Ах, какаяжумница! Скакойгорячностьюправотыонаговорила! Ещёнедойдядосвоегодела, ПавелНиколаевичужевидел, чтовдочерионвстретитподдержкувсегда. ЧтоАлланемоглаоткачнуться.
— Итызнаешьпрямослучаивозвратов? ДажевМоскву?
— ДажевМоскву! —вотименно. АонивМоскву-тоилезуттеперь, имтамкакмёдомнамазано. Икакиебываюттрагическиеслучаи! Представляешь, одинчеловекживётсовершенноспокойно, вдругеговызывают— туда. Наочнуюставку! —представляешь?..
ПавлаНиколаевичаповело, какоткислого. Аллазаметила, ноонавсегдадоводиламысльдоконца, онанемоглаостановиться.
— …Ипредлагаютповторить, чтотамбылосказанодвадцатьлетназад, воображаешь? Ктоэтоможетпомнить? Икомуотэтоготепло? Ну, еслиужтаквамприспичило—такреабилитируйте, нобезочныхставок! Нонетреплитеженервылюдям! Ведьчеловеквернулсядомой—ичутьнеповесился!
ПавелНиколаевичлежалвиспарине. Ещёэтатолькомысльемунеприходилавголову—чтосРодичевымилисЕльчанским, илиещёскем-нибудьпотребуют очнуюставку!
— Актоэтихдураковзаставлялподписыватьнасебянебылицы! Пустьбынеподписывали! —гибкаямысльАллыохватывалавсесторонывопроса. —Давообщекакможноворошитьэтотад, неподумаволюдях, ктотогда работал. Ведьоних-тонадобылоподумать! Какимперенестиэтивнезапныеперемены!
— Тебемама—рассказала?..
— Да, папочка! Рассказала. Итебяздесьничтонедолжносмутить! —увереннымисильнымипальцамионавзялаотцазаобаплеча. —Вотхочешь, яскажутебе, какпонимаю: тот, ктоидёти сигнализирует —этопередовой, сознательныйчеловек! Ондвижимлучшимичувствамиксвоемуобществу, инародэтоценитипонимает. Вотдельныхслучаяхтакойчеловекможетиошибиться. Нонеошибаетсятолькотот, ктоничегонеделает. Обычножеонруководитсясвоимклассовымчутьём—аононикогданеподведёт.
|
|
— Ну, спасибо, Алла! Спасибо! —ПавелНиколаевичпочувствовалдаже, чтослёзыподходяткгорлу, ноосвобождающие, добрыеслёзы. —Этохорошотысказала: народ—ценит, народ—понимает.
Толькоглупаяпривычкапошла—искать народ где-тообязательно внизу.
Потнойкистьюонпогладилпрохладнуюкистьдочери.
— Этооченьважно, чтобымолодыепонялинас, неосудили. Скажи, акактыдумаешь…Авзаконененайдуттакойстатьи, чтобещётеперьнасже…вот, меня…привлекать, значит, за…ну, неправильныепоказания?
— Представьсебе, —оченьживоотозваласьАлла, —вМосквеслучайноябыласвидетельницейразговора, гдеобсуждалисьвот…подобныежеопасения. Ибылюрист, ионобъяснил, чтостатьязатакназываемыеложныепоказанияивсего-тогласитдодвухлет, астехпордваразаужебылаподамнистией—исовершенноисключено, чтобыкто-нибудького-нибудьпривлёкзаложныепоказания! ТакчтоРодичевинепикнет, будьуверен!
ПавлуНиколаевичупоказалосьдаже, чтоопухольунегоещёпосвободнела.
— Ах, тымояумница! —счастливооблегчённоговорилон. —Ивсётывсегдазнаешь! Ивездетывсегдауспеваешь. Сколькотымнесилвернула!
Иужедвумярукамивзяврукудочери, поцеловалеёблагоговейно. ПавелНиколаевичбылбескорыстныйчеловек. Интересыдетейвсегдабылидлянеговышесвоих. Онзнал, чтосамничемнеблещет, кромепреданности, аккуратностиинастойчивости. Ноистинныйрасцветонпереживалвдочери—исогревалсявеёсвете.
Алленадоеловсёвремяудерживатьнаплечахусловныйбелыйхалатик, онсваливался, итеперьона, рассмеявшись, бросилаегонаспинкукроватисверхтемпературногографикаотца. Ниврачи, нисёстрыневходили, такоебыловремядня.
|
|
ИосталасьАллавсвоёмбордовомсвитере—новом, вкоторомотецеёещёневидел. Широкийбелыйвесёлыйзигзагшёлпоэтомусвитерусобшлаганаобшлагчерездварукаваигрудь, иоченьприходилсяэтотэнергичныйзигзагкэнергичнымдвижениямАллы.
Никогдаотецневорчал, еслиденьгишлинато, чтобхорошоодеваласьАлла. Доставаливещисрук, иимпортные, —ибылаодетаАлласмело, гордо, вполневыявляясвоюкрупнуюяснуюпривлекательность, таксовмещённуюствёрдымяснымумом.
— Слушай, —тихоспрашивалотец, —апомнишь, ятебяпросилузнать: вотэтостранноевыражение…нет-нетдавстретитсявчьей-нибудьречиилистатье— культличности?.. Это—неужелинамекаютна…?
ДажевоздуханехваталоПавлуНиколаевичувымолвитьещёсловодальше.
— Боюсь, чтода, папа…Боюсь, чтода…Написательскомсъезде, например, несколькоразтакговорили. Иглавное, никтонеговоритпрямо—авседелаютвид, чтопонимают.
— Слушай, ноэтожепросто—кощунство!.. Какжесмеют, а?
— Стыдипозор! Кто-топустил—ивотвьётся, вьётся…Ну, правда, говоряти«культличности», ноодновременноговоряти«великийпродолжатель». Такчтонадонесбиться, нитуданисюда. Вообще, папа, нужногибкосмотреть. Нужнобытьотзывчивымктребованиямвремени. Яогорчутебя, папа, но—нравитсянам, ненравится—акаждомуновомупериодумыдолжныбытьсозвучны! Ятамсейчаснасмотрелась! Япобывалавписательскойсреде, инемало, —тыдумаешь, писателямлегкоперестраиваться, вотзаэтидвагода? Оч-ченьсложно! Нокакойэтоопытный, какойэтотактичныйнарод, какмногомуунихнаучишься!
Зачетвертьчаса, чтоАвиетасиделапереднимибыстрымиточнымисвоимирепликамиразиламрачныхчудовищпрошлогоиосвобождаласветлыйпросторвпереди, ПавелНиколаевичзримопоздоровел, подбодрился, иемусовсемсейчаснехотелосьразговариватьосвоейпостылойопухоли, иказалосьужененужнымхлопотатьопереводевдругуюклинику, —атолькохотелосьслушатьрадостныерассказыдочери, вдыхатьэтотпорывветра, исходящийотнеё.
|
|
— Нуговориже, говори, —просилон. —Ну, чтовМоскве? Кактысъездила?
— Ах! —Аллапокружилаголовой, каклошадьотслепня. —РазвеМосквуможнопередать? ВМосквенужножить! Москва—этодругоймир! ВМосквусъездишь—какзаглянешьнапятьдесятлетвперёд! Ну, во-первых, вМосквевсесидятсмотряттелевизоры…
— Скороиунасбудут.
— Скоро!.. Даэтожнемосковскаяпрограммабудет, чтоэтозателевизоры! ВедьпряможизньпоУэльсу: сидят, смотряттелевизоры! Ноятебеширескажу, уменятакоеощущение, яэтобыстросхватываю, чтоподходитполнаяреволюциябыта! Ядаженеговорюохолодильниках, илистиральныхмашинах, гораздосильнеевсёизменится. Тотам, тоздеськакие-тосплошьстеклянныевестибюли. Вгостиницахставятстоликинизкие—совсемнизкие, какуамериканцев, воттак. Спервадаженезнаешь, каккнемуприладиться. Абажурыматерчатые, какунасдома—этотеперьпозор, мещанство, толькостеклянные! Кроватисоспинками—этотеперьстыдужасный, апросто—низкиеширокиесофыилитахты…Комнатапринимаетсовсемдругойвид. Вообще, меняетсявесьстильжизни…Тыэтогонеможешьпредставить. Номысмамойужеговорили—придётсямногоенамрешительноменять. Даведьунасинекупишь, изМосквыживезти…Ну, естьконечно, иоченьвредныемоды, достойныетолькоосуждения. Лохматыепричёски, прямонарочнолохматые, какбудтоспостелитольковстала.
— ЭтовсёЗапад! Хочетнасрастлить.
— Нуконечно. Ноэтоотражаетсясразуивкультурнойсфере, напримервпоэзии.
Померетого, какотвопросовсокровенныхАвиетапереходилакобщедоступным, онаговорилагромче, нестеснённо, иеёслышаливсевпалате. НоизэтихвсеходинтолькоДёмкаоставилсвоизанятияи, отвлекаясьотнылойболи, всёнеотменнеетянущейегонаоперационныйстол, слушалАвиетувобауха. Остальныеневыказываливниманияилинебылоихнакойках, иещёлишьВадимЗацыркоиногдаподнималглазаотчтенияисмотрелвспинуАвиете. Всяспинаеё, выгнутаяпрочныммостом, крепкообтянутаянеразношеннымсвитером, быларавномерногусто-бордоваяитолькоодноплечо, накотороепадалвторичныйсолнечныйзайчик, отблескоткрытогогде-тоокна, —плечобылосочно-багряное.
— Датыосебебольше! —просилотец.
— Ну, папа, ясъездила—оченьудачно. Мойстихотворныйсборникобещаютвключитьвпланиздательства!! Правда, наследующийгод. Нобыстрей—небывает. Быстрейпредставитьсебенельзя!
— Дачтоты! Чтоты, Алка? Данеужеличерезгодмыбудемврукахдержать..?
Лавинойрадостейзасыпалаегосегоднядочь. Онзнал, чтоонаповезлавМосквустихи, ноотэтихмашинописныхлистиковдокнигиснадписью АллаРусанова казалосьнепроходимодалеко.
— Нокакжетебеэтоудалось?
Довольнаясобой, твёрдоулыбаласьАлла.
— Конечно, еслипойтипростотаквиздательствоипредложитьстихи—ктотамстобойбудетразговаривать? НоменяАннаЕвгеньевнапознакомиласМ*, познакомиласС*, япрочлаимдва-тристиха, имобоимпонравилось—ну, адальшетамкому-тозвонили, кому-тозапискуписали, всёбылооченьпросто.
— Этозамечательно, —сиялПавелНиколаевич. Оннашарилнатумбочкеочкиинаделих, какеслибыпрямосейчаспредстоялоемувзглянутьназаветнуюкнигу.
ПервыйразвжизниДёмкавиделживогопоэта, данепоэтадаже, апоэтессу. Ониротраскрыл.
— Вообще, янасмотреласьнаихжизнь. Какиеунихпростыемеждусобойотношения! Лауреаты—адругдругапоименам. Икакиесамионилюдинечванные, прямодушные. Мыпредставляемсебе, чтописатель—этосидитгде-тотамзаоблаками, бледныйлоб, неподойди! А—ничегоподобного. Всемрадостямжизниониоткрыты, любятвыпить, закусить, прокатиться—ивсеэтовкомпании. Разыгрываютдругдруга, дасколькосмеха! Ябысказала, ониименно весело живут. Аподходитвремяписатьроман—замыкаютсянадаче, два-тримесяцаи, пожалуйста, получите! Нет, явсеусилияприложу, чтобыпопастьвСоюз!
— Ачтож, поспециальностииработатьнебудешь? —немноговстревожилсяПавелНиколаевич.
— Папа! —Авиетаснизилаголос: —Ужурналистачтозажизнь? Какхочешь, лакейскаядолжность. Даютзадание—воттакитакнадо, никакогопростора, бериинтервьюсразныхэтих…знатныхлюдей. Даразвеможносравнить!..
— Алла, всё-такиябоюсь: авдругутебянеполучится?
— Дакакможетнеполучиться? Тынаивный. Горькийговорил: любойчеловекможетстатьписателем! Трудомможнодостичьвсего! Ну, авкрайнемслучаестанудетскимписателем.
— Вообщеэтооченьхорошо—обдумывалПавелНиколаевич. —Вообщеэтозамечательно. Конечно, надо, чтоблитературубраливрукиморально-здоровыелюди.
— Ифамилияуменякрасивая, небудупсевдонимабрать. Даивнешниекачествауменядлялитературыисключительные!
Нобылаиещёопасность, которойдочьвпорывемогланедооценивать.
— Апредставьсебе—критиканачнёттебяругать? Ведьэтоунаскакбыобщественноепорицание, этоопасно!
НосоткинутымипрядямишоколадныхволосбесстрашносмотрелаАвиетавбудущее:
— Тоесть, очень серьёзноменяругатьникогданебудут, потомучтоуменянебудетидейныхвывихов! Похудожественнойчасти—пожалуйста, пустьругают. Новажнонепропускатьповороты, какимиполнажизнь. Например, говорили: «конфликтовбытьнедолжно»! Атеперьговорят: «ложнаятеориябесконфликтности». Причем, еслибодниговорилипо-старому, адругиепо-новому, заметнобылобы, чточто-тоизменилось. Атаккаквсесразуначинаютговоритьпо-новому, безперехода—тоинезаметно, чтоповорот. Воттутнезевай! Самоеглавное—бытьтактичнойиотзывчивойкдыханиювремени. Инепопадёшьподкритику…Да! Тыжкнигпросил, папочка, ятебекнигпринесла. Сейчастебеипочитать, атокогдаже?
Ионасталадоставатьизсумки.
— Нувот, «Унасужеутро», «Светнадземлёй», «Труженикимира», «Горывцвету»…
— Подожди, «Горывцвету»яуже, вроде, читал…
— Тычитал«Землявцвету», аэто—«Горывцвету». Ивотещё—«Молодостьснами», этообязательно, прямосэтогоначинай. Тутназваниясамиподнимаютсердце, яужтебетакиеподбирала.
— Этохорошо, —сказалПавелНиколаевич. —Ачувствительногоничегонепринесла?
— Чувствительного? Нет, папочка. Ноядумала…утебятакоенастроение…
— Этоявсёсамзнаю, —двумяпальцамимахнулПавелНиколаевичнастопку. —Тымнечего-нибудьпоищи, ладно?
Онасобраласьужеуходить.
НоДёмка, которыйвсвоёмуглудолгомучилсяихмурился, толиотнеперетихающихболейвноге, толиотробостивступитьвразговорсблестящейдевушкойипоэтессой, —теперьотважилсяиспросил. Спросилнепрочищеннымгорлом, ещёоткашлявшисьпосредифразы:
— Скажите, пожалуйста…Акаквыотноситеськтребованиямискренностивлитературе?
— Что, что? —живообернуласькнемуАвиета, носдарящейполуулыбкой, потомучтохриплостьголосадостаточновыказывалаДёмкинуробость. —Исюдаэтаискренностьпролезла? Целуюредакциюзаэтуискренностьразогнали, аонаопятьтут?
АвиетапосмотреланаДёмкинонепросвещённоенеразвитоелицо. Неоставалосьунеёвремени, ноиподдурнымвлияниемоставлятьэтогопацананеследовало.
— Слушайте, мальчик! —звонко, сильно, какстрибуныобъявилаона. —Искренностьникакнеможетбытьглавнымкритериемкниги. Приневерныхмысляхиличуждыхнастроенияхискренностьтолькоусиливаетвредноедействиепроизведения, искренность— вредна! Субъективнаяискренностьможетоказатьсяпротивправдивостипоказажизни—вотэтудиалектикувыпонимаете?
ТруднодоходилимыслидоДёмки, онвзморщилвесьлоб.
— Несовсем, —сказалон.
— Нухорошо, явамобъясню. —УАвиетыширокобылирасставленыруки, ибелыйзигзаг, какмолния, бежалсрукинарукучерезгрудь. —Нетничеголегчевзятьунылыйфакт, каконесть, иописатьего. Нонадоглубоковспахать, чтобыпоказатьтеросткибудущего, которыеневидны.
— Ростки…
— Что??
— Росткисамидолжныпрорасти, —торопилсявставитьДёмка, —аеслиихпропахать, ониневырастут.
— Нухорошо, мынеосельскомхозяйствеговорим. Мальчик! Говоритьнародуправду—этосовсемнезначитговоритьплохое, тыкатьвнедостатки. Можнобесстрашноговоритьохорошем—чтобоносталоещёлучше! Откудаэтофальшивоетребованиетакназываемой«суровойправды»? Дапочемувдругправдадолжнабытьсуровой? Почемуонанедолжнабытьсверкающей, увлекательной, оптимистической! Всялитературанашадолжнастатьпраздничной! Вконцеконцовлюдейобижает, когдаобихжизнипишутмрачно. Имнравится, когдаонейпишут, украшаяеё.
— Вообщесэтимможносогласиться, —раздалсясзадиприятныйчистыймужскойголос. —Азачем, правда, уныниенагонять?
Авиетаненуждалась, конечно, нивкакомсоюзнике, нопоудачливостисвоейзнала, чтоесликточтоивыскажет, тобудетвеёпользу. Онаобернулась, сверкнувикокну, навстречузайчику, разворотомбелогозигзага. Выразительныймолодойчеловек, еёсверстник, постукивалозубыкончикомчёрногогранёногоавтокарандаша.
— Адлячеголитература? —размышлялонтолидляДёмки, тодляАллы. —Литература—чтобыразвлечьнас, когдаунаснастроениеплохое.
— Литература—учительжизни, —прогуделДёмка, исамжепокраснелотнеловкостисказанного.
Вадимзакачнулсяголовойназатылок:
— Нууж, иучитель, скажешь! Вжизнимыкак-нибудьибезнеёразберёмся. Чтож, писателиумнейнас, практиков, чтоли?
ОниАллапомерилисьвзглядами. Вовзглядахонибылиравны: хотьподходилиповозрасту, инемоглинепонравитьсядругдругунаружностью, нокаждыйизнихнастолькошёлсвоейуставленнойдорогойжизни, чтонивкакомслучайномвзгляденемогискатьначалаприключения.
— Рольлитературывообщесильнопреувеличивают, —рассуждалВадим. —Превозносяткниги, которыетогонезаслуживают. Например—«ГаргантюаиПантагрюэль». Нечитавши, думаешь—эточто-тограндиозное. Апрочтёшь—однапохабщина, потерянноевремя.
— Эротическиймоментестьиусовременныхавторов. Оннелишний, —строговозразилаАвиета. —Всочетаниииссамойпередовойидейностью.
— Лишний, —уверенноотвёлВадим. —Недлятогопечатноеслово, чтобыщекотатьстрасти. Возбуждающееваптекахпродают.
И, неглядябольшенабордовойсвитер, неожидая, чтоонаегопереубедит, опустилголовувкнигу.
Авиетувсегдаогорчало, когдалюдскиемыслинеделилисьнадвечёткихгруппыверныхиневерныхдоводов, арасползались, расползалисьпонеожиданнымоттенкам, вносящимтолькоидейнуюпутаницу, ивот, каксейчас, нельзябылопонять: чтожэтотмолодойчеловек—занеёилипротив? споритьснимилиоставитьтак?
Онаоставилатак, идокончилаопятьДёмке:
— Таквот, мальчик, пойми. Описыватьто, что есть, гораздолегче, чемописыватьто, чегонет, нотызнаешь, чтооно будет. То, чтомывидимпростымиглазамисегодня—этонеобязательноправда. Правда—то, что должнобыть, чтобудетзавтра. Нашечудесное«завтра»инужноописывать!..
— Ачтожбудутзавтраописывать? —морщиллобтуповатыймальчишка.
— Завтра?.. Ну, азавтрабудутописыватьпослезавтра.
Авиетаужеподняласьистоялавпроходе—крепкая, ладная, здороваярусановскаяпорода. ПавелНиколаевичсудовольствиемпослушаливсюеёлекцию, прочтённуюДёмке.
Ужепоцеловавотца, Аллаещётеперьбодроподняларасставленнуюпятерню:
— Ну, отец, борисьзаздоровье! Борись, лечись, сбрасывайопухоль— иниочём небеспокойся! Всё-всё-всёбудетотлично!
Часть вторая
Река, впадающая в пески
3 марта 1955
Дорогие Елена Александровна и Николай Иваныч!
Вот вам загадочная картинка, чт о этоигде? Наокнах—решётки(правда, тольконапервомэтаже, отворов, ифигурные—каклучиизодногоугла, даинамордниковнет). Вкомнатах—койкиспостельнымипринадлежностями. Накаждойкойке—перепуганныйчеловечек. Сутра—пайка, сахар, чай(нарушениевтом, чтоещёизавтрак). Утром—угрюмоемолчание, никтонискемразговариватьнехочет, затовечерами—гулиоживлённоеобщееобсуждение. Спорыоботкрытииизакрытиифорточек, икомуждатьлучшего, икомухудшего, исколькокирпичейвСамаркандскоймечети. Днём«дёргают»поодиночке—набеседысдолжностнымилицами, напроцедуры, насвиданиясродственниками. Шахматы, книги. Приносятипередачи, получившие—гужуютсясними. Выписываюткой-комуидополнительное, правда—нестукачам(уверенноговорю, потомучтосамполучаю). Иногдапроизводятшмоны, отнимаютличныевещи, приходитсяутаиватьихиборотьсязаправопрогулки. Баня—крупнейшеесобытиеиодновременнобедствие: будетлитепло? хватитливоды? какоебельёполучишь? Нетсмешней, когдаприводятновичка, ионначинаетзадаватьнаивныевопросы, ещёнепредставляя, чт о егождёт…
Ну, догадались?.. Вы, конечно, укажете, чтоязаврался: дляпересыльнойтюрьмы—откудапостельныепринадлежности? адляследственной—гдеженочныедопросы? Предполагая, чтоэтописьмобудутпроверятьнауштерекскойпочте, ужяневхожувиныеаналогии.
Воттакогожитья-бытьявраковомкорпусеяотбылужепятьнедель. Минутамикажется, чтоопятьвернулсявпрежнююжизнь, инетейконца. Самоетомительноето, чтосижу—безсрока, доособогораспоряжения. (Аоткомендатурыразрешениетольковедьнатринедели, формальнояужепросрочил, имоглибыменясудитькакзапобег.) Ничегонеговорят, когдавыпишут, ничегонеобещают. Ониполечебнойинструкциидолжны, очевидно, выжатьизбольноговсё, чтовыжимается, иотпустяттолькокогдакровьужебудетсовсем«недержать».
Ивотрезультаты: толучшее, каквыеговпрошломписьменазвали—«эвфорическое»состояние, котороебылоуменяпоследвухнедельлечения, когдаяпросторадостновозвращалсякжизни—всёушло, ниследа. Оченьжалею, чтоненастоялтогдавыписаться. Всёполезноевмоёмлечениикончилось, началосьодновредное.
Глушатменярентгеномподвасеансавдень, каждыйдвадцатьминут, триста«эр»—ихотяядавнозабылболи, скоторымиуезжализУш-Терека, ноузналрентгеновскуютошноту(аможетбытьиотуколов, тутвсёскладывается). Вотразберётгрудь—ичасами! Курить, конечно, бросил—самобросилось. Итакоепротивноесостояние—немогугулять, немогусидеть, однотолькохорошееположениевыискал(внёмипишувамсейчас, оттогокарандашоминеоченьровно): безподушки, навзничь, ногичутьприподнять, аголовудажечутьсвеситьскойки. Когдазовутнасеанс, то, входяваппаратную, где«рентгеновский»запахгустой, простобоишьсяизвергнуться. Ещёотэтойтошнотыпомогаютсолёныеогурцыиквашенаякапуста, нонивбольнице, нивмедгородкеихконечнонедостать, аизворотбольныхневыпускают. Пусть, мол, вамродныеприносят. Родные!.. Наширодныевкрасноярскойтайгеначетверенькахбегают, известно! Чтоостаётсябедномуарестанту? Надеваюсапоги, перепоясываюхалатармейскимремнёмикрадуськтакомуместу, гдестенамедгородкаполуразрушена. Тамперебираюсь, перехожужелезнуюдорогу—ичерезпятьминутнабазаре. Нинаприбазарныхулочках, нинасамомбазаремойвидниукогоневызываетудивленияилисмеха. Яусматриваювэтомдуховноездоровьенашегонарода, которыйковсемупривык. Побазарухожуихмуроторгуюсь, кактолькозэки, наверно, умеют(нажирнуюбело-жёлтуюкурицупрогундосить: «исколькож, тётка, заэтоготуберкулёзногоцыплёнкапросишь?»). Какиеуменярублики? адосталиськак?.. Говорилмойдед: копейкарубльбережёт, арубль—голову. Умныйбылуменядед.
Толькоогурцамииспасаюсь, ничегоестьнехочется. Головатяжёлая, одинразкружиласьздорово. Ну, правда, иопухолиполовинынестало, краямягкие, самеёпрощупываюструдом. Акровьтемвременемразрушается, поятменяспециальнымилекарствами, которыедолжныповыситьлейкоциты(ачто-тожииспортить!) ихотят«дляпровокациилейкоцитоза»(такунихиназывается, в о язычок!) делатьмне…молочныеуколы! Нучистоежеварварство! Давыподнеситемнекружечкупарн о готак! Низачтонедамсяколоть.
Аещёгрозятсякровьпереливать. Тожеотбиваюсь. Чтоменяспасает—группакровиуменяпервая, редкопривозят.
Вообще, сзаведующейлучевымотделениемуменяотношениянатянутые, чтонивстреча—тоспор. Крутаяоченьженщина. Последнийразсталищупатьмнегрудьиуверять, что«нетреакциинасинэстрол», чтояизбегаюуколов, обманываюеё. Янатуральновозмутился(анасамомделе, конечно, обманываю).
Авотслечащимврачоммнетруднеетвёрдостьпроявить—ипочему? Потомучтоонамягкаяочень. (Вы, НиколайИваныч, началимнекак-тообъяснять, откудаэтовыражение—«мягкоесловокостьломит». Напомните, пожалуйста!) Онанетольконикогданеприкрикнет, ноибровей-тосхмуритькакследуетнеумеет. Что-нибудьпротивмоейволиназначает—ипотупляется. Ияпочему-тоуступаю. Данекоторыедеталинамснейитруднообсуждать: онаещёмолодая, моложеменя, как-тонеловкоспроситьдоконца. Кстати, имиловиднаяочень.
Даишколярствовнейсидит, онатоженепрошибаемоверитвихустановленныеметодылечения, иянемогузаставитьеёусумниться. Вообще, никтонеснисходитдообсужденияэтихметодовсомной, никтонехочетвзятьменявразумныесоюзники. Мнеприходитсявслушиватьсявразговорыврачей, догадываться, дополнятьнесказанное, добыватьмедицинскиекниги—ивоттаквыяснятьдлясебяобстановку.
Ивсёравнотруднорешить: какжемнебыть? какпоступитьправильно? Вотщупаютчастонадключицами, анасколькоэтовероятно, чтотамобнаружатсяметастазы? Длячегоонипростреливаютменяэтимитысячамиитысячамирентгеновскихединиц? —действительноличтобопухольненачаласноварасти? илинавсякийслучай, спятикратнымидесятикратнымзапасомпрочности, какстроятсямосты? илитольковисполнениебесчувственнойинструкции, отойтиоткоторойонинемогут, иначелишатсяработы? Ноя-томогбыиотойти! Я-томогбыиразорватьэтоткруг, толькоскажитемнеистину!.. —неговорят.
Даябразругалсяснимииуехалдавно—нотогдаятеряю справочку отних—БогинюСправку! —аонаой-ой-ойкакнужнассыльному! Можетбытьзавтракомендантилиоперзахотятзаслатьменяещёнатристакилометроввпустынюдальше—асправочкой-тояизацеплюсь: нуждаетсявпостоянномнаблюдении, лечении, —извините, пожалуйста, гражданинначальник! Какстаромуарестантуотказыватьсяотмедицинскойсправки? —немыслимо!
Изначит—опятьхитрить, прикидываться, обманывать, тянуть—инадоеложезацелуюжизнь!.. (Кстати, отслишкомбольшойхитростиустаёммыиошибаемся. Самжеявсеинакликалписьмомомскойлаборантки, котороепросилвасприслать. Отдал—схватилиего, подшиливисториюболезни, исопозданиемяпонял, чтонаэтомменяобманули: теперьонисуверенностьюдаютгормонотерапию, атобы, может, сомневались.) Справочку, справочкуполучить—иоторватьсяотсюдапо-хорошему, нессорясь.
АвернусьвУш-Терек, ичтобопухольникудаметастазовнекинула—прибьюеёещёиссык-кульскимкорешком. Что-тоестьблагородноевлечениисильнымядом: яднепритворяетсяневиннымлекарством, онтакиговорит: я—яд! берегись! или—или! Имызнаем, начтоидём.
Ведьнепрошужеядолгойжизни! —ичтозагадыватьвдаль?.. Тояжилвсёвремяподконвоем, тояжилвсёвремяподболями, —теперьяхочунемножечкопрожитьибезконвоя, ибезболей, одновременнобезтогоибездругого—ивотпределмоихмечтаний. НепрошуниЛенинграда, ниРио-де-Жанейро, хочувнашузаглушь, внашскромныйУш-Терек. Скоролето, хочуэтолетоспатьподзвёздаминатопчане, такчтобночьюпроснуться—ипоразворотуЛебедяиПегасазнать, которыйчас. Тольковотэтооднолетопожитьтак, чтобывидетьзвёзды, чтобнезасвечивалиихзонныефонари—апослемогбыяисовсемнепросыпаться. Да, иещёхочу, НиколайИваныч, свами(исЖуком, разумеется, исТобиком), когдабудетспадатьжара, ходитьстепноютропочкойнаЧуитам, гдеглубже, гдеводывышеколена, садитьсянапесчаноедно, ногипотечению, идолго-долготаксидеть, неподвижностьюсоревноватьсясцаплейнатомберегу.
НашаЧунедотягиваетнидокакогоморя, ниозера, нидокакойбольшойводы. Река, кончающаяжизньвпесках! Река, никуданевпадающая, вселучшиеводыилучшиесилыраздарившаятак, попутиислучайно, —друзья! развеэтонеобразнашихарестантскихжизней, которымничегонеданосделать, сужденобесславнозаглохнуть, —ивсёлучшеенаше—этоодинплёс, гдемыещёневысохли, ивсяпамятьонас—вдвухладонькахводицы, то, чтопротягивалимыдругдругувстречей, беседой, помощью.
Река, впадающаявпески!.. Ноиэтогопоследнегоплёсаврачихотятменялишить. Покакому-топраву(имнеприходитвголовуспроситьсебяоправе) онибезменяизаменярешаютсянастрашноелечение—такое, какгормонотерапия. Этоже—кусокраскалённогожелеза, котороеподносятоднажды—иделаюткалекойнавсюжизнь. Итакэтобудничновыглядитвбудничномбытеклиники!
Яираньшедавнозадумывался, асейчасособенно, надтем: какова, всё-таки, верхняяценажизни? Сколькоможнозанеёплатить, аскольконельзя? Каквшколахсейчасучат: «Самоедорогоеучеловека—этожизнь, онадаётсяодинраз.»Изначит—любойценойцепляйсязажизнь…Многимизнаслагерьпомогустановить, чтопредательство, чтогубленьехорошихибеспомощныхлюдей—ценаслишкомвысокая, тогонашажизньнестоит. Ну, обугодничестве, лести, лжи—лагерныеголосаразделялись, говорили, чтоценаэта—сносная, даможеттакиесть.
Ну, авоттакаяцена: засохранениежизнизаплатитьвсемтем, чтопридаётейжекраски, запахииволнение? Получитьжизньспищеварением, дыханием, мускульнойимозговойдеятельностью—ивсё. Статьходячейсхемой. Такаяцена—неслишкомлизаломлена? Ненасмешкалиона? Платитьли? Послесемилетармииисемилетлагеря—дваждысемилет, дваждысказочногоилидваждыбиблейскогосрока—илишитьсяспособностивызнавать, гдемужчина, гдеженщина—этаценанелихолизапрошена?
Вашимпоследнимписьмом(дошлобыстро, запятьдней) выменявзбудоражили: что? унасврайоне—игеодезическаяэкспедиция? Эточтобзарадостьбыла—статьутеодолита! хотьгодикпоработатькакчеловек! Давозьмутлименя? Ведьобязательнопересекатькомендантскиеграницыивообщеэтовсё—триждысекретно, безэтогонебывает, ая—человекзапачканный.
«МостВатерлоо»и«Рим—открытыйгород», которыевыхвалите, мнетеперьуженеповидать: вУш-Терекевторойразнепокажут, аздесь, чтобыпойтивкино, надопослевыпискиизбольницыгде-тоночевать, агдеже? Даещёинеползкомлиябудувыписываться?
Выпредлагаетеподброситьмнеденьжишек. Спасибо. Спервахотелотказаться: всюжизньизбегал(иизбег) бытьвдолгах. Новспомнил, чтосмертьмоябудетнесовсембезнаследная: баранийуш-терекскийполушубок—этожвсё-такивещь! Адвухметровоечёрноесукновслужбеодеяла? Аперянаяподушка, подарокМельничуков? Атриящика, сбитыхвкровать? Адвекастрюли? Кружкалагерная? Ложка? Даведроже? Остатоксаксаула! Топор! Наконец, керосиноваялампа! Япростобылопрометчив, чтоненаписалзавещания.
Итак, будувамблагодарен, еслипришлётемнеполторысотни(небольше!). Вашзаказ—поискатьмарганцовки, содыикорицы—принял. Думайтеипишите: чтоещё? Можетбыть, всё-таки, облегчённыйутюг? Яприпру, вынестесняйтесь.
Повашей, НиколайИванович, метеосводкевижу, чтоувасещёхолодновато, снегнесошёл. Аздесьтакаявесна, чтодаженеприличноинепонятно.
Кстати, ометео. УвидитеИннуШтрём—передайтеейотменяоченьбольшойпривет. Скажите, чтояонейчастоздесь…
Аможетбыть—иненадо…
Ноюткакие-тонеясныечувства, самянезнаю: чегохочу? Чегоправоимеюхотеть?
Нокогдавспоминаюутешительницунашу, великуюпоговорку: «быложхуже!»—приободряюсьсразу. Кому-кому, ноненамголовуронять! Такещёпобарахтаемся!
ЕленаАлександровназамечает, чтозадвавечеранаписаладесятьписем. Ияподумал: ктотеперьтакпомнитдальнихиотдаётимвечерзавечером? Оттогоиприятнописатьвамдолгиеписьма, чтознаешь, каквыпрочтётеихвслух, иещёперечтёте, иещёпофразампереберётеиответитенавсё.
Такбудьтевсётакжеблагополучныисветлы, друзьямои!
ВашОлег
Зачем жить плохо?
Пятого марта на дворе выдался день мутный, с холодным мелким дождиком, а в палате — пёстрый, сменный: спускался в хирургическое Дёмка, накануне подписавший согласие на операцию, и подкинули двоих новичков.
Первый новичок как раз и занял Дёмкину койку — в углу, у двери. Это был высокий человек, но очень сутулый, с непрямою спиной, с лицом, изношенным до старости. Глаза его были до того отёчные, нижние веки до того опущены, что овал, как у всех людей, превратился у него в круг — и на этом круге белок выказывал нездоровую краснину, а светло-табачное, радужное кольцо выглядело тоже крупней обычного из-за оттянутых нижних век. Этими большими круглыми глазами старик будто разглядывал всех с неприятным постоянным вниманием.
Дёмка последнюю неделю был уже не свой: ломило и дёргало его ногу неутишно, он не мог уже спать, не мог ничем заниматься и еле крепился, чтобы не вскрикивать, соседям не досаждать. И так его доняло, что нога уже перестала ему казаться драгоценной для жизни, а проклятой обузой, от которой избавиться бы полегче да поскорей. И операция, месяц назад представлявшаяся ему концом жизни, теперь выглядела спасением.
Но хотя со всеми в палате пересоветовался Дёмка, прежде чем поставить подпись согласия, он ещё и сегодня, скрутив узелок и прощаясь, наводил так, чтоб его успокаивали и убеждали. И Вадиму пришлось повторить уже говоренное: что счастлив Дёмка, что может так отделаться легко; что он, Вадим, с удовольствием бы с ним поменялся.
А Дёмка ещё находил возражения:
— Кость-то — пилой пилят. Просто пилят, как бревно. Говорят, под любым наркозом слышно.
Но Вадим не умел и не любил долго утешать:
— Ну что ж, не ты первый. Выносят другие — и ты вынесешь.
В этом, как во всём, он был справедлив и ровен: он и себе утешения не просил и не потерпел бы. Во всяком утешении уже было что-то мяклое, религиозное.
Был Вадим такой же собранный, гордый и вежливый, как и в первые дни здесь, только горную смуглость его стало сгонять желтизной, да чаще вздрагивали губы от боли и подёргивало лоб от нетерпения, от недоумения. Пока он только говорил, что обречён жить восемь месяцев, а ещё ездил верхом, летал в Москву, встречался с Черегородцевым, — он на самом деле ещё уверен был, что выскочит. Но вот уже месяц он лежал здесь — один месяц из тех восьми, и уже, может быть, не первый, а третий или четвёртый из восьми. И с каждым днём становилось больней ходить — уже трудно было мечтать сесть на коня и ехать в поле. Болело уже и в паху. Три книги из привезённых шести он прочёл, но меньше стало уверенности, что найти руды по водам — это одно единственное нужное, и оттого не так уже пристально он читал, не столько ставил вопросительных и восклицательных знаков. Всегда считал Вадим лучшей характеристикой жизни, если не хватает дня, так занят. Но вот что-то стало ему дня хватать и даже оставаться, а не хватало — жизни. Обвисла его струнная способность к занятиям. По утрам уже не так часто он просыпался, чтоб заниматься в тишине, а иногда и просто лежал, укрывшись с головой, и наплывало на него, что может быть поддаться да и кончить — легче, чем бороться. Нелепо и жутко становилось ему от здешнего ничтожного окружения, от дурацких разговоров, и разрывая лощёную выдержку, ему хотелось по-звериному взвыть на капкан: «ну, довольно шутить, отпусти ногу-то!»