кружку:
— Кофе. Тебе нужно.
Я кивнула, но не сделала попытки его взять. Все мысли были об одном: Натэниел в коридоре с врачами, Мика держит его за руку. Я хотела собраться перед тем, как идти на него смотреть. Где-то в мозгу кто-то тихо повторял одно и то же: «Хэвен пытался убить Натэниела. Он хотел, чтобы это Натэниел лежал сейчас с размазанными по полу мозгами».
Потом я попыталась выкинуть из головы все мысли и вообще ни о чем не думать.
— Не хочешь кофе? — спросил Ричард.
— Пахнет хорошо, — ответила я голосом таким же безжизненным, как мое самоощущение.
Ричард дотронулся до моей руки, высунувшейся из-под одеяла, вложил ручку чашки в пальцы.
— Выпей.
Я стала поднимать кружку — рука затряслась, и пришлось придержать ее другой рукой. Двумя проще. Еще я на секунду задержалась — понюхать густой, темный, горячий кофе. Для меня кофе покупал Натэниел. Только он один всегда покупал именно то, что я хотела.
— Как там Натэниел?
— Как я уже имел честь тебе ответить, ma petite, хорошо. Он поправится. Сейчас он ранен, но все пройдет.
— Пей кофе, пока горячий, Анита, — сказал Ричард.
Я попробовала кофе, и он оказался хорош. С сахаром не совсем угадали, но Ричард не знал, что я стала класть больше сахара. Его слишком давно не было рядом, чтобы это заметить.
— Как же нам защитить всех? — спросила я, не очень сама понимая, к кому обращаюсь.
— У нас встреча с тиграми, когда ты будешь готова, — напомнил Жан-Клод.
Я мотнула головой:
— Я не про Марми Нуар. Я про то, что сейчас случилось. Я думала, что мы с Хэвеном как-то все обговорили, что теперь нам ничего не грозит.
— Мы все так думали, — сказал Ричард.
Жан-Клод сел у меня за спиной, прижался ко мне, и осторожно, чтобы не задеть кружку с кофе, обнял меня.
— Ты не могла знать заранее, ma petite.
— Что Хэвен — бандит? Знала. И когда он их избивал почти до смерти, это был знак, что ничего не изменилось.
Он прильнул щекой к моим волосам.
— Бандиты есть и среди крыс Рафаэля, но они бы никогда себя так не повели. Не прошлое виновато в том, что случилось. Не то, что он провел большую часть своей жизни по ту сторону закона.
— А что же тогда? Зачем тогда?
— Не спрашивай об этом сейчас, ma petite. Прошу тебя, отложим до тех пор, когда у тебя будет больше времени.
— Нет. Если ты знаешь, почему это случилось, то скажи мне. Потому что я не понимаю.
— Ричард, возьми у нее кофе, — попросил он.
Ричард взял у меня чашку и сел на пол, найдя рукой мои свежие джинсы под одеялом. У меня были вещи, в которые можно переодеться, сколько бы раз я ни заляпывалась. Весь свой чертов гардероб я сюда перетащила, и пока что переодевалась после каждой кровавой бани. Ричард погладил мне ногу через джинсы, я не возразила.
— Рассказывай, Жан-Клод, — сказала я.
Он обнял меня за плечи обеими руками, лицо его было совсем рядом.
— Я думаю, он никогда не был до сих пор влюблен. Может быть, и его никто не любил по-настоящему до тебя, ma petite.
Я нахмурилась, положила ладони ему на руки:
— Что ты имеешь в виду? Если я была у него первой любовью, зачем он старался убить одного из тех, кого я люблю больше всех на свете?
Он обнял меня крепче, и я знала заранее, что его слова мне не понравятся. Но слышать их мне было необходимо. Надо было понять, какая фигня не туда повернулась.
— Мне сказали, что он ответил на вопрос, зачем он так поступил, ma petite.
Я кивнула:
— Он сказал: потому что я других любила больше, чем его.
— У определенного типа мужчин первая любовь — это не любовь, а некое чувство собственности. Объект, на который оно направлено, не имеет ни прав, ни чувств; этим объектом следует владеть и им управлять. Целый год он пытался добиться именно этого, и у него не получилось.
— То есть когда он напал на Мику и Натэниела у меня дома в последний раз, это была отчаянная попытка все таки... что сделать? Мною владеть?
— Когда ты вступила в драку на их стороне, он не мог этого понять, — тихо сказал Ричард.
— Он бил тех, кого я люблю. Я такого не допускаю.
— Но он был сильнее их, и мог бы победить, если бы ты не встала на их сторону. Я думаю, если бы он был готов причинить тебе физический вред, вы могли бы и не победить.
Я кивнула, держась за руки Жан-Клода, прислонясь к его надежному телу. Ричард поглаживал мне ногу.
— Сегодня он готов был это сделать.
— Может быть, — согласился Ричард. — Но не тебе он хотел пустить кровь. Даже в драке он же тебе не нанес кровавой раны?
— О чем ты? — нахмурилась я.
— Он не хотел причинять тебе физического вреда. Даже в конце.
— И что, мне от этого должно быть лучше? — спросила я.
— Нет... то есть да... а, черт!
— Ты хочешь сказать, что Хэвен не желал меня ранить? Что мне не надо было его убивать?
У меня голос поднялся почти до ора.
— Нет, — ответил Ричард, — нет. Он должен был умереть. Он был слишком опасен.
— Так к чему же ты клонишь?
Ричард аккуратно поставил кофе на ночной столик и склонился передо мной, положив руки мне на колени под одеялом.
— Я клоню к тому, что он не хотел нанести тебе физической раны, но ранить — хотел. Хотел ранить тебя так же, как ты ранила его.
— Что это значит?
Жан-Клод, лицом к лицу со мной, сказал:
— Это значит, ma petite, что он знал, чья смерть сильнее всего разобьет тебе сердце.
Я повернулась к нему лицом:
— Как?
— Ты любишь меня, и я это знаю, но мысль о том, что Натэниела больше нет, о том, как близко была возможность потерять его навеки — именно от этого у тебя похолодела кожа, от этой мысли захотелось не чувствовать ничего.
Я хотела сказать, что он спятил, но сдержалась и попыталась подумать. Мотнула головой.
— Не знаю, что на это сказать. Но точно так же мне было бы плохо, если бы ранили кого-то из вас.
Ричард положил голову мне на колени, моя ладонь машинально опустилась вниз, на пену его волос.
— Я знаю, что не безразличен тебе, Анита, и, быть может, не будь я таким полным идиотом, ты бы снова полюбила меня, но у меня тоже были неприятные моменты, когда ты влюблялась в Мику и Натэниела. Мика — это я еще понял. Он — Нимир-Радж. Может, он слишком малого роста, чтобы победить на кулаках меня или иного доминанта, но он отличный вожак, лучше, чем я, лучше, чем покойный Хэвен. Мы оба это понимаем и уважаем, но Натэниел — я долго не мог понять, почему ты его любишь.
Он говорил это, не поднимая головы с моих колен, и, голый до пояса, он склонился так, чтобы голова и плечи легли мне на колени. Он говорил, а я видела только его профиль, а он меня вообще не видел. Это он нарочно?
— Я не хотела задеть тебя или кого бы то ни было, — сказала я.
— Я знаю, — ответил он, — а у меня иногда было желание тебя задеть, Анита. Теперь я об этом сожалею, но Натэниел оскорбил во мне мачо. А Хэвен был куда больше мачо, чем я, и частично поэтому он оказался в мафии. Он просто не мог делить тебя с тем, кого считал слабаком. — Ричард обнял мои ноги. — Он не мог вынести, что ты любишь кого-то, кто слабее, кто меньше доминант, кто покорен, кто подстилка — а ты его любишь больше.
Я подумала над его словами.
— Так потому он был настолько убежден, что у меня был секс с Ноэлем и Тревисом? Они слабые, они подчиненные — Ноэль таким был по крайней мере, про Тревиса не знаю. Но не думаю, что он так уж в себе уверен.
Ричард кивнул, не поднимая головы с моих колен.
— Я думаю, отчасти и это. Он смотрел на мужчин, которых ты больше всего любишь, на тех, в кого ты легче всего влюбляешься, и обычно это самые недоминантные мужчины. Мика — Нимир-Радж, но он не спорит с тобой за право управлять леопардами. Не спорит так, как я спорю.
Жан-Клод у меня за спиной застыл. Я посмотрела на лежащую у меня на коленях голову Ричарда.
— Да, не спорит.
Он поднял голову, заглядывая мне в лицо.
— Я думал, ты убиваешь потому, что тебе это просто. Не понимал до сегодняшнего дня, чего это тебе стоит. — Он поднял голову, глаза у него блестели. — Многие годы я не мешал тебе убивать за меня. Я заставил тебя делать страшные вещи, потому что был слишком брезглив. И я утешал себя словами, что тебе это просто, что для тебя ничего не значит делать черную работу в волчьей стае, а это было только для того, чтобы я чувствовал себя комфортнее. Все, что ты делала ради нашей безопасности, ради того, чтобы другие оборотни и вампиры еще дважды подумали, прежде чем напасть на Сент-Луис, имело свою цену. И ее платила ты.
Я смотрела в карие глаза и не знала, ущипнуть мне себя или его.
— И что ты хочешь сказать? Что теперь будешь помогать мне убивать?
Он покачал головой:
— Я могу защищать волков силовыми методами, если придется, но я не стрелок, Анита, и никогда им не буду. Это мне все равно, но мне жаль, что тебе приходится платить больше за нашу безопасность, чем мне, потому что я никогда не буду...
Он запнулся.
— Не будешь киллером, как я? — подсказала я.
Он поднял взгляд, покачал головой.
— Я этого не говорил и не сказал бы. Хэвен должен был умереть. Он был слишком опасен, слишком непредсказуем, чтобы дать ему остаться Рексом.
— Не потому я его убила.
Ричард всмотрелся мне в лицо:
— Не понимаю.
— Я его убила, потому что Ноэль совершил храбрый поступок. Он оттолкнул Натэниела от выстрела. Ноэль был из вас самым слабым, но когда надо было, он оказался смелым, и по справедливости должен был жить. Жить, и быть смелым, и получить магистерский диплом, и прожить нормальную жизнь. Ему было всего двадцать четыре года, и вот он погиб, и мы даже не можем сообщить его родителям, что он был героем, потому что не можем им сказать правду. Они не узнают, что он умер героем, а умер он хорошо, спасая жизнь другому, которого я люблю, и все, что я могла для него сделать, — это пройти через зал и всаживать пулю за пулей в лицо его убийцы, пока не сдохнет. — У меня текли слезы, я не стала их сдерживать. — Я не потому его убила, что так было лучше для города или для львов, Ричард. Я его убила потому, что, если Ноэль погиб, это было самое меньшее, что я могла для него сделать. Я убила Хэвена за то, что он пытался убить Натэниела, а это не разрешается. За это уже он должен был умереть, потому что я заглянула ему в глаза и прочла, что, пока он жив, Натэниел под угрозой, а я, чтобы его спасти, готова на все.
Жан-Клод крепко обнимал меня, приговаривая по-французски что-то сочувственное. Ричард снова зарылся лицом мне в ноги, обнял их. Они оба меня обнимали, и я разрешила себе заплакать, заплакать по Ноэлю, и по Натэниелу, и от сознания, что я убила одного из своих любовников, убила, когда еще у меня на губах был его вкус, ощущение его внутри меня еще жило в памяти, и я смотрела в те самые глаза, которые смотрели на меня в постели во время любви, и я разнесла его лицо в месиво мяса и костей.
И вот от этого, последнего, плач у меня перешел в вопль.
Глава двадцать шестая
Наконец я пошла сменить Мику у постели Натэниела. Несколько комнат мы переоборудовали в больничные палаты, так что если у нас бывали раненые, им не приходилось мотаться через весь город в больницу ликантропов, которую построили несколько лет назад для местных оборотней крысолюды. В человеческих больницах ликантропов лечили не всегда.
Палата была маленькой, с двойной больничной кроватью, приглушенным сейчас освещением, но я знала, что самый яркий в подземелье свет — в этих палатах. Это был еще один проект переоборудования, когда мы все прочее сделали. Жан-Клод действительно пытался сделать здесь дом для всех. Мне вот только окон не хватало.
Истерику я сумела подавить. Сейчас я сидела, держа Натэниела за руку. Натэниел улыбался мне, и этого было достаточно. Я сожалела, что пришлось убить Хэвена так, как я его убила, но что он мертв — сожалеть не могла. Он стрелял в Натэниела. Он хотел лишить меня этих глаз, этой улыбки, этой руки у меня в руке — навсегда. Нет, я не жалела, что его больше нет. Если бы еще Ноэль не погиб, я бы чувствовала себя куда лучше по этому поводу.
— Мне жаль, что тебе пришлось убить Хэвена, — сказал Натэниел.
Я заморгала и поняла, что не знаю, какие мысли сейчас отражались у меня на лице. Улыбнулась ему:
— Ничего, это нормально.
— Нет, — ответил он. — Ненормально.
Я пожала плечами. Запасная наплечная кобура была слегка туговата. Старую придется снова чинить. Но на этот раз ее не срезали с меня в приемном отделении.
— Как уж есть.
— Ты хочешь, чтобы я не мешал тебе строить из себя настоящего мачо?
Я кивнула:
— Да, если можно. Свой нервный срыв я уже прошла.
Он сдавил мою руку:
— Ты прости, что меня рядом не было, я бы помог.
Я снова улыбнулась:
— Жан-Клод с Ричардом справились.
В дверь вежливо постучали, и я не узнала, кто это, пока не вошел Дамиан. У меня еще были притуплены все чувства после Марми Нуар и Любовника Смерти, как и после всего остального. До меня дошло, что так одинока в собственном сознании и в эмоциях я уже очень, очень давно не была. Раньше я жаждала быть отделена от других — сейчас это ощущалось странно, будто какая-то часть моей сущности смылась в самоволку.
Дамиан переоделся в свой любимый халат, похожий на викторианский смокинг, только длинный, до лодыжек. На локтях и других местах бархат почти стерся. Я ни разу не спросила, но почти не сомневалась, что этот халат — не реконструкция. Именно его Дамиан носил больше сотни лет, и очень к нему привык, но я не пеняла ему. Может, я бы тоже спала с игрушечным пингвином, если мне еще когда-нибудь снова удастся спать.
Красные волосы просохли и сияли на темном фоне халата — прямые волосы сохнут намного быстрее курчавых. Дамиан нес в руках небольшой поднос с крышкой. Щедрый запах кофе смешивался с другими ароматами — я в основном чуяла запах кофе, но знала, что там есть еще и еда. Большого труда мне стоило не скривиться — очень уж не хотелось есть.
— Не надо так на меня смотреть, — сказал Дамиан. — Есть надо.
— Но настолько не хочется, Дамиан!
Он подошел к небольшому столику на колесах и поставил на него еду. Снял крышку — запах кофе заполнил комнату. Нельзя было не признать, что пахнет хорошо. На подносе громоздились круассаны, кусочки разного сыра и фрукты. Хватило бы на нас на всех, если бы Дамиан мог есть твердую пищу.
— Тогда кофе, — попросила я.
Он покачал головой:
— Натэниел тянет силу из нас, чтобы исцелиться. Если ты хочешь, чтобы он выздоровел побыстрее и без шрамов, то нужна энергия, чтобы ему скормить. Мы с тобой должны есть больше, чтобы Натэниел нас не истощил.
Он положил на тарелочку круассан, кусочек сыра и какой-то фрукт.
Я сгорбилась в кресле и старалась не хмуриться. Натэниел сжал мне руку — я посмотрела на него.
— Я могу попытаться не брать у вас столько энергии.
Я покачала головой:
— Нет, как раз это одна из выгод триумвирата. — Я заставила себя сесть прямо. — Мне хочется, чтобы ты выздоровел как можно скорее. Я поем, только правда хочу сперва кофе.
Дамиан поднес мне тарелку:
— Один круассан целиком, кусок сыра или два куска фрукта — и тогда получишь кофе.
— Хорошо, папочка, — сказала я, хмуро беря еду с подноса.
— Я мог колбасы принести. От белковой пищи он бы выздоравливал быстрее, а нам было бы больше энергии. Тебя пожалел, принес легкую закуску.
От мысли о мясе мне стало как-то нехорошо, и предложенную еду я взяла с чуть большой благодарностью.
— Спасибо, Дамиан.
Он на меня посмотрел, нахмурив брови почти подозрительно:
— Всегда пожалуйста.
От выражения его лица я рассмеялась:
— Не надо такого подозрительного вида. Ты был прав, и я это признаю.
Он улыбнулся, но в зеленых глазах еще осталось немножко недоверия.
— Обычно ты не так быстро сдаешься.
Я покосилась на Натэниела и на еду.
— Я только хочу, чтобы все были здоровы, вот и все.
Подняв ягоду клубники, я от нее откусила — она была сочная, сладкая и настолько спелая, что в другой день я могла бы сказать даже, что слишком спелая. После двух ягод и круассана я спросила:
— А теперь можно мне кофе?
Он улыбнулся и подал мне чашку. Это была на самом деле большая термокружка с нарисованными пингвинами, а над ними — надпись: «Просыпайся, уже кофе запахло!» Мика ее нашел в одной из деловых поездок. Всякий, кто может пить кофе, имеет свою термокружку или пользуется общими, подходящими к красным и черным тарелкам. Кухня слишком далеко от некоторых комнат, поэтому важно, чтобы посуда сохраняла тепло еды.
Я глотнула кофе, закрыв глаза, чтобы остаться наедине со вкусом и ароматом. Наконец мне удалось всех убедить, что хороший кофе — не роскошь, а необходимость.
— Так-то лучше, — сказал Дамиан.
Я услышала звук и увидела, открыв глаза, что он подтащил второе кресло, стоявшее в палате. Халат при этом распахнулся, показав приличный кусок бледной груди. Кожа у Дамиана персиково-сливочная, как у большинства рыжих, но эта кожа сотни лет не видела солнечного света. И она была так бледна, что на фоне черного халата просто светилась.
— Я уже принимал сегодня кровь второй раз, — сообщил он. — А твоя работа — есть твердую пищу, потому что я не могу.
Я кивнула, снова отпив кофе, и опять взяла Натэниела за руку. Дамиан протянул руку и положил ее на ногу Натэниела, накрытую одеялом. И как только Дамиан его коснулся, будто замкнули цепь. Сила дохнула вокруг нас, над нами, сквозь нас, теплый прилив Натэниела, прохладная энергия Дамиана, моя собственная сила, будто смесь этих двух, вдруг залили нас, как три сливающихся, но различных потока воды, и я уже не могла сказать, где кончается одна энергия и начинается другая. Плечо болело, и болело сильно. Боль была острой и тупой одновременно, и я знала, что манипуляции врачей с раной стоили Натэниелу дополнительных страданий.
А потом боль ушла, прекратилась. Только слегка еще ныло плечо там, где она была. Я открыла глаза — оказывается, они были закрытыми. Дамиан стоял, ни к кому не прикасаясь. Когда он отнял руку, тогда все и прекратилось.
— Ты — наш мастер, Анита. Ты должна лучше научиться управлять этим процессом, — сказал он из дальнего угла комнаты, потирая плечо, где у Натэниела была рана.
— Прости, — сказала я. — Это было, как будто сразу включили все лампы.
— Я знаю, что случилось много плохого, Анита. Мне жаль, что так вышло с Хэвеном и Ноэлем, но ты не можешь себе позволить вот так шарахаться от своих паранормальных способностей.
Я встала, готовая разозлиться.
— Я что могу, то и делаю.
— Мы это знаем, — тихо сказал Натэниел.
Я повернулась на его голос — и от вида лежащего навзничь раненого Натэниела у меня сразу прошла злость. Сегодня ничего плохого быть не может. Натэниел жив, и он поправится. Одного этого достаточно, чтобы день был хорошим.
— Прости, Натэниел. — Я оглянулась на Дамиана. — Прости, Дамиан. — Я встряхнула головой. — Просто очень устала, хотя и не с чего. Все же провалялись несколько часов в обмороке.
— Обморок и сон — разные вещи, Анита. Ты не просто устала, — сказал Дамиан, и вернулся с другого конца комнаты, хотя и не пытался теперь никого из нас коснуться.
— А что же? — спросила я.
— Тебе нужно еще поесть и поспать потом еще пару часов.
Я покачала головой:
— Если мне не изменяет память, мы должны опередить некоторых самых сильных вампиров в мире. У меня нет времени дремать.