Единство, высшая ступень религиозной абстракции, — это именно тот аспект восточной философии, который в наше время стал повальным увлечением на Западе. Древняя религия арийских завоевателей (Веды), вытеснившая местные верования, представляла собой сочетание политеизма, культа предков и ритуальных жертвоприношений, характерных для греческого и других индоевропейских религиозных направлений. Позднее (в I тысячелетии до н.э.) более развитая философия упанишад выдвинула принцип Единства, недвойственности всего сущего (адвайта). В индуизме его современным выражением стала Веданта. Это подняло уровень абстракции индуизма на тот уровень, где Брахман (Единый) объемлет все сущее. Как и в случае всех других абстракций, здесь игнорируются любые отличия, и абсолютной реальностью объявляется всепроникающая тождественность. И все же с отличиями приходится считаться, даже если принизить их значение, назвав их иллюзией (майя). С появлением абстрактного понятия «майя», которое нивелирует множественность бытия, разнообразие одновременно и принимается во внимание, и отрицается или низводится до уровня менее значимого[145].
Так индуизм, который является религией политеистической и в то же время якобы монистической, изобрел способ, чтобы «и волки были сыты и овцы целы». (Монизм утверждает, что все состоит из одной первичной субстанции.) В то время как вершину пирамиды (382:) занимала неизменная категория Единства, на более низких уровнях абстракции допускалось существование политеистического пантеона божеств. Сначала «Единое» подразделялось на три воплощения: Брахму-творца, Вишнухранителя и Шиву-разрушителя. Сотворение, сохранение и разрушение стали абстрактными принципами, лежащими в основе «танца жизни». А из этих трех принципов возникли разнообразные проявления, которые можно было воплотить в человеческом облике и сделать предметами поклонения. Многие из них прежде были божествами местного политеизма. В этой сугубо патриархальной религии (еще одна мужская троица) существует также и женское начало в виде богинь, являющихся порождением мужских божеств. Индуизм обязан своей долговечностью тому, что он обладает привлекательностью для каждого: интеллектуалы и мистики выбирают высший уровень абстракции — Единство, остальные получают эмоциональное удовлетворение от ритуалов и поклонения одному из его проявлений — личному божеству или гуру.
Чем абстрактнее символ, тем больший диапазон явлений он может охватить. Слово «плод», например, — более абстрактное понятие, чем «апельсин». Понятие «пища» может означать как потребление материальной пищи, так и вкушение пищи духовной (насыщать может и любовь). Единство — это абстракция, которая, по определению, царит над всем и потому может объять все и вся. Единство — более высокий уровень абстракции, чем монотеизм, которому присущ изначальный дуализм: творец (Бог) и творение (все остальное).
Проще говоря, монотеизм не может вместить в себя принцип общности бытия или взаимодействовать с ним, иначе как отрицая его. Монотеистический Бог должен быть обособленным и отличным от всего остального. Единство же может вместить в себя всех богов, в том числе и монотеистического. Индуистское Единство может считать (и считает) Христа одним из многих аватара (живым воплощением божества) и тем самым включает в себя все христианство. Будда для многих индуистов также является одним из великих аватара, а буддизм — одной из индуистских сект. Подобная всеобщность Единства, способного принять под свои знамена все и вся, противоречит присущей монотеизму исключительности («Да не будет у вас иных богов, кроме меня»; «Нет Бога кроме Аллаха»). Являясь самым абстрактным из всех религиозных принципов, Единство наиболее защищено от прямых напа-
док. (383:)
Индуистское Единство и буддийская Пустота — это, по сути, одна и та же абстракция, в том смысле, что (Оба понятия недифференцированы и всеобъемлющи. Будда, будучи реформатором, стремился изменить структуру морали, уничтожив кастовую систему и заменив множество ведических ритуалов, дорогостоящих и недоступных для широких масс, правилами общественной нравственности. Индуистская идеология Единства делает акцент на постоянстве и выступает за упрочение кастовой системы, являющейся основой незыблемости. Буддизм же, напротив, подчеркивает всеобщую изменчивость («Все течет»). Концепция Пустоты для начала, образно выражаясь, «опустошило» Единство, упразднив богатый арсенал индуистских божеств и связанные с ними ритуалы. Это упростило метафизику и выдвинуло на первый план моральные реформы Будды. Поскольку изначальным принципом буддизма было «приятие» и поскольку Пустота может быть столь же всеобъемлющей абстракцией, как и Единство, то буддизм по мере своего распространения включил в себя существовавших ранее местных божеств и духов. Это удалось сделать благодаря сохранению характерной для индуизма многоуровневой системы понятий. (Единство главенствует над иерархией божеств, которые являются его воплощениями.) В некоторых школах буддизма лишенная формы Пустота точно так же стала заполняться иерархическими уровнями мира форм: божеств, духов, демонов и бодхисаттв.
Хотя восточные представления о космическом единстве не кажутся двойственными, скрытый дуализм в мировоззрении Единства все же присутствует. Считая единственной реальностью «единообразие», идеология Единства отбрасывает все отличия (множественность) на низший уровень. В буддизме присутствует аналогичный дуализм — между лишенной формы Пустотой и миром изменчивых форм. На смену явному монотеистическому дуализму «Бог — все остальное» пришел скрытый, более утонченный дуализм «общность — разнообразие». В монотеизме превыше всего Бог, поэтому ему следует приносить жертвы; в идеологии Единства превыше всего общность, поэтому можно пожертвовать любым проявлением индивидуальности. Обе разновидности дуализма сочетаются с моралью, оправдывающей усиление иерархического контроля[146]. (384:)
Когда один символ обладает большим могуществом, чем другой, он может его поглотить, включить в себя. Если используемый уровень абстракции перестает нас удовлетворять или внушать доверие (нередко благодаря развитию светской мысли), возникает тенденция к поиску следующего уровня. Способность восточного мировоззрения создавать более высокие уровни религиозной абстракции, легко согласующиеся с научными абстракциями, может объяснить причину популярности восточных религий на Западе. Принцип Единства — очень высокий уровень абстракции, поэтому, когда он проникает в сознание, люди зачастую стараются подвести под него свои прежние убеждения, в частности связать с Единством проповедь любви Иисуса Христа. А эзотерический мистицизм суфизма сделал попытку привнести Единство в ислам. (Исламу свойствен в высшей степени жесткий дуализм, так что суфиям пришлось стать эзотериками, дабы их не казнили за богохульство.)
Чем более абстрактным является понятие, тем выше его обобщающие возможности, но при этом оно упускает из виду частности, иногда жизненно важные. Вычленяя священное из природы, различные религии, хотя каждая на свой манер, ставят природу на весьма низкий уровень в иерархии ценностей. Иерархии — это сложные организации, имеющие четкую пирамидальную форму. Дистанцировавшись от природы, религии стали более изощренными и упрощенческими одновременно. Монотеизм объясняет все происходящее просто проявлением Божьей воли. Единство заходит еще дальше и относит разнообразие либо к разряду иллюзий, либо, в лучшем случае, к менее значимой реальности, которую надлежит преодолеть. Далее, каждая из религий разрабатывает сложные теории, космологические и теологические, призванные убедить в том, что именно в ее упрощенческие объяснения необходимо верить.
Переходя от отдельных «духов», обитающих в природе, к скрывающимся за природой абстрактным принципам и силам, понятия духовности сами становятся более абстрактными. Благодаря манипулированию верой в священные символы, олицетворяющие собой новые абстракции, появилась возможность контролировать более широкие области человеческого поведения. По мере того как деятельность людей становилась более специализированной, возникла необходимость в более организованном обществе, что, в свою очередь, потребовало оправдания самого принципа его организации.
(385:)
Иерархии возникающих систем священных символов отражали и оправдывали развивающиеся иерархии светской власти.
Сложные общественные иерархии нуждались в определенных механизмах внутреннего контроля, и источником для них стала религия. На Западе удерживать людей в строгих рамках помогали покорность Божьей воле и боязнь Господнего гнева. Монотеистическому мировоззрению исконно свойственна авторитарность, так как основой его непременно служат богооткровенные писания, излагающие непререкаемые правила, по которым надлежит жить. Авторитаризм ислама очевиден, если учесть, что буквальное значение слова «ислам» — покорность. На деле это означает покорность словам Бога, содержащимся в Коране. Иудейско-христианская религия также основывает свою мораль на заповедях, которым следует беспрекословно подчиняться[147].
В отличие от монотеизма, Единство не служит некоему обособленному всемогущему авторитету, который диктует человеку, каким ему надлежит быть. Поэтому авторитарные тенденции, присущие религиям, превратившим веру в «институт веры», в идеологии Единства менее очевидны. Авторитаризм Единства заключается не в конкретных правилах, а в более обобщенном абстрактном законе, утверждающем, что чем человек бескорыстнее, тем он лучше. Этот закон поддерживает еще более абстрактная сила — карма, гарантирующая, что каждый получит по заслугам. Мировоззрение Единства требует наличия некой внутренней силы, способной оперировать страхом и желанием, дабы создать мораль отрешенности, необходимую для того, чтобы внушать идею «добровольного» самопожертвования. Абстрактная система кармы весьма подходит для этой цели[148].
Восточные религии превратили божественное воздаяние и наказание в безличный универсальный закон. Поэтому на Востоке карма стала абстрактным принципом, лежащим в основе всех поступков и оправдывающим схему, по которой устроено общество. Если считать, что плоды добродетели и порока не всегда проявляются в одной жизни, получается, что они должны из жизни в жизнь накапливаться и учитываться в космических реестрах, определяя, какой (386:) будет следующая жизнь. Кроме того, карма действует подобно мосту, ведущему к весьма абстрактной цели — выходу из круговорота индивидуальных жизней и слиянию с космосом. Вот ее простая формула: чем меньше вы сопротивляетесь своей карме, тем меньше кармы создаете и тем лучше вам будет.
Все главные мировые религии, сохранившиеся до наших дней, связывают окончательное воздаяние с существованием загробной жизни. Чтобы идея божественного воздаяния работала, необходимо абстрагировать от жизни нечто такое, что продолжалось бы и после смерти. Монотеизм считает земную жизнь чем-то второстепенным по сравнению с загробной, а восточные религии вообще отрицают ее реальность. Перенос внимания с проблем выживания на Земле на загробную жизнь стал возможен благодаря силе абстракции, которая обеспечила человечеству больший контроль над жизнью.
Абстракция — продукт мысли, который может иметь или не иметь отношение к чему-то еще, помимо самой мысли. Можно спорить о том, что представляет собой идея кармы — отражает ли она некий действительно объективный закон или является способом, организации человеческого существования. Абстрактный моральный закон, обладающий властью карать и награждать, может вызвать у современного рационального человека больше доверия, чем антропоморфный Бог[149]. Бесспорно лишь то, что концепция кармы стала одним из самых мощных механизмов, контролирующих поведение человека, какие когда-либо знала наша планета. Жестокий и безличный, закон кармы действует как всеведущий Бог, отслеживая и оценивая каждый наш шаг. В сочетании с идеями чистоты и бескорыстия (столь же абстрактными) он заложил основу для создания могущественной системы «морали отрешенности»[150].
Проблемы, связанные с отделением общности от разнообразия, возникают в том случае, если общность воспринимается как нечто более ценное и реальное, чем индивидуальная жизнь. Единство и множественность («Одно» и «Много») — две стороны диалектического процесса, которые не могут существовать друг без друга; при этом ни одна из них не обладает приоритетом. Эгоизм и бескорыстие (387:) также неразрывно связаны друг с другом. Мораль, ставящая знак равенства между добродетелью и бескорыстием, может оказывать мощное воздействие на человеческие поступки, но не в состоянии покончить с эгоцентризмом. Он просто находит себе лазейки, находя выражение в формах, считающихся общественно приемлемыми, или проявляет себя неосознанно. Состояние нашего мира есть свидетельство того, что ценности «морали отрешенности» не способны успешно справиться со столь сложной проблемой, как эгоцентризм.