В конце семидесятых на душанбинской квартире Каландара в доме на улице имени Клары Цеткин сформировалась уникальная коммуна йогов, а говоря точнее — тусовка разного рода мистиков и магов, а также просто искателей приключений и отдельных нестандартных авантюристов, собиравшихся сюда со всего Союза. С ранней весны до поздней осени приезжий народ пасся на этом флэту в перерывах между экспедициями и зиаратами. Одна группа возвращалась с мазара, другая отправлялась на поиски гула или куда-нибудь еще.
Тон в коммуне задавала девушка по имени Надя, позиционировавшая себя как «подруга» известного питерского криминала Феоктистова. Надя готовила на всех еду, оживленно дискутировала с заезжими мастерами о нюансах йога-тантры и кармической диагностики, а в свободное от основных занятий время работала в парикмахерском салоне гостиницы «Вахш». По вечерам, на кухонных посиделках, Надя наливала стакан, закуривала косяк и бросала расслабленно:
— Ну че, чувак, давай свою телегу!..
Чуваки, надо сказать, за словом в карман не лезли и с удовольствием развозили перед высокой спортивной блондинкой свои крашеные повозки. Но главным «достоинством» Нади был ее блат в кассах «Аэрофлота». Это избавляло от головной боли утомительного многочасового выстаивания за билетами на рейсы дальнего следования.
Надя сдружилась с Каей и периодически наезжала на Каландара за его черствость по отношению к собственной семье. Впрочем, эту черствость было бы правильнее назвать шизой, развившейся на почве параноидальной ревности по поводу разного рода «импульсов», которые якобы генерировали отдельные обитатели коммуны в направлении хозяйки квартиры.
— Извини, ну а как не реагировать? — спрашивал Каландар, подозрительно заглядывая мне в глаза. По его мнению, Кая, родившая ему к тому времени уже двоих детей, неким мистическим образом совокуплялась во сне с астральными телами лиц мужского пола, непосредственно гостивших в коммуне или просто заходивших сюда. Иногда магические суккубы прилетали весьма издалека — из Москвы, например, чтобы под утро, вместе с первым криком петуха, отсоcав через сложную систему сообщающихся сосудов очередную порцию Каландаровой энергии, испариться в предрассветном воздухе.
Вопрос о том, действительно ли совокупляется Кая с суккубами, даже не стоял. Единственное, что требовалось выяснить, — насколько сознательно она это делает. В принципе, Каландар исходил из презумпции бессознательности, а значит — относительной «невиновности» жены, которая выступала в подобном контексте жертвой сексуальной магии отдельных негативных личностей. Кроме того, оставался открытым вопрос о сознательности самих этих личностей, которые — как подозревалось — могли выходить по ночам в своем астральном теле на совокупление, пребывая в лунатическом состоянии, то есть не помня по пробуждении о своих спонтанных ночных блудодеяниях.
— Послушай, дружище, — успокаивающим голосом психиатра обращался к Каландару Хайдар-ака, — забудь ты всю эту муть с астралами, менталами, мистикой, магией и прочей ерундой. Ничего этого нет. Этого просто не существует, и все!
— Да, Хайдар-ака, — Каландар внимательно вглядывался в глаза собеседнику, — говоришь, не существует? А может быть, ты просто хочешь, чтобы для МЕНЯ этого не существовало? И получится, что для кого-то не существует, а для кого-то, — он сделал выжидательную паузу, еще раз внимательно посмотрев Хайдару в глаза, — ОЧЕНЬ ДАЖЕ КАК СУЩЕСТВУЕТ!
Потом, в беседе tкte-e-tкte, Каландар поделился со мной своими опасениями:
— Ну как можно верить Аке, если буквально несколько дней тому назад вижу сон: у нас в спальне с Каей вдруг рушится стена, и сквозь пролом в комнату врывается сам Хайдар-ака, да еще и с огромными чемоданами! Через пару часов — звонок в дверь. Открываю — на пороге стоит Ака, и как раз — с чемоданами! Ха-ха-ха! А может быть, это был вовсе и не сон? Может быть, так называемые сны — просто астральная реальность, а настоящие сны — что-то совсем другое?
Да, получается прямо как в притче Чжуан-цзы о бабочке: то ли философу снится, что он бабочка, то ли бабочке, что она — философ...
Над пропастью. Впрочем, Хайдар-ака как-то раз подвергся на этот предмет более обстоятельному допросу. Дело было в горах. Переходя с очередным караваном священных книг через хребет Петра Великого, Ака и Каландар несколько поотстали от остальных компаньонов, замешкавшись на узкой тропе, каменным карнизом нависавшей над пропастью. Они присели перевести дух на крошечном выступе убегавшей вверх вертикальной стены.
— И вот, — рассказывал потом Хайдар-ака, — сидим мы над бездной, свесив ножки. Тут молодец так медленно поворачивает ко мне лицо и абсолютно молча смотрит на меня в упор. Потом отворачивается. Потом снова поворачивается, опять смотрит, и говорит, постукивая ледорубом о скалу: «Ну что, Хайрар-ака, так есть тот свет или нет?» Я смотрю на парня и думаю: «Ну все, ****ец!» А он так все улыбается и ледорубом постукивает. «Ну, — говорю ему я, — ты же читал Коран, знаешь, что на этот счет традиция говорит?» В этот момент на гребне появляется Хельдур и машет нам рукой: мол, давайте быстрей!
Каландар был сложным человеком, с очень драматической судьбой, достойной пера великого Лескова. Его интуиция порой действовала со звериной остротой, а художественные прозрения переходили в медиумические вещания. Ко времени расцвета коммуны на Клары Цеткин Каландар перешел из ламаизма в ислам, примкнув к последователям мистического ордена бродячих дервишей Каландарийя. Именно Каландар сообщил членам коммуны о существовании в верховьях Вахио закрытого халифата и его главной святыне — мавзолее Хазрати-Бурх.
Хазрати-Бурх. Однажды Каландар в процессе своей дервишеской практики забрел в отдаленные места в районе пика Коммунизма. Судьба вывела его на автохтонного старца горы — главного духовного авторитета округи, которого звали ишони Халифа. Ишони, или правильнее по-русски «ишан» — это титул предстоятеля молитвы в исламе, и в этом значении — главы общины верующих. «Халифой» в памирском исмаилизме называют религиозного наставника-пира.
Население долины, в самых верховьях которой располагался дом ишана, образовывало кровнородственную общину, управляемую законами традиционного общежития махалли. Род ишана был здесь самым старшим, и Халифа выступал de facto непререкаемым авторитетом во всех внутренних тяжбах. Родственники ишана сидели в местных парткомах и одновременно отправляли шариатские требы с учетом норм регионального адата.
В этой долине расположено два очень известных мазара: пещера с могилой Хазрата Алауддина — сына сподвижника пророка (мир ему!) Салмана Фарси и мавзолей Хазрати-Бурх. Мавзолей Хазрати-Бурх, в отличие от пещеры Хазрати-Аллауддина, был объектом рукотворным и представлял собой купольное строение с огромной каменной гробницей внутри. По углам строения возвышались две башенки (может быть, раньше их было четыре?). Перед входом было пристроено нечто вроде прямоугольной прихожей, выполнявшей роль своеобразного айвана.
Во время одного из землетрясений купол дал трещину, и Каландар, узнав об этом, на протяжении многих месяцев старался мобилизовать местных активистов и приезжих паломников на регулярные субботники для ремонта постройки. Сделать это оказалось, ему на удивление, очень непросто, — несмотря на прямое благословение ишана. Каландар лично пытался вести на мазаре ремонтные работы, даже доставил с этой целью из Душанбе энное количество какого-то особого клея, которым он собирался «лечить» треснувший купол.
В год открытия Хазрати-Бурха жизнь в коммуне на Клары Цеткин была особенно интенсивной. Сюда, к примеру, приехала целая команда «снежников» по путевкам в Шамбалу, в том числе — Шива и Битник со своим двоюродным братом Женей: все активные йоги. А вместе с ними прибыл из потемкинского града Херсона почитатель сверхъестественных талантов Шивы — херсонский врач-психиатр Филимоныч, периодически отмазывавший своего младшего друга от не в меру придирчивых ментов.
Истории Филимоныча. Насколько я понял позицию Филимоныча, он смотрел на все сквозь призму прикладной психиатрии, разделяя людей не на нормальных и ненормальных, а на более ненормальных и менее ненормальных. Особенно Филимоныча вводили в раж истории о неверных женах, которые он в превеликом достатке и с большими деталями излагал слушавшей его аудитории юных романтиков под водочку и огненную корейскую закуску.
—... А давала она ему только в день получки, и только за деньги. Приходит он домой, и тут же деньги — на стол. «Мурзик, у меня сегодня для тебя что-то есть!» Ну, она для виду поломается-поломается, а потом говорит: «Эх, е-мое, ну куда от вас, мужиков, денешься! Ты такой активный, тебе все время нужно!» Это раз-то в месяц! А сама чуть ли не каждый день: как муж на работе, так она у любовника. Собралась как-то раз с любовником в отпуск. Мужу сказала, что врачи советуют подлечиться, иначе совсем климакс настанет. «Может быть, после процедур что-то восстановится, почаще трахаться будем?» Едет, разумеется, на мужнины деньги. Он говорит: «Давай, Мурзик, я тебя на вокзал провожу». А она ему: «Да ты что, нас там собирается целая группа полуклимаксных, женщины будут стесняться! Лучше я тебе прямо сейчас дам, а до вокзала сама доберусь». Ну что тут скажешь? Он, естественно, соглашается — а то ведь может и не дать!
Еще Филимоныч любил рассказывать про своих коллег-психиатров.
— Однажды пришлось мне, вместе с одной знакомой, присутствовать на публичной лекции. Докладчик — очень интересный, экспрессивный мужчина: живая подача, оригинальные мысли. Смотрю — моя коллега слушает его прямо как завороженная, а потом возбужденно шепчет мне на ухо: «Ты только посмотри, какой экземпляр! У него совершенно уникальная комбинация шизофрении и паранойи, помноженных на редкостную маниакалку. Но главное — насколько логично при этом работает рассудок! Давай срочно вызывай перевозку, а я его попасу!» Ну что делать, раз женщина настаивает? Сделал звоночек, подъехала «скорая», и санитары взяли парня прямо с подиума, при поддержке милиции, — а то идти не хотел, упирался: «Вы что, на каком основании, права не имеете, я кандидат наук!» А нам что? Будь ты хоть десять раз кандидат, хоть профессор! В общем, привезли его в закрытое отделение, и коллега, наверное, недели две его там держала. Потом, конечно, выпустили. Ха-ха!
Затем приехал московский синолог Даос, рассказавший о своем путешествии в Якутию — историю про сибирскую пальму: это когда в ресторане — в городе за полярным кругом — стоит в кадушке настоящая пальма, в которую подпившая аудитория мочится по-очереди для куражу. Прибыл из Питера Леон — юноша с видом Иосифа Прекрасного: с длинными золотистыми кудрями до пояса, большими светлыми глазами и отменной фигурой. Свою душу Леон потешал игрой на китайской флейте, а тело — изощренной гимнастикой бессмертных. Наконец из центра подъехало несколько девушек, причем две из них, наиболее отчаянные, проделали весь путь из Москвы до Душанбе автостопом!
Захаживали в наш салон и местные девушки. Однажды звонит телефон. Поднимаю трубку, оттуда — женский голос:
— Але, это здесь живут молодые священники?
Не понял. Священники? В процессе разговора выясняется, что телефон девушке дал Шива, которого та приняла — за хайр и бороду — то ли за священника, то ли за семинариста. После этого в отдельных продвинутых кругах душанбинских красавиц усиленно муссировались слухи о молодых московских семинаристах, гостящих в городе и как бы «открытых» для флирта. Ну а компания у нас была — в самом деле: все бородатые йоги, кто-то с хайром, кто-то бритый, в ушах — серьги, на шее — священные амулеты, на запястьях и щиколотках — таинственные ожерелья...
— Ну и что вы тут делаете? — спрашивала меня очередная любопытная душанбинка, звонившая в коммуну и раскручивавшая рандеву для себя и своих подружек.
— Ну как тебе сказать... Отдыхаем душой и телом.
— А как это — «телом»? Вы же священники, вам все плотское запрещено!
— Что значит «запрещено»? Во-первых, мы на каникулах, а во-вторых — сана еще не приняли.
Девушкам было страшно приятно выступать в роли роковых совратительниц столичных попиков — таких бородатых и загорелых. «Попики», в свою очередь, в полной мере поддерживали свой «корректный» имидж, отдаваясь во власть женских чар как бы постепенно, но при этом — вполне последовательно. Самое интересное началось, когда девушки стали нас приглашать на собственные квартиры, где можно было отрываться без обязательного присутствия медитирующих за соседней стеной саньясинов.
Комсомольское озеро. Почти в центре Душанбе, на полпути между Путовским базаром и больницей Карабалло, находится искусственное озеро, названное именем коммунистического союза молодежи. Этот водоем являл собой в те времена классическое место отдыха советского человека: песочный пляж, тенистая аллея вдоль берега со скамейками и оградительными парапетами в античном стиле, фигуры дискоболов и копьеметателей в окружении цветочных клумб, станция проката лодок и водных велосипедов, ресторан у воды, где можно заказать шампанское с шашлыками, а можно и пиво... В центре озера, на гигантском цоколе, выходившем из воды подобно пущенной с субмарины ракеты, стояла женская фигура ныряльщицы с молитвенно сложенными руками — словно божество священного хауза (пруда). Вода в Комсомольском озере была всегда очень теплая, плавать в ней было одно удовольствие. Весь водоем можно было не спеша переплыть поперек за четверть часа.
Одно время я ездил сюда купаться каждый вечер. Часов в шесть пополудни жара спадала, поверхность водоема замирала. Я входил в эту теплую воду с дальнего, «дикого», берега и плыл в сторону бронзовой Купальщицы. На одном участке нужно было пересекать своеобразное Саргассово море — то есть «море зарослей», щекотавших живот, но, заплыв по неосторожности в самую их пущу, я подвергался реальному риску запутаться в бесчисленных стеблях и быть утянутым русалками-пари в подводный дворец божества хауза. После «Саргассова моря» я попадал в полосу купания основного пляжа, которая интенсивно использовалась лодочниками и водными велосипедистами. Ласкаемый водорослями, я, как Ихтиандр, взирал на южных красавиц, которых катали по водной глади местные дон-педры в тюбетейках. Иногда какая-нибудь из них, инстинктивно поймав мой взгляд, словно бы хотела вскрикнуть: «Ой, морской дьявол!» Но я резко уходил на глубину, махнув чаровнице на прощание серебряным плавником.
На противоположном от главного пляжа берегу, у античной колоннады, был приторочен большой деревянный плот, который можно было использовать как плавучую суфу. На этой суфе часто собирались московские шамбалиты и другие обитатели коммуны на Кларе Цеткин: позагорать, поплавать, поделать асаны с пранаямой для накачки сиддх, столь необходимых в тантрических опытах с местными и залетными шакти.
Кто на свете всех чернее? В тот сезон я около двух недель провел в полном одиночестве на Ореховой поляне под Ходжи-Оби-Гармом. Каждый день я купался и загорал, активно натираясь растительным маслом во избежание обгорания кожи. Я проводил на солнцепеке часов по восемь в день и загорел действительно круто — вплоть до кончиков пальцев ног. Вернувшись в Душанбе, я с удовлетворением отметил, что на тот момент был самым загорелым из всех наших коммунаров. Однако триумф мой продолжался недолго. Скоро здесь появился новый для меня человек — московский художник Сергей Алферов. В тот день наша компания прямо с утра отправилась на плот. И я обнаружил, что Сергей загорел гораздо лучше, чем я: ну просто истинный Отелло, при этом — ослепительно белозубый!
Алферов. Сережа Алферов был типом вполне параноидально-художественным, видевшим сны наяву. У него были черные как смоль густые всклокоченные волосы, такая же нечесаная борода, неестественно большие белки слегка косящих черных глаз. Было в его внешности что-то талибское и цыганское одновременно. В общем, пан художник был типичный девона и производил на местных жителей должное впечатление. На плоту Сережа рассказал историю своего загара.
Как выяснилось, он болтался по Азии не первый сезон. Однажды даже нанимался куда-то чабаном, пасти баранов. Все вечера, по словам Сережи, их чабанская бригада проводила следующим образом:
— Зажигают керосиновую лампу, вешают ее в углу большой палатки, а потом ложатся полубоком на одеяла и часами молча рубятся на эту лампу.
— И ты тоже рубился?
— И я рубился. Больше все равно делать нечего. Правда, стрем начался потом, когда пришлось отчитываться за доверенных баранов. У меня почему-то была крупная недостача, и начальство хотело заставить выплачивать какие-то безумные деньги!
— Ну а ты?
— Да я просто сделал ноги оттуда!
В этом году Сергей до Таджикистана успел побывать в Узбекистане, где в одиночестве просидел целый месяц на камне. В буквальном смысле слова! Как выяснилось, он забрел в поисках эликсира вечной жизни в незнакомый высокогорный ландшафт, по пути решил присесть передохнуть у большого валуна. И вот, сесть-то он сел, а когда захотел двинуться дальше, то понял, что сойти с камня не может. То есть сойти-то было можно, но стремно! Причина стрема — страх нарушить что-либо в энергетической структуре местных духов, опутавших камень и всю территорию вокруг своими силовыми полями неясного назначения. Опасаясь попасть в магический капкан, Сережа решил, что лучше останется сидеть на камне — раз уж ему было позволено до него дойти — и ждать сигнала свыше. Прошла неделя, другая, третья... Сигнала не подавалось. В конце концов, когда пища и силы были почти на исходе, мимо этого камня проходил бабай с ослом. И тут наш герой понял, что или сейчас — или никогда. Он опознал в бабае сталкера, который сможет вывести его из заколдованной горными троллями зоны. Сергей сорвался с камня и ухватился обеими руками за ослиный хвост, игравший в данном эпизоде роль нити Ариадны.
Именно сидючи в течение месяца на «троллевом камне», Сереже удалось так здорово загореть. Наверное, это был не просто загар, а инициатический покров мистерии нигредо как продукт известной настойчивости.
Алферов долго болтался по узбекским мазарам и все пытался выспросить у бабаев секреты активации кундалини. Ему представлялось, что в этих регионах индо-бактрийской цивилизации местные адатные практики должны были сохранить следы древних тантрических инициаций с их мандалами и чакрами. В известном смысле, действительно, можно увидеть схожесть в технике исполнения мусульманского намаза и йогического Сурья-намаскар (ритуальное приветствие солнечного божества). Есть, безусловно, прямые аналогии между тантро-ведической картиной мира как расчлененного великана-Пуруши и космогоническими представлениями памирского исмаилизма. Существует, в конце концов, мистическая практика работы с «точками» в традиции суфийского ордена Накшбандийя. И все же, мне кажется, Сережа несколько переоценивал компетентность местных бабаев в специализированных вопросах кундалини-йоги.
Армянский дом. Недалеко от дома на Клары Цеткин, в направлении поворота на Карабалло, на просторном перекрестке возвышалась голубая двадцатиэтажная кафельная башня Армянского дома — круглая, словно знаменитый чикагский небоскреб. Дом был назван «армянским», видимо, из-за проживания в нем большого числа лиц армянской национальности. Возможно, они въехали сюда всей «махаллей». Этот Армянский дом был также местом проживания русского дилера, у которого Каландар приобретал, при необходимости, траву. Поскольку народу в коммуне проживало много, мы заходили в Армянский дом частенько. Это был просто дикий кайф: выкурить вечернюю папиросу на балконе последнего этажа, созерцая заходящий за причудливую горную гряду красный диск Сурьи или глядя на загорающиеся внизу, в предсумеречной голубой дымке, огни большого города. А потом, через полчасика, когда становилось достаточно темно, можно было пойти в расположенный между Армянским домом и домом на Клары Цеткин открытый летний кинотеатр, где крутили индо-пакистанские фильмы и вовсю торговали мороженым, лимонадом, пирожными и пирожками.
Цыганка и картины. Однажды мы так вот сходили в Армянский дом, но не вечером, как обычно, а с утра пораньше. Принесли шалы в газете, закрутили козью ногу. Каландар, Хайдар-ака, Ших-Али, Саша (брат Каи), я и Алферов — вот такой был состав команды. Курнули вроде бы легкой травки, а вставило неожиданно забойно. Пошел тотальный стеб. В этот момент Алферов встает и говорит Хайдару:
— Ака, дай мне, пожалуйста, сто рублей!
— Как так «дай»? — не понял Ака.
— Ну, то есть одолжи. Мне нужно срочно лететь в Москву, а времени ждать перевода — нет.
Хайдар-ака поначалу опешил, но потом согласился-таки отстегнуть земляку «катю», но строго с отдачей. Сережа со всеми попрощался и отправился в аэропорт.
Проходит примерно час. Мы все тащимся, дискутируем, курнули вдогонку, застебало еще круче. Хайдар-ака пошел на кухню ставить чайник, но от стеба его так передергивало, что в прихожей, по пути назад, он ударился головой о косяк двери, набил шишку и расплескал на себя и вокруг кипяток. В этот момент в дверь раздается звонок. Хайдар поворачивает защелку, и перед ним вновь предстает Алферов:
— Хайдар-ака, дай еще сотню!..
—???
И Сережа рассказывает следующую историю. Оказывается, он вышел из дома и направился к троллейбусной остановке, но тут, у магазина «Гулистон», к нему прилипла цыганка с предложением погадать. Сергей, как человек мистический, воспринял ее вполне серьезно и согласился. В результате сложной техники мануального и психологического иллюзиона Хайдарова «катя» перешла из владения художника в собственность гадалки, сказавшей, к тому же, на прощание ошалевшему клиенту:
— И теперь ты никому не должен рассказывать о нашей встрече как минимум в течение двух часов, иначе будут большие неприятности!
После этого Алферов около часа проболтался вокруг дома, все боясь нарушить табу, но, в конце концов, не выдержал срока и отправился назад с рапортом о случившемся. Теперь он стоял с открытым ртом перед облитым кипятком Хайдаром и ждал реакции спонсора.
Монолог последнего не поддается воспроизведению в печатном виде по причине ненормативной лексики. Тем не менее ситуация пострадавшего — после еще одной самокрутки — была принята к сведению. Хайдар сказал Сергею, что даст ему денег в долг, а залогом будут служить его фирменные листы с цветной гуашью. Эти листы, размером с большой ватман, маэстро, как правило, расписывал экспрессионистскими мотивами, напомнившими лично мне искусство австралийских аборигенов. Каждый из листов был оценен в червонец, и таким образом за всю сумму Алферов оставался должен Хайдару двадцать листов (из которых была тогда сделана только часть). Ну что ж, бизнес есть бизнес. Я потом видел все эти, уже расписанные, ватманы у Хайдар-аки в Москве. Вместе с автором работ. Но об этом — позже. Кстати, часть этих листов выставлена сейчас в интернетной галерее Гельмана, причем даты даются неправильно: годы создания произведений должны быть указаны не девяностые, а восьмидесятые.
Сезон Комаров
Комаров — это название ущелья реки Комаровка (по-таджикски Комароу) на севере Таджикистана, в районе Хаита. С этого ущелья начался мой очередной азиатский сезон. Я приехал в Душанбе в самом начале мая, вместе с Ириной. Мы выпили на Каховке у Хайдар-аки за предстоящее странничество и отправились привычной трассой на юго-восток, в миражи Согдианы Мистической. Впрочем, грезить долго не пришлось. Первый отрезвляющий удар реальности был нанесен в отделении местных рейсов душанбинского аэропорта, где мы втроем, уже с Каландаром, пытались взять билеты до Тавильдары. Самолет брал на борт всего десять человек, включая экипаж. Одна машина в сутки. Каландар уже два часа кряду стоял ВТОРЫМ у окошка кассы, а вокруг него беспрерывно бушевало море тюбетеек и тюрбанов.
Неожиданно, в самый разгар баталии за билеты, перед нами с Ириной вдруг нарисовались Алис и Кази, только что прилетевшие сюда из Вильнюса. Балтийские братья помогли нам скоротать время. Алис рассказал, что они с Кази за месяц до поездки в Азию начали тренировки на выносливость, состоявшие в многочасовых прогулках по городу с рюкзаками, набитыми кирпичами. Ну что ж, тяжело в учении — легко в бою!
Тем временем Каландар добыл-таки три необходимых тикета. Объявили посадку. Братья отправились на Варзобскую турбазу, чтобы на следующий день начать восхождение на неизведанные высоты. Мы же, долетев благополучно до Новобада на явно перегруженной какими-то мешками машине, двинулись в сторону ущелья Комаров.
Путем Уробороса. Перед входом в ущелье тропа пошла сквозь густые цветущие кустарники ароматических горных пород, и запах в воздухе стоял не менее интенсивный, чем в парфюмерной зоне на Елисейских Полях, — только более тонкий и качественный. Проходя под триумфальной аркой Пана из роз, шиповника и алычи, мы неожиданно увидели прямо на тропе большую зеленую змею — свернувшуюся кольцом, с собственным хвостом во рту. Так нам явил себя священный Уроборос — магистр гностических тайн и хозяин алхимического азота, представший в известном пророческом сне знаменитому Менделееву в предзнаменование «открытой» тем периодической таблицы. Мы должным образом приняли этот гностический «венок сонетов» и оказались впоследствии вознаграждены множеством кайфов, из которых первейшим был самый роскошный обед, который только можно было себе представить.
Протопав часа четыре вперед и вверх по горной тропе, мы наткнулись на чабанов, отара которых располагалась на окрестных высокотравных пастбищах. Вернее, наткнулись мы на собак, охранявших это стойбище. Чабанские псы — кабанистые, с обрезанными ушами и хвостами (чтобы волкам не за что было ухватиться) — являют собой боевые биомашины, связываться с которыми никому не рекомендую. В стандартной ситуации, когда собачья охрана блокирует дальнейшее продвижение вперед, приходится терпеливо ждать, пока кто-нибудь из чабанов не почешется и не выйдет навстречу, отогнав псов и позволив путнику, таким образом, приблизиться к стойбищу или просто пройти дальше. Я, однако, научился практически беспрепятственно проходить сквозь оцепление церберов, используя нехитрый трюк. Как показал опыт, достаточно бросить псам несколько кусочков лепешки или чего-нибудь съестного, как их агрессия моментально превращается в глубокую привязанность. Эту же технику кормления я применил и на этот раз. Псы прекратили лаять и рычать, и к стойбищу мы подошли, к немалому удивлению чабанов, в сопровождении вилявших хвостами волкодавов.
Чабаны традиционно предложили нам остановиться и откушать вместе с ними, по случаю чего тут же, буквально на наших глазах, был взят из стада козленок и зарезан над жертвенным огнем, а затем освежеван и приготовлен на этом же огне. Буквально, как мне показалось, через полчаса в серебряном тазе были поданы дымящиеся куски еще живого в своей ауре мяса. Это было самое вкусное мясо, которое мне когда-либо приходилось есть. Бесхитростно приготовленное в естественных условиях, оно было воплощением вкусовой эссенции самой жизни — не более и не менее. Я почувствовал себя прямо-таки жрецом, вкушающим жертвенную пищу самого высокого класса (как сказала бы Зинаида Гиппиус, «почти младенческого»). Мы заночевали на этом стойбище, а на следующее утро двинулись дальше.
Приблизительно к полудню мы дошли до последнего дерева в долине. Выше, как оказалось, были только травы, скалы и снег. Это дерево представляло собой гигантскую арчу, одиноко отмечавшую точку разделения долины на два рукава. Увидев исполинский ствол, Каландар бросился к нему как к величайшей святыне и с благоговением прильнул бородатой репой к могучим корням.
— Это дерево моего детства, — объяснил он нам свой порыв. Ведь он родился и вырос в Гарме, неподалеку от этой долины. Сюда, к этому дереву, он бегал еще мальчишкой и любил поспать в тени его кроны. В последний раз Каландар был на этом месте лет пятнадцать назад. Он с наслаждением рухнул на родную землю и без остатка отдался во власть целительного Морфея.
Уже смеркалось, когда мы взошли на высокогорное плато, с которого открывался путь на перевал. Неожиданно погода стала портиться, налетел резкий ветер, который очень быстро, буквально через минуту, стал просто ураганным. Нам с невероятными усилиями удалось развернуть и поставить серебряную «памирку», завалив колышки и края гигантскими булыжниками, в изобилии валявшимися вокруг. В последнюю минуту, когда все уже было готово, разразился резкий хлещущий ливень, но мы успели-таки скрыться от него под сводом прорезиненной брезентовой палатки. Палатку рвало ветром во все стороны, но заговоренные камни выдержали. Среди ночи ветер так же резко стих, как и начался. Наступила мертвая тишина. С утра мы обнаружили, что все подходы к перевалу завалило снегом, а черные тучи, нависавшие над нашим высокогорным цирком, обещали новые сюрпризы. Мы рассудили подождать и на перевал не идти. Это оказалось правильным решением, так как к середине дня сошла лавина, и если бы мы в то утро выступили, то, возможно, оказались бы как раз в неправильное время в неправильном месте.
На следующую ночь Ирине приснился дух-хранитель перевала в облике великана — в звездном плаще, с Луной и Солнцем на золотой цепи в виде нашейного украшения и искрящимся волшебным посохом в руке. Дух сказал, что путь на перевал свободен. Мы решили выступить. И правильно сделали. Пройдя основную часть лавиноопасного склона и оказавшись уже непосредственно возле перевала, мы обнаружили с высоты своей позиции, что лавины-таки сошли, и вероятно — сразу же после нашего прохода. С чувством глубокого удовлетворения мы поднялись на седловину хребта и обозрели оттуда весь пройденный за минувшие дни путь: от входа в долину под аркой Пана с Уроборосом и вплоть до места нашего недавнего «лагеря под ветрами». Каландар предложил назвать этот безымянный для нас перевал именем Ирины. Мы сфотографировались на автоспуске. В этот момент вновь поднялся резкий ветер, на перевале началась песчаная буря, и все вокруг резко заволокло небесным туманом. А потом сквозь туман блеснул солнечный зайчик, превративший поднебесные воды в радужную субстанцию Меркурия мудрых. Затем облака разошлись, и взгляду открылась пространная долина, в самом конце которой лежал заповедный Хаит.
Хаит. Кишлак Хаит прежде всего печально известен тем, что здесь в 1949 году произошло крупнейшее в Таджикистане землетрясение, унесшее жизни нескольких десятков тысяч человек. Вот как описывает это событие новосибирский «таджик» Андрей Иванников:
«Выше Хаита, в ущелье, было озеро, во время землетрясения в это озеро сполз земляной склон (сейчас по телику часто показывают подобные события в Средней Азии, особенно по весне, когда дожди.). Озеро выплеснулось в ущелье, образовался селевой поток. Он-то и обрушился на Хаит. Там до сих пор четко просматривается этот земляной конус селевого выноса из ущелья, — в несколько километров шириной и десятки метров высотой. Объемы чудовищные. Старый Хаит был большой, не меньше тогдашнего Гарма. Говорят, что погибло тысяч двадцать человек. Местные на самом конусе теперь не селятся, по краям от него, понятно почему».
Новый Хаит возник в паре сотен метров от Старого: уж слишком место удобное, заселенное с незапамятных времен.
Каландар одно время работал в Хаите на метеостанции, вместе с Каей и их первым бэбиком. Здесь он сблизился с исламской традицией: обрил голову, стал специфическим образом равнять бороду, подстригать кончики усиков, — которые, согласно комментариям Хайдар-аки, являются проводниками демонических энергий, инфернализирующих человеческую онтологию. Отсюда — категорический императив традиции: стричь кончики усов, и пренепременно! Я, откровенно говоря, с тех пор сам постоянно их подстригаю. В Хаите Каландар впервые познакомился с ишони Халифой. На вопрос о «семейной карме» ему тогда ишон сказал:
— Человек как змея: когда движется — ходит туда-сюда, но когда находит свой нора — входит туда прямой, как стрела!
«Отдыхая в своей норе, змея сворачивается в Уробороса», — добавил бы я к определению ишона.
Мы остановились в Хаите до утра на местной метеостанции, где теперь работали каландаровские друзья. Они нас накормили, налили нам водочки. Тут зашел по какому-то делу сосед таджик, местный бабай. Увидел гостей, поинтересовался, кто откуда, взглянул на наши возлияния.
— Вот, скажи мне, чем отличается таджик от русского? Лицо другой? Борода другой? Язык другой? Нет, дорогой: закон другой!..
С утра мы доехали на попутке до Новобада, а оттуда улетели в Душанбе на совершенно пустом самолете.
И снова Сиёма!.. В Душанбе мне нужно было подсуетиться по поводу своего книжного мероприятия, посетить ряд возможных заказчиков, согласовать вопросы доставки. Ирина решила это время провести в ашраме на Сиеме — поголодать, почистить душу и тело от шлаков цивилизации. В этом сезоне там был только что построен новый дом, одну из комнат которого ей выделили «сиёмские близнецы». Завершив свои дела, я тоже отправился на станцию.
К домику я подошел уже в полной темноте. Стучу в окно, через какое-то время с той стороны стекла появляется тревожное лицо Ирины. Она внимательно всматривается, потом открывает. Выясняется, что за все это время ее шактическое поле излишне будоражило воображение йогического персонала станции. Леонид сначала пытался ненавязчиво объяснить ей, что на Востоке девушки в одиночку по улицам не ходят, и поэтому она должна как бы выбрать себе «хозяина» из числа друзей, потому что ее энергетическая незагашенность негативно влияет на состояние читты скитников, вызывая спонтанное замедление, а то и регрессию спиритуальной сублимации. Потом Леня стал более настойчив и в конце концов поставил ультиматум: или Ирина выбирает «хозяина», или «хозяин» выбирает ее, а если она не согласится, ей придется немедленно покинуть станцию. Ирина упаковала вещи и уже собиралась с утра отправляться в Душанбе. Когда раздался стук в окно, она подумала, что это Леонид идет объявлять ей об истечении срока ультиматума. По счастью, все обошлось и Ирина отделалась легким испугом.
КГБ не дремлет. В принципе, обижаться на Леню за его закидоны было нельзя. Во-первых, известна повышенная чувствительность практикующих йогов к разного рода парасексуальным вибрациям. Во-вторых, психосрывы по этому поводу — частое в этой среде явление (как еще говорил Игнатьич, «не знаешь броду — не лезь в воду»). Ну и, в-третьих, Леонид был вообще особый случай. Один из его знакомых как-то рассказал такую историю.
Однажды Леня, медитируя у себя дома, вдруг уловил в атмосфере какие-то странные чужеродные вибрации, причем — искусственного происхождения. При следующей медитации повторилось то же самое. Заподозрив неладное, Леня начал систематически «прислушиваться» к этому постороннему фону, пока, наконец, не установил его истинное происхождение. Как подсказывала интуиция, за всем этим стояли, естественно, козни КГБ. Спецслужбы, зная продвинутость Лени в духовной сфере и желая всячески парализовать его эмансипирующее излучение, пошли на коварный шаг: их агентура установила в квартире выше этажом специальный прибор, постоянно воспроизводивший негативные блокирующие пси-помехи. Причем со временем этот гипотетический прибор работал все сильнее и сильнее. Наконец, Леню это сильно достало, и он решил пойти ва-банк. Сам позвонил в местное КГБ, попросил назначить встречу с высоким начальством по якобы очень срочному и важному делу. Там, естественно, переполошились, пригласили парня чуть ли не на следующий день. Вот приходит Леонид в ЧК, его проводит в кабинет начальника. Там сидит полковник, спрашивает:
— В чем дело?
И тут Леня ему выпаливает:
— Гражданин начальник, скажите откровенно: зачем вы поставили излучатель над моей квартирой?
У кагэбэшника, естественно, прямо челюсть отпала. Ну что тут скажешь? Сначала он подумал, что парень пошутил, а как понял, что нет, то вызвал перевозку. Ну, Леню там