У Жени оставалось мало снарядов, но он победил. В неравной схватке сбил одного фашиста, а два сами вышли из боя. Тогда и появилась отметка в блокноте Горгуля. И вот не стало комсомольского вожака. Рядом с телом сержанта Саши Байдракова покоится он в санитарной части, а на столе перед комиссаром полка лежат окровавленные комсомольский билет Семена, его летная карта и блокнот.
...В тот ранний майский день две группы Ме-109 вели разведку над Ладожским озером и морской базой Осиновец. Примерно в это же время на разведку вылетело звено Семена Горгуля. К сожалению, один самолет из-за неисправности вернулся, Горгуль с Байдраковым и Дмитриевым ушли на задание тройкой.
Бой разгорелся внезапно. Шестерка «мессеров», скрытая дымкой и облаками, первой навалилась на наше звено. Горгуль, Байдраков и Дмитриев приняли неравный бой. На лед упал Ме-109, но тут же загорелся и самолет Байдракова. Тяжело раненный летчик покинул самолет на парашюте. Бой принял ожесточенный характер. Нужно было прикрыть медленно спускавшегося на парашюте друга. И Горгуль с Дмитриевым не допустили к нему «мессеров», пока парашют не опустился на торосы. Но Байдраков не встал. Он лежал вверх лицом, будто наблюдал за тяжелым боем товарищей.
Новые взаимные атаки, падает еще один «мессер», и вдруг удар по кабине Семена. Летчик ранен, винт закрутился вхолостую. Но Горгуль не покинул машину, повел ее на посадку. Ефим Дмитриев остался один против четырех Ме-109. Третий «мессершмитт» вспыхнул факелом и упал на лед. Но и Семена ранило вторично. И все же он, с трудом сохраняя сознание, едва различая ледовый покров, посадил самолет.
У Дмитриева кончилось горючее, он вынужден был выйти из боя. А три Ме-109 тем временем делали заход за заходом, расстреливая стоящий на льду самолет и истекающего кровью Семена. Горгуль ранен в третий раз. Слабеющей рукой достает он блокнот, тот самый, в котором был записан план комсомольской работы и лежало аккуратно сложенное заявление о приеме в партию Байдракова.
|
|
Нет сил развернуть планшет, вытащить карандаш, но как страшно умирать, не сказав последнего слова друзьям. И тогда перебитым кровоточащим пальцем Семен Горгуль, шахтер Донбасса, отважный балтийский летчик, царапает [209] на листке: «Прощайте, ленинградцы! Да здравствует Сталин!..»
Вместе с летчиками провожали в последний путь Горгуля и Байдракова все жители деревни Выстав. Друзей похоронили рядом с Алексеем Лазукиным на том же кургане, у границы аэродрома. В этот тихий весенний вечер было совсем светло, и три патрульных звена на бреющем полете дали прощальный залп над холмом.
Май подходил к концу. Ясных дней становилось больше, но постоянно дувший северный ветер не допускал к нам и без того запоздавшую весну. Уже месяц как перестала действовать ледовая трасса: хрупкий лед покрылся водой, но толщина его местами достигала чуть ли не метра. Он все время двигался, торосился, затрудняя плавание даже крупным кораблям. Ледовая стихия стала для них едва ли не опаснее авиации врага. Спасая корпуса кораблей, экипажи по нескольку суток подряд взрывали торосы, вручную обкалывали лед у бортов.
Не сумев сорвать перевозки по ледовой трассе в зимний период, фашистское командование зорко следило за ледовой обстановкой и 26 мая дало приказ 1-му воздушному флоту нанести массированные удары по всему Ладожскому району судоходства.
|
|
Двумя днями ранее, 24 мая, рискуя быть раздавленными во льдах, с западного берега в Кобону пробились три наших канонерки, пять тральщиков и транспорт. Они-то и открыли навигацию на участке Кобона — Осиновец. Но этого было мало, Ленинград нуждался в срочной и массовой доставке грузов и боевой техники с восточного берега.
И вот несколько десятков транспортных судов и боевых кораблей сосредоточились в Кобоно-Кореджском порту для погрузки. Это был первый большой конвой на западный берег: переход намечался в ночь на 30 мая.
Организацией конвоя лично занялся командующий Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц. Он потребовал от командира нашего 4-го гвардейского полка усилить воздушное прикрытие района.
Зная, что воздушный противник будет своевременно обнаружен радиолокационными станциями, мы несли дежурство на аэродроме в составе двух эскадрилий, а третью имели в резерве с пятиминутной готовностью к вылету.
Прояснившееся небо позволяло фашистам совершать налеты с различных высот с надежным прикрытием, и 28 мая несколько высотных разведчиков ранним утром пролетели над нашим аэродромом, Кобоной и военно-морской базой Осиновец. [210] Из штаба бригады поступил сигнал о возможном массированном ударе по кораблям, судам и перевалочной базе. В 9 часов 40 минут радиолокационные станции обнаружили южнее станции Мга и Шлиссельбурга несколько групп самолетов. КП полка дал команду на взлет.
9 часов 45 минут — 9 часов 47 минут. Взлетела первая группа из шести И-16. Ведущий Цоколаев, летчики: Суворкин, Дмитриев, Рочев, Стрельников, Бедукадзе. За ней вторая группа из восьми И-16 под моим руководством. Летчики: Кожанов, Байсултанов, Кузнецов, Петров, Кравцов, Куликов и Захаров.
|
|
Предполагая возможность звездного налета, то есть с разных направлений и высот, группа Цоколаева начала патрулирование над Кобоной на высоте 2500 метров, моя — на 3000.
Командир полка, получив данные о приближении большого количества фашистских самолетов, поднял в воздух и последнюю эскадрилью. Ведущий Васильев, летчики: Лагуткин, Филатов, Творогов, В. Дмитриев, Кириллов, Литвиненко и Пушкин.
С подходом третьей группы, в которой не оказалось никого из руководства полка, я, занимая верхний эшелон, принял командование всеми истребителями.
Вскоре мы увидели бомбардировщиков и истребителей. Они подходили к Кобоне с юга, юго-запада, запада и с севера на больших высотах группами по 6, 8, 10, 12 самолетов. Всего в налете участвовало 80 бомбардировщиков Ю-88 и Хе-111 и 24 истребителя Ме-109 и Ме-109Ф. Пятикратное превосходство.
Я дал команду Васильеву и Цоколаеву находиться над центром объекта на высотах 2500 метров. Атаковать «юнкерсов» и «хейнкелей» на встречных курсах в момент их нахождения на боевом курсе. Противника не преследовать — атаковывать вновь подходившие группы.
Своей восьмеркой я занял высоту 3500 метров и приготовился к бою с истребителями. Наши зенитчики открыли огонь, но мы, не обращая на них внимания, парами и четверками завязали бой с подошедшими группами противника.
Уже в самом начале стало ясно, что тактика выбрана правильно: не распылять силы, не отвлекаться на преследование врага, наносить короткие удары по близким и наиболее опасным группам и отдельным бомбардировщикам.
Удерживая за собой высоту, моя группа отсекала истребителей прикрытия.
Сбив трех «юнкерсов» и одного «мессершмитта» в первые минуты боя, мы почувствовали еще большую уверенность в своих силах и обескуражили врага. Часть бомбардировщиков, [211] не доходя до цели, начала поворачивать назад, однако через восемь — десять минут они возвратились и повторили заход. Иные то и дело повторяли этот маневр, но всякий раз теряли один-два самолета от огня зенитчиков и истребителей Васильева и Цоколаева.
Тем временем наши силы тоже стали убывать. Вышли из боя раненые командир эскадрильи Цоколаев и сержант Пушкин. Прикрывая их, ушли еще два И-16. Фашисты лишились более двадцати самолетов и все же от объекта не уходили.
На сороковой минуте неравной схватки, когда у нас кончались боеприпасы и горючее, к Кобоне на высоте 3500 метров подошла большая группа врага: пятнадцать Хе-111 и двенадцать Ме-109Ф. Расчет у них был точным. Ослабив прикрытие главного объекта, тяжелыми бомбардировщиками нанести главный удар по складам перевалочной базы.
Принять участие в отражении этой группы летчики 1-й и 2-й эскадрилий, находившиеся ниже противника на 1000 метров, просто не успевали. Спасать положение нужно было нам, 3-й эскадрилье, находившейся на высоте врага.
Дав команду паре Кузнецова прикрыть меня от «мессеров», я повел шестерку в лобовую атаку на девятку «хейнкелей».
Атака удалась — один из бомбардировщиков пошел вниз, оставляя дымный шлейф, но противник, потеряв компактный строй, продолжал лететь к объекту. Трусливей оказалась вторая группа — позади. Она повернула в сторону озера, облегчив наше положение. Но я напрасно жал на гашетку — пулеметы безмолвствовали. Кончились боеприпасы и у пары Кожанова. Его лобовая атака была ложной. Но и на этот раз мы резко развернулись на повторную атаку с задней полусферы.
Зенитчики вели ураганный огонь, часть разрывов доставалась и на нашу долю. Ничего, обошлось. Зато горел, продолжая полет по прямой, один из «хейнкелей», два других, снижаясь, уходили от объекта, сопровождаемые зенитками.
Оставшиеся четыре бросили бомбы без прицеливания. Видно было, как большие черные чушки, одна за другой отделяясь от длинных фюзеляжей, сыпались на лес южнее Кобоны, где тоже находились запасы продовольствия. Добить бы стервятников, но чем? Я дал команду Захарову:
— Вася, вперед! Атакуй, прикрою.
Я рассчитывал, что у него еще есть боезапас, но Захаров, не отвечая, продолжал лететь в левом пеленге. В этот момент нас атаковали сверху два Ме-109Ф. Я положил самолет на крыло в глубокое скольжение, и очереди первого «мессера», задев правую плоскость, прошли мимо. Уходить из-под огня второго «мессера» было поздно. Он решительно шел на сближение, [212] рассчитывая завершить атаку с полусотни метров. Вася оказался правее и чуть ниже его, отсечь огнем не успевал, да и патронов, наверное, уже не было. И тогда он принял единственное решение: рванул своего «ишачка» вверх влево, и огненный шар на месте двух истребителей, как взрыв большого фугаса, сверкнул в голубом небе над Ладогой.
Так, спасая командира, отдал свою жизнь бесстрашный летчик Василий Никанорович Захаров. Не стало юного боевого друга, с которым два месяца летали мы крыло в крыло.
Около часа летчики-гвардейцы и зенитчики отражали упорный массированный удар врага, сбив одиннадцать самолетов. А всего с помощью береговых и корабельных батарей был уничтожен тридцать один самолет. У флота в судах и боевых кораблях потерь не было. Пострадало несколько человек у пирса, а также часть продовольствия и боевой техники. Мы потеряли летчика Захарова, осуществившего воздушный таран, еще трое получили ранения, пять самолетов были повреждены.
Вечером того же дня сто два самолета противника нанесли удар по военно-морской базе Осиновец, но и там их встретили как следует, уничтожив девятнадцать самолетов. Гитлеровцы и до этого часто бомбили наши объекты на Ладожском озере, в Тихвине и Волховстрое, но таких крупных массированных налетов не было. Пятьдесят сбитых самолетов в течение дня не помешали им в следующий вечер нанести новый удар по обоим портам. В налете на Осиновец участвовало более пятидесяти самолетов, на Кобоно-Кореджский порт и на рейд — сто пятьдесят.
Противник рассчитывал на внезапность и на светлую ночь, зная, что в сумерках истребители не смогут эффективно противостоять пикирующим бомбардировщикам Ю-87, а зенитная артиллерия всех калибров будет ограничена в прицельной стрельбе.
Эскадра Ю-87 и Ме-109 четырьмя группами пересекла линию фронта в районе Шлиссельбурга и быстро приближалась к Кореджскому порту. Я вылетел навстречу восьмеркой, но сумерки быстро сгустились, и трех летчиков, никогда еще не действовавших в таких условиях, пришлось вернуть на аэродром. Со мной остались четверо, отважных и готовых ко всему: мой заместитель Алим Байсултанов, комиссар Петр Кожанов и командиры звеньев Евгений Цыганов и Владимир Петров.
Мы знали, что большинство «юнкерсов» бомбят, ориентируясь по ведущему. Его-то и следовало сбить в первую очередь. На этот раз три группы самолетов Ю-87 подходили с одного направления. Выше их — несколько пар Ме-109. Против такой армады наших сил явно не хватало. И я, распределив их, [213] дал команду: любой ценой уничтожить лидеров групп! Пройти с огнем через их строй, не сворачивая! Того, что ближе всех к кораблям, взял на себя, на двух других ведущих устремились пары Байсултанова и Петрова, Кожанова и Цыганова. Все решилось в считанные секунды. Ведущие всех трех групп были сбиты и упали вблизи кораблей. Остальных мы решили взять на испуг, имитируя таран. Почти одновременно врезались в строй каждой группы, и фашистские летчики, видимо посчитав нас «смертниками», шарахались в разные стороны.
Каким-то чудом, пройдя сквозь строй немцев, увидели перед собой четвертую и самую большую группу, идущую двумя параллельными колоннами. Используя тот же маневр, мы без команды всей пятеркой понеслись со стрельбой в лоб на врага и с ходу сбили еще два Ю-87, один из которых, ведущий, пришелся на мою долю. Строй противника распался, мы повторили атаку с нижней полусферы, одновременно укрываясь тем самым от истребителей, и опять сбили два «юнкерса».
В этом редком в истории войны бою мы даже не имели серьезных повреждений самолетов. Корабельные зенитчики, отражая атаки разрозненных звеньев и одиночных самолетов, тоже сбили пятерых фашистов. Противник потерял двенадцать пикировщиков из ста пятидесяти, удара по кораблям так и не получилось.
Что же принесло редкостный боевой успех пяти советским истребителям в бою с такой армадой врага? Прежде всего, новизна тактического приема — встречные атаки по ведущим в группах, высокая огневая и летная выучка гвардейцев, дерзость и отвага в бою и, конечно, риск.
За этим неравным боем наблюдал командующий флотом, находившийся в это время на одном из кораблей, он высоко оценил наш успех. Через час после посадки на КП полка от командующего флотом пришел приказ о присвоении внеочередных званий всем участвовавшим в бою летчикам. С этого дня я — капитан.
Боями 28 и 29 мая, по сути, закончилась тяжелейшая борьба истребительной авиации и зенитных средств, охранявших ледовую дорогу в зимне-весенний период 1942 года.
К началу июня наш ратный труд принес неплохие результаты: в воздушных боях за последние четыре месяца летчики 4-го ГИАП сбили девяносто два вражеских самолета! Васильева, Цоколаева, Кожанова, Байсултанова и меня представили к званию Героя Советского Союза.
В июне завершился первый год тяжелейших испытаний нашего народа. Горькие вести шли с Южного и Центрального [214] фронтов. Пал Севастополь, наши войска оставили Воронеж и ряд других городов. И на нашем фронте немцы не теряли надежды захватить Ленинград. Они начали стягивать большие силы наземных войск и авиации в районы Порхова, Луги, Гатчины, Красного Села, готовясь повторить, как это было в сентябре, штурм Ленинграда более мощными ударами с разных направлений. С каких конкретно и какими силами, понять пока было трудно. Правда, действия 1-го воздушного флота врага, артобстрел всех районов города и минирование с воздуха акватории взморья показывали, что враг стремится закупорить корабли и подводные лодки в Неве, сделать невозможным их выход по Ленинградскому морскому каналу в район Кронштадта.
И снова развернулись воздушные сражения в районе Ленинграда и Кронштадта. Хотя и с большими потерями, все же победителями вышли истребители фронта и флота. Только 71-й ИАП сбил двадцать четыре «хейнкеля» и «юнкерса». А мы, гвардейцы, опасаясь ослабить прикрытие массовых перевозок через озеро, продолжали дежурить в самолетах на земле. Это для нас, летчиков, было самым томительным. Полчища комаров и всякой мошкары атаковали нас злее «мессершмиттов». Они проникали повсюду, никакое марлевое или сетчатое покрытие не спасало от этого гнуса.
Только взлетев в воздух, мы могли вздохнуть свободно, техники же опухали от укусов комаров больше, чем от недоедания в зимний период. Но что поделаешь? Боевые условия требовали жить в лесу, в сырых, топких от воды землянках и готовиться к новым боям. Летчики не тратили попусту ни минуты между полетами и дежурством. Шли к прицелам, тренажерам и садились за схемы воздушных боев, и учили, учили, учили...
4-й гвардейский, стоявший более семи месяцев на прикрытии ледовой, а затем водной Дороги жизни Ленинграда, оказался правофланговым истребительной авиации не только в обеспечении бесперебойной работы главной артерии непокоренного города, но и по боевым итогам за год войны. На его счету было 11 800 боевых вылетов, из них 2000 на бомбоштурмовые удары и 940 на воздушную разведку. 218 самолетов, много боевой техники, кораблей потеряли враги от метких ударов нашего боевого коллектива. Такого успеха не имел тогда еще ни один полк морской авиации. Радовала победа над самолетами Ме-109Ф, на которые Гитлер возлагал большие надежды. И радость наша была закономерной. Это был результат неимоверных усилий всего гвардейского коллектива, нашедшего новые приемы в тактике боя, мастерстве владения самолетом и оружием. Только в [215] марте — июне летчики полка сбили 45 «мессершмиттов» и обеспечили надежное прикрытие восточной части Дороги жизни. Правда, боевой счет обошелся нам дорого. За 12 месяцев войны полк потерял 49 летчиков, 62 человека из технического состава и 87 самолетов И-16 и И-153.
Если учесть, что для нас главным противником в воздушных боях были истребители 54-й эскадры фашистской Германии, то теперь нам известно, что и эскадра за этот период потеряла 102 летчика и более 500 самолетов. Потери противника показывают, что гвардейцы 3-го и 4-го истребительных полков полностью оправдывают свое высокое звание.
...Все чаще вылетали мы на аэродромы под Ленинград и Кронштадт на помощь другим истребительным полкам, прикрывавшим флот и ударную морскую авиацию, которая вела борьбу с артиллерией врага, обстреливавшей Ленинград.
Фундамент победы
Начинался второй год войны. Каким он будет для нас? Трудно сказать. Мне, ладожанину, воюющему над родным домом, ясно одно: любой ценой очистить родную ленинградскую землю от фашистской чумы. А цену победы над врагом в воздухе и на земле я за минувший год познал сполна. Нет рядом многих боевых друзей, да и сам дважды ранен, пять раз сбит и десятки раз смотрел смерти в глаза.
Бессонные ночи, напряженные дни боев и загруженные до предела учебой просветы между боевыми полетами принесли успехи полку и эскадрилье, особенно в весенний период. Теперь предстояла не менее трудная задача — удержать высокие боевые показатели, сохранить уровень боеспособности в предстоящих летних боях. Для этого надо было дать глубокий анализ нашей деятельности за истекший год, изыскать новые методы совершенствования боевого мастерства на изношенных до предела и устаревших «ишачках», а главное — поддержать высокий морально-боевой дух каждого воина эскадрильи. Шесть месяцев 3-я гвардейская эскадрилья держит первое место в полку.
— Поставить точку на достигнутом нельзя, — сказал Петр Кожанов на совещании руководящего состава эскадрильи 16 июня 1942 года. — Все помнят период, когда стыдно было смотреть друг другу в глаза, сердце кровью обливалось из-за [216] гибели друзей и однополчан. Сейчас на фронте затишье временное. Предстоят более тяжелые бои.
— Вот ты как бывший учитель и комиссар и проведи линию постоянного повышения боеспособности и высокого уровня морально-боевого духа, когда фашисты с каждым днем наращивают количество модернизированных «мессершмиттов», — с дружеской улыбкой заметил Алим Байсултанов.
Анатолий Кузнецов и Михаил Бороздин — штурман и инженер эскадрильи — серьезно посмотрели на комиссара и заместителя и начали что-то писать в свои блокноты.
— Провести эту единственную прямую должны мы, руководители эскадрильи и коммунисты, — твердо сказал парторг Владимир Бакиров. Он тут же предложил итоги года и задачи на летний период обсудить на партийном собрании, мобилизовать коммунистов на выполнение боевых задач в любой воздушной обстановке.
Высказав сокровенное, летчик Бакиров посмотрел на присутствовавших, ожидая поддержки.
Ждать долго не пришлось. Поднялся командир звена старший лейтенант Евгений Цыганов. По возрасту он всего на год старше Бакирова, но воюет с первого дня войны. За год боев познал все, что на войне отпущено летчику. В партию его приняли на втором месяце войны, теперь активный коммунист, член партийного бюро.
— А мое предложение другое, — твердо сказал Евгений. — Нужно подготовить указания на летний период и на общем собрании поставить задачи каждому звену и техническому составу, а потом строго спросить с тех, кто все еще допускает промахи, снижающие боевые результаты эскадрильи.
— А те, кто хорошо выполняет боевые задачи, — разве им на собрании говорить не о чем? — горячо заговорил адъютант капитан Владимир Куприн.
— Говорить можно много, — недовольно буркнул Цыганов, видя, что его не поддерживают.
Высказывания, предложения и реплики показали, что руководящий состав эскадрильи понимает серьезность предстоящих боев. «А парторг, несмотря на молодость, молодец, — подумал я, — справедливости и чувства ответственности ему не занимать. Теперь дело за мной». И слова находились как-то сами собой:
— Товарищи гвардейцы! Вы правильно оцениваете перспективу, но партийное бюро во главе с товарищем Бакировым смотрит дальше. За два-три дня необходимо детально разработать план работы эскадрильи по боевой подготовке, совершенствованию тактики ведения воздушных боев и нанесению бомбоштурмовых [217] ударов. Пока есть время, надо провести ремонтные и профилактические работы на самолетах. Главное — ежечасно двигаться по той прямой, которая ведет к повышению боеготовности. На устаревших «ишачках» мы проведем летние бои лучше, чем вели весной. А начать подготовительную работу целесообразнее с открытого партийного собрания.
— Товарищ командир! Повестку дня собрания могу сейчас предложить. Мы ее сегодня утром обсуждали с членами партбюро, — сказал парторг Бакиров.
— Предлагайте, послушаем, — ответил за меня комиссар Кожанов.
— На обсуждение нужно поставить один вопрос: «Мои 450 боевых вылетов». Докладчик — молодой коммунист, командир звена гвардии капитан Владимир Петров. Он вчера выполнил 450-й боевой вылет. Больше всех в полку. Лично сбил пять вражеских самолетов и пять вместе с товарищами. Его вылеты на штурмовку и разведку всегда приносят успех. Его боевая деятельность будет хорошим примером и поможет глубже обсудить вопросы, связанные с решением предстоящих задач.
Бакиров смотрел то на меня, то на Кожанова. Он ждал, что мы скажем.
Предложение было несколько неожиданным. На примере личного опыта Петрова предстояло раскрыть и обсудить многие эскадрильные и даже полковые задачи. Я согласился и поддержал предложение парторга Бакирова.
В семь часов вечера 21 июня 1942 года 3-я эскадрилья, освобожденная от боевых вылетов и дежурства на аэродроме, собралась в большой палатке — летно-технической столовой — на открытое партийное собрание. На него пришли руководители полка, представитель от авиабригады, корреспонденты газет «Красный флот», «Страж Балтики» и «Победа». Видимо, заинтересовала необычность повестки дня — «Мои 450 боевых вылетов».
Открывая партийное собрание, секретарь парторганизации Бакиров сказал:
— Главный закон коммуниста на войне — быть первым в бою и постоянно учиться на примере лучших. За время войны летчики нашей эскадрильи накопили большой опыт. Многие из них имеют по двести и более боевых вылетов, а коммунисты Голубев, Кузнецов и Кожанов имеют по триста пятьдесят — триста семьдесят боевых вылетов, на их счету семьдесят — восемьдесят воздушных боев, в которых они сбили десятки самолетов, уничтожили большое число боевой техники и живой силы врага. Большой налет и хорошие боевые результаты [218] имеют коммунисты Цыганов, Дмитриев и Виктор Голубев, а самый большой налет в полку имеет наш молодой коммунист Владимир Петров. На партийном собрании мы решили послушать Владимира Петрова. Он расскажет о своих четырехстах пятидесяти боевых вылетах. Его отчет и ваши выступления помогут улучшить пропаганду боевого опыта, повысить авангардную роль коммунистов и образцово подготовиться к летним боям.
Первый раз в жизни Петров выступал в роли докладчика перед коллективом подразделения. Володя подошел к маленькой трибуне, сделанной из солдатской тумбочки, глубоко вздохнул. Его юное загорелое лицо покрылось каплями пота. Он вытер платком лицо, шею под воротником синего морского кителя, на котором блестели два ордена Красного Знамени, помял в руках свернутые в трубочку листочки с текстом выступления, положил их на трибуну. И, не поднимая глаз, начал тихо и взволнованно:
— Первый раз выступать так же трудно, как и вести первый воздушный бой, первую штурмовку войск врага. Свой первый боевой вылет я совершил двадцать второго июня сорок первого года. Но встреча с воздушным врагом произошла только на тридцать пятом вылете за линией фронта. Там мы встретили группу немецких бомбардировщиков, летевших на восток. Я атаковал отставший от группы бомбардировщик Ю-88. В первой атаке сразил верхнего стрелка. «Юнкерс» начал маневрировать, давая возможность вести огонь нижнему стрелку. Десять минут шел поединок. И все же мне удалось сбить стервятника. В этот момент я понял, что нахожусь один. Мой командир звена и второй ведомый ушли по курсу разведки. С переполненным радостью сердцем возвращаюсь на свой аэродром. Захожу на посадку, а мне навстречу летят одна за другой красные ракеты. Вижу, как выложили крест — запрет посадки. Вновь захожу на посадку, качаю крыльями, сигналю — горючее кончается. Пролетаю над аэродромом на бреющем. Вижу, товарищи ложатся на спину, поднимают ноги. Это своеобразный знак, когда не выпущены шасси. Только помощь друзей спасла от неминуемой аварии.
На мою долю в этот день выпали не только поздравления. На двух разборах с лихвой досталось мне от командира звена, эскадрильи и опытных товарищей. В этом полете я допустил тяжелые ошибки: оторвался от группы, не выполнил основное задание, ослабил звено в разведполете. Счастье наше, что не оказалось в тот момент истребителей противника.
Есть у истребителей закон: не отрываться от группы, не горячиться, не увлекаться атакой и даже боем, постоянно видеть [219] обстановку в воздухе. Противник не замедлит воспользоваться любой из ошибок. Тот вылет стал для меня хорошей школой. А постоянные детальные и строгие разборы боевых заданий, критика друзей оказали большую помощь в моем боевом становлении. И теперь я постоянно учусь у лучших летчиков, у своих командиров.
Владимир рассказал о поучительных воздушных боях, вылетах на разведку и штурмовки войск и кораблей противника.
Бурными аплодисментами присутствующие ответили молодому коммунисту Петрову за душевное и доходчивое выступление.
Пожелали высказаться более половины присутствующих. Председатель собрания оказался в затруднении.
— Нам ночи не хватит, если всем дадим по десять минут, — заключил он.
Пришлось путем голосования ограничить число ораторов и сократить время их выступлений.
И все же собрание затянулось. Часы показывали одиннадцать вечера, когда председательствующий предоставил слово комиссару эскадрильи. Бывший учитель, опытный летчик, комиссар Петр Кожанов на примерах своих боевых товарищей показал, как гвардейцы выполняют патриотический долг перед Родиной. Он призвал коммунистов и беспартийных следовать лучшим образцам и бить врага до полной победы над ним. Говорил комиссар и об отстающих. С особой силой прозвучали слова критики в адрес лейтенанта Багирова, струсившего в бою.
Более четырех часов я внимательно слушал боевых товарищей. Сердце полнилось радостью: как они выросли идейно, закалились в боях и стали мне дорогими и близкими. Вспомнил первые дни командования эскадрильей. Сколько раз видел тогда недовольные взгляды, опущенные головы, скрытые и открытые возражения, обиду за строгость и требовательность. И вот теперь был счастлив успехами эскадрильи. Счастлив, что оправдал доверие полковника Романенко, назначившего меня, лейтенанта, на должность командира гвардейской эскадрильи. Счастлив, что нашел свое место в новом боевом коллективе, с которым предстояло пройти большой путь.
Настал черед и моего выступления. Душевное волнение спутало мысли. Я обязан дать партийную оценку боевой деятельности каждого гвардейца и эскадрильи за год, отчитаться за время своего командования и поставить задачи на предстоящий период.
Дав оценку докладу, большинству выступлений, кратко подвел итоги боевых действий эскадрильи. Они были значительными, особенно за первые четыре и последние пять месяцев. [220] Летчики в воздушных боях уничтожили девяносто самолетов противника, провели триста шестнадцать бомбоштурмовых ударов, в которых истребили много живой силы врага, уничтожили до ста автомашин, десять танков и другую боевую технику. Эти боевые успехи обязывали нас еще более упорно готовиться к новым боям, которые с каждым днем усиливались у стен блокадного Ленинграда. Поэтому, не снижая темпов летной подготовки, мы обязаны были настойчивее овладевать тактикой воздушных боев и штурмовых ударов, детальнее знать противника, способы его боевых действий. В этом — ключ победы в воздушном бою.
Глубокой ночью расходились гвардейцы с открытого партийного собрания по своим землянкам и палаткам на короткий отдых. Их ждал первый день второго года войны — день новых боев.
31 июля на аэродром Выстав прилетел назначенный командиром 61-й истребительной авиационной бригады Герой Советского Союза полковник Петр Васильевич Кондратьев. Он заменил ушедшего на повышение полковника Романенко. Все считали, что полковник Кондратьев прилетел познакомиться с боевой частью, в которой он перед войной был заместителем командира. Так оно и было, но знакомство оказалось коротким. Полк получил приказ незаметно для немцев перебазироваться на аэродром Бычье Поле — западную болотистую часть острова Котлин. Мы должны были прикрыть корабли и главную военно-морскую базу флота, а также западный сектор Ленинграда.
Снова мы в знакомом районе, откуда в августе и сентябре 1941 года летали штурмовать фашистские войска. Но из былого состава осталась в полку четвертая часть. Для остальных это был новый район и новая воздушная обстановка. Те, кто не был здесь, теперь так же, как и мы в сорок первом, приседают от каждого близко разорвавшегося снаряда. Ничего, привыкнут, бросят вынужденную физзарядку. Главное — мы под Ленинградом.