Вдруг размытой темной полосой мелькнул Брам, встав передо мной и преграждая путь Хэвену. Я знала, что это ему велел сделать Мика. Небольшой сохранившийся участок логики в мозгу понимал, почему он это сделал, даже я соглашалась сама как Нимир-Ра, но львица не была на это согласна и зарычала на Брама, вставшего между ней и ее Рексом. Такая же реакция была бы, если бы Брам встал между нею и ее добычей. Я высвободилась из руки Натэниела, и только Жан-Клод еще не давал мне броситься на Брама или оббежать его кругом. Честно говоря, первым планом было напасть сзади. Мелькнуло видение — я-львица повисает у него на спине, запустив когти в тело и сминая клыками череп.
Но почти-память тела помогла мне вернуться в собственную голову и отпихнуть львицу назад. Мной буду править я, а не какое-то животное. А я нападать на Брама не желаю.
Моя львица остыла, Хэвен это почувствовал, но его энергия никуда не делась, она искала партнера и нашла тех львов, что он привел с собой. Энергия запылала — я ее не видела, глазами, но ощущала в затылке. Вот эти львы: Джесс — высокий, смуглый, красивый, и Пейн, — высокий, бледный и красивый. Пейн[1] — его настоящее имя, а не кличка, данная ему потому, что он боец. Но я видела их внутренних львов, окружающих их как ореол. У одного грива почти черная, у другого светлая, почти призрачная. А за ними были еще львы: неизвестная мне женщина, высокая, крепкая, но вся из округлостей. У меня осталось впечатление коротких темных волос, но в основном ее львица была бронзовая с темными подпалинами, будто размещенными продуманно. Вторая была намного ниже, с длинными соломенными волосами, но ее львица была не меньше. Здоровенная, золотистая, выглядывающая, рыча, из-за краев человеческого тела, будто она — пламя, а это тело — фитиль.
И еще два льва лежали на полу и горели очень тускло. Красно-оранжевое, будто готовое угаснуть пламя. Это были львы помоложе, гривы у них короче, клочковатые по сравнению с другими. Они повернулись ко мне — один с нимбом темной гривы, у другого посветлее, но смотрели они на меня — они меня знали.
Вдруг мир стал виден сквозь золотистую дымку. Я повернулась — моя львица окружала меня золотым пламенем, как будто сияние было прямо за глазами. Она, как и другая невысокая женщина, была не маленькой. Надо мной, вокруг меня вставала эта золотистая фигура. Когда-то я видела так леопарда Мики вокруг него, но только раз в жизни. А сейчас я видела только львов.
Один из лежащих на полу пошевелился, поднял голову — и я увидела двойное изображение Тревиса — золотисто-каштановые локоны и эта темная грива как наложение. Он смотрел на меня, старался протянуть ко мне руку. У него, раненого, это было умоляющим жестом, какой бывает почти у всех ликантропов, Покорная просьба к доминанту простить и помочь.
Ноэль рядом с ним лежал неподвижно. Его лев был виден темно-рыжей тенью, тускнеющей. И я какой-то частью мозга поняла, что это значит: Ноэль умирает. В этот момент мы с львицей были согласны: своих не убивают. В природе львицы дерутся, чтобы не дать пришельцу захватить прайд, они дерутся рядом с выбранными ими самцами, защищая свою землю и своих львят.
Я попыталась обойти Брама и Хэвена, подойти к Ноэлю, пока эта энергия не угасла совсем. Брам меня пропустил, но Хэвен оказался быстрее, чем думала я или Брам, потому что поймал меня за руку прежде, чем Брам успел среагировать.
Как только он меня коснулся, золотистая энергия взлетела пламенем костра. Столько было силы, и так приятно она ощущалась. Хэвен поцеловал меня, пока я еще жмурилась от напора силы, я поцеловала его в ответ, и мы открыли глаза, стоя в самой середине золотистого прохладного пламени.
Он улыбнулся мне, я не смогла не улыбнуться в ответ, и услышала голос:
— Анита!
Он звучал сдавленно, и оглянулась. Тревис тянулся ко мне и к Ноэлю...
Рука Хэвена сжалась сильнее.
— Даже сейчас, ощущая всю эту мощь, ты все равно хочешь его. Или их?
— Он умирает.
— Слабые гибнут — так принято у львов.
— При этой нашей силе мы можем вызвать его зверя. Можем его спасти.
Хэвен сильнее обхватил меня руками.
— Я не хочу, чтобы его спасли.
— А я хочу.
— Будь со мной, и тогда мы сможем его спасти.
Я поцеловала Хэвена, не успев подумать, и мои руки оказались прижаты к бокам его мощным объятием. Ни пистолета, ни большого ножа на спине я достать не могла, но могла дотянуться до наручных ножей. Я притворилась, что беспомощно отбиваюсь, зная, что из всех мужчин моей жизни этому поверит только Хэвен. Одна из наших проблем — он просто не может видеть в женщинах равных. В данном случае — в равной степени опасных.
Отбиваясь, я незаметно вытащила тонкий посеребренный ножик, и только когда у меня рука напряглась, всаживая его, Хэвен заметил опасность.
Он начал меня отпускать, отодвигаться, но я успела всадить в него лезвие. Мне хватило времени загнать клинок до упора, бритвенно-острое лезвие прорезало рубашку и плоть под ней, кожу и мышцы, вошло в тело, как бывало сотни раз с большими злыми монстрами. Единственное, что Хэвена спасло, — он слишком низко прижал мне руки к телу, и я бы не могла достать до сердца, даже если бы он стоял спокойно.
Он отпустил меня, отшатнулся назад. Я успела увидеть кровь на ноже, расплывающееся пятно на рубашке, пораженное лицо. Охранники Хэвена застыли, не зная, что делать. Как будто не могли поверить, что я его ранила.
Я крикнула нашим охранникам:
— Не подпускать его ко мне, пока я Ноэля не вылечу!
Поворачиваться к раненому льву спиной я не стала, но отступила со всей возможной скоростью. Брам и другие охранники обступили Хэвена, готовые выполнить мое распоряжение.
Львица повыше склонилась возле Ноэля, поглаживая его волосы, и до меня дошло, что, когда я пырнула Хэвена, изображение льва, наложенное на человека, исчезло, будто я чем-то повредила всю эту силу.
Карие глаза женщины обратились ко мне, полные непролитых слез.
— Поздно, — прошептала она.
Глава семнадцатая
Я положила руку на спину Ноэля, ожидая вдоха, но его не было.
— Блин! — высказалась я. — Быстро сюда доктора Лилиан или вообще кого-нибудь! Любого медика, прямо сюда!
Кто-то по сотовому уже передавал мои слова.
Господи, прошу тебя, не дай ему умереть!
Ему всего двадцать четыре, на год старше Натэниела. Кареглазая шатенка, склонившаяся над ним, подняла залитое слезами лицо.
— Не реви, еще рано! — сказала я, и она глянула удивленно.
Я заметила на ней красное платье — все время я будто видела какие-то отдельные детали.
Вторая львица подошла и встала рядом. Длинные светлые волосы связаны в хвост, и оружия на ней было почти как на мне.
— Это был не наш выбор.
До меня дошло, что охрана дерется с остальными тремя львами. Хэвен пытался прорваться ко мне — то ли дать сдачи, то ли еще раз поцеловать, не знаю, и по фигу. Я полагалась на охранников — они его ко мне не пустят. Истина и Нечестивец — они армию львов могли бы сдержать, что им трое?
— Были бы у нас настоящие Регина или Рекс, мы могли бы задержать процесс, — сказала блондинка.
Я кивнула, потому что это прозвучало логично. Я вспомнила, какая энергия бушевала между мной и Хэвеном, призраки огня вокруг прочих львов.
«Помоги мне его спасти!» — взмолилась я.
И я представила себе свою львицу, но не внутри меня — попыталась вызвать сияющую огненную ауру, окружавшую нас пару минут назад.
Блондинка нагнулась ко мне.
— Вот так, — сказала она, и вдруг я снова увидела львицу, намного большую ее человеческой фигуры, колеблющуюся золотую дымку, глядевшую на меня золотистыми глазами, а женщина сквозь львиную маску смотрела синими.
Я протянула руку, и когда она взяла ее, я будто загорелась. Львица запылала вокруг нас, золотая и сверкающая, горящая светло. Я обратила к ней темно-золотистые глаза и протянула руку. Она протянула руку мне навстречу, и мы склонились втроем над Ноэлем. Мы не держалась за руки, но будто пульсирующая энергия касалась огня наших львов.
— Вложим в него энергию, вызовем его зверя, — сказала блондинка.
— Давай, — ответила я.
Она опустила руки к недвижному телу Ноэля, мы повторили этот жест — и все коснулись его одновременно. Но это было как попытка телом согреть камень — ответной искры не было. Я умею работать с мертвыми, но не в этом смысле.
— Поздно, — заключила темноволосая.
— Нет! — возразила я.
— Может быть, — сказала белокурая.
— Жан-Клод! — позвала я.
Он тут же оказался рядом, склонился над телом со мной.
— Что мне сделать, ma petite?
— Он слишком далеко ушел. Помоги мне.
Он не стал говорить очевидного: что не знает как или что никогда такого не делал. Он просто позвал:
— Ричард, Натэниел, Дамиан — сюда!
Натэниел и Дамиан появились немедленно.
— Где мы нужны тебе? — спросил Натэниел.
— Коснитесь своего мастера, — сказал ему Жан-Клод.
Оба они положили руки мне на плечи, и я почувствовала, что у меня глаза поплыли. Я знала, что они в золотом сиянии львов загорелись карими звездами. Рядом со мной вскрикнули Натэниел и Дамиан, обернув ко мне горящие сиреневые и зеленые глаза — их обоих захлестнуло волной львиной энергии. Резко ожил леопард Натэниела — будто пружина распрямилась. В Дамиане своего зверя не было, и его просто залило львиным золотом.
Жан-Клод, стоявший за нами, положил руки поверх рук Натэниела и Дамиана, и мы замкнули телесный контакт. Его тоже залило энергией, но я почувствовала, что она искрит, будто под током. Даже не глядя, я знала, что глаза у него утонули в огне полночной синевы.
Над нами встал нерешительный Ричард:
— Что мне делать?
— Коснись Жан-Клода, — сказала я.
Я не была уверена, что он послушается, но он это сделал. Он не присел и потому возвышался над нами всеми, но положил руку поверх руки Жан-Клода, и сила стала распространяться, растекаться.
— Господи! — ахнул Ричард у меня за спиной, и тут Жан-Клод придвинулся ко мне ближе. Я раздвинула ноги, чтобы он прижался ко мне побольше и потеснее. Ричард, оставшийся стоять, прижался к спине Жан-Клода — я это знала.
Мы все стояли в пылающем пламени разноцветной энергии, но я не двинулась к львицам — их сила притекала к нам, а не наша к ним. Я заметила, что рука блондинки зависла над моей, не касаясь.
И я схватила ее за руку. Она дернулась, попыталась освободиться, начала говорить: «Это так не полу...» — и тут наша энергия замкнула цепь, потекла по моей руке, другая — на ее руку. Одна ее ладонь конвульсивно сжалась на моей руке и руке темноволосой женщины. Черное пламя моего леопарда, искра глаз Жан-Клода, изумрудное сияние Дамиана, рыжеватое свечение Ричардова волка — хлынуло в львиц.
Темноволосая положила руки на Ноэля, и его тело дернулось, когда энергия ударила в него. Человеческий облик раскололся, залив нам колени густым, жидким и теплым. По телу побежал мех, и перед нами предстал огромный лев. Не очень густа была у него темная грива, не особо впечатляла, но хрен с ней — главное было, чтобы он задышал.
Вдруг рядом оказался Мика, встал на колени по другую сторону от Натэниела и взял его за свободную руку. Сила подпрыгнула на октаву выше.
Женщина, держащая на нем руку, сказала:
— Сердцебиение есть, дыхания нет.
Еще один лев, почуяла я, бежит к нам по коридору. Это был Никки, все еще в полульвиной форме, он бежал драться, бежал на зов поднятой нами энергии. Я знала, что львы охотнее других звериных групп выделяют энергию, чтобы призвать собратьев или же предупредить их не приближаться, но не понимала до этой минуты, что этой силой можно делать и другие вещи.
Ноэль сплюнул на пол кровью — значит, дыхание появилось. Блондинка держала концентрацию энергии на нем, а я обернулась к Никки. Золотистый полулев вырвался из-за штор и летел в битву, но я его позвала:
— Никки, ты мне нужен.
Он не колебался ни секунды — просто повернулся и спросил:
— Куда идти и что делать?
Я ответила первое, что пришло в голову:
— Щенячья куча. Коснись его где только сможешь.
Ничего другого я придумать не могла. Тот вид вампиризма, что был во мне, действеннее при прикосновении, и это точно не повредит.
Никки всей полульвиной тушей возлег на льва Ноэля, рукой обнял Тревиса, подтягивая его, неподвижного, к нам. Другой рукой он схватил меня за пояс, запустил пальцы к моей голой коже на талии. Моя львица вспыхнула в этом костре энергии, лев Никки воспрянул вместе с ней. Получилось не так ярко, как было с Хэвеном, но все же ярко, и это была сила, и она соединилась с силой, уже горевшей. Я поняла, что нам было нужно — сила воли, сила желания, при этом собственной воли не имеющая. Никки весь предал себя тому, чтобы выполнять все мои просьбы, ибо он стал моим.
Рухнули барьеры, о которых я даже не подозревала, что они еще есть. Ричард перестал сдерживаться, Дамиан перестал бояться, Жан-Клод оставил осторожность, блондинка отпустила глубокий сдержанный гнев, брюнетка — поиски любви, от Тревиса мало что осталось, чтобы что-то еще бросить, Мика перестал испытывать тяжкий гнев, о котором я даже не знала, а я плюнула на манию контроля. Живой Ноэль был мне нужнее контроля над ситуацией.
Сила горела вокруг нас темной радугой, пламя взметалось к потолку. Будь это настоящее пламя, «Цирк» сгорел бы дотла.
И вот всю эту силу мы собрали и вложили в Ноэля. Мне случалось работать с другими аниматорами, чтобы поднять много покойников сразу или очень древнего мертвеца. Меня учили делиться силой с другими и работать заодно. Между различным видами магии на удивление много сходства.
Тревис ухватился за ближайшую львицу. Я подумала, что он хочет исцеления, но потом увидела его собственного льва, тусклого и оранжево-золотистого, и поняла, что он отдает энергию Ноэлю. Столько было энергии вокруг — а он отдавал ее и не оставлял себе.
Никки обнял двух львов мохнатыми руками. Его хватка стала жестче, он все отдавал мне, не оставляя запаса, без страха и без колебаний. Отдавал мне все, все, и помогал отдавать, раскрываться всем остальным, и все это передавать Ноэлю. Тело Ноэля содрогнулось, и он задышал. Мохнатый бок вздымался и опадал, и слышно было, как бьется сердце. Я почувствовала, как бежит кровь под шкурой, как сама его жизнь вздымается и опадает, жизнь, которую мы с таким трудом пытались ему вернуть, и по следам шло желание вцепиться в него зубами. Погрузить клыки в теплый мех, добраться до крови, и я поняла, что мы все бросили вожжи, все до единого. Я стояла в куче вампиров и оборотней, отбросивших самообладание. И всем нам нужна была плоть и кровь, еда.
Задушенный голос Ричарда произнес:
— Анита, смени это. Смени на что-нибудь другое, не позволяй этого.
— Смени голод на что-то, что мы сможем пережить, ma petite. Смени, или мы разорвем этого льва на части.
Меня затоплял запах шерсти, ощущение шкуры. Никки терся лицом о бок Ноэля. Он так хотел укусить, все мы хотели.
— Держите нас кто-нибудь, чтобы не укусили! Жан-Клод, помоги!
— Ardeur, ma petite. Тогда это будет...
— Делай быстрее!
Не одна я это крикнула — Ричард и Мика подхватили ответ. Каждый из нас свое самообладание ставил чуть ли не выше всего на свете — и вот сейчас у нас его не было. Вопрос только в том, что именно сорвется с цепи. Я хотела запустить в эту дышащую тушу когти и зубы, будто сила повернулась против себя самой и из жизни стала смертью.
Запахло цветами — жасмин. Боже мой! Но это была не она, или не только она, и не ее голос зазвучал у меня в голове, а такой, какого я не слышала раньше.
— Жри, и я буду пировать!
И безумный хохот.
Я услышала мысль Жан-Клода: «Любовник Смерти, Боже нас помилуй!» — и он мысленно мне и всем нам передал, что Любовник Смерти, Морт д'Амур, умеет питаться смертью, как Белль — похотью. Он породил вампиров, которые гниют, но которых почти невозможно убить. И он будет питаться энергией от каждой жизни, которую мы возьмем. Квинтэссенция грифа, паранормальный стервятник.
Жан-Клод воспринял эту нужду колоть, терзать и кусать, ощутить вкус сырого мяса и свежей крови, наполняющий рты, и обратил ее в тот единственный иной голод, который у нас есть. Только что я стояла на коленях, ощущая его за собой. Я знала, где кто и кто что делает, и ardeur столкнулся с пробужденной нами энергией. Столкнулся, взорвался, и сила заполнила зал.
Я еще услышала, как Любовник Смерти взвыл: «Это же невозможно есть!», ощутила запах жасмина и бешеной досады, потому что Мать Всей Тьмы может питаться только тем, что может усвоить ее носитель. Белль как-то ускользнула, а больше никто не может питаться на том пиру, который у нас намечался.
На миг меня захлестнула от этого свирепая радость, а потом остались только руки, тела, и то, что можно делать зубами — не чтобы убить, а чтобы оставить след.
Глава восемнадцатая
Это был сон. Я знала, что он мне снится, но была в этом сне не одна. Я шла по зданию, где никогда не бывала прежде, включая свет, но каждая комната у меня за спиной вновь погружалась в темноту. У меня не получалось включать свет достаточно быстро, и в последней комнате, где я зажгла свет, он на миг включился — и тут же снова стало темно.
Я проснулась. Пульс бился в горле, и амулет на шее тускло светился. Он уже угасал, но я знала, что это она побывала здесь. В моем сне за мной охотилась Мать Всей Тьмы. У нее не хватало сил говорить со мной без помощи чужих вампирских тел или сил, а в одиночку она — всего лишь жуть, от которой шевелятся ночью волосы и невольно прибавляешь шаг, сама не зная почему. Наверное, на каком-то очень глубинном уровне мы помним, что темнота никогда не бывает пустой.
У меня медленно успокаивался пульс, сияние гасло, я увидела и ощутила, где я, — и пульс снова застучал в горле. Что-то тяжелое лежало у меня на плечах и на голенях, а передо мной в нескольких дюймах находилось лицо Нечестивца. Судя по тому, что я видела, он был голый, а не всего я его видела потому, что ниже пояса на нем валялась лицом вниз женщина. Длинные желтые волосы не давали рассмотреть, насколько гол Нечестивец, но сама она точно была голая.
Я подняла голову от белого ковра, понимая, что мы все еще в гостиной «Цирка». Осмотр показал мне, что занавеси, составлявшие эту «стену», сорваны. В перекрученной ткани лежали другие переплетенные тела... руки, ноги, волосы, лицо — я узнала одну из вампирш, работающую в «Пляске смерти». Она вчера ночью была в гробовой и была готова лечь на день, а это значит, что ardeur достал и за пределы комнаты. Блин.
Мне даже страшно было подниматься дальше, выяснять, чья это рука лежит у меня на плечах, потому что по ощущениям вроде бы мужская, и тело, касающееся моего, кажется, голое. Как и я. Вот блин. А на ноги мне давили чьи-то ноги... и не только ноги. Точно мужское тело. Черт.
«Мать твою», сказала я себе, но вставать все равно надо было. И даже посмотреть, кто это — нельзя прятаться. Поздно уже для этого.
Я приподнялась на локтях — рука с плеч скатилась по мне вниз, как неживая. Я сделала глубокий вдох и повернулась посмотреть, кому она принадлежит.
Без одежды все выглядят совсем не так, как в ней, особенно если раздетый лежит на ковре лицом вниз. Короткие темные волосы, курчавые, плечи широкие, кожа смуглая, высокий... куча сорванной одежды по другую сторону от меня и светлое пальто на ней мне сказали, что это лев Джесс. Как он оказался без одежды, я не помнила. Это значило, что у нас не было секса, и он просто свалился, или что я не помню, что я делала?
Ашер лежал на боку возле камина, обернувшись вокруг лежавшей на спине Менг Дье. Волосы до плеч разметались вокруг нее веером, белело идеальное тело, и если у них был секс, то я ни черта уже не понимаю. Явно было без разницы в эту ночь, кого к кому тянет. Кто-то еще лежал по ту сторону груды одежды, но я не видела, кто это, а поскольку этот кто-то ко мне не прикасался, я и не стала рассматривать, а посмотрела вдоль собственного тела, голого, и не узнала точно, но, по-моему, ко мне было обращено лицо Лизандро. Длинные черные волосы рассыпались по плечам, почти скрывая царапины на спине. Одну ногу он частично закинул на мои, прижимаясь пахом к бедру. Мне достаточно случалось заниматься сексом, чтобы понять сейчас, что он обрабатывал меня сзади, потом свалился и отключился. Значит, царапины оставила не я. Мелочь, а приятно. Он не из тех охранников, что кормят меня добровольно. Вроде бы из-за жены. Вот блин! «Прости, милая, мне пришлось заняться сексом с начальницей, потому что произошел метафизический взрыв, и нам оставалось либо перетрахаться, либо друг друга поубивать». Ничего себе разговорчики ожидаются.
Я подумала, не проснутся ли они, если я попытаюсь выползти. Будь они вампирами, я бы не волновалась, но оборотни — как люди, могут и проснуться.
— Я не думаю, чтобы они проснулись, ma petite, если ты хочешь пошевелиться.
Я повернула голову, постаралась глянуть через плечо — шея заболела. Подняв руку, я нащупала след укуса.
Жан-Клод сидел в мягком кресле, голый, аккуратно скрестив ноги, длинные черные локоны с одной стороны измазаны так, будто... нет, стоп. Не буду я сейчас думать о подобном.
Я ощупала ранку, поняла, что это укус вампира. Когда стала выползать из пространства между Лизандро и Джессом, почувствовала еще несколько уколов боли. И в таких местах, откуда вампиры обычно кровь не берут. Что за черт?
След укуса над соском, и еще выше на груди. Я стояла на четвереньках, гадая, удержусь ли на ногах, если встану. Между бедрами у меня засохла кровь, но не было ощущения, что это было что-то слишком большое и энергичное. Скорее множественные укусы на обеих ногах. Но если их столько, я вообще не должна была проснуться — получается, что из меня всю кровь выпустили.
На секунду я похолодела от страха, а потом перестала ужасаться, что проснулась голая посреди последствий черт знает какой оргии. Лучше так, чем вообще не проснуться.
Жан-Клод оказался передо мной, взял меня за плечи, за руки, помог встать. Минуту я смотрела в его лицо — непроницаемое, замкнутое, а потом обхватила его руками, прижалась головой к груди, и меня стало трясти, а он обнимал меня, целовал в темя и приговаривал:
— Прости, ma petite, прости меня.
— Я не жалуюсь, — начала я голосом куда менее твердым, чем у него, — но почему я не истекла кровью при стольких укусах? Их не меньше восьми было, этого достаточно, чтобы высосать досуха.
— Точно не могу сказать, — ответил он, поглаживая меня по волосам, — но я думаю, что тебя спас ardeur. Множество укусов и на всех оборотнях, но мертвых нет. Ardeur — его сутью является жизнь, и жажду Любовника Смерти я перевел в жизнь. Последняя ясная мысль у меня была, что мы не дадим ему питаться смертью. Вместо этого питались мы. Жизнью и любовью, и я не отдал свой народ на службу тьме. Мы будем служить свету.
Я повернула голову, подняла взгляд к его лицу:
— Ты и правда все это успел подумать? Я так вообще ни о чем не успела.
— Это было по-французски, — улыбнулся он, — но такова суть того, что хотел я сделать с помощью всей этой силы.
Я обняла его крепче:
— Сейчас опять ночь?
—Нет.
Я нахмурила брови:
— Но ты же на ногах. Который сейчас час?
— Мы все отключились из-за ardeur'a, но я не думаю, что умирал на рассвете.
— Иногда ты не умираешь, когда мы соприкасаемся, но сейчас же этого не было?
— Не было, ma petite, но была огромная сила, питавшая меня.
Я почти побоялась оглянуться вокруг, но трусости я себе позволить не могла. Я ее не терплю, так что...
Повернувшись в руках Жан-Клода, я глянула дальше. Повсюду лежали тела, и так неподвижно, что, если бы Жан-Клод мне не сказал, что мертвых нет, я бы стала проверять пульс.
Мика лежал в другом конце комнаты, будто не отходил далеко от места, где мы начали работать со львами. Рядом с ним валялась груда тел, как на гравюрах, изображающих тележку с трупами во время чумы. Частично он лежал поверх этой груды. Сперва я подумала, что переплетенное с ним тело, руки и ноги, принадлежит одному из охранников, но потом до меня дошло, что единственный мужчина с прямыми длинными темными волосами лежит рядом со мной. Приглядевшись к мускулистой спине, плечам, бицепсам, я вдруг увидела, что это Клодия. Голову она положила Мике на грудь, он обнимал ее руками и одной ногой, а его голова лежала на спине еще у кого-то.
— Где Натэниел? — спросила я.
— В коридоре с Джейсоном, Джей-Джей и еще некоторыми.
— Ричард, Дамиан?
Кто-то застонал, тела на диванчике зашевелились, и из груды бледных тел высунулась мускулистая загорелая рука. Лицо Ричарда поднялось из груды тел в обрамлении спутанной гривы, будто он всплывает из-под вязкой воды. Секунду он смотрел бессмысленными глазами, а потом в них мелькнула искра понимания. Интересно, у меня такое же глупое лицо было, когда я очнулась?
Он посмотрел на женщину у себя на коленях, и я увидела, что это белокурая вампирша Гретхен. Она обвисла у него на руках, когда он с ней поднялся, и другие тела сползли на освободившееся в кресле место. Я узнала Байрона — вампира-стриптизера из «Запретного плода». Женщина, которая привалилась к нему, была красно-рыжей — наверное, Кардинал. Ричард осторожно положил Гретхен на пол, потому что больше места не было. Спина у него была исцарапана, кое-где до крови. Я тоже руку приложила?
Он повернулся — на шее у него засохла струйка крови, на бедрах тоже. На сгибе локтя виднелся укус. Ему тоже полагалось бы умереть от кровопотери.
На руках у него были царапины, и даже на боках. Кто-то — может, и не один (или не одна) — пускал в ход ногти.
Ричарду пришлось пробираться между телами. Я заметила, что нет большого журнального столика, стеклянного. Оглядевшись, я увидела осколки среди сорванных штор.
— Вряд ли я стану снова покупать стеклянный стол, — сказал Жан-Клод. — Лучше, наверное, металлический.
Ричард уже почти дошел до нас — ему приходилось смотреть, куда ставить ногу, чтобы никому ни на что не наступить.
— Ничего не помню, что было после того, как ты жажду смерти поменял на ardeur, — сказал он, глядя внимательно на пол и делая несколько последних шагов.
— И я, — отозвалась я.
— И я, — добавил Жан-Клод.
Ричард чуть не наступил на чью-то ногу, заваленную чужой одеждой, но в последний момент нашел место, куда встать. Мы с Жан-Клодом подхватили его под руку — машинально. И тут у меня мелькнуло воспоминание: Жан-Клод и Ричард страстно целуются, Ричард срывает с Жан-Клода черную рубашку, обнажая белую кожу, а потом Ричард исчез, и я погрузилась в воспоминание глубже: Жан-Клод у меня за спиной, во мне, Ноэль передо мной в виде человека. Я держу его во рту, а светловолосая львица его целует.
Вдруг я оказалась одна, ни с кем не соприкасаясь. Проморгавшись, я поняла, где я.
— Что это было?
— Воспоминание, — ответил Жан-Клод.
— Оно прекратилось, когда я отодвинулся. Не хотел видеть, что было дальше.
Голос Ричарда прозвучал очень зло. Что же он такое предположил? И было ли это? Я только помнила, как они целовались, и он мне помогал раздевать Жан-Клода, но смутная память говорила о других руках, вцепившихся в Ричарда, уводящих его прочь.
— Я не думаю, что ты сделал то, что ты думаешь, — сказала я.
Он глянул на меня сердито, и я поняла, что он закрывается изо всех сил, чтобы его злость не обдала нас жаром, не пробудила моего зверя. Я была благодарна за это самообладание, но я знала: если он решит, что у него с Жан-Клодом был настоящий секс, это разрушит все положительные результаты, которых мы достигли, и отбросит нас туда, где мы были. Мне нравилось, что мы теперь лучше уживаемся, но как это сохранить, я не знала.
— У нас не было секса, Ричард, — сказал Жан-Клод.
— Я нас видел, — ответил он.
— Ты видел поцелуй и легкий петтинг, но тебя увела Гретхен.
— Когда я проснулся, она была у меня на коленях. Она тебя любит, одержима тобой, следит за каждым твоим шагом. Такая глубокая любовь неужто не уберегла ее от ardeur'а? Я думал, что любовь дает от него иммунитет.
— Она наверняка тебя от меня оттаскивала, но как только прикоснулась, так ее захватил ardeur, а она достаточно любит мужчин, чтобы у нее не хватило потом сил противиться соблазну. Она не любит меня, Ричард, она мной одержима. А одержимость — не есть любовь, это чувство собственника. Любовь не требует обладания.
— Если любовь защищает, то... — Я не могла заставить себя договорить.
— То не значит ли это, что никто из нас друг друга не любит? — договорил Жан-Клод. — Нет, ma petite. Это не ardeur бросил нас в оргию насыщения — это мы устроили вместо бойни, которой хотел от нас Любовник Смерти. Вся энергия, которую мы пробудили, энергия, которая возникла из голода зверя, из жажды вампира, обратилась в секс. Такую пищу Любовник Смерти переварить не мог, и потому оттолкнул ее.
— Я слышал его, и у тебя есть о нем воспоминания, — сказал Ричард, и его передернуло.
— Я просто поняла, насколько он опасен и что он питается смертью, как Белль питается похотью. Ты воспринял еще что-то, что я пропустила?
Ричард посмотрел на Жан-Клода. Злость у него прошла.
— Каждый раз, как я чувствую себя обиженным, получаю от тебя воспоминание и понимаю, насколько бывает хуже.
Жан-Клод отвернулся — так он делает, когда не уверен, что владеет собственным лицом. Почти всегда он его все же контролирует. Он мне сказал когда-то, что после сотен лет, когда тебе за выражение лица доставалось от вампиров побольше и позлее тебя, научаешься скрывать эмоции так глубоко, что иногда выразить их становится трудно.