Почти сутки двигались они через болото. Не ели до этого несколько дней. Наконец, достигли спасительного финского берега. Впрочем, «спасительного» в больших кавычках. По существовавшему тогда двустороннему договору, финская сторона выдавала советской всех обнаруженных на своей территории перебежчиков. Тем не менее финские хуторяне, а подчас и сами пограничники, проявляли сочувствие к прибалтам и, к примеру, бежавших на Запад эстонцев не выдавали, позволяя им спокойно добираться до шведской границы, лишь по ту сторону которой начиналась для советских беженцев уже истинная свобода. Вяйно с Мадисом тоже добрались до шведской границы и сдались американцам в Стокгольме. Их признали политическими беженцами и впустили в Штаты.
Так Вяйно, вслед за Айварасом, буквально в тот же год оказался в Нью-Йорке, получив место сотрудника Эстонского дома в Рокфеллер-центре. Наш литовский друг в это время уже красил дома в Массачуссетсе, а я все еще бился за выезд.
Но все это было еще впереди. А пока мы сидели у костра, ели американский изюм и какие-то рэди-сэндвичи, презентованные Айварасу в Москве «на дальнюю дорогу» Томом, и обсуждали результаты полученного в горах критического опыта.
В окрестностях нашего лагеря я набрал большой кулек ароматических трав для чая. Смесь получилась и в самом деле неплохая. Однако самое интересное произошло позже, незадолго до моего собственного отлета за океан. Как-то раз я совершенно случайно наткнулся в своей таллиннской кухне на жестяную коробку с остатками травного сбора. Я не придал этой заначке никакого значения и просто заварил из нее вечерний чай. А ночью мне приснилась наша Гора жизни у булыжной набережной Ягноба, Дом обитания и Вяйно с Айварасом — словно два ангела, с освещенными предзакатными лучами бронзовыми телами. Когда я проснулся, то сразу понял, ЧТО ЗА ЧАЙ выпил накануне. К сожалению, этого сбора было только на одну заварку, так что нового опыта с чайной машиной времени было уже не повторить.
Сиёмские близнецы»
Недалеко от Душанбе, километрах в пятидесяти на север, в сторону Анзобского перевала, сразу за Гушарами, в Варзоб вливается бурная Сиёма — горная река, берущая начало на фанских вершинах, в окрестностях Ходжи-Оби-Гарма. В ущелье Сиёмы, часах в двух подъема от моста по Варзобскому шоссе, располагалась гидрологическая станция, которой было суждено сыграть выдающуюся роль в истории развития йоги, мистики и магии в СССР. Эта станция была превращена ее сотрудниками в ашрам, вокруг которого уже с конца семидесятых начали собираться на летний сезон различные люди, искавшие возможности позаниматься йогой в условиях умеренного горного ландшафта, близкого по своим природным характеристикам к классическому гималайскому. Надо сказать, что местность вокруг сиёминской станции соответствовала всем мыслимым стандартам почти идеально: не очень далеко от города, но и не близко, не слишком высоко в горах, но в двух часах перехода отсюда — совершенно тибетское плато, а чуть дальше — снежные перевалы.
Контингент станции обычно состоял из трех человек: начальника и двух сотрудников. Из всей команда на станции, как правило, присутствовало только двое, тогда как третий отгуливал, а возвращаясь к условленному сроку, приносил с собой новые запасы еды. Вся работа состояла в том, чтобы дважды в сутки замерять уровень воды в одном боковом ручейке и передавать результаты по специальной связи в центр. Все остальное время можно было делать асаны, пранаяму и медитировать, чем на станции преимущественно и занимались.
Начальником станции был Леня Бобров. Некогда он изучал на факультете восточных языков бенгали и хинди, потом его послали в Индию на стажировку. В Индии Леонид законтактировал с йогами, начал ездить на различные семинары и медитации, брал личные уроки у известных гуру. В таком режиме пробыл он в Индии примерно год, а затем, с напрягом, вернулся в СССР. Но работать в советской системе уже не смог. Йога взяла свое. В конце концов, он устроился в гидрологию, где, будучи человеком неглупым и точно знающим, что ему нужно, нашел для себя оптимальный вариант — место начальника горной станции. Главным кумиром Лени был Айенгар, а хатха-йогу он выполнял на таком уровне, каким мог похвастаться разве только Шива.
Помимо Лени на станции тогда работали Федор Федорович и Коля-шиваит. Федор Федорович был некогда учеником бурятского старца Готавона — гуру легендарного маэстро-тантрика Бидии Дандарона, посаженного в начале семидесятых за «разврат» и погибшего в лагере. По словам Феди, «белый старец» большую часть времени проводил в медитациях, причем от постоянного сидения в «лотосе» ноги у него совершенно онемели и самостоятельно передвигаться он уже не мог.
Стены в душанбинском доме Федора сплошь увешаны танками, повсеместно расставлены медные будды и другие бурханы, горят лампады и курятся ароматические аграбатти из сибирского кедра, приготовляемые ламскими послушниками в отдаленных ретритах забайкальских Саян. Окна зашторены даже днем. Федор Федорович любил покой. Упор в йоге он делал, прежде всего, на брахмачарье. Коля-шиваит был, напротив, йогом-силовиком, выстаивавшим, в буквальном смысле слова, в ширшасане (это когда на голове) по четыре часа кряду! Коля состоял в личной переписке с самим великим Шиванандой, которого принимал за личного махагуру. Я подарил экипажу «Сиёмы» несколько самиздатовских томиков Раматамананды. Особое внимание на эти тексты обратил Федор Федорович — более других из всей троицы склонный к медитации.
Первоначально в распоряжении команды гидрологов была только маленькая сакля с печкой. На лето — большая суфа под деревьями с видом на долину внизу. Чуть выше, в разветвлении нависавшей над склоном гигантской арчи, было оборудовано медитационное гнездо с тентом от дождя. Чтобы залезть туда, приходилось потратить такое количество калорий, какое расходуется при двухчасовом занятии хатха-йогой. Зато потом подвижник вознаграждался захватывающим зрелищем долины внизу и ощущением тотальной изоляции.
Антропологический ландшафт Сиёминской станции менялся с годами. Если первоначально сюда забредали лишь редкие йоги, тихо сидевшие в медитации по кустам, то с начала восьмидесятых эти места были объявлены заповедником снежного человека, в поисках которого сюда с каждым летним сезоном приезжало все больше народу со всех концов СССР. Потом стали наведываться тарелочники, затем — рамочники, и в конце концов полевые работы на местности уже вели некие странные люди из якобы секретной военной парапсихологической лаборатории центрального подчинения!
К тому времени рядом со старой станцией возвели четырехкомнатный домик для персонала и залили вертолетную площадку, а небольшая стоянка, располагавшаяся на островках посреди реки, превратилась в перманентный палаточный лагерь, в котором, порой, спонтанно собиралось до полусотни фриков. Тут были и йоги, и маги, и парапсихологи, и мистагоги, и тайные миссионеры, и даже переодетые йети. Как правило, народ приезжал не просто так, а с технической литературой, приборами ночного видения, горным оборудованием, спецантеннами и спецвеществами особого назначения. По вечерам в лагере загорались костры, доставались гитары или иные инструменты, а то и просто включалось индийское радио. Сиёмисты делились опытом в наблюдении малоизученных явлений природы и загадочных манифестаций парадоксального духа. Иногда ставились научные эксперименты.
Нина Сиёминская. Одним из наиболее знаменитых экспериментов из этой серии была попытка привлечь на живое тело девушки снежного человека. В роли подопытной выступила сама же инициатор этого эксперимента — очень бойкая девушка Нина из Ворошиловграда. Ее главной мечтой по жизни была встреча со снежным человеком, существование которого она бралась доказать научно. Но для того чтобы ученый мир прислушался к ее революционной антропологической гипотезе, недоставало сущей мелочи — наличия у революционерки специального образования. Последнее Нина собиралась получить на биофаке Душанбинского университета — так сказать, в непосредственной близости к полевым условиям и с прицелом на организацию международного центра по изучению реликтовых гоминоидов (homo relictus erectus).
Нине, собственно говоря, принадлежала инициатива превращения йоговского лагеря у Сиёминской станции в культовое место всех советских «снежников» — как в народе называли искателей снежного человека-йети. Впервые приехав в Душанбе, Нина активно тусовалась по всевозможным компаниям, успевая общаться как с местными академиками, заранее вербуя среди них себе сторонников, так и с заезжими йогинами и прочей столичной богемой на отдыхе. Надо сказать, что ее попадание в тему йети было совершенно гениальным. Она, можно сказать, как Уорхол, опредметила духовные чаяния советского обывателя, заземлив фантазию на реально переживаемой конкретике полевого эксперимента. Снежный человек был не в книгах, а здесь, на Сиёме, в этих конкретных зарослях, и его можно было не только увидеть, но даже сфотографировать!
Нина утверждала, что собственными глазами и находясь и в здравом рассудке видела снежного человека на расстоянии вытянутой руки. Она предложила провести следующую процедуру. По ее твердому убеждению, гоша (так любовно называют «снежники» реликтового гоминоида) сам рвался к ней на контакт как к существу, близкому по вибрации, но боялся других людей. Поэтому предлагалось всем на одну ночь покинуть лагерный остров, оставив Нину с гошей, так сказать, визави. Целый день на прилегающих к лагерю склонах оборудовались тайные наблюдательные гнезда, где замаскированные свидетели чуда должны были хорониться вплоть до явления главного героя сцены. Вокруг Нининой палатки были предусмотрительно расставлены звукозаписывающие устройства — на случай, если возникнет диалог. Специальными методами был дезактивирован — чтоб не спугнуть «клиента» — особый магический кот, реагировавший, по утверждению его хозяйки (странной бледной дамы с Украины), на биополе приближающихся гоминоидов. Наконец, в сумерках, Нина попросила, чтобы ее, голую, привязали, да покрепче, к дереву в центре острова. «Это чтобы не убежать со страху...» — объяснила она. Ну что ж, можно и покрепче! В определенный момент все покинули лагерь, заняв наблюдательные посты и оставив обнаженную и связанную Нину один на один с ее судьбой.
Совсем стемнело. Шум реки гулким эхом стоял над долиной. Вдруг показалось, что сквозь этот шум с острова доносятся какие-то звуки. Наверное, Нина призывает своего джинна... А что, если Он уже там?
— Нина, все о’кей?
Передовые спасатели выдвинулись, было, на позиции...
— Не мешайте!..
Потом опять послышались какие-то странные звуки — то ли всхлипы, то ли вскрики, то ли взвизги... Затем раздался ясный голос Нины:
— Але, кто-нибудь, развяжите меня!
Ее застали все так же привязанной к дереву. Да, гоминоид приходил и сообщил важную информацию. Оказывается, внешняя кабанья шкура — это лишь биоскафандр, который защищает организм обитателя Ориона в условиях земных полей. На самом деле гоминоиды — это представители цивилизации продвинутого разума, засланные на нашу планету с особой миссией. Их основные точки базирования находятся в Шамбале, на Тибете. Ну, и на Сиёму тоже приходится залетать. Все эти данные гоминоид передал Нине чисто телепатически, не выходя из кустов и показав себя лишь отчасти. Причиной такой скромности явился шорох недостаточно дезактивированного магического кота, который своими эонами якобы блокирует некие важные функции в энергосистеме орионидов.
Потом по лагерю прошла информация, что Нина завела-таки тайный роман с гошей, спускавшимся к ней по ночам с окрестных скал, — даже несмотря на наличие магического кота.
Вообще, атмосфера вокруг Сиёминской станции, да и вообще в ущелье, накачанная мистифицированными искателями приключений, располагала к фантазиям и даже более того. Никогда не забуду, как мы однажды сидели у костра — с Шивой, Битником и компанией заезжих девушек, — обсуждая загадки Востока. Шива рассказывал, что на Памире есть пещеры, которые ведут на ту сторону границы, в Афганистан, и даже дальше — в Индию и на Тибет, в Шамбалу. Были якобы в тридцатых годах попытки отследить маршруты этих лабиринтов, но несколько военных экспедиций так и не вернулись назад. То ли в Шамбалу ушли, то ли погибли... Слушая Шиву, можно было себе представить, что туннель в Шамбалу начинается прямо здесь, на Сиёме, или где-то поблизости.
Да так оно и было. По крайней мере, Битник, со слов очередной своей любовницы, рассказал историю о том, как эта самая девушка однажды заблудилась в местных горах и вдруг оказалась на очень странном плато, почти полностью окруженном неприступными скалами, на котором обитали некие седоволосые старцы в белых одеждах. Девушка погостила у старцев с неделю, взяла воркшоп шамбалических спецдисциплин и, на условиях неразглашения тайны места, благополучно вернулась в Москву. А вы говорите — Индия!
Между тем, и у Шивы, и у Битника на руках были специальные удостоверения, которые в гоминоидных кругах так и назывались: «Путевка в Шамбалу». С этими ксивами Шива с Битником приехали в Таджикистан как члены научной экспедиции по следам снежного человека, организованной журналом «Азия и Африка сегодня». Инициатор экспедиции Игорь Бурцев, заместитель главного редактора журнала, распорядился выдавать всем желающим принять добровольное участие в сборе научного материала специальные справки от имени издательства, в которых местные власти призывались к посильному содействию работе членов специального экспедиционного корпуса. Так появились «Путевки в Шамбалу», дававшие возможность их держателям отмазываться от ментов и вообще любопытных, которых так много на Востоке. Я сам впоследствии получил такую «путевку», и она мне неоднократно помогала. Прежде всего в случаях, когда нужно было найти место в отеле или взять билет на дефицитный транспорт.
Тропой гула
Мы с Битником прошли долину Сиёмы до конца, перешли перевал Четырех, скатились на озеро Пайрон, и потом — по долине Карадага, с заходом на озеро Тимур-дара — спустились к трассе Душанбе—Регар. Это был классический маршрут большинства экспедиций «снежников» в погоне за гулом — как местное таджикское население называет снежного человека.
Битник. С Битником и Шивой я был знаком еще по Таллинну, куда они периодически приезжали в составе пестрой хиппоидной тусовки. Потом некоторые хиппи превратились в йогов, сохраняя при этом классический «системный» вид: хайр, бороду, фенечки, серьги, амулеты. Битник — на зависть Нине Сиёминской — обладал дипломом биофака, однако его интересы в этой области знаний были мотивированы не йети, а йогой. После института Битник был призван преподавать биологию в советской школе родного Херсона. Понимая всю несостоятельность лысенковщины и ее последствий, новоиспеченный педагог решил прививать детям знания на базе проверенного веками ведического подхода, в том числе — в биологии. Вместо унылой школьной программы Битник знакомил своих подопечных со структурой чакрамов в духе продвинутой психофизиологии Ауробиндо Гхоша, предрекавшего постепенное замещение в грядущем человеке физических тленных органов нетленной световой чакроидальной субстанцией. Советская школа, понятное дело, долго такого терпеть не стала, и парень едва не оказался на скамье подсудимых. Впрочем, ему удалось уйти от репрессий, переехав из реакционной Херсонской губернии в либеральный Питер. Там Битника какое-то время продолжали преследовать неудачи, правда, уже другого порядка. В Таджикистан он прибыл словно за глотком свежего воздуха — и в прямом, и в переносном смысле этого слова.
От гидростанции и палаточного лагеря до верховий Сиёмы можно было дойти часов за пять. Здесь уже начиналась каменистая местность, переходящая в ледники, над которыми отчетливо возвышались четыре снежных пика. Между пиками лежала седловина перевала Четырех. Мы с Битником простояли несколько дней под перевалом, наслаждаясь высокогорьем и его особыми магнетическими свойствами.
Я, в частности, обратил внимание на такую закономерность, что, попав на большую высоту, начинаю видеть крайне интенсивные — и по краскам, и по сюжетам — сны. Это связано, видимо, с тем, что в условиях изоляции от человеческого психофона, а также в силу большей разряженности самого эфирного поля, материя снов как бы освобождается от концентративного давления среды и выходит из подсознания наружу, в «открытый космос». Таким образом происходит мощная очистка подсознания от излишних кармических впечатлений и клеш. После нескольких дней интенсивного сновиґдения наступает период сна без сновидеґний (то есть такое состояние, когда человек действительно не видит снов — в противоположность состоянию, когда сны видят, но потом о них ничего не помнят).
С перевала Четырех мы спустились за дневной переход к изумрудной чаше горного озера Пайрон. Согласно местным легендам, в его водах водятся волшебные женские существа-пари, зачаровывающие случайных странников гипнотическими грезами. Впрочем, вскоре пари потеснил на Пайроне йети: «снежники» стали здесь периодически разбивать свои полевые лагеря в надежде на «контакт». Подозреваю, что сейчас йети вновь вытеснен с Пайрона более традиционным образом пари, ибо после распада СССР экспедиции «снежников» в эти места фактически прекратились.
Переночевав у озера, мы с Битником двинулись дальше и к середине следующего дня поднялись по узкой боковой тропе к другому горному озеру — Тимур-даре.
Бараны. По пути к озеру Тимура нужно было перейти горный поток. У переправы мы встретили чабана с отарой баранов. Чабан попросил нас помочь переправить баранов на другой берег.
Проблема заключалась в том, что просто так загнать животных в воду было невозможно. Оставался единственный способ: затаскивать каждого барана по отдельности на середину потока, чтобы он оттуда плыл дальше уже самостоятельно. Это оказалось не очень просто, ибо бараны были большими и отчаянно сопротивлялись. Тогда чабан предложил следующую технику: он брал тушу обеими руками за шкуру, резко отрывал от земли и забрасывал в воду. При удачном броске баран долетал примерно до середины реки. Если падал ближе — плыл не вперед, а назад. Но в принципе, перешвырять так все стадо представлялось совершенно нереальным. Тогда мы пошли на усложнение технологической процедуры. Один из нас бросал барана в воду, но лишь на пару метров, где его подхватывал другой, подтаскивал к себе и потом передавал третьему, стоявшему уже почти в середине потока.
Далее мы заметили следующую закономерность. По мере того как на противоположном берегу начали собираться бараны, переплывшие реку, их собратья на этой стороне стали спокойнее смотреть на воду и на ту сторону были готовы плыть уже не с середины реки, а примерно с одной трети всего расстояния. Таким образом, расстояние от берега до «точки невозвращения» сокращалось прямо пропорционально количеству баранов на той стороне.
Другим фактором, влиявшим на готовность барана кинуться в воду, явилась массовость. Достигалась она первоначально за счет того, что по мере экономии физических сил на броске (ибо бросать приходилось все ближе), «баранометатель» мог действовать интенсивнее, то есть бросать чаще. Брошенный в воду баран еще не успевал достичь середины переправы, а вслед ему уже летел другой. Кроме того, теперь можно было снять человека с позиции в середине реки и поставить на берег вторым «баранометателем». Таким образом, баранов становилось и в воде, и на том берегу все больше, и, наконец, в определенный момент, остатки отары уже самостоятельно бросились в воду, чтобы побыстрее присоединиться к блеявшему на другой стороне реки большинству.
Само озеро Тимур-дара меньше Пайрона, но от этого совершенно не проигрывает, даже наоборот. Тимур-дара представляет собой почти идеально круглый водоем бирюзового цвета, лежащий в окружении покрытых снегом вершин. Берега озера почти везде очень плоские, с тенистыми от растущих тут в изобилии деревьев каменными отмелями. Место это считалось туристическим, но мы никого, кроме чабана с отарой, в округе не встретили. Разбив палатки, мы с Битником остановились здесь на несколько дней, проведя их почти исключительно в занятиях йогой. Для такого рода деятельности Тимур-дара является идеальным местом. Главное — много плоских площадок, что, в принципе, большой дефицит в горах, где для получения более-менее подходящего йогодрома обычно приходится хорошо поработать ледорубом, выравнивая нужную плоскость.
Спустившись с Тимур-дары вновь к течению Карадага, мы зашли в близлежащий кишлак Хакими, чтобы справиться о возможной попутке в сторону большой трассы на Душанбе. Увидев живописного бабая с большой рыжей бородой, Битник подумал, что уж этот-то наверняка хоть раз в жизни встречался с гулом.
— Бобо-ака, вы знаете такого гула — человек-зверь, весь в шерсти, с горящими глазами?
Бабай внимательно посмотрел на Битника и переспросил:
— Говоришь, это который с шерстью?
— Да, с шерстью!
— С длинными волосами?
— Да-да, с волосами!
— И с бородой?
— И с бородой!
— Страшный такой, которого девушки боятся?
— Да, да, именно такой!
— Нет, дорогой, в наших местах, кроме тебя, с такой внешностью никого нет!
И бабай добродушно захохотал.