Кроме бабушки и Каи в квартире находились гости из Пенджикента — русская пара. И еще какие-то люди из среды местных художников. Мы вошли, поздоровались, познакомились. В одной из комнат, в углу, увидели целокупный молитвенный пульт ламаизма, состоявший из алтаря с танкой Ямантаки, статуэткой будды, бронзовыми плошками, колокольчиком, молитвенным барабаном, балдахином и еще целой серией перкуссионных и визуальных объектов.
— Что, показать, как это работает? — спросил нас с улыбкой Каландар. Он сел за пульт, взял в руки колокольчик с барабаном, крутанул медные мельницы на алтаре, а затем начал интенсивно звонить, вращать молитвенный барабан со священными текстами и декламировать магическую мантру на тибетском языке. Квартира наполнилась странной вибрацией, лица у гостей сделались серьезными, все напряглись. Через полчаса Каландар закончил сеанс, с энтузиазмом поднялся:
— Ну, как работает? Класс?
Дальний предок Каландара был пиратским атаманом на Каспии, а более близкие родичи принадлежали к сословию местных туркестанских казаков. В семейном альбоме я видел открытки времен Гражданской войны, где бабушка со своим покойным мужем — Каландаровым дедом — позируют в казачьей одежде: с газырями, в папахах, с нагайками, при кинжалах, шашках и огнестрельном оружии.
—...и вот так убитые туркмены просто сотнями лежали... — вспоминала бабушка.
А вообще она очень беспокоилась за своего внука и была сильно набожна.
Каландар родился в Гарме, на востоке Таджикистана, а вырос в Караганде. В Душанбе попал после школы и поступил здесь в художественное училище. Во время очередной первомайской демонстрации Каландар шел в колонне сокурсников, подняв вверх кулак в кожаной перчатке. Тем самым он как бы демонстрировал свое несогласие с идеологической политикой советской власти, выражая протест в манере американских черных атлетов, возносивших кулаки в черных перчатках на олимпийском пьедестале в Мюнхене в знак протеста против расизма в США. Руководство худучилища подумало, что их подопечный выражает тем самым солидарность с американскими спортсменами, но педагоги ошибались. Каландар, не довольствуясь перчаткой, бросил заранее припасенную чернильницу в огромный портрет Брежнева на центральной площади города, прямо рядом с правительственной трибуной. Портрет был публично испорчен, а Каландар — схвачен. За это он получил год срока, после чего остался художником с незаконченным художественным образованием. Однако таланта ему было не занимать. Его художественная интуиция, нужно признать, иногда бывала просто гениальной, хотя на ее проявления порой накладывались приступы инфернальной депрессии.
Супруга Каландара, Кая, была симпатичной кореянкой, абсолютно покорной, чисто по-конфуциански, но при этом обладала железным характером и непреклонной волей. Но все это она продемонстрировала позже, а пока что смотрела Каландару в рот и безропотно сносила все его выкрутасы.
Нам в распоряжение предоставили роскошную светлую веранду, устланную курпачами и подушками. Квартира находилась на четвертом этаже, откуда открывался вид на зеленый двор и корпус горсуда. Но, в принципе, особенно разлеживаться времени не было. Нужно было отправляться с Каландаром и Йокси в Кабодиён, где на объекте уже ждали Эдик с Ычу. Объектом являлся частный дом, который требовалось расписать изнутри и снаружи.
В те времена роспись кишлачных домов была стабильной статьей дохода для художников и даже простых ремесленников, знавших о существовании этого рынка услуг. На Востоке вообще принято раскрашивать стены жилища, и многие дома в среднеазиатских кишлаках, действительно, красочно разрисованы. Качество росписи может быть разным, но, в конечном итоге, планку качества ставит заказчик. Роспись одной комнаты площадью, скажем, в двадцать квадратных метров могла стоить тысячу рублей — это за два-то дня работы! Материал был в те времена почти дармовой. За сезон активный художник мог заработать до десяти тысяч рублей. Именно на таком объекте и собиралась теперь поработать наша компания.
Кабодиён
Ехать нужно было в город Кабодиён, расположенный на юге республики, почти у афганской границы. Кабодиён, прежде всего, известен тем, что здесь родился знаменитый восточный поэт-мистик Насир Хисрав — один из классиков персидской поэзии и большой исмаилитский пир-учитель, принесший из Египта на Крышу мира тайное учение о сущности космоса и разума. Мазар Насира Хисрава находится в Хороге, на афганской стороне Пянджа. Это место свято для всех исмаилитов мира, одним из регионов компактного проживания которых является Западный Памир.
Дом, требовавший росписи, находился километрах в пяти от Кабодиёна, в крупном кишлаке. Как только мы с Ниной, Йокси и Каландаром прибыли на место, Эдик, остававшийся на объекте вместе с Ычу, свалил в Душанбе. Работа заключалась в следующем: Каландар намечал на стенах контуры узоров, которые нужно было потом набивать по трафарету специальной гуашью. В качестве практического пособия у него имелось роскошное сталинское издание национальных таджикских узоров и орнаментов. Оттуда образцы можно было передирать без проблем в любом количестве. А главное, объект получался абсолютно аутентичным. Каландар намечал линии, Йокси с Ычу и Ниной набивали плоскости по трафарету специальной гуашью, а я вписывал в орнаментальные рамки куфической вязью выдержки из Корана.
К нашему приезду оставалось обработать лишь внешнюю стену дома, да поставить в одной комнате вдоль потолка фриз. «Резной фриз» Каландар отливал в гипсе с помощью формопластового шаблона, а потом вручную раскрашивал каждую деталь. В целом получалось довольно забойно. Обработанный нами дом выглядел как расписной самаркандский мазар, вызывая восторг заказчика и его челяди. Недвижимость принадлежала семье Рахмонкула — мистически настроенного молодого человека, обучавшегося Корану и проявлявшего интерес, как выяснил Йокси, к гностической постановке вопроса. Мы все вместе обсуждали звездными вечерами вопросы мироздания и символизма пророческих знаков, оставленных людям великими маарифами традиции.
Слухи о чудесном доме Рахмонкула, расписанном заморскими усто, стремительно распространялись по округе. Через пару дней нас, делавших последние штрихи, посетил человек из Кабодиёнского райисполкома и спросил:
— Ну что, а покрупнее заказ выполнить сможете?
— Без проблем! О чем идет речь?
Речь, как выяснилось, шла о том, что местные бароны решили воспользоваться моментом пребывания в их краях знаменитых «эстонских мастеров» (мы все, за исключением Каландара, были таллиннцами) и заказать нам роспись какого-нибудь видного объекта в центре города. За соответствующую плату наличными, разумеется. Это звучало заманчиво. На следующий день нас пригласили в райисполком к главному начальнику. Как выяснилось, в Кабодиён должен был приехать какой-то очень важный гость, перед которым требовалось блеснуть сервисом. В связи с этим местные власти решили отремонтировать старую чайхану у реки, дабы она стала местом отдыха высоких гостей.
— Расписать чайхану сможете?
— Запросто. Сколько заплатите?
— А чтобы не только расписать, но еще что-нибудь эдакое придумать?
— Все зависит от сметы.
Мы держались как заморские профессионалы, знающие себе цену. В конце концов начальник сказал, что согласен заплатить нам двадцать пять тысяч рублей (то есть по пять штук на человека), если в течение месяца мы распишем ему чайхану. Помимо этих денег — так сказать, авансом — мы получали от кабодиёнских властей индивидуальные номера в местной гостинице, открытый счет в главной городской чайхане и специальное помещение под бюро в здании райисполкома.
Слово «райисполком» местное население толковало как сложносоставное из «раиса» (то есть «босса», «начальника») и «полка». «Райис-полком» значит что-то типа «раис-полковник» или раис, командующий полком подчиненных. Само здание Кабодиёнского райисполкома, включая наше бюро, выглядело так, словно здесь недавно был сделан евроремонт. Невероятная чистота стен и полов бросалась в глаза. Всюду — удобная современная мебель, а главное — кондиционеры! В нашем бюро было несколько столов с телефонами, журнальный столик, удобные кресла, диван, холодильник, телевизор, видеоплеер. Принесли специальную чертежную раму. Дали в подручные молодого человека в галстуке, с дипломом архитектора, а также выделили несколько девушек-секретарш, которые тут же стали проявлять чудеса услужливости по части чая и закусок. В общем, инструментарием для творчества обеспечили полностью. Оставалось засучить рукава.
После осмотра объекта, то есть чайханы, мы с Каландаром предложили начальству превратить ее в подобие сказочного корабля из «Тысячи и одной ночи»: помимо росписей сделать соответствующий дизайн, повесить клетки с певчими птицами, поставить сцену для музыкантов, положить ковры и т. д. Постепенно фантазия разыгрывалась. А что, если посадить сюда пару пальм? А может быть, вот здесь сделать мраморное крыльцо, а вон в том месте поставить беседку для курения под золотым куполом? В итоге мы предложили боссам сделать у воды парк с аттракционами и чертовым колесом, где реконструированная чайхана превратится в элитный ресторан «Синдбад-мореход».
Осуществление этого плана в полном объеме требовало сноса ряда мешавших объектов типа сапожной мастерской, парикмахерской и т. д.
— Ну что ж, идея хорошая. Значит, будем сносить!
Наша ставка за проект выросла до пятидесяти штук, то есть по десять штук на руки — очень неплохо. Управиться рассчитывали за месяц. Это при том, что набивать орнаменты по трафарету должны были специально отряженные для этого рабочие. В принципе, от нас требовались только идеи, а уж их техническое осуществление брала на себя кабодиёнская сторона. Ну что ж, за идеями, как нам представлялось, дело не станет.
Наше бюро в Кабодиёнском райисполкоме превратилось на непродолжительное время в центр притяжения для всех уважаемых людей района, желавших собственными глазами посмотреть на заморских мастеров, которые обещали превратить Кабодиён в город-сказку. Мы оттягивались в мягких кожаных креслах, положив ноги на стол и раззванивая на халяву в Таллинн, Питер, Москву, Душанбе и еще куда угодно. Девушки-секретарши летали в чайхану и на базар и приносили нам плов, дыни, виноград и прочую снедь. Я сказал, что без виски не могу творчески думать, и тут же в нашем холодильнике появилась словно из-под земли бутылка оригинального шотландского single malt. Наверняка контрабандная, из Афганистана, до границы с которым было от нашего бюро с полчаса езды. При желании можно было поехать на раисовом транспорте купаться на Чиличор-чашму — шикарный водоем у этой самой границы, считающийся святым местом.
В течение первых трех-четырех дней исполнения «заказа века» весь рабочий процесс состоял исключительно из дискуссий по поводу шрифта, которым следовало вывести на борту «судна» надпись «Синдбад-мореход». Каландар хотел ее делать персидским шрифтом несталик, я настаивал на «кока-кольном» варианте — белыми буквами по красному борту, со всеми характерными завитками. На пятый день Каландар сказал, что съездит в Душанбе заказать специальные краски, а там уже решим, что и как.
Итак, наш главный усто, на котором, собственно говоря, и держалась вся работа, отбыл за производственным материалом — на пару дней, как он сказал. Дня через четыре заказчик начал проявлять беспокойство:
— Где шеф?
— Шеф уехал в Душанбе за материалом.
— А когда вернется?
— Должен был вчера.
Прошло еще два дня. Мы звоним шефу. Он сообщает, что задерживается: трудно подобрать нужную краску. Оттягиваться в кабодиёнском бюро стало напряжно. Не очень хотелось без конца объяснять заказчику, что творческий процесс — дело тонкое, ну а найти нужный тон для надписи — это вообще сверхзадача, посильная только посвященным. Наша компания перебралась на постоянную дислокацию в отель, но по-прежнему пользовалась правом открытого счета. Шеф не возвращался. Еще через несколько дней чайханщик сказал, что заказчик отказывается оплачивать наши счета вплоть до возвращения главного художника. Это был тревожный сигнал. Ычу решил отправиться в Душанбе. И тоже исчез. А тем временем подготовительные работы разворачивались в полный рост. Бульдозер снес будку сапожника и уже начал подкапываться под парикмахерскую. Когда и она рухнула, а Каландар с Ычу так и не появились — причем телефон в Душанбе тупо не отвечал, я решил поехать сам и во всем разобраться на месте. В тот же день мы с Ниной по-тихому покинули отель и поймали попутку на Душанбе. Йокси остался сторожить позицию.
В Душанбе все оказалось далеко не так, как я себе представлял. Выяснилось, что вопрос о красках вообще не стоял на повестке дня. Как, впрочем, и вопрос о возвращении Каландара, и тем более Ычу, назад, в Кабодиён. У Каландара, судя по всему, начались очередные гонки (так вот о чем предупреждал меня еще в письмах Эдик!), которые мотивировались некими неблагоприятными импульсами, исходившими от какой-то там кабодиёнской фигуры.
— Я в таких условиях работать не могу! — сказал мастер. — И не буду. Ведь душевное здоровье важнее, правда?
Он был, безусловно, прав. Кроме того, подходили сроки у беременной Каи, и Каландар отвез жену, вместе с бабушкой, к маме, — чтобы отремонтировать по случаю рождения первенца квартиру. Так вот почему молчал телефон! Конечно, жаль было терять такой крупный заказ, тем более что все было на мази. Но без главного мастера все равно ничего сделать было нельзя, ибо никто из нас адекватными художественными талантами не обладал. Возникла проблема: как дать сигнал Йокси?
Единственное, что могло быть эффективным в данном случае — это телепатический импульс, каковой я и применил. Впрочем, как выяснилось, Йокси и сам почувствовал, что ему грозит опасность. Прождав нас с Ниной еще пару дней и доев последние соленые грибы из десятилитровой банки, преподнесенной нам в самом начале авантюры гостеприимным начальником гостиницы, он, не желая разделить судьбу Грибоедова, тайно, на рассвете, покинул отель и отправился неприметными тропами к перекрестку, где можно было поймать машину на Душанбе.
На пути к нам он совершил важное открытие, а именно — что мемориальными сталинскими барельефами можно расплачиваться с водителями попуток. Дело в том, что, отправляясь в Кабодиён, я прихватил с собой пару барельефов из сумки, которую мы с Ниной привезли из Таллинна. Они оставались в отеле, и Йокси, в спешке ретируясь, тем не менее захватил их с собой. Поймав попутку, он никак не мог договориться с водителем, чтобы тот подвез его на халяву. Денег у Йокси не было ни копейки. В конце концов, в качестве неожиданного решения ему пришла в голову идея предложить водителю вместо денег барельеф. Этот жест прошел «на ура»: во-первых — оригинально, во-вторых — соответствует менталитету, в-третьих — много позолоты. Таким образом, если считать, что перегон Кабодиён–Душанбе стоил попутчику в среднем червонец, то подобная цена за мемориальную медаль представлялась вполне сносной. Так появился «сталинский червонец», а барельефы я стал называть «сталинскими деньгами» и впоследствии неоднократно расплачивался ими на среднеазиатских трассах. Их брали в те времена лучше, чем доллары: как-никак, изображений Джорджа Вашингтона автохтонное население еще не знало.
Ночной ремонт
До того как уехать в Кабодиён, я написал у Каландара на веранде, на большом холсте, полусупрематическую композицию маслом, на которой изобразил эпизод из гурджиевских рассказов Вельзевула внуку, касавшийся судьбы последнего великого мэтра в Тибете, погибшего в 1904 году от шальной пули англичан. Несколько близких учеников мастера, прежде чем исполнить погребальный обряд, успели призвать назад его астральное тело, которое еще не успело покинуть земную орбиту. В результате была установлена необходимая инициатическая связь через специальную магическую пуповину. Я изобразил лежащее черное тело учителя и склонившиеся над ним силуэты двух учеников со светящимися чакрами. Вверху, на фоне темно-синего звездного неба, висела красная тибетская буква «а», традиционно символизирующая душу существа. В данном случае это была «возвращенная» душа учителя, от которой распространялись светящиеся нити к чакрам учеников. Картина называлась «Шальная пуля». Каландар тогда посмотрел на нее и сказал:
— Да, Володя, заложил программу!..
Теперь, вернувшись из Кабодиёна, я с удивлением обнаружил отсутствие картин на стенах Каландаровой квартиры. Выяснилось, что он, вернувшись в Душанбе, вдруг почувствовал некие исходящие из моего полотна «про пулю» импульсы, которые побудили его сжечь все свои произведения. Каландар рассказал, как жег полотна во дворе, устроив огромное аутодафе, из которого дети постоянно пытались что-нибудь стащить.
— А твою вещь со схемой я не тронул!
Действительно, профили с чакрами на фоне звездного неба все так же красовались на веранде.
— Ну, ты явно переоцениваешь силу этой схемы...
Тем не менее факт оставался фактом: свои картины Каландар сжег.
Теперь он собирался заново покрасить стены квартиры. Мы взялись ему помочь. В результате определенные ремонтно-строительные работы были-таки произведены. Хотя и не в Кабодиёне, но все же... Последний штрих лег ровно в полночь. Рано утром ожидалась из роддома супруга. Мы решили обмыть завершение ремонта и выпить за прибавление семейства. Благо — нашлось что. Одну, другую спели песни Высоцкого про горы. Потом снова сходили за вином. Возлияния постепенно набирали обороты. Каландар предложил расписать стены. Теми самыми красками, которыми он еще недавно собирался расписывать «Синдбада-морехода». Творческий процесс шел у нас под звучавшую из радиоприемника индийскую попсу, перемежаясь возлияниями и велеречивыми тостами. По мере увеличения напора газа мазки гуаши становились все более размашистыми.
Потом Каландар решил перейти от орнаментов к образам, и на только что побеленных стенах стали появляться потусторонние облики, воспроизведенные с накануне уничтоженных в огне оригиналов. В конце концов, в яркой киновари зардел облик самого князя мира сего. Камлание под индо-поп обрело характер мистических плясок с тенью.
В один из редких моментов тишины, в паузе между двумя музыкально-ритмичными композициями, раздался звонок в дверь. Каландар повернул защелку. Дверь распахнулась с такой силой, что Каландар отлетел в сторону. В квартиру ворвался, словно берсерк с налитыми бельмами, разъяренный сосед. Каландар не растерялся, встряхнулся и бросился, словно барс, на обидчика. Вышиб соседа ударом своего корпуса из квартиры на лестничную площадку. Мы с Ычу и Йокси бросились за ними. Каландар с соседом уже скатились на одну площадку ниже. Берсерк пытался вырваться из цепких лап барса, но тот вновь и вновь атаковал, заставляя врага пятиться в сторону собственного убежища. Наконец сосед заскочил в свою нору, с матом захлопнув дверь, а какие-то женские голоса с той стороны тут же закричали про дурдом и милицию.
Обратив соседа в бегство, Каландар, тем не менее, не успокоился. Его следующей жертвой должен был стать Йокси. Тот выдал по пьяни какую-то сальность, которую Каландар посчитал для себя оскорбительной и стал наезжать на Йокси. И вот барс с шумом выставил за порог своего свежерасписанного жилища еще одного берсерка. Между тем дело шло к рассвету. Устав от ремонта, росписи и разборок, мы с Ниной зарубились спать на веранде. Где-то через час нас разбудил Ычу и сказал, что в этом доме он не может чувствовать себя независимым и поэтому отправляется куда-нибудь в горы. А в следующий раз меня разбудили уже люди в белых халатах.
— Это вы такой-то?
Я вижу периферийным зрением, как уже мелькает смирительная рубашка.
— Не понял?
— Это вы такой-то, прописанный по этому адресу?
— Нет, я здесь просто гощу. А что, собственно, случилось? Вы-то сами кто будете?
Тут слышу голос: «Не он!» Оборачиваюсь — и вижу Каю с ребенком на руках. Понемногу прихожу в себя, встаю. Заглядываю в комнату и вижу Каину маму с родителями супруга. Тут же присутствуют медперсонал, милиция и еще какие-то люди (наверное, соседи). Наконец, в моем сознании вырисовывается картина происходящего. Оказывается, сосед, ретировавшись после ночного боя, тут же позвонил в милицию, а заодно и в дурдом, и настучал на Каландара: мол-дескать сумасшедшие бузят, рукоприкладством занимаются! Кик был в том, что маэстро уже давно состоял на учете в местном дурдоме как «социально опасный элемент» (припомнили «черную перчатку»), и соседи это знали. А ТАМ только и ждали повода. На этот раз все совпадало. Разгром в квартире, стены размалеваны до такой степени, что не только профессору, но и простому санитару с первого же взгляда предельно ясно, с кем он имеет дело. Менты тоже подивились открывшейся композиции. Пол был засыпан битым стеклом и залит красной, очень похожей на кровь краской. Со стен косились лики странных джиннов и зубастых привидений, а на огромном зеркале комода губной помадой был выведен профиль самого Вельзевула.
— А где же сам хозяин?
— Да бог его знает!
Больше всех в шоке были, разумеется, родственники счастливого отца, странным образом отсутствовавшего в столь торжественный момент.
— Скажите, что здесь произошло? — Каландарова мама волновалась больше всех.
Что мы могли рассказать? Нужно было, в любом случае, как-то выкручиваться.
— Видите ли, мы помогали делать ремонт и легли спать, а что произошло потом — совершенно не знаем. Мы — гости из Эстонии, только вчера приехали.
Потом я предложил: давайте мы останемся в квартире и подождем возвращения хозяина, чтобы спросить у него, в чем дело. Врачи сказали, что им тут уже делать нечего. Милиция посмотрела наши документы и тоже отчалила. Кая с дитем поехала к своей маме, а Каландарова мама попросила в случае чего срочно ей позвонить. И мы с Ниной остались совершенно одни. Однако ненадолго. Через полчаса снова звонят в дверь. Ну, думаю, опять перевозка! Открываю — на пороге стоит Каландар. Оказывается, он пришел за спальником, чтобы снова исчезнуть. Я спрашиваю: что происходит? Каландар рассказывает следующую историю.
Под утро, когда все уснули, он услышал звонок в дверь. Открывает — а на пороге санитары. Спрашивают:
— Вы такой-то?
— Такой-то, — отвечает Каландар. — А адрес у вас какой?
— Адрес? — человек в белом халате заглядывает в блокнот. — Клара Цеткин, 64.
— А это — 62! Вам — в соседний дом!
Человек берет под козырек, и медицинская команда разворачивается. Пока они спускаются по лестнице, Каландар натягивает штаны, майку и осторожно выглядывает в окно. Как только посольство скрывается в подъезде соседнего дома, Каландар резко покидает квартиру, выбегает на улицу и залегает в кустах на другой стороне двора. Через минуту доктора нервно выскакивают на улицу и бегом бросаются в подъезд Каландара. В это же время туда подтягиваются родственники с молодой из роддома. Подходит милиция. Ворвавшись в квартиру по второму разу, санитары приняли меня поначалу за пошутившего над ними хозяина, но вовремя подоспела Кая и меня не успели связать. Все это время Каландар лежал в кустах и наблюдал за своим подъездом, ожидая, когда свалят менты и перевозка. Как только все они исчезли, он заскочил в квартиру, чтобы взять спальник, деньги и отвалить в горы, недели на две — пока не уляжется скандал.
Каландар отправился на Матчу, а мы с Ниной — в Верхний Лучоб, в гости к доктору Халиму, а потом — вверх по реке, через перевал, на Ходжи-Оби-Гарм. До перевала доктор Халим дал нам ишака и мальчика-пажа, который должен был выступать путеводителем. Мы с комфортом дошли до высокогорной молочной фермы, пробыли там несколько дней, а затем отправились дальше, к перевалу. Проведя на высокогорье несколько дней, невдалеке от ледяной пещеры с кристальной водой, мы спустились на ту сторону водораздела и остановились недели на полторы на Ореховой поляне. Здесь, у реки, я приносил на магическом камне жертвоприношение сомы на пятом огне и медитировал в дупле священной арчи. Однажды на закате, обратившись лицом к садившемуся солнцу, я делал пранаяму, и вдруг горящее светило отчетливо произнесло: «Бханг!..»
Дружба народов. С Ореховой поляны мы спустились в Ходжи-Оби-Гарм, где, в ожидании душанбинского транспорта, я наблюдал любопытнейшую сцену парадоксальной коммуникации. На лавочке у автобусной остановки сидели два человека: поддавший русский мужичок и, видимо обкуренный, таджикский дехканин. Между ними происходил странный разговор. Мужичок пытался по-русски объяснить дехканину, какая в этих местах хорошая рыбалка, а тот отвечал ему по-таджикски что-то про своих баранов. Причем мужичку казалось, что дехканин разговаривает с ним по-русски и именно на тему рыбалки, тогда как последний, в свою очередь, был уверен в обратном — то есть что разговор идет на таджикском и про баранов. Самым поразительным было то, что оба «собеседника» вели себя по отношению друг к другу очень дружественно, общались с большим энтузиазмом, активно жестикулируя. Наконец подошел автобус. Сцена прощания друзей вполне могла бы послужить прототипом для очередной монументальной советской мозаики из серии «дружбы народов»: русский рабочий, в майке и кепке, братски обнимается с таджикским крестьянином, в халате и тюбетейке, в окружении сияющих лиц тружеников освобожденного Востока (мы с Ниной, водитель автобуса и группа курортников с сачками, удочками и прочими аксессуарами беззаботного санаторного отдыха в эпоху коммунистических профсоюзов).
Вернувшись в Душанбе, мы встретили Каландара. Кая была дома с ребенком и бабушкой. Все возвращалось на круги своя. Каландар сказал, что встретил на Матче каких-то двух людей из Москвы. Выяснилось, что это были Игорь и Наташа, о которых Хайдар-ака говорил на Таганке. Теперь и это кольцо замкнулось.
Часть II. Восьмидесятые
Санитары в Москве
Интересным образом эта история с санитарами аукнулась через пару лет в Москве. В те времена некоторые люди из нью-эйджевского мейнстрима пытались серьезно законтактировать со среднеазиатскими религиозно-традиционалистскими кругами, поскольку последние представлялись им носителями аутентичных инициаций. Для установления такого контакта имелись, теоретически, две возможности: налаживать официальные отношения через Духовное управление мусульман (ДУМ), или же искать альтернативные каналы, в качестве которых обычно фигурировали различные суфийские общества, репрезентировавшие так называемый параллельный ислам. Помимо мистиков параллельным исламом в СССР интересовался также КГБ. Мне приходилось иметь дело с обеими сторонами.
Общим предметом соприкосновения был, в данном случае, Коран — не в смысле его содержания, а как конкретный предмет незаконной торговли. Дело в том, что после первой же поездки в Среднюю Азию я, как профессиональный самиздатчик, увидел недостатки в тамошней самиздатовской индустрии, не удовлетворявшей духовно-культурные запросы широких кругов местного населения. В частности, огромным дефицитом в те годы здесь была Книга книг ислама — священный Коран. Первоначальным намеком на эту проблематику послужила однажды случайно дошедшая до меня информация о том, что якобы в Баку том Корана стоит примерно сто рублей. Я поставил на эту тему галочку, о которой вспомнил, попав в Таджикистан. Вернувшись в Эстонию, я принялся организовывать процесс производства священной книги. Мне удалось «завербовать» девушку из гэбэшной конторы, которая имела постоянный доступ к ксероксу. Я объяснил ей, что речь идет о материалах по средневековой арабской поэзии, которые нужны ученым для практической работы. В качестве матрицы у меня была ксерокопия с двуязычного (русско-арабского) казанского издания Саблукова.
На первый раз я заказал десять «пробных шаров». Готовый продукт представлял собой кирпич форматом А4 и толщиной почти в тысячу страниц, поскольку текст был напечатан лишь с одной стороны листа. Зато — хороший крупный шрифт, огласовки, указания на паузы, орнаментальная рамка, твердый темно-малиновый переплет. Несколько тяжеловесно, зато торжественно. Первый экземпляр я подарил доктору Халиму в Верхнем Лучобе. Второй — Игнатьичу.
Игнатьич. Человек по имени Анатолий Игнатьевич, или просто Игнатьич, жил в Душанбе на улице Чапаева, в двух шагах от Центрального телеграфа, за кинотеатром «Джами», в старом одноэтажном доме розового цвета. При входе, прямо с улицы, вы попадали в темную кладовку, до потолка заполненную непонятным скарбом, а затем оказывались в большом помещении, состоявшем как бы из двух соединенных вместе комнат. Вдоль стен тянулись бесконечные ряды полок, заставленные книгами, странными гипсовыми или из иного материала фигурами — от статуэтки будды до бюста Индиры Ганди — и плотно заваленные рукописями. Оставшееся свободным пространство было увешано загадочными схемами, фотографиями йогов и объектов предположительно внеземного происхождения. На дальней стене второй комнаты, напротив входа, висел большой восточный ковер, а на нем — два скрещенных кривых клинка. Посредине этого космоса располагался стол, уставленный странной формы посудой, пиалами, пепельницами, плевательницами, подсвечниками, флаконами и прочими мистериальными аксессуарами. За столом, в свете импровизированных юпитеров, обычно восседал Игнатьич, потягивая свой знаменитый «антигрустин».
Игнатьич был самым известным в городе специалистом по йоге, магии и восточной медицине. Когда-то, в окопах Второй мировой, он получил серьезное ранение в голову и был на грани пожизненной тяжелой инвалидности. Совершенно случайно ему на глаза попалась какая-то антикварная книга про чудеса индийских факиров. Там же он прочитал про сенсационное воздействие на скрытые силы организма древней системы физических и психических упражнений, называемой «йога» (что означает на санскрите «связь», в смысле «связи с Богом» — типа латинской re-ligio). Игнатьич увидел в йоге шанс для себя и принялся грызть фундамент экзотической восточной науки, не забывая о практике. В конечном итоге ему удалось почти полностью восстановить поврежденные функции организма и даже развить новые.