Нас с Микой когда-то было достаточно, чтобы изгнать Белль. Она не была тогда готова встретить в нас истинных Нимир-Ра и Нимир-Раджа. Сейчас с Натэниелом, леопардом моего зова, нас снова было достаточно, и мы вытолкнули ее. Запах жасмина и роз стал таять.
— Не в этот раз, Анита, — сказала Белль, и я ощутила запах солнца на сухой траве, и пульсирующую, тяжелую жару, и когти побольше толкнули меня в живот. Львица подняла голову изнутри и пошла по дороге. — Льва твоего зова у тебя пока нет, и ты не соединилась с местным Рексом. Тебе не выиграть. Я вызову твоего зверя, а ты сама станешь зверем моего зова.
Я подумала о льве и ощутила двух — далеко, но они реагировали. Один из них был Хэвен, наш местный Рекс, а второй — Никки. Он был и меньше, чем зверь моего зова, и больше. Он был — Невеста, моя Невеста. Это не означало брака, это значило только, что я настолько подчинила себе его разум, что он стал хуже раба. Мне тогда и надо было его подчинить, но результат испугал даже меня. Никки я велела: «Приди», а Хэвену сказала: «Не надо». Местный Рекс был исключен из моего списка питания за то, что затеял когда-то ссору с Микой и Натэниелом, и зато, что «женился» на львице-оборотне и соврал ей и мне, будто она — его Регина. Это была выходка с целью заставить меня ревновать. Когда это не получилось, он отменил брак, а львицу выгнал. Такое впечатление, будто у него ментальность персонажа ситкома, а как жить в реальном мире, он не знает. Сейчас он излучил мысль, что идет на помощь. Я ответила: «Не надо», — потому что один лев рядом был, а два было бы много.
Дамиан встал возле кровати в новом шелковом халате, почти таком же зеленом, как его глаза. Кардинал тянула его за руку, и я услышала его слова:
— Ты видала двор Белль. Хочешь, чтобы она и здесь командовала?
Она заморгала большими синими глазами, замотала головой, но выпустила его бледную руку и не мешала заползти на кровать. У него была самая белая кожа из всех вампиров нашего поцелуя, нашей группы, потому что он, вероятно, и при жизни был бледным. Дамиан лег грудью мне на ноги, и когда он меня коснулся — одновременно с Ричардом, Натэниелом и Жан-Клодом, мы будто превратились в ветер, в бурю, выметающую все, что хотела сделать Белль. Дамиан — мой слуга-вампир, что вообще невозможно, но у нас с ним и Натэниелом свой триумвират. Я для них эквивалент мастера-вампира, и у Жан-Клода все еще есть его триумвират со мной и Ричардом. Триумвираты силы нечасто встречаются у вампиров, а чтобы их было два с одним участником — вообще неслыханно. Образ Белль снова начал затуманиваться.
— Я тебе говорила, что нас будет больше, — прозвучал голос из видения Белль.
Я почуяла запах травы и жар льва, и густой сосновый запах леса, и волчий мускус, и дождь и джунгли, густой и причудливый их аромат, и леопарда. Кто это, я поняла еще раньше, чем показался Мастер Зверей. Таких темнолицых вампиров я больше не видала — смертельная бледность, но он при жизни был достаточно темный, чтобы таким остаться. Он был индийцем и одет в какие-то шальвары и жилет с искрой поверх шелковой рубашки. Костюм казался бы дешевым маскарадом, если бы не блестки — которые были не блестками, а настоящими миниатюрными драгоценностями, расположенными причудливыми узорами. Он тоже был членом Совета Вампиров, приезжал к нам когда-то в Сент-Луис и пытался нас покорить — или хотя бы подвергнуть пытке. Его сына, которого он привез с собой, мы убили — за изнасилования и мучительство наших зверей. Меня не удивило, что он рвался помочь Белль нами овладеть, — скорее удивляло, что он так долго ничего против нас не предпринимал.
Он умел призывать оборотней почти любого вида, и сейчас трое оборотней жались к нему. Он улыбнулся нам очень неприятной улыбкой:
— Жан-Клода, мастера города Сент-Луиса, приветствует Совет Вампиров. Мы приехали, чтобы укротить вас сегодня, как я укрощаю всех своих зверей.
Если не считать его жены, крысолюдки, которая родила ему сына, ныне покойного, он правил силой и страхом, как Белль правила соблазном, силой и страхом.
— Нас не так легко покорить, как все вот это, — ответил Жан-Клод, устраиваясь поудобнее на кровати в окружении всех нас, касаясь нас и ощущая наши прикосновения. Я ощутила его мысль, что Падму, Мастера Зверей, это зрелище может смутить, потому что его линия вампиров не использует секс как орудие. Но ничем, никаким действием он не мог бы скандализовать Белль Морт.
— Ты так говоришь, но в твоей постели — два триумвирата силы. Мы все еще используем только наших зверей вызова, а картинка не исчезает.
Я заранее знала, кто подойдет к его протянутой в сторону руке.
Капитан Томас Касвелл был по-прежнему одет в некий вариант британской военной формы, которую он носил на службе королеве Виктории в начале девятнадцатого века. Темно-золотистые волосы он стриг так же коротко и аккуратно, но каштановые усы, переплетающиеся с бакенбардами, частично скрывали его лицо. И все же нельзя было не восхититься человеком, более столетия сохраняющим один и тот же вид. Он был слугой-человеком Падмы, но в тот единственный раз, когда я его видела реально, это... ну, скажем, не было демонстрацией нежных чувств между ним и его мастером. На самом деле ни он, ни Гидеон, зверь зова Падмы, не особенно любили своего мастера. Волосы Гидеона по цвету были где-то между каштановыми и белокурыми, но длиннее, чем были в прошлый раз, до плеч, густые и прямые с намеком на волнистость. Глаза желтые с оранжевым ободком — тигриные глаза. Я знала, что у него кошачьи клыки во рту: мастер заставлял его слишком много времени проводить и облике тигра, и Гидеон не мог полностью вернуться в человеческий вид.
Чем больше я встречаю вампиров, тем лучшим мастером кажется мне Жан-Клод — по сравнению.
Падма сделал жест рукой, и сперва Гидеон коснулся его плеча, потом Томас медленно поднял руку и сказал:
— Если бы у меня был выбор, я бы не стал ему в этом помогать.
— Я верю, — ответила я, и тут же не стало больше воздуха для разговоров, не стало ничего, кроме силы. Падма превратился в бурю, горячий ветер, задувающий из адовой печи, от которого вскрикнули от резкой боли Дамиан, Натэниел и я. Мика потянулся к прочим леопардам города и скормил нам их силу. Был миг, когда я не могла вздохнуть, и как будто все мои звери рванулись к поверхности одновременно. Падма что-то бормотал по-французски себе под нос. Я не могла разобрать слов, но мои звери его понимали, и они рвались из меня, царапаясь и толкаясь, как толпа, прорывающаяся в узкий проход от пожара — только эта дверь, в которую они перли, была внутри меня. Я вскрикнула — и рядом оказался Мика-леопард и Ричард-волк, и они загнали двоих зверей обратно, усмирили и успокоили их, как научили их тигры. Теоретически они могли успокоить зверя любого вида — во всяком случае, было открыто, что это возможно. Но тигрица и львица во мне будто говорили на другом языке, которого не знал никто из нас. Зато знал Падма.
Я потянулась за тигром и нашла Криспина — он спал, свернувшись калачиком, рядом с Джиной и ее бойфрендом. Почувствовав мой призыв, он поднял глаза, и я ощутила это, а еще дальше, за ним, был Домино, с Никки вместе. Тигр и лев уже неслись ко мне.
Хорошо было то, что только я одна дергалась от боли — атака Падмы была сосредоточена на мне. И голос его донесся сквозь боль:
— Я управляю всеми зверями, что есть в тебе, Анита. Я — лучшее против тебя оружие.
Сейчас не было следов когтей у меня на коже, сила была иного рода, и кожа оттопыривалась, будто что-то из-под нее рвалось на свет. Пытались пробиться когти, будто во мне сидел чудовищный младенец. Казалось, будто лапа с когтями рвет нечто такое, куда никакая рука не могла бы дотянуться, а кожа остается невредимой. Я вопила от боли, и эта боль искала выхода, а мое тело не могло освободить неистовствующих в нем зверей.
Криспин возник надо мной внезапно, широко раскрыв светлые тигриные глаза — с этими глазами своего зверя он родился. Короткие курчавые белые волосы сохраняли цвет тигриного облика. Я не слышала и не почувствовала, как он вошел в комнату — боль была такая, что поглощала весь мир.
Криспин взял мое лицо в ладони, заставил смотреть на него. Он был белым тигром моего зова, и его с юности обучали помогать женщинам клана белого тигра воздерживаться от перемены при беременности.
Он успокоил зверей, всех, и я, пытаясь перевести дыхание, смотрела вверх и видела светлые синие глаза. Он улыбнулся мне.
— Так-то лучше, — сказал он.
Образы Падмы и Белль Морт стали расплываться, будто я смотрела на них сквозь панель матового стекла. Донесся голос Белль:
— Падма, вместе!
И львица вдруг стала прыгать изнутри меня, будто плечом пытаясь высадить дверь, но этой дверью была я. Меня мотало по кровати от ударов, будто они имели физическую природу. Отовсюду протянулись руки, удерживая меня, пытаясь утихомирить. Но льва среди них не было, и мне нечего было противопоставить совместной энергии Белль и Падмы.
Голос Никки я услышала раньше, чем увидела его.
— Я здесь, Анита, я здесь!
Он, раздеваясь на ходу, сунул пистолеты Домино, который оказался прямо сзади. Криспин откатился в сторонy и Никки смог прижаться ко мне голым торсом. Светлые полосы у него были на темени длиннее и спадали так, что скрывали правую половину лица — как стрижка какого-нибудь персонажа аниме. И только когда он лежал надо мной и волосы падали вперед, я видела шрамы там, где когда-то был глаз. А единственный карий глаз смотрел на меня.
— Отдай мне своего зверя, Анита, — сказал он и поцеловал так, будто заползал мне в рот, и я его поцеловала в ответ и перестала пытаться сдерживать львицу. Отпустила вожжи и почувствовала, как весь этот жар, все эта сила ушла в Никки. Я теперь научилась действовать мягче, когда вызывала их зверей, но сейчас не было для этого времени — был лишь лев Падмы и моя львица, рвущаяся наружу, вливающаяся в рот Никки, вылезающая из меня в него. Был момент, когда боль сожрала мир чернеющим по краям туманом, а потом здоровенные когти пробили мне живот, войдя в Никки и сливаясь с ним макабрическим единением близнецов, и Никки взорвался всем телом — вот только что был человеком, и тут же стал надо мной полульвом. Все залила густая и теплая жидкорть, сопровождающая превращение оборотня. Я стала смаргивать ее с век, потому что слишком еще все болело, чтобы стереть рукой.
Рука Натэниела стерла с меня ее, а странным образом оставшийся сухим Никки рухнул на меня разливом золотистой густой шерсти. Грива у него была жестче обычных волос и щекотала мне лицо светлой коричнево-золотистой щеткой.
Он, запыхавшись от боли такого бурного превращения, все же смог выговорить:
— Видишь теперь... я всегда... должен быть рядом.
Он сумел поднять голову, чтобы я увидела его лицо,
странную смесь человека со львом, но глаза были темно-золотые с оранжевой каймой вокруг зрачка.
— Мне нужен мой лев, — сказала я, и снова с придыханием от боли, будто пробежала много миль и все болело.
— Тебе нужен... я, — ответил он, и это было худшее в том, что сделала я с Никки. Он бы приклеился ко мне, если бы я позволила. У него практически не осталось собственной воли. Вот почему он назывался моей Невестой — как те несчастные женщины в фильмах про Дракулу, Невесты Дракулы. В кино их показывали как детишек вампиров, и некоторые вампиры умеют такое делать с другими вампирами, но моя способность действовала через видовые барьеры. Теоретически любой, кого я могу привлечь, может быть превращен в Невесту. Никки был социопатом и наемным убийцей, а теперь он делает то, что я ему говорю.
Я только одно могла сказать, и это я сказала.
— Спасибо, Никки.
Он улыбнулся, и это была улыбка человека на полузверином лице. Сияющая улыбка — от радости, что мне угодил.
— Я почувствовал белого тигра, когда он до тебя дотронулся, — сказал Падма, — и потому не буду его пробовать. Но есть тигры других цветов, Анита.
— Гидеон — тигр-оборотень стандартного вида, — ответила я, и голос прозвучал ровно. Это хорошо — мне надоело уже говорить испуганно.
— Верно, но у меня ведь и льва не было, когда я помог ей вызвать твою львицу?
Я лежала на загубленных шелковых простынях, и вся кровать была измазана густой жидкостью, будто кто-то плеснул бочку сиропа, а я пыталась думать, преодолевая уходящую боль.
—Она—мой слуга-человек, — вмешался Жан-Клод. — Это против всех наших законов — пытаться ее у меня похитить. Нам недозволенно разрывать связи между вампиром и его слугой или зверем его зова.
— Равно как и не дозволено оставлять в живых младенцев-некромантов, — возразила Белль. — Потому что из них вырастают люди, которые могут нами управлять. Тебе следовало доложить нам, Жан-Клод, когда она создала слугу-вампира. Следовало доложить нам, когда она обрела способность призывать зверей любого вида.
— Ты думал, что сможешь вечно скрывать ее умения? — спросил Падма.
— Она — мой слуга-человек. Вы все согласились не убивать ее за то, что она некромант.
— Она убила Отца Дня, Жан-Клод, — сказала Белль. — Ты думал, мы не чувствовали ни его обретения силы, ни его смерти?
— Если она могла убить одного из величайших среди нас, то мы должны либо укротить ее и тебя, либо вас всех уничтожить, — добавил Падма.
— А где остальные члены совета? Зачем вы спрятались перед началом этой атаки? — спросил Жан-Клод. — Они не знают, что вы это делаете?
Эти двое старых вампиров хорошо умели врать, но Жан-Клод говорил дальше:
— Вы не зарылись бы в такие катакомбы, если бы не скрывались. Вы пытаетесь убить мою слугу, вы напали на мастера, а все это у нас считается преступлением. Даже совет не стоит выше закона.
— В ней силы двух линий крови, Жан-Клод. Разве ты не понимаешь, что мы должны ее укротить?
— В ней силы линии Белль, — возразил Жан-Клод.
— Она призывает зверей, как будто она из моих, Жан-Клод. Ты не понимаешь, как она опасна для всех нас? Она перехватывает силы у любого вампира, который на нее нападает. Меня она коснулась однажды, использовала против меня силы своего волка, ощутила один раз, как я призываю зверя, и теперь сама способна призывать зверей.
— На меня напал оборотень-универсал, — сказала я.
— А что его привлекло в твой город, Анита? Почему он напал на твоих оборотней? Его влекло к тебе, некромантка.
Забавно, что мне никогда не приходило в голову, будто моя способность призывать зверей исходила от Падмы. Я все это относила за счет Химеры, универсала, который меня ранил и передал мне тот же вид ликантропии, что был у него: каждый зверь, пускавший мне кровь, становился одним из моих.
— Ты слишком хорошего обо мне мнения, — ответила я.
— Мать Всей Тьмы хотела заполучить Аниту, завладеть ее телом, — сказал Жан-Клод. — Вы съели часть ее силы и теперь тоже одержимы Анитой. Мать могла бы бросить вызов совету, но вы ни за что не поступили бы так опрометчиво. То, что вы делаете, может восстановить против вас весь остальной совет и развязать гражданскую войну среди вампиров. Зачем же вам вздумалось всем рисковать, раз мы в Америке? Мы против вас ничего не предпринимаем и не пытаемся. Зачем бы вам так рисковать, раз мы для Европы не угроза?
—Американские вампиры ходатайствовали перед советом о разрешении вас убить, Жан-Клод, — ответила Белль Морт.
— Им этого не надо знать, — одернул ее Падма.
— Если бы совет согласился на наше уничтожение, вы не стали бы делать такое у него за спиной, — ответил Жан-Клод.
— Зачем они хотели нашей смерти? — спросила я.
— Они вас боятся, — ответила Белль.
— Не отвечай на их вопросы, Белль Морт.
Что-то пробежало по ее лицу, какая-то мысль, идея. Первым сложил всю картину Жан-Клод:
— Кто из членов совета голосовал в нашу пользу?
Белль ответила просто:
— Дракон, Странник и я.
И зажала себе рот руками.
Я почувствовала, как Жан-Клод заворочался в кровати, ощутила, как оставило его какое-то напряжение.
— Падма хочет нашей смерти, а ты хочешь нас спасти?
Она уставилась на него, закрывая руками этот идеальной красоты рот, и я поняла, что она старается не отвечать на его вопросы. Что же это происходит?
Ашер повернулся и спросил:
— Тебе недостает Жан-Клода и меня, Белль Морт?
На это она не могла не ответить:
— Если бы мне тебя недоставало, Ашер, я бы тебя в любой момент прошлого века могла вызвать. Я не сплю с уродами.
Мы с Жан-Клодом подались к Ашеру как одно целое, и я подумала, что первым это подумал Жан-Клод, но не важно — я была с ним согласна. Мы обняли Ашера, все еще скользкого от той жидкости, которой окатило нас всех превращение Никки. Обняли и стали смотреть на образ Белль Морт.
— Тебе недостает нас обоих, вместе? — спросил Жан-Клод.
Она изо всех сил пыталась не ответить, это было видно по ее лицу, но она не смогла сдержаться.
— Да. — И тут она разозлилась так, что гнев хлынул из ее глаз карим огнем, и снова она метнула в меня силу. — Если я не могу тебя укротить, я тебя уничтожу!
Ударили изнутри когти, оставляя свежие рубцы, но Жан-Клод оказался рядом, и его — нет, наша — сила залила нас всех. Он взял силу обоих триумвиратов и накрыл нас как щитом.
— Спасибо, Падма, ты научил нас лучше управлять триумвиратом.
— Я тебе этого не показывал.
—Анита — мой слуга. Я умею приобретать вампирские силы, просто примененные против нас. До сих пор сила не оставалась со мной, но теперь, я думаю, будет оставаться. Я думаю, ты мне показал, как делать то, что я хотел делать, — увязывать несколько триумвиратов в один, в одну силу. Спасибо.
— Нет! — закричала Белль Морт и метнула в нас силу, в которой не было желания — были только гнев, ярость, а под ними — страдание и боль. Я — мы — ощутили ее сожаление как горечь и сладость на языке.
Я рефлекторно потянулась навстречу этой силе, не успев подумать, — как будто увидела что-то блестящее. За собой я чувствовала Жан-Клода, но держал и направлял нас обретенный тяжкими трудами самоконтроль Дамиана. А я стала поглощать ярость Белль, потому что умею питаться гневом. Это уже моя способность, а не Жан-Клода и не Белль Морт.
Натэниел был спокоен, Дамиан холоден и полностью собой владел, Ричард слегка боялся, но твердо был настроен не оказаться слабым звеном, и над всем этим был Жан-Клод — уверенный в себе и в победе, и никогда еще не ощущал он себя настолько хозяином положения. Он не мешал мне поглощать силу гнева, а я ее перерабатывала и передавала всем нам, потому что Жан-Клод умел делить энергию между всеми. В этот момент я поняла, что не мой это триумвират и не его, но наши триумвираты, а водить эту метафизическую машину Жан-Клод умеет лучше меня. Меня вполне устраивало ехать на месте стрелка, если придется стрелять в Белль Морт.
Ее ярость ослабила мою — тот глубокий резервуар, который я носила в себе столько лет. И мне понравился гнев Белль, вкус его понравился, и мы выпили его — и ее — до дна.
Она упала на пол.
— Нет! — прошептала она. — Нет, не может быть!
— Та часть Матери, что ты поглотила, желает Аниту, — сказал Жан-Клод, — и эта часть сейчас управляет вами обоими. Она не мертва, она живет в тебе. Другие члены совета тоже приняли в себя ее мощь?
— Да, — ответила Белль, не успев сдержаться.
— Тогда ты отравлена злом.
Я почувствовала его страх — мы все почувствовали.
— Надо было тебе дать ей умереть, — сказала я.
— Она предложила нам свою силу как темный вечер, — ответил Падма с убитым видом.
— Боже мой! — сказала я. — Теперь вы все одержимы ею.
Оба вампира обернулись ко мне.
— Но хочет она тебя, некромантка, — сказали они в один голос.
Запах жасмина был повсюду, и запах дождя, что упал на землю тысячи лет тому назад, и все это было ароматом Матери Всей Тьмы. Марми Нуар не умерла, она была в них во всех.
— Ты управляешь Падмой и Белль Морт более, чем другими?
Они ответили оба:
— Они самые молодые во всем совете, самые далекие от меня по времени.
— Они не так сильны, как прочие, — сказал Жан-Клод.
— Он ненавидит тебя за гибель своего сына — это открыло его мне. Она хочет тебя, и гнев с сожалением открыли ее мне. Любовник Смерти ничего по отношению к тебе не чувствует, разве что считает, что твоя смерть была бы мудрым решением. Но он жаждет убийств и смерти, он кормится на них, а этот новый, более современный совет его сдерживает. Я ему обещала столько смертей, сколько он уже много веков не видит, если он станет моей лошадью, моим носителем. Дракон ничего к тебе не испытывает, кроме любопытства. Странник знает, что происходит, и он скрывается от меня. У него есть только одно тело, и если его уничтожить, Странник перестанет быть. А моя душа теперь заполняет не одно тело, и все их надо будет убить, чтобы меня уничтожить.
— Разделимая душа, — сказал Жан-Клод.
— Да, — ответила она, — и даже поголовная гибель совета не охватит всю меня. — Она посмотрела на меня: — Спасибо, что убила Отца Дня. Он был единственным, кто мог бы стать моим соперником.
— Я не для того это делала, чтобы тебе помочь.
— Но ты мне этим помогла, Анита. Вряд ли ты когда-нибудь поймешь, насколько помогла.
— Ты поглотила его силу, когда он умер.
Оба вампира согласно кивнули.
— Белль Морт! — сказал Жан-Клод. — Ты должна ей сопротивляться!
— Она не может, — ответили оба вампира.
Я почувствовала, как Жан-Клод открыл ardeur и ударил им в Белль Морт. У Белль запрокинулась голова, выгнулась спина, и когда она подняла глаза, они были по-человечески карими.
— Она не понимает, что такое ardeur, Жан-Клод, но она знает, что такое похоть.
И тут глаза Белль утонули в силе более темной, чем ее собственная, и стали как море полуночной сини, и я эти глаза уже видела — не у Матери. Белль и Падма заговорили в унисон:
— Похоть мы знаем издавна, Анита. Помнишь, что сделали мы в твоем Лас-Вегасе с тиграми? Я могу пробудить ardeur и на много часов утопить вас в нем, пока не встанет солнце. И моя сила растет с каждым тиканьем часов.
Пальцы Ричарда впились мне в плечо, и я поняла, что с каждым новым входящим в комнату мужчиной его от меня отталкивало все дальше — нет, не отталкивало, он отодвигался сам. Он понимал, что делает это по собственному выбору: я почувствовала эту его мысль, когда он ко мне притронулся. Страх обдал Жан-Клода холодной водой, и я еще почти ничего не ощутила, как всегда в минуту опасности оттолкнув эмоции подальше. И только Ричард из нас троих был спокоен — нет, и Мика еще, я чувствовала его, и Натэниел за ним. Мика был спокоен, потому что он почти всегда такой, и только едва угадываются годы труда, давшие ему это спокойствие. Натэниел же глубоко верил, что я его не выдам, что я найду выход. Эта неколебимая вера не раз нас спасала, но испугала меня и на этот раз, как всегда, всколыхнула страх, что я подведу, не справлюсь вопреки его твердой вере. И спокойствие Ричарда, обретенное наконец, было похоже на спокойствие Мики — создано из работы, психотерапии и усилий. Он нарастил спокойствие, как наращивают мышцы — постепенным утяжелением нагрузки.
Второй раз в жизни я почувствовала ardeur в исполнении Ричарда. У него ardeur — это жажда обладания. Не демонической одержимости, а обычного желания, чтобы принадлежала ему и никому другому, «пока смерть не разлучит нас». Когда-то это было желание моего сердца, но потом во мне поднялся ardeur, и мне нужно было больше помощи, чем может дать один партнер, и поэтому ardeur дал мне Мику, дал Натэниела, а из меня сделал в конце концов женщину, которая может быть с Жан-Клодом.
Я потянулась к Джейсону, потому что знала, что он где-то тут по соседству, хотя мое зрение тонуло в затемненном зале где-то за тридевять земель, где были Белль и Падма. Рука Джейсона встретила мою, будто он почувствовал, что нужен мне. В последний раз когда я столкнулась с «матримониальным» ardeur'oм Ричарда, отбиться от него мне помог страх Джейсона перед поглощением чужой волей. Был у меня момент сомнения, мелькнула мысль, не заставила ли его Джей-Джей передумать — но нет. Одна из причин, по которым у них с Джей-Джей получалось лучше, чем с кем-либо раньше, заключалась в том, что никому из них не была нужна моногамия. Они хотели принадлежать друг другу, занимать в жизни друг у друга особое место, но сжигать мосты не намеревались.
Однако Ричард метнул сейчас свой свадебный ardeur не в меня — он направил его в тот далекий зал, метя в Белль Морт. За многие столетия, что существует ardeur, были попытки поймать Белль в капкан любви. Такую попытку делал Огюстин из Чикаго, потом она была одержима Жан-Клодом и Ашером, но такого не предлагал никто, кроме Ричарда. Только он мог превратить нечто, предназначенное для питания от похоти, в нечто совсем другое, намекающее на золотую свадьбу, при этом так, что это казалось правильным.
Он лежал на кровати, обернувшись вокруг Жан-Клода, Ашера и меня, и транслировал мысль, что вот это можно получить навечно — а для Белль это действительно значило бы навечно. Этого вида любви Белль не понимает, а раз не понимает она, то и Марми Нуар окажется в замешательстве.
Белль посмотрела на нас собственными карими глазами.
— Ричард, — произнесла она, и никогда еще не называла она его имени с таким жаром.
Он посмотрел на нее через то же далекое расстояние, дал ей увидеть себя, лежащего тут голым. Немаленькое это было обещание.
— Белль, — шепнул он ей в ответ.
Она улыбнулась и заговорила с Жан-Клодом:
— Я все называю тебя глупцом, но ты сумел найти силу там, где я нахожу только слабость. Любая сила, которой владеет Мать, подчиняется ей. Она питается отрицательными эмоциями, проникая вслед за ними в твой разум и сердце.
Падма оказался за ней с мечом в руках. Глаза у него горели черным огнем — не его цвет и не его глаза. Я вскрикнула, потянулась к ним — не знаю даже, я или Жан-Клод.
— Белль, сзади!
Мы почувствовали, как Падму затопил ardeur. Вампир упал на колени, огорошенный такой интенсивностью желания. Гидеон и Томас заколебались — Падму они ненавидели и сейчас подумали, что, быть может, лучше будет дать ему погибнуть. Но он приказал им себе помочь, и выбора у них не было. Белль подобрала юбки и бросилась бежать. Они ей дали убежать, и я знала, что Падма их еще заставит заплатить за это.
— Спасайся, если можешь, Жан-Клод! — крикнула она на бегу. — Свяжись со Странником, если его найдешь, может быть, он тебе поможет. Беги, если можешь, прячься, если можешь. Но помни: мы не происходим от Тьмы.
И будто кто-то выключил экран. Мы все лежали на кровати, но только мы. Не было присутствия ни Белль, ни Падмы, ни Милой Мамочки.
Молчание повисло такое густое, что слышен был шум крови в голове. И в этой тишине я услыхала собственный голос.
— Вот так-то, вашу мать!
— Exactement, ma petite, exactement, — ответил Жан-Клод.
Глава тринадцатая
Если я когда в жизни хотела поддаться истерике, то именно в этот момент. Как драться с противником, у которого нет тела? Как драться с тем, кто берет самых сильных вампиров в мире и превращает их в марионеток? Как, блин, с такой тварью драться?
Наверное, мы все думали об одном и том же, когда вдруг зазвонил чей-то телефон — мелодией из старого шоу Майка Хаммера. Натэниел одним движением слез с кровати и стал копаться в лежащей на полу одежде.
— Рингтон поставлен на Макса, мастера города Лас-Вегаса.
— На твоем телефоне? — удивилась я.
— На твоем, — ответил он, поднимая мой телефон из кучи шмоток. Открыв его, Натэниел сказал:
— Это телефон Аниты, Макс, погоди минуту.
Он протянул мне телефон.
— Мелодия из Майка Хаммера? — произнесла я одними губами. Он нетерпеливо тряхнул протянутым мне телефоном и нахмурился. Я взяла трубку, но запомнила, что еще поговорим с ним насчет новых рингтонов у меня на телефоне. Я только-только убрала «Уайлд Бойз», заменив принятым по умолчанию звоном колоколов.
— Макс? — спросила я.
Никки все еще почти весь лежал на мне, не успев отойти от вызова своего зверя. Бурная перемена — штука болезненная. Зажатая между Жан-Клодом и Ашером, я прижала телефон к уху.
— Анита, что там за хрень у вас творится сегодня? — зазвучало недовольное басовое рычание.
Макс — крупный мужчина, вполне соответствующий своему голосу. Почти без волос — будто хочет сказать: «Я лысый, а не стриженный по моде». Сложение и манеры — как у футбольного нападающего старых времен. Кто не понимает, может назвать его жирным, но это не так. Мышцы все на месте, они просто прячутся.
— И тебе добрый день, Макс, — ответила я таким же недовольным и готовым к перебранке голосом.
Мне самой стало лучше, когда я поняла, что могу окрыситься на грубую интонацию. Если еще реагирую на такие мелочи, то не так уж, может быть, страшен мир, хотя Мать Всей Тьмы все еще «жива».
— Биби проснулась с воплем, что ее пытается сожрать Тьма. Заставила меня позвонить тебе, Анита, сказала, что вы с Жан-Клодом должны знать, что с ней происходит. Ты... ты что-нибудь знаешь?
Голос его стал неуверенным. Он начинал жизнь как босс мафии и после смерти сохранил за собой эту должность. Именно поэтому, отчасти, Лас-Вегас остался тем же старым мафиозным городом, несмотря на приток свежих сил из Украины и других стран востока. Но жену свою Макс любит и очень волнуется о своей маленькой королеве тигров.
— Да, я знаю, что происходит, хотя хотела бы, когда Бибиана успокоится, услышать от нее, как именно тьма пыталась ее сожрать.
— Это может быть не та тьма, что раньше, Анита. Ты мне говорила, что Мать Всей Тьмы мертва. Что ты почувствовала ее смерть, когда взорвали ее тело.