Восемь ступеней, поворот налево, и Таро встретил еще стражей. Эти спали на посту. Таро прижался к стене и дождался, пока еще два стража покинут часть туннеля. Их патрули оставляли некоторые части без охраны, но лишь на пару секунд. Он запомнил движения всех стражей, их дыхание, даже время их перерывов для туалета. Он знал их повадки, их приметы. Если бы он хотел быть императором, он бы сказал им не быть такими предсказуемыми. Но их изъяны были ему на пользу.
Таро выскользнул из укрытия и поднялся по каменным ступеням. Люк легко поднялся и опустился. Таро был в Главном зале. Белые шкуры скрывали люки у мастерской Таро, они не были необходимы. Люки не были заметны на гладком полу.
Таро хрустнул костяшками, звук разнесся по просторному месту. Ему не нужно было переживать тут из-за стражи. Самураи в туннелях слушали даже мелкие звуки. Нарушителей поймали бы до того, как они попадут в зал. Еще брешь в защите дворца.
Двери Зимней комнаты возвышались перед ним, темные и зловещие. Свет луны плясал на них. Он прижался ухом к двери. Ни звука.
Он прижал плечо под дубовую балку и толкнул. Даже с новой силой вес был невыносимым, и Таро ругался, пока убирал балку. Двери открылись со скрипом. Порыв холодного ветра, и Таро проник внутрь. Его ноги тут же погрузились в дюймы снега. Он поджал пальцы ног от холода. Ночь была ясной в просторной Зимней комнате. Луна была тонким серпом, но звезды сияли ярко, и снег напоминал стекло. Сотни тысяч метров Ледяного леса тянулись перед ним. Посреди всех деревьев была река, по которой он катался в детстве. Вдали выли волки. Вблизи на дереве завопила белая сова, а под совой был каппа.
Как Таро и подозревал, каппа замерз насмерть. Его рот был открыт в крике. Сосульки свисали с оранжевого клюва. Что-то треснуло в каменном сердце Таро. Ёкай провел последний миг жизни в холоде, одинокий и испуганный.
|
|
«Не так должно быть».
Ветер шумел, поднимал снег вокруг лодыжек Таро, трепал его лиловое одеяние. Он смотрел на каппу. За поясом его хакама был молот. Обычно он создавал им. Сегодня будет разрушать. Он поднял молот над головой и опустил на каппу. Раздался удивительно громкий треск. Испуганные совы и вороны взлетели с деревьев. Снег упал с веток на землю.
Каппа разбился на ледяные кристаллы. Он собрал осколки каппы, прижал к груди и пошел по лесу, пока не добрался до замерзшей руки. Он пробил дыру во льду, высыпал осколки в текущую воду. Он вернул существо в его дом.
Он надеялся, что там оно обретет покой.
ГЛАВА 5
Мари
Мари прошла в спальню Хиссы и прикрыла рот. Внутри было жарко и влажно, собралось много жен-зверей.
Жены-звери, ее милые сестры – если не по роду, то по сердцу – расступились, как занавески, показывая ее подругу. Хисса лежала на кровати из кипариса, все ее внимание было на маленьком белом свертке в ее руках. Белые тряпки с розоватыми пятнами валялись на деревянном полу.
Щеки и губы Хиссы были белыми, как снег, ее глаза сияли, покраснели, были рассеянными от лихорадки. Но Хисса все еще была милой. Почти ослепительной.
- Тами-сама, - завопила она. Губы Мари дрогнули. Ей было больно, что Хисса кричала ее матери, а не ей.
«Но я знаю, почему», - Тами была альфой их клана. Одним словом Тами могла менять правила, нарушать обычаи, разрешить Хиссе оставить ребенка.
|
|
- Моя дорогая, - Тами прошла мимо Мари и опустилась рядом с Хиссой. Еще одна жена-зверь появилась у плеча Тами, дала ей мокрую тряпку. Мари смотрела, как ее мать вытирает пот со лба Хиссы.
- Я назвала его Ютака, - по комнате прошелся шепот. Хисса не должна была давать мальчику имя. Так не делали. Это все ухудшало, было сложнее отпустить. Хисса всхлипнула. Она крепче сжала сверток. – Я… не могу его отдать, - жены-звери опустили головы, стыдясь. – Тами…
- Тише, - Тами коснулась щеки Хиссы, смахнула ее слезы. – Тебе не нужно ничего делать. Отдай мальчика мне, - Тами осторожно потянулась к свертку.
Хисса расслабила руки. Она собиралась отпустить его. Ногти Мари впились в ладони, подавляя отчаянное желание схватить ребенка и бежать. Холодная логика подавила дикий импульс Мари. Она не зайдет далеко. Сотня жен-зверей поймает ее. Мари разжала ладони, а Хисса одумалась. С усилием воли подруга Мари отодвинула ребенка и сжала его крепче.
- Вы не заберете его у меня, - прошептала она. Тон ее голоса нес предупреждение, угрозу. Глаза Хиссы вспыхнули. Ее зрачки растеклись, остались черные бездонные ямы.
Страх сдавил горло Мари. Она отпрянула с остальными женами-зверьми. Они задержали дыхание.
Тами реагировала быстро. Тонкой сильной ладонью она прижала новую мать за шею к кровати. Она склонилась и тихо заговорила на ухо Хиссы. Мари не слышала слова матери, но видела их эффект. Хисса перестала бороться. Ее глаза стали карими, а лицо исказили страх, печаль, поражение. Хисса отдала ребенка в руки Тами. Сдаваясь. Мари сжала кулаки, ощущая решение подруги как свое.
|
|
Тихие слезы лились по щекам Хиссы.
- Берите его, - сказала она. – Берите моего ребенка, но знайте, что сегодня вы убили и меня! – Хисса вжалась в кровать, будто стала меньше. Мальчик громко завыл, словно ощущая будущее в воде.
Тело Хиссы содрогалось от рыданий, она закрыла лицо руками.
- Унесите его! Не заставляйте слушать, как он плачет.
Тами встала, сжимая губы. Она обхватила сверток руками и вышла из комнаты, даже не оглянувшись на Хиссу. Жены-звери пошли за ней, двигаясь как лучи солнца на воде. Так изящно. Не то, что Мари.
«Они зато не умеют взмахивать мечом», - успокаивала себя Мари.
Комната опустела, Мари осталась с Хиссой. Руки Мари дрожали. Часы назад она играла с самураем императора. Ее синее кимоно все еще было в пыли от их сражения. А теперь она не знала, что сказать, как утешить Хиссу.
«Порой слова найти сложнее, чем сжать кулаки».
Девочками Мари и Хисса были лучшими подругами, бегали босиком по улицам Цумы, ловили вишню, когда та падала с деревьев, еще теплая от солнца. Когда красота Хиссы расцвела, а Мари – нет, другие девушки бросили Мари, но Хисса не оставила подругу. Мари завидовала раньше красоте Хиссы, думая, что это ключ к счастью. Теперь она поняла, что пострадать мог любой.
Мари подобралась к подруге. Она уловила слабый запах сосны и огурца от кожи Хиссы. Ночной цветок, которым жены-звери боролись с заражениями. Мари сглотнула, в горле пересохло.
- Хочешь чаю и что-нибудь поесть? – спросила она. Хисса все плакала. Мари обошла футон и склонилась, чтобы ее лицо было рядом с головой подруги. – Хисса, - имя прозвучало с мольбой.
«Скажи что-нибудь. Поговори со мной. Скажи, как сделать лучше».
Хисса пыталась успокоить дрожащую челюсть.
- Я была такой глупой, так хотела девочку. А теперь боги и богини будто смеются надо мной. Ты не знаешь, как это – думать, что весь мир у твоих ног, а потом его выдергивают из-под тебя, будто дешевый ковер, - Хисса сжала кулаки с белыми костяшками, слезы продолжали литься. – Мне стоило остаться с ним.
Слова Хиссы не означали измену, но были запрещены.
- Не говори так, - голос Мари был осторожным и дрожащим.
Жены-звери никогда не оставались с мужчинами, за которых выходили замуж. С рождения они чтили род и помогали клану.
«Долг и дом выше личного», - сколько раз Мари это слышала?
Ей было семь, когда нарушила правила последняя жена-зверь. Акеми влюбилась и решила остаться с мужем, фермером. Когда она показала ему свою истинную природу – зверя внутри красивой женщины – он отказался от нее. Она вернулась в Цуму, но ее не приняли и там. Жены-звери наказали ее, отстранившись. Она не хотела покидать дом в горах, умерла от голода. Ее кости, выбеленные солнцем, обвитые жимолостью, наполовину погруженные в землю, еще было видно у железных ворот.
Глаза Хиссы потускнели, ее смех наполнился горечью.
- Я – чудовище. Мы все такие. Ни один мужчина, человек, не полюбит нас. Это проклятие жен-зверей – чтобы их не любили такими, какие они есть, - губы Хиссы скривились. – Тебе повезло, что тебе не придется столкнуться с этим.
Боль давила на живот Мари.
«Хисса права», - когда стало ясно, что Мари не быть красивой, ее мать изменила судьбу дочери.
«Если тебе не быть красивой, - сказала Тами, будто был выбор, - может, ты станешь императрицей, - и с того дня Мари уже не учили с другими девушками, она не страдала от уроков очарования и этикета. Ее тренировали с нагинатой, а потом толкнули в сарай. Мальчик ее возраста был в темной затхлой комнате. – Выйдет только один», - сказала Тами и захлопнула дверь. Мари ударила первой, попала по колену мальчика нагинатой.
Мари кусала нижнюю губу, чтобы воспоминание ушло.
- Знаю, - ответила она Хиссе. Мари билась с последним противником ночью, это означало, что скоро она отправится в Токкайдо, город императора, с бременем ожиданий матери.
«Ты попадешь на состязания, подчинишь Времена года, станешь императрицей и украдешь богатства принца. Иначе…» - ее мать не заканчивала фразу, но Мари могла ее дополнить. Или умрешь, пытаясь. Путь к правлению был из окровавленных камней. Мари не только нужно было выжить в комнатах Времен года, одолеть других девушек. Ёкаям запрещалось участвовать. Даже попадание во дворец считалось изменой. Да, Мари не придется отпускать ребенка-мальчика. Она умрет раньше.
- Прости, - Хисса помрачнела. – Это было жестоко.
- Все хорошо, - Хисса просто была загнана в угол и отбивалась.
Хисса посмотрела на мятое розовое шелковое одеяло. Ее пальцы погладили нежную ткань. Последние несколько недель Мари работала без устали, вышивая оранжевые и красные маки на этой ткани.
- Я хотела укутать ее в это, - Хисса толкнула одеяло к Мари. – Прошу, отнеси это к реке. Чтобы они не бросили его туда без этого.
Мари забрала одеяло. Она поцеловала соленую щеку Хиссы.
- Он даже не ощутит воду, - поклялась Мари.
* * *
Церемония проходила ночью у ворот на берегу реки Горо, ленивой, пересекающей гору и огибающей несколько городов на пути к морю Ма-ни.
Мари шла на звук реки и плача ребенка – голоса Ютаки. Луна была серпом на небе. Когда Мари вырвалась из-за кедровых деревьев, жены-звери уже собрались на берегу, волны задевали их босые ноги. Каждая была в простом белом кимоно. Их длинные блестящие черные волосы ниспадали свободно. Они держали фонари. Желтый свет обрамлял их лица, придавая им облик призраков. Призрачных невест.
- Стойте! – крикнула Мари, почти задыхаясь.
Ютака был в корзинке, почти погрузился в воду, но его еще держала рука Тами. Мари пробилась сквозь группу жен-зверей, чуть не упав на камнях, покрытых мхом. Ее грудь вздымалась, она поймала взгляд матери.
- Хисса хотела, чтобы с ним было это, - она подняла одеяльце.
Тами опустила голову. Позволение.
Мари встала на колени у корзинки. Лицо ребенка было красным, он морщился, напоминал сушеный фрукт.
«Если бы я родила мальчика… - Мари покачала головой. – Жутко о таком думать», - жена-зверь всхлипывала. Наверное, Норико. Она до этого родила сына. Через день после церемонии его корзинку заметили на другой стороне реки, истерзанную и промокшую. Белое одеяльце, что было на нем, повисло на ветках у берега.
Мари укутала Ютаку в розовое одеяло. Она закрыла глаза и тихо помолилась богам и богиням за мальчика.
«Пусть река сохранит тебя. Пусть река согреет тебя. Пусть река приведет тебя к любящему дому».
Слезы мешали видеть. Вес дня давил на нее. Почти всю жизнь Мари держалась в стороне, подавляла печаль, строила стены вокруг своей боли. Вся защита подвела ее теперь. Мари не могла смотреть, как жены-звери толкали корзинку в реку и отправили фонари за ним. Она подняла голову, посмотрела на бесконечное небо за горами. Крик застрял в горле, душил ее.
«Для чего все это?» - она повернулась и пошла к краю леса, а потом замерла, ощущая спиной взгляд матери, как заявление:
«Ты не посмеешь».
Мятеж кипел снова в венах Мари, катился в крови, как камень по холму, набирая скорость и вес. Мари побежала, и деревья скрыли ее.
* * *
Сбежать было бы глупо.
Мари заплатит за наглость. Может, мать ударит ее, может, отречется от нее, выгонит Мари из горной деревни. Мари знала, что последнее не произойдет. Ее мать хотела богатство императора. Сильно. Тами нравилась жизнь с удобствами, может, даже больше, чем она переживала за свое дитя.
Резкая боль в боку Мари мешала дышать, сбивала с мыслей. Она замедлилась, потирая шов над бедром. Ветер притих, лес стал мирным. У ее ног открылись белые цветы, будто ладошки под луной.
Она прислонилась к кривому дубу с большим стволом. Злые слезы выступили на ее глазах. Она смахнула их яростно, сжала губы, заставляя себя вернуться в Цуму.
Перед ней дрожали деревья. Мари замерла. Ветра не было. Паника поднималась по ее спине, мурашки побежали по рукам.
«Я не одна».
Она дышала быстро и судорожно, пока слушала. Все чувства обострились. Зверь внутри шевелился, щекотал ее кожу. Она моргнула, глаза стали черными. Ее ногти превратились в когти. Чешуя побежала по рукам. Изменение остановилось. Зверь давал ей лишь частичное превращение – еще один изъян Мари и стыд ее матери: дочь, что была наполовину зверем. Простая и бессильная.
Деревья зашуршали снова.
Мари сжала кулаки, жалела, что не взяла нагинату. Она была безоружная, но не беззащитная. Ее когти были острыми, как ножи. Она пригнулась, скалясь.
«Тогда рукопашный бой, - она ждала. – Пусть враг сначала покажется», - ее кожу покалывало, как бывало, когда воздух гор менялся перед бурей.
Заросли разделились. Появилась фигура.
Мари бросилась, рука обвила шею нарушителя, и они рухнули на землю. Она оказалась над врагом, не изящно кряхтя. Она сжала ладонью его шею, когти почти пронзили его тонкую кожу. Она ощущала его пульс под кончиками ее пальцев. Мари отодвинулась, чтобы понять, что поймала. Мальчика.
Он был в простой черной уваги, перевязанной бечевкой. Его кожа была светлее, чем у нее, а волосы были темными и длинными, заплетенными в косички, чтобы пряди не попадали в глаза. Черная ткань скрывала нижнюю половину его лица. Она сорвала маску.
Она тихо выдохнула. Лицо мальчика было в ужасных шрамах. Порез тянулся от уголка рта неровной дугой по щеке. Ее взгляд задержался на этой «улыбке». Больше порезов было на той половине лица – на глазу, на лбу. Другая сторона его лица была красивой, ровной, с высокой скулой и прямым носом. Ее ладонь дрогнула. Она держала его, а он улыбался, показывая белые прямые зубы и сияющие глаза. Он знал ее. А она знала его. Сына кошмаров.
ГЛАВА 6
Акира
Сын кошмаров улыбался, словно выиграл приз.
Он смотрел на девушку, отчасти озаренную осколком лунного света, отчасти скрытую занавесом ее густых волос. Деревья вокруг них замерли, словно лес затаил дыхание.
- Девочка-зверь, - прошептал он.
- Акира, - ее когти пропали с его горла. Ее черные глаза стали карими. Она со звуком отвращения слезла с него. – Ты знаешь, что я терпеть не могу, когда ты так меня зовешь.
Сын кошмаров улыбнулся шире. Он мог посчитать на пальцах одной ладони количество тех, кто знал его настоящее имя, и оно мило звучало с губ Мари. Он сел и прижал ладони к ее щекам. Она прильнула к его рукам, последние чешуйки пропали на ее руках. Он привык видеть ее угольную чешую, когти и черные глаза. Он нежно погладил дорожки высохших слез и грязь.
- Ужасно выглядишь.
Она посмотрела в его глаза. Его сердце вздрагивало всякий раз, когда она смотрела на него, когда ее карие глаза оживали от узнавания и света.
Акира помнил, как впервые увидел ее десять лет назад. Он был тощим мальчиком на краю леса, а Мари – ребенком в вычурном кимоно. Они были удивлены, застыли от вида друг друга. Сначала он подумал, что она была мстительным призраком, как его мать. А потом понял, кем она была. Он слышал о ее клане жен-зверей, деревне девушек, что охотились на мужчин. Были те слухи правдой или нет, но она была другой. Чем-то большим.
- Мне не нравится, когда ты так на меня смотришь.
- Как? – спросил он, губы в шрамах изогнулись в улыбке.
- Будто думаешь, как лучше подавить меня.
- Я так не делаю, - хотя отчасти так и было. Годы дружбы, а Мари осталась тайной, в глазах вспыхивали то гнев, то страх, она часто поджимала губы, ее ладони могли убивать, но нежно держали его.
Мари встала. Акира убрал пальцы с ее щек. Он скучал по теплу ее кожи.
- Тогда что ты делал? – спросила она, отвернув от него голову, упрямо стиснув зубы. Акира хотел, чтобы Мари видела себя, как видел ее он – красивой, желанной, любимой.
- Почему ты плачешь? Ты никогда не плачешь, - его улыбка увяла. – Хисса родила. Мальчика?
Мари скрестила руки на груди. Она все еще не смотрела на него.
- Моя мама опустила ребенка в воду. Я не могла смотреть, - ее голос был тонким.
Акира встал, отряхнул землю с рукавов.
- Он будет жить, - убедил он ее. – И я тебе говорил, что на душах жен-зверей нет пятен, - у всех существ – ёкаев, людей, зверей – была аура особого цвета, которую видел только Сын кошмаров. У Мари она была голубой, цвета ледника. И когда душа убивала другую, кусочку пропадал, появлялась дыра.
Мари фыркнула.
- Но как долго он будет жить? Хорошо ли?
При всех его талантах Акира не знал.
- Я знаю лишь, что река не убьет его. Может, его найдут монахи, - сказал он, пытаясь утешить ее. Монахи-тайджи принимали детей. Они жили в монастыре с такими низкими дверями, что туда нужно было заползать. Монахи не бросят ребенка. Но монастырь был на севере, и поток реки нес корзинку на юг.
- Возможно, - сухо сказала Мари.
- Печальная девочка, - проворковал Акира. – Я могу тебя осчастливить.
Она расслабилась, посмотрела на него. Его сердце снова дрогнуло. Она шмыгнула носом.
- Я не могу долго отсутствовать.
Акира кивнул с пониманием. Скрытая дружба. Украденные моменты. Так всегда было между ними. И всегда будет.
- Идем, - он поймал ее за пальцы, переплел со своими. Ее ладонь была теплой и нежной. Они идеально сочетались.
Они прошли глубже в лес. Свет луны играл в прятки среди листьев. Большие мотыльки и пятнистые жуки проносились мимо.
Акира закрыл глаза и дышал, впитывая сладость земли. Он знал каждый дюйм этого леса, каждую травинку, кору каждого дерева. Он почти все дни проводил среди зелени, качался на ветках, как обезьяна. Хоть его мать была ёкаем, призраком, он не унаследовал ее способность проходить сквозь стены. Он унаследовал другое. Силу двигаться как ветер, не оставляя следы на земле, вести себя как тень. И шрамы. Глубокие серебристые шрамы на его теле напоминали о болезненной истории смерти его матери.
До того, как его мать стала призраком-ёкаем, она была человеком по имени Мизуки, самой красивой девушкой в городе. Она вышла за Такуми, он варил сакэ. Такуми был ревнивым, а Мизуки - тщеславной. Одной из ночей Такуми обвинил Мизуки, что она свободно раздает улыбки. Он убил ее, но перед этим изрезал ее лицо. Мизуки проснулась измененной, ёкаем, мстительным призраком. Она ходила по причалам, улицам, заброшенным зданиям, искала мужчин, которые следовали за женщинами, прижимали их слишком сильно. Она жестоко карала таких мужчин.
Акира замедлился. Ручей преградил их путь. Вода журчала по камням. Он перепрыгнул, хотел поднять Мари, но она покачала головой и прыгнула сама. Ее стиль.
- Ты меня удивил. Я не думала, что ты вернешься раньше утра, - сказала Мари, шагая рядом с Акирой.
Их плечи соприкасались, и Акире это нравилось. Он кусал щеку. Он надеялся, что она не будет возражать.
- Он не хотел моей помощи.
Мари замерла. Она глубоко вдохнула и выдохнула. Она хмурилась с тревогой.
- Но он спустился с горы?
- Да. Я сделал так, что он не вернется сюда.
Мари кивнула.
- Хорошо.
Акира почесал затылок.
- Нужно было ломать ему нос?
- Он смеялся надо мной, - на лице Мари появилась боль. Она пнула камень. Мари слишком часто ранила мужчин и рыдала потом в руках Акиры. Быстро злилась и быстро сожалела.
Акира сделал бы все для нее. Мари пришла к нему годы назад в такую ночь. Ее глаза сияли от страха и стоящих в них слез.
«Акира, помоги», - он не мог отказаться, прошел с ней к сараю, где мальчик качался, держался за разбитое колено. Акира взвалил мальчика на спину и нес до главной дороги, что вела с горы.
С тех пор Акира хранил самую большую тайну Мари. Мари ранила, но не убивала. Если ее мать узнала бы, что Мари давала пленникам сбежать, и как Акира помогал ей… он поежился. Хорошего не будет.
Мари замерла у стены деревьев на пути. Они прибыли к месту.
- Дерево гинкго? – спросила она с разочарованием. Жены-звери были тут десятки раз, встречались под тысячелетним деревом, чтобы отпраздновать двенадцать фестивалей богов, богинь и времен года. Когда они встречались в последний раз, зима близилась к концу. Они размазали грязь на лицах друг друга, шептали пожелания удачи и здоровья весной.
Он улыбнулся.
- Подожди и увидишь, - сказал Акира, проходя мимо деревьев.
Мари ворчала, но шла следом. Она просияла. Она была самой красивой в мире Акиры.
- Он сбрасывает лица! – воскликнула она.
Акира гордился, будто подарил ей нечто редкое и дорогое. Крона дерева раскинулась на сто футов. Желтые листья слетали с веток на землю, тихие, как снег.
Мари погладила грубую кору с теплом. Для жен-зверей дерево гинкго было священным, символом их двойственности, выносливости и долгой жизни. Акира просил Мари снова и снова поведать ему историю, чтобы слышать ее голос.
Первая жена-зверь пришла на вершину горы жестокой зимой. Почти окоченев, она нашла гинкго и укрылась под его ветвями. Она думала, что это было магией – дерево с листьями зимой. Ствол не давал ветру разрезать ее. Когда налетела буря с молнией, ветки ломались, и жена-зверь собрала их и построила первый дом в Цуме.
Жены-звери верили, что, пока гинкго стоит на горе, они выживут. Некоторые старые жены-звери даже суеверно относились к сбрасыванию деревом листьев, считая это время опасным для их клана. Голое дерево уязвимо, такими становились и жены-звери.
- Я знал, что тебе понравится, - он улыбнулся.
Мари молчала. Она глубоко вдохнула. Борьба кипела в глубинах ее глаз. На ветках сидели кодама, душа дерева в облике маленьких белых фигурок размером с предплечье Акиры. Они были пузатыми, темноглазыми и тихими, но рты были открыты, словно в глубоком детском вдохе. Невинные. Акира не знал, как выглядела его душа. Темная? В шрамах? Слабая? Он не видел только ее.
- О чем ты думаешь? – спросил Акира, глядя на тоску на лице Мари.
- Хисса говорит, что мы – чудовища, что жены-звери прокляты, и их не будут любить такими, какие они есть.
Сердце Акиры билось в его горле. Он подумал о шрамах, матери-призраке и отце-человеке. Наполовину ёкай, наполовину человек, он был настоящим монстром. Его не примет ни одна группа. Он существовал между, не человек, но и не совсем ёкай. Хуже, его отец был человеком и иностранцем, торговцем с островов Оллис со светлой кожей и волосами. Он прибыл в Хоноку торговать и влюбился в призрака.
- Я тебя такой не вижу, - сказал Акира Мари.
Порыв ветра ударил по дереву, и листья посыпались дождем, застревали в волосах Мари.
- Как ты меня видишь? – спросила Мари с рассеянной улыбкой.
Может, она хотела комплимент. Акира не был против. Он всегда примет наживку с ее рук.
- Я не могу сказать, - он дразнил улыбкой. Он придвинулся ближе. – Если я скажу, какой я тебя вижу, у тебя вырастет до небес самомнение, - рассмеялась Мари, и Акире стало легче.
«Ты не представляешь, как я восхищаюсь тобой», - хотел прошептать он. Признания зависли на его языке, слова любви и верности, но Мари обошла дерево и вздохнула. Он знал этот звук. Мари было пора уходить.
Печально попрощавшись и изящно помахав рукой, Мари прошла за деревья и пропала. Она всегда уходила первой. Акира опустился под гинкго. Он поводил головой, посмотрел на кодама. Вдали наверху сияли звезды, как сахар, рассыпанный на черной ткани.
Каждый раз, когда Акира видел Мари, ему казалось, что это последний раз. У этого была причина. Когда ему было тринадцать, он убежал из дома. Не сбежал, а последовал. Любопытный, он хотел узнать тайну жен-зверей. И когда Акира заметил одну, покинувшую Цуму, он пошел за ней.
Он не подумал прикрыть лицо. Первая жительница, с которой он столкнулся, плюнула на него. Акира вытер тогда слюну со щеки и коснулся шрамов. После этого он оставался в тенях.
Прошли две недели. Он не рассказывал Мари о том, что увидел. Он сначала ничего не думал об этом. Жена-зверь прошла в дом и привлекла внимание местного ювелира. Они поженились через пару дней. Через несколько ночей после свадьбы Акира увидел в щель между ставен, как жена-зверь обокрала ювелира. Она наполнила карманы золотом, камнями, цепочками серебра и убежала до рассвета.
Обман жены-зверя не заботил Акиру. Его семья выживала, забирая у путников в горах монеты. Его беспокоило то, что случилось потом. Когда жена-зверь вернулась в Цуму, она изменилась. Ее улыбки стали натянутыми. Ночью она плакала, а девять месяцев спустя опустила мальчика в реку. Ее душа стала бесцветной, из яркой лимонной превратилась в бледно-желтую. На поверхности не было дыр. Она не убила. Акира понимал, что цвет изменился от печали.
Судьба Мари будет хуже. Ее будущим была смерть или брак с принцем. Когда он думал об их неминуемом расставании, казалось, к его ребрам прижимали факел, и он медленно сгорал изнутри. Он знал, что однажды у него останется только память о Мари, знания, как прекрасно могло быть.
ПЕРВАЯ ИМПЕРАТРИЦА
Сугита с неба смотрел на любимого человека. Его сын, первый император, которого он создал по своему подобию, печалился. Человек плакал на своем золотом троне. Сугита воззвал к молнии и спустился по лестнице Киты.
Он подошел к рыдающему человеку.
- Что тревожит тебя, сын? – спросил он, не понимая. Сугита видел с небес все дары, что он дал человеку: плодородные поля, где риса хватило бы на вечность, шахты с железом, золотом и драгоценными камнями, люди, что поклонялись ему, восхваляли его как бога. – Я дал тебе так много, - отметил Сугита, переживая из-за того, что человек хотел больше.
Губы сына дрожали.
- У меня есть все, но это не с кем разделить.
Сугита удивленно раскрыл рот. Он не подумал, что человеку нужна любовь. Любовь была божественной. Он думал, это могли только боги и богини.
- Ты хочешь женщину, что разделит с тобой жизнь? – спросил Сугита.
- Да, - глаза человека загорелись. – Я хочу женщину, - сказал он Сугите. – Но она должна быть достойна меня.
Сугита кивнул. Он собрал женщин из каждого клана и устроил их в дальнем углу Хоноку. Он оставил их в пещере, вырезанной водой и ветром посреди одинокого утеса. Среди женщин были две сестры, Макото и Тсукико, дочери торговца зонтами.
Макото и Тсукико вооружились шелковыми зонтиками, бились с другими женщинами за кусочки веревки, разбросанные по пещере. Они с помощью веревки слезли с утеса.
Внизу Тсукико простонала:
- Я хочу домой.
Макото сжала руку Тсукико и прижала к своей щеке.
- Кроха, как твоя старшая сестра, я обещаю, что ты попадешь домой, или я умру, пытаясь отвести тебя.
Девушки пошли в сторону созвездия Барабана, надеясь, что доберутся до своей деревушки. С первым теплым ветром лета они пришли к горе.
- Только вверх, - сказала Макото. Они поднялись. На вершине перед ними раскинулась Хоноку. Сестры поняли, что были к дому не ближе, чем звезды к Земле.
Они шли дальше. Осень поцеловала лето на прощание. Упал первый лист, и они попали в заброшенную деревню. Они не надеялись. Они воровали в домах, набивали рты полосками мяса дикого кабана, маринованной свеклой и грибами в мисо. Но деревня не была заброшенной. Пока сестры спали, вернулись ее жители. Они. Демоны высотой в восемь футов с четырьмя глазами и шестью черными рогами на головах. Сильнейшие из ёкаев. Макото и Тсукико отбились зонтиками и выбрались из деревни они.
Но за каждую победу нужно было платить цену.
Тсукико была сильно ранена. Макото отказывалась бросать сестру. Она была умной и яростной. Макото построила сани из веток, подняла Тсукико на эти носилки.
- Кроха, я доставлю тебя домой или умру в пути, - Макото тащила носилки. Зима прогнала осень. Пошел снег. Чтобы отвлечь Тсукико, Макото пела ей. Тсукико подпевала, и Макото слышала ее за воем ветра. Макото вскоре поняла, что голос Тсукико утих.
Макото остановилась.
Носилок за ней уже не было. Ветер лишил руки Макото тепла. Она думала, что держала носилки, а хватала воздух. Макото зарыдала и пошла обратно. Она нашла Тсукико в сугробе. Ее губы посинели, глаза были закрытыми. Лед появился на ее ресницах. Тсукико умерла.
Рыдая, Макото сжалась у тела сестры.
- Кроха, я доставлю тебя домой или умру в пути, - они не были дома. Макото решила погибнуть рядом с сестрой. Она спала во время бурь. Снег покрыл их тела. Но зима не забирала ее. Природа защищала ее. Когда снег растаял, он пролился в ее рот, заставляя ее пить. Весенний ветер сотряс деревья, и еловые ветви упали и укрыли ее теплым одеялом. И когда первое яблоко упало с дерева неподалеку, оно прикатилось в ее раскрытую ладонь. Она не умерла. Природа не дала ей. Тело Тсукико к тому времени оказалось под землей, и только ее нежные пальцы еще были над поверхностью.