— Отложитеисториюболезни.
Ипереходилидальше.
Чемменьшеонимогливовремятакогообходапонятьболезнь, понятьдругдругаиусловиться, —тембольшеЛевЛеонидовичпридавалзначенияподбодрениюбольных. Вподбодренииондаженачиналвидетьглавнуюцельтакогообхода.
— Status idem —говорилиему. (Значило: всёвтомжеположении.)
— Да? —обрадованнооткликалсяон. Иужеусамойбольнойспешилудостовериться: —Вам—легченемножко?
— Дапожалуй, —удивляясь, соглашаласьибольная. Онасамаэтогонезаметила, ноесливрачизаметили, тотак, очевидно, ибыло.
— Ну, вотвидите! Такпостепенноипоправитесь.
Другаябольнаяполошилась:
— Слушайте! Почемууменятакпозвоночникболит? Может, итамуменяопухоль?
— Этовторичноеявление.
(Онправдуговорил: метастазибылвторичнымявлением.)
Надстрашнымобострившимсястариком, мертвецки-серым, иеледвижущимгубамивответ, емудокладывали:
— Больнойполучаетобщеукрепляющееиболеутоляющее.
Тоесть: конец, лечитьпоздно, нечем, икакбытолькоменьшеемустрадать.
Итогда, сдвинувтяжёлыебровиибудторешаясьнатрудноеобъяснение. ЛевЛеонидовичприоткрывал:
— Давайте, папаша, говоритьоткровенно, начистоту! Всё, чтовыиспытываете—этореакциянапредыдущеелечение. Нонеторопитенас, лежитеспокойно—имывасвылечим. Вылежите, вамкакбудтоничегоособеннонеделают, ноорганизмснашейпомощьюзащищается.
Иобречённыйкивал. Откровенностьоказываласьсовсемнеубийственной! —оназасвечиваланадежду.
— Вподвздошнойоблаституморозноеобразованиевоттакоготипа, —докладывалиЛьвуЛеонидовичуипоказывалирентгеновскийснимок.
Онсмотрелчёрно-мутно-прозрачнуюрентгеновскуюплёнкунасветиодобряющекивал:
— Оч-ченьхорошийснимок! Оченьхороший! Операциявданныймоментненужна.
Ибольнаяободрялась: снейнепростохорошо, а—оченьхорошо.
Аснимокбылпотомуоченьхорош, чтонетребовалповторения, онбесспорнопоказывалразмерыиграницыопухоли. Ичтооперация—уженевозможна, упущена.
Таквсеполторачасагенеральногообходазаведующийхирургическимотделениемговорилнето, чтодумал, следил, чтобтонегоневыражалегочувств, —ивместестемчтобылечащиеврачиделалиправильныезаметкидляисторииболезни—тойсшивкиполукартонныхбланков, исписанныхотруки, застромчивыхподпером, покоторойлюбогоизнихмоглипотомсудить. Ниразуоннеповорачивалрезкоголовы, ниразуневзглядывалтревожно, иподоброжелательно-скучающемувыражениюЛьваЛеонидовичавиделибольные, чтоужоченьпростыихболезни, давноизвестны, асерьёзныхнет.
Иотполуторачасовактёрскойигры, совмещённойсделовымразмышлением, ЛевЛеонидовичусталирасправляющедвигалкожейлба.
Ностарухапожаловалась, чтоеёдавнонеобстукивали—ионеёобстукал.
Астарикобъявил:
— Так! Явамскажунемного!
Исталпутаннорассказывать, каконсампонимаетвозникновениеиходсвоихболей. ЛевЛеонидовичтерпеливослушалидажекивал.
— Теперьхотелив ы сказать! —разрешилемустарик. Хирургулыбнулся:
— Чтожмнеговорить? Унассвамиинтересысовпадают. Выхотитебытьздоровым, имыхотим, чтобывыбылиздоровы. Давайтеидальшедействоватьсогласованно.
Сузбекамионсамоепростоеумелсказатьипо-узбекски. Оченьинтеллигентнуюженщинувочках, которуюдаженеловкобыловидетьнакойкеивхалате, оннесталосматриватьпублично. Мальчишкемаленькомуприматерисерьёзноподалруку. Семилетнегостукнулщелчкомвживот, изасмеялисьвместе.
Итолькоучительнице, котораятребовала, чтобыонвызвалнаконсультациюневропатолога, онответилчто-тонесовсемвежливое.
Ноэтоипалатаужебылапоследняя. Онвышелусталый, какпоследобройоперации. Иобъявил:
— Перекурпятьминут.
ИсЕвгениейУстиновнойзатянуливдвадыма, таксхватились, будтовесьихобходтолькокэтомуишёл(нострогоговорилионибольным, чтотабакканцерогенениабсолютнопротивопоказан!).
Потомвсезашлииуселисьвнебольшойкомнаткезаоднимобщимстолом, исновазамелькалитежефамилии, которыебылинаобходе, нокартинавсеобщегоулучшенияивыздоровления, которуюмогбысоставитьпостороннийслушательнаобходе, здесьрасстроиласьиразвалилась. У«status idem»случайбылиноперабельный, ирентгенотерапиюейдавалисимптоматическую, тоестьдляснятиянепосредственныхболей, асовсемненадеясьизлечить. Тотмалыш, которомуЛевЛеонидовичподавалруку, былинкурабельный, сгенерализированнымпроцессом, илишьиз-занастоянияродителейследовалоещёнесколькоподержатьеговбольницеидатьемупсевдо-рентгеновскиесеансыбезтокавтрубке. Отойстарухе, котораянастоялавыстукатьеё, ЛевЛеонидовичсказал:
— Ейшестьдесятвосемь. Еслибудемлечитьрентгеном—может, дотянемдосемидесяти. Асоперируем—онагоданепроживёт. А, ЕвгенияУстиновна?
Ужеслиотказывалсяотножатакойегопоклонник, какЛевЛеонидович, ЕвгенияУстиновнасогласнабылатемболее.
Аонвовсенебылпоклонникножа. Ноонбылскептик. Онзнал, чтоникакимиприборамитакхорошонепосмотришь, какпростымглазом. Иничемтакрешительнонеуберёшь, какножом.
Отомбольном, которыйнехотелсамрешатьоперацию, апросил, чтобсоветовалисьсродственниками, ЛевЛеонидовичтеперьсказал:
— Родственникиунеговглубинке. Покасвяжемся, дапокаприедут, даещёчтоскажут—онумрёт. Надоегоуговоритьивзятьнастол, незавтра, носледующийраз. Сбольшимриском, конечно. Сделаемревизию, может—зашьём.
— Аеслинастолеумрёт? —важноспросилХалмухамедов, такважно, будтоон-тоирисковал.
ЛевЛеонидовичпошевелилдлиннымисросшимисябровямисложнойформы.
— Тоещё«если», абезнаснаверняка. —Подумал. —Унаспокаотличнаясмертность, мыможемирисковать.
Всякийразонспрашивал:
— Укогодругоемнение?
НомнениеемубыловажнооднойЕвгенииУстиновны. Априразницеопыта, возрастаиподходаоноунихпочтивсегдасходилось, доказывая, чторазумнымлюдямлегчевсегодругдругапонимать.
— Вотэтойжелтоволосой, —спросилЛевЛеонидович, —неужелиничемуженепоможем, ЕвгенияУстиновна? Обязательноудалять?
— Ничем. Обязательно, —пожалаизгибистыминакрашеннымигубамиЕвгенияУстиновна. —Иещёхорошуюпорциюрентгенотерапиипотом.
— Жалко! —вдругвыдохнулЛевЛеонидовичиопустилголовусосдвинутымкзадукуполом, сосмешнойшапочкой. Какбырассматриваяногти, ведябольшим—оченьбольшим—пальцемвдольчетырёхостальных, пробурчал: —Утакихмолодыхотнимать—рукасопротивляется. Ощущение, чтодействуешьпротивприроды.
Ещёконцомуказательногообвёлпоконтурубольшогоногтя. Всёравноничегонеполучалось. Иподнялголову:
— Да, товарищи! Выпоняли, вчёмделосШулубиным?
— Цэ-эррэкти? —сказалаПантёхина.
— Цэ-эррэкти, да, нокакэтообнаружено? Вотценавсейнашейонкопропагандеинашимонкопунктам. Правильнокак-тосказалОрещенковнаконференции: тотврач, которыйбрезгуетвставитьпалецбольномувзаднийпроход—вообщеневрач! Какжеунасзапущеновсё! Шулубинтаскалсяпоразнымамбулаториямижаловалсяначастыепозывы, накровь, потомнаболи—иунеговсеанализыбрали, кромесамогопростого—пощупатьпальцем! Отдизентериилечили, отгеморроя—всёвпустую. Ивотводнойамбулаториипоонкологическомуплакатунастенеон, человекграмотный, прочёл—идогадался! И самусебя пальцемнащупалопухоль! Такврачинемоглинаполгодараньше?
— Иглубоко?
— Былосантиметровсемь, какраззасфинктром. Ещёвполнеможнобылосохранитьмышечныйжом, ичеловекосталсябычеловеком! Атеперь—ужезахваченсфинктер, ретрограднаяампутация, значитбудетбесконтрольноевыделениестула, значитнадовыводитьаннуснабок, чт о этозажизнь?.. Дядькахороший…
Сталиготовитьсписокзавтрашнихопераций. Отмечали, когоизбольныхпотенцировать, чем; коговбанювестиилиневести, когокакготовить.
— Чалогоможнонепотенцировать, —сказалЛевЛеонидович. —Канцержелудка, атакоебодроесостояние, просторедкость.
(Зналбыон, чтоЧалыйзавтраутромбудетсамсебяпотенцироватьизфлакона!)
Распределяли, ктоукогобудетассистировать, ктонакрови. Опятьнеизбежнополучалосьтак, чтоассистироватьуЛьваЛеонидовичадолжнабылаАнжелина. Значит, опятьзавтраонабудетстоятьпротивнего, асбокубудетсноватьоперационнаясестра, ивместотого, чтобысамойзаранееугадывать, какойнуженинструмент, будеткоситьсянаАнжелину, аАнжелинабудетзвериться, каковыонисоперационнойсестрой. Ата—психов а я, тунетронь, она, смотри, нестерильногошёлкаподхватит—ипропалавсяоперация…Проклятыебабы! Инезнаютпростогомужскогоправила: там, гдеработаешь, тамне…
ОплошныеродителиназвалидевочкуприрожденииАнжелиной, непредставляя, вкакогоонаещёдемонавырастет. ЛевЛеонидовичкосилсянаславную, хотяилисью, мордочкуеё, иемухотелосьпроизнестипримирительно:
«Слушайте, Анжелина, илиАнжела, каквамнравится! Ведьвыжесовсемнелишеныспособностей. Еслибывыобратилиихненапроискипозамужеству, анахирургию—выбыужесовсемнеплохоработали. Слушайте, нельзяженамссориться, ведьмыстоимуодногооперационногостола…»
Ноонабыпонялатак, чтоонутомлёнеёкампаниейисдаётся.
Ещёемухотелосьподробнорассказатьовчерашнемсуде. НоЕвгенииУстиновнеонкоротконачалвовремякурения, аэтимтоварищампоработедажеирассказыватьнехотелось.
Иедвакончиласьихпланёрка, ЛевЛеонидовичвстал, закурили, крупнопомахиваяизбыточнымирукамиирассекаявоздухоблитойбелойгрудью, скорымшагомпошёлвкоридорклучевикам. ХотелосьемувсёрассказатьименноВереГангарт. ВкомнатекороткофокусныхаппаратовонзасталеёвместесДонцовойзаоднимстолом, забумагами.
— Вампораобеденныйперерывделать! —объявилон. —Дайтестул!
И, подбросивстулподсебя, сел. Онрасположилсявеселодружескипоболтать, нозаметил:
— Чтоэтовыкомнекакие-тонеласковые?
Донцоваусмехнулась, крутянапальцебольшимироговымиочками:
— Наоборот, незнаю, каквампонравиться. Оперироватьменябудете?
— Вас? Низачто!
— Почему?
— Потомучтоеслизарежувас, скажут, чтоиззависти: чтовашеотделениепревосходиломоёуспехами.
— Никакихшуток. ЛевЛеонидович, яспрашиваюсерьёзно.
ЛюдмилуАфанасьевну, правда, труднобылопредставитьшутящей.
Верасиделапечальная, подобранная, плечисжав, будтонемногозябла.
— НадняхбудемЛюдмилуАфанасьевнусмотреть, Лев. Оказывается, унеёдавноболитжелудок, аонамолчит. Онколог, называется!
— Ивыуж, конечно, подобраливсепоказаниявпользуканцера, да? —ЛевЛеонидовичизогнулсвоидиковинные, отвискадовиска, брови. Всамомпростомразговоре, гденичегосмешногонебыло, егообычноевыражениебыланасмешка, неизвестнонадкем.
— Ещёневсе, —призналасьДонцова.
— Ну, какиенапример?
Таназвала.
— Мало! —определилЛевЛеонидович. —КакРайкинговорит: м а -л а! ПустьвотВерочкаподпишетдиагноз—тогдабудемразговаривать. Яскоробудуполучатьотдельнуюклинику—изаберуувасВерочкудиагностом. Отдадите?
— Верочкунизачто! Беритедругую!
— Никакуюдругую, толькоВерочку! Зачтожвастогдаоперировать?
Оншутливосмотрелиболтал, дотягиваяпапиросудодонышка, адумалсовсембезшутки. КакговорилвсётотжеКоряков: молод—опытанет, стар—силнет. НоГангартсейчасбыла(какионсам) втомвершинномвозрасте, когдауженалилсяколосопытаиещёпроченстебельсил. Наегоглазахонаиздевочки-ординаторасталатакимсхватчивымдиагностом, чтоонверилейнеменьше, чемсамойДонцовой. Затакимидиагностамихирург, дажескептик, живёткакуХристазапазухой. Толькоуженщиныэтотвозрастещёкороче, чемумужчины.
— Утебязавтракесть? —спрашивалонуВеры. —Ведьвсёравнонесъешь, домойпонесёшь. Давайясъем!
Идействительно, смех-смехом, появилисьбутербродыссыром, ионсталесть, угощая:
— Давытожеберите!.. Таквотбылявчеранасуде. Надобыловамприйти, поучительно! Взданиишколы. Собралосьчеловекчетыреста, ведьинтересно!.. Обстоятельстватакие: былаоперацияребёнкупоповодувысокойнепроходимостикишёк, з а ворот. Сделана. Несколькоднейребёнокжил, ужеиграл! —установлено. Ивдруг—сновачастичнаянепроходимостьисмерть. Восемьмесяцевэтогонесчастногохирургатрепалиследствием—каконтамэтимесяцыоперировал! Теперьнасудприезжаютизгорздрава, приезжаетглавныйхирурггорода, аобщественныйобвинитель—измединститута, слышите? Ифугует: преступно-халатноеотношение! Тянутвсвидетелиродителей—тоженашлисвидетелей! —какое-тотамодеялобылоперекошено, всякуюглупость! Амасса, гражданенаши, сидятглазеют: вотгадыврачи! Исредипублики—врачи, ипонимаемвсюглупость, ивидимэтозатягиваниенеотвратимое: ведьэтонассамихзатягивают, сегодняты, азавтрая! —имолчим. ИеслибянетолькочтоизМосквы—наверно, тожебыпромолчал. Нопослесвежегомосковскогомесяцакак-тодругиемасштабы, своииместные, чугунныеперегородкиоказываютсяподгнившимидеревянными. Ия—полезвыступать.
— Тамможновыступать?
— Нуда, вродепрений. Яговорю: каквамнестыдноустраиватьвесьэтотспектакль? (Такикрошу! Меняодёргивают: «лишимслова!») Выуверены, чтосудебнуюошибкунетакжелегкосделать, какмедицинскую?! Весьэтотслучайестьпредметразбирательства научного, аникакнесудебного! Надобылособратьтольковрачей—наквалифицированныйнаучныйразбор. Мы, хирурги, каждыйвторникикаждуюпятницуидёмнариск, наминноеполеидём! Инашаработавсяосновананадоверии, матьдолжнадоверятьнамребёнка, аневыступатьсвидетелемвсуде!
ЛевЛеонидовичисейчасразволновался, вгорлеегодрогнуло. Онзабылнедоеденныйбутерброди, рвяполупустуюпачку, вытянулпапиросуизакурил:
— Иэтоещё—русскийхирург! Аеслибыбылнемец, или, вотскажем, жьжьид, —протянулонмягкоидолго«ж», выставляягубы, —такповесить, чегождать?.. Аплодировалимне! Нокакжеможномолчать? Еслиужпетлюзатягивают—такнадорвать, чегождать?!
Верапотрясённокачалаикачалаголовойвследрассказу. Глазаеёстановилисьумно-напряжёнными, понимающими, зачтоилюбилЛевЛеонидовичейвсёрассказывать. АЛюдмилаАфанасьевнанедоумённослушалаитряхнулабольшойголовойспепелистымистриженымиволосами.
— Аянесогласна! Акакснами, врачами, можноразговариватьиначе? Тамсалфеткувживотзашили, забыли! Тамвлилифизиологическийрастворвместоновокаина! Тамгипсомногуомертвили! Тамвдозеошиблисьвдесятьраз! Иногруппнуюкровьпереливаем! Ожогиделаем! Какснамиразговаривать? Насзаволосынадотаскать, какдетей!
— Давыменяубиваете, ЛюдмилаАфанасьевна! —пятернюбольшую, какзащищаясь, поднялкголовеЛевЛеонидович. —Дакакможететакговорить— вы!? Даздесьвопрос, выходящийдажезамедицину! Здесьборьбазахарактервсегообщества!
— Надовотчто! надовотчто! —мирилаихГангарт, улавливаярукиобоихотразмахиваний. —Надо, конечно, повыситьответственностьврачей, ночерезто, чтоснизитьимнорму—вдвараза! втрираза! Девятьбольныхвчаснаамбулаторномприёме—эторазвевголовепомещается? Датьвозможностьспокойноразговариватьсбольными, спокойнодумать. Еслиоперация—такодномухирургувдень—одна, нетри!
НоещёиещёЛюдмилаАфанасьевнаиЛевЛеонидовичвыкрикнулидругдругу, несоглашаясь. ВсёжеВераихуспокоилаиспросила:
— Чемжекончилось?
ЛевЛеонидовичразощурился, улыбнулся:
— Отстояли! Весьсуд—напшик, призналитолько, чтонеправильновеласьисторияболезни. Ноподождите, этоещёнеконец! Послеприговоравыступаетгорздрав—ну, там: плоховоспитываемврачей, плоховоспитываембольных, малопрофсоюзныхсобраний. Ивзаключениевыступаетглавныйхирурггорода! Ичтожонизвсеговывел? чтопонял? Судитьврачей, —говорит, —это хорошееначинание, товарищи, оченьхорошее!..
Что кому интересно
Был обычный будний день и обход обычный: Вера Корнильевна шла к своим лучевым одна, и в верхнем вестибюле к ней присоединилась сестра.
Сестра же была — Зоя.
Они постояли немного около Сибгатова, но так как здесь всякий новый шаг решался самою Людмилой Афанасьевной, то долго не задержались и вошли в палату.
Они, оказывается, были в точности одинакового роста: на одном и том же уровне и губы, и глаза, и шапочки. Но так как Зоя была гораздо плотней, то казалась и крупнее. Можно было представить, что через два года, когда она будет сама врачом, она будет выглядеть осанистее Веры Корнильевны.
Они пошли по другому ряду, и всё время Олег видел только их спины, да чернорусый узелок волос из-под шапочки Веры Корнильевны, да золотые колечки из-под шапочки Зои.
Но и на эти колечки он уже два ночных её дежурства не выходил. Никогда она не сказала, но зинуло вдруг ему, что вся неуступчивость её, такая досадно-промедлительная, так обижавшая его — совсем не кокетство, а страх: переступить черту от невечного — к вечному. Онведь— вечный. Свечным—какаяигра?
АужнаэтойчертеОлегтрезвелвомгновение: ужкакиемыесть.
Весьтотрядбылсегоднялучевой, ионимедленнопродвигались, ВераКорнильевнасадиласьоколокаждого, смотрела, разговаривала.
Ахмаджану, осмотревегокожуивсецифрывисторииболезниинапоследнеманализекрови, ВераКорнильевнасказала:
— Ну, скорокончимрентген! Домойпоедешь!
Ахмаджансиялзубами.
— Тыгдеживёшь?
— Карабаир.
— Ну, вотипоедешь.
— Выздоровел? —сиялАхмаджан.
— Выздоровел.
— Совсем?
— Покасовсем.
— Значит, неприедубольше?
— Черезполгодаприедешь.
— Зачем, еслисовсем?
— Покажешься.
Такипрошлаонавесьряд, ниразунеповернувшисьвсторонуОлега, всёвремяспиной. ИвсегоразоквегоуголглянулаЗоя.
Онапосмотреласособеннойлёгкостью, еюусвоеннойскакого-товремени. Инаобходахонавсегданаходилатакоймомент, когдаонодинвиделеёглаза—итогдапосылалаему, каксигналыМорзе, коротенькиевспышкивесёлостивглазах, вспышки-тиреивспышки-точки.
НоименнопоэтойвозросшейлёгкостиОлегоднаждыидогадался: чтоэто—неколесодальшепрокатывалось, апотомутаклегко, чтоужчересчуртрудно, подобровольности—переступневозможный.
Даведьправда, еслиэтовольноеплемянеможетброситьквартирувЛенинграде—товедьиздесь? Конечно, счастье—скем, анегде, новсёжевбольшомгороде…
БлизВадимаВераКорнильевназадержаласьнадолго. Онасмотрелаегоногуищупалапах, обапаха, ипотомживот, иподвздошье, всёвремяспрашивая, чт о ончувствует, иещёновыйдляВадимазадавалавопрос: чтоончувствуетпослееды, послеразнойеды.
Вадимбылсосредоточен, онатихоспрашивала, онтихоотвечал. Когданачалисьнеожиданныедлянегопрощупываниявправомподвздошьиивопросыоеде, онспросил:
— Вы—печеньсмотрите?
Онвспомнил, чтомамапередотъездомкакбыневзначайтамжепрощупалаего.
— Всёемунадознать, —покрутилаголовойВераКорнильевна. —Такиеграмотныебольныестали—хотьбелыйхалатвамотдавай.
Сбелойподушки, смоляноволосый, изжелта-смуглый, спрямолежащеюголовой, Вадимсмотрелнаврачасострогимпроницанием, какиконныйотрок.
— Яведьпонимаю, —сказалонтихо. —Яведьчитал, вчёмдело.
Такэтобезнапорабылосказано, безпретензии, чтобГангартснимсоглашаласьилитотчасжебыемувсеобъясняла, чтоонасмутиласьисловненашла, сидянаегокроватипереднимкаквиноватая. Онхорошбылсобой, имолод, инавернооченьспособен—инапоминалейодногомолодогочеловекавблизкознакомойимсемье, которыйдолгоумирал, сяснымсознанием, иникакиеврачинеумелиемупомочь, иименноиз-занегоВера, ещётогдавосьмиклассница, передумалабытьинженеромирешила—врачом.
Новотионанемоглапомочь.
ВбаночкенаокнеуВадимастоялчёрно-бурыйнастойчаги, накоторыйсзавистьюприходилипосмотретьдругиебольные.
— Пьёте?
— Пью.
СамаГангартневерилавчагу—простоникогдаонейраньшенеслышали, неговорили, нововсякомслучаеонабылабезвредна, этонеиссык-кульскийкорень. Аеслибольнойверил—тотемсамымиполезна.
— Каксрадиоактивнымзолотом? —спросилаона.
— Всё-такиобещают. Можетбыть, надняхдадут, —такжесобранноисумрачноговорилон. —Новедьэто, оказывается, ненаруки, этоещёбудутпересылатьслужебнымпорядком. Скажите, —онтребовательносмотрелвглазаГангарт, —через…двенеделиеслипривезут—метастазыужебудутвпечени, да?
— Данет, чтовы! Конечнонет! —оченьуверенноиоживлённосолгалаГангарти, кажется, убедилаего. —Еслиужхотитезнать, тоэтоизмеряетсямесяцами.
(Нозачемтогдаонащупалаподвздошье? Зачемспрашивала, какпереноситеду?..)
СклонялсяВадимповеритьей.
Еслиповерить—легче…
Затовремя, чтоГангартсиделанакойкеВадима, Зояотнечегоделать, пососедству, повернулаголовуипосмотрелаизбокукнижкуОлеганаокне, потомнанегосамогоиглазамичто-тоспросила. Но—непонятночто. Еёспрашивающиеглазасподнятымибровкамивыгляделиоченьмило, ноОлегсмотрелбезвыражения, безответа. Зачемтеперьбылавоследиграглазами, напоённыйрентгеном, оннепонимал. Длячего-чего, нодлятакойигрыонсчиталсебястароватым.
Онприготовилсякподробномуосмотру, какэтошлосегодня, снялпижамнуюкурточкуиготовбылстащитьнижнююсорочку.
НоВераКорнильевна, кончивсЗацырко, вытираярукииповернувшисьлицомсюда, нетольконеулыбнуласьКостоглотову, нетольконепригласилаегокподробномурассказу, неприселакнемунакойку, ноивзглянулананеголишьоченьмельком, лишьстолько, скольконадобыло, чтоботметить, чтотеперьречьпойдётонём. ОднакоизаэтоткороткийпереводглазКостоглотовмогувидеть, какониотчуждены. Таособеннаясветлостьирадость, которуюониизлучаливденьпереливаемукрови, идажепрежняяласковаярасположенность, иещёпрежнеевнимательноесочувствие—всёразомушлоизних. Глазаопустели.
— Костоглотов, —отметилаГангарт, смотряскореенаРусанова. —Лечение—тоже. Вотстранно, —ионапосмотреланаЗою, —слабовыраженареакциянагормонотерапию.
Зояпожалаплечами:
— Можетбыть, частнаяособенностьорганизма?
Онатак, очевидно, поняла, чтосней, студенткойпредпоследнегокурса, докторГангартконсультируетсякаксколлегой.
Нопрослушавзоинуидеюмимо, Гангартспросилаеё, явнонеконсультируясь:
— Насколькоаккуратноделаютсяемууколы?
Быстраянапонимание, Зоячутьоткинулаголову, чутьрасширилаглазаи—жёлто-карими, выкаченными, честно-удивлёнными—открытовупорсмотреланаврача:
— Акакоеможетбытьсомнение?.. Всепроцедуры, какиеполагаются…всегда! —Ещёбынемножко, ионабылабыпростооскорблена. —Вовсякомслучаевмоидежурства…
Одругихдежурствахеёинемоглиспрашивать, этопонятно. Авотэто«вовсякомслучае»онапроизнеслаоднимсвистом, иименнослившиесяторопливыезвукиубедилипочему-тоГангарт, чтоЗоялжёт. Дакто-тожедолженбылпропускатьуколы, еслионинедействоваливовсюполноту! ЭтонемоглабытьМария. НемоглабытьОлимпиадаВладиславовна. АнаночныхдежурствахЗои, какизвестно…
Нопосмелому, готовомукотпорувзглядуЗоиВераКорнильевнавидела, чтодоказатьейэтогобудетнельзя, чтоЗояужерешила: этогоейнедокажут! ИвсясилаотпораивсярешимостьЗоиотрекатьсябылитаковы, чтоВераКорнильевнаневыдержалаиопустилаглаза.
Онавсегдаопускалаих, еслидумалаочеловекенеприятное.
Онавиноватоопустилаглаза, аЗоя, победив, ещёпродолжалаиспытыватьеёоскорблённымпрямодушнымвзглядом.
Зояпобедила—ноитутжепоняла, чтонельзятакрисковать: чтоеслиприступитсрасспросамиДонцова, акто-нибудьизбольных, напримерРусанов, подтвердит, чтоонаникакихуколовКостоглотовунеделает—ведьтакможноипотерятьместовклинике, иполучитьдурнойотзыввинститут.
Риск—авоимячего? Колесуигрыбылонекудадальшекатиться. Ивзглядом, расторгающимусловиенеделатьуколов, ЗояпрошласьпоОлегу.
Олегжеявновидел, чтоВеганехочетнанегодажесмотреть, носовершеннонемогпонять—отчегоэто, почемутаквнезапно? Кажется, ничегонепроизошло. Иникакогопереходанебыло. Вчера, правда, онаотвернуласьотнеговвестибюле, ноондумал—случайность.
Это—женскиехарактеры, онсовсемихзабыл! Всёвнихтак: дунул—иуженету. Толькосмужикамиимогутбытьдолгиеровныенормальныеотношения.
ВотиЗоя, взмахнувресницами, ужеегоупрекала. Струсила. Иеслиначнутсяуколы—чт о междунимиещёможетостаться, какаятайна?
НочтохочетГангарт? —чтобонобязательноделалвсеуколы? Дапочемуониейтакдались? Заеёрасположение—невеликалицена?.. Пошлаона…дальше!
АВераКорнильевнатемвременемзаботливо, теплоразговариваласРусановым. Этойтеплотойособенновыделялось, какжеонабылаобрывистасОлегом.
— Выунастеперькуколампривыкли. Переноситесвободно, наверно—икончатьнезахотите, —шутилаона.
(Ну, илебези, подумаешь!)
Ожидаяврачаксебе, Русановвиделислышал, какперерекнулисьГангартиЗоя. Он-то, пососедству, хорошознал, чтодевчёнкаврётрадисвоегокобеля, этоунихсговорсОглоедом. ИеслибтолькошлоободномОглоеде, ПавелНиколаевичнавернобышепнулврачам—ну, неоткрытонаобходе, ахотябывихкабинете. НоЗойкеонпортитьнерешался, вотстранно: замесячноележаниетутонпонял, чтодаженичтожнаясестраможеточеньбольнодосадитьотомстить. Здесь, вбольнице, своясистемаподчинения, ипокаонтутлежал—неследовалозаводитьсядажеиссестройиз-запостороннегопустяка.
АеслиОглоедподуростиотказываетсяотуколов—такпустьемуибудетхуже. Пустьонхотьиподохнет.
ПросебяжеРусановзналтвёрдо, чтоонтеперьнеумрёт. Опухольбыстроспадала, ионсудовольствиемждалкаждыйденьобхода, чтобыврачиподтверждалиемуэто. ПодтвердилаисегодняВераКорнильевна, чтоопухольпродолжаетспадать, лечениеидётхорошо, аслабостьиголовныеболи—этоонсовременемпереборет. Ионаещёкровиемуперельёт.
ТеперьПавлуНиколаевичубылодорогосвидетельствотехбольных, которыезналиегоопухольссамогоначала. ЕслинесчитатьОглоеда, впалатеоставалсятакойАхмаджан, давотещёнадняхвернулсяиФедерауизхирургическойпалаты. Заживлениеунегонашеешлохорошо, некакуПоддуевакогда-то, ибинтовойобмототперевязкикперевязкеуменьшался. ФедераупришёлнакойкуЧалогоитакоказалсявторымсоседомПавлаНиколаевича.
Самопосебеэтобыло, конечно, унижение, издевательствосудьбы: Русановулежатьмеждудвухссыльных. ИкакимПавелНиколаевичбылдобольницы—онпошёлбыиставилбывопроспринципиально: можнолитакперемешиватьруководящихработниковитёмныйсоциально-вредныйэлемент. Нозаэтипятьнедель, протащенныйопухольюкаккрючком, ПавелНиколаевичподобрелилипопростел, чтоли. КОглоедуможнобылодержатьсяиспиной, даонтеперьбылмалозвученишевелилсямало, всёлежал. АФедерау, есликнемуотнестисьснисходительно, былсоседтерпимый. Преждевсегоонвосторгался, какупалаопухольПавлаНиколаевича—дооднойтретипрежнейвеличины, ипотребованиюПавлаНиколаевичасноваисновасмотрел, сноваисноваоценивал. Онбылтерпелив, недерзок, и, ничутьневозражая, всегдаготовбылслушать, чтоПавелНиколаевичемурассказывает. Оработе, попонятнымсоображениям, ПавелНиколаевичнемогздесьраспространяться, ноотчегобылонерассказатьподробнооквартире, которуюонзадушевнолюбиликудаскородолженбылвозвратиться? Здесьнебылосекрета, иФедерауконечноприятнобылопослушать, какмогутхорошожитьлюди(каккогда-нибудьивсебудутжить). Послесорокалеточеловеке, чегоонзаслужил, вполнеможносудитьпоегоквартире. ИПавелНиколаевичрассказывал, неводиндажеприём, какрасположенаичемобставленаунегооднакомната, идругая, итретья, икаковбалконикакоборудован. УПавлаНиколаевичабылаяснаяпамять, онхорошопомнилокаждомшкафеидиване—где, когда, почёмкупленикаковыегодостоинства. Темболееподробнорассказывалонсоседуосвоейваннойкомнате, какаяплитканаполууложенаикакаяпостенам, иокерамическихплинтусах, оплощадочкедлямыла, озакругленииподголову, огорячемкране, опереключениинадуш, оприспособлениидляполотенец. Всёэтобылинетакиеужмелочи, этосоставлялобыт, бытие, абытиеопределяетсознание, инадо, чтобыбытбылприятный, хороший, тогдаисознаниебудетправильное. КаксказалГорький, вздоровомтелездоровыйдух.
ИбелобрысыйбесцветныйФедерау, просторотраззявя, слушалрассказыРусанова, никогданеперечаидажекиваяголовой, сколькоразрешалаемуобмотаннаяшея.
Хотяинемец, хотяиссыльный, этоттихийчеловекбыл, можносказать, вполнеприличный, снимможнобылолежатьрядом. Аформальноведьонбылдажеикоммунист. СосвоейобычнойпрямотойПавелНиколаевичтакемуирезанул:
— То, чтовассослали, Федерау, это—государственнаянеобходимость. Вы—понимаете?
— Понимаю, понимаю, —кланяетсяФедераунесгибаемойшеей.
— Иначеведьнельзябылопоступить.
— Конечно, конечно.
— Всемероприятиянадоправильноистолковывать, втомчислеиссылку. Всё-такивыцен и те: ведьвас, можносказать, оставиливпартии.
— Ну, ещёбы! Конечно…
— Апартийныхдолжностейувасведьираньшенебыло?
— Нет, небыло.
— Всёвремяпростымрабочим?
— Всёвремямехаником.
— Ятожебылкогда-топростымрабочим, носмотрите, какявыдвинулся!
Говорилиподробноиодетях, иоказалось, чтодочьФедерауГенриеттаучитсяуженавторомкурсеобластногоучительскогоинститута.
— Ну, подумайте! —воскликнулПавелНиколаевич, просторастрогавшись. —Ведьэтоценитьнадо: вы—ссыльный, аонаинституткончает! КтомогбыобэтоммечтатьвцарскойРоссии! Никакихпрепятствий, никакихограничений!
ПервыйразтутвозразилГенрихЯкобович:
— Толькосэтогогодасталобезограничений. Атонадобылоразрешениекомендатуры. Даиинститутыбумагивозвращали: непрошла, мол, поконкурсу. Атампойдипроверь.
— Новсё-такиваша—навторомкурсе!
— Она, видите, вбаскетболхорошоиграет. Еёзаэтовзяли.
— Зачтобтамнивзяли—надобытьсправедливым, Федерау. Асэтогогода—вообщебезограничений.
Вконцеконцов, Федераубылработниксельскогохозяйства, иРусанову, работникупромышленности, естественнобыловзятьнаднимшефство.
— Теперь, послерешенийянварскогопленума, увасделагораздолучшепойдут, —доброжелательноразъяснялемуПавелНиколаевич.
— Конечно.
— ПотомучтосозданиеинструкторскихгрупппозонамМТС—эторешающеезвено. Оновсевытянет.
— Да.
Нопросто«да»малосказать, надопонимать, иПавелНиколаевичещёобстоятельнообъяснялсговорчивомусоседу, почемуименноМТСпослесозданияинструкторскихгрупппревратятсявкрепости. ОбсуждалонснимипризывЦКВЛКСМовыращиваниикукурузы, икаквэтомгодумолодёжьвозьмётсяскукурузой—иэтотожерешительноизменитвсюкартинусельскогохозяйства. Аизвчерашнейгазетыпрочлиониобизменениисамойпрактикипланированиясельскогохозяйства—итеперьещёнамногопредстоялоимразговоров!
Вобщем, Федерауоказалсяположительныйсосед, иПавелНиколаевичиногдапросточиталемугазеткувслух—такое, дочегобыисамбезбольничногодосуганедобрался: заявление, почемуневозможнозаключитьдоговорсАвстриейбезгерманскогодоговора; речьРакошивБудапеште; икакразгораетсяборьбапротивпозорныхпарижскихсоглашений; икакмало, икаклиберальносудятвЗападнойГерманиитех, ктобылпричастенкконцентрационнымлагерям. ИногдажеониугощалФедерауизизбыткасвоихпродуктов, отдавалемучастьбольничнойеды.
Нокакбытихоонинибеседовали—стеснялопочему-то, чтоихбеседуочевиднослышалвсегдаШулубин—этотсыч, неподвижноимолчаливосидевшийещёчерезкровать. Стехпор, какэтотчеловекпоявилсявпалате, никогданельзябылозабыть, чтоон—есть, чтоонсмотритсвоимиотягощённымиглазамииочевидножевсёслышитикогдаморгает—можетбытьдаженеодобряет. ЕгоприсутствиесталопостояннымдавлениемдляПавлаНиколаевича. ПавелНиколаевичпыталсяегоразговорить, узнать—чт о тамзадушой, илихотьболенчем, —новыговаривалШулубиннесколькоугрюмыхсловидажеобопухолисвоейрассказыватьнесчиталнужным.
Онеслиисидел, товкаком-тонапряжённомположении, неотдыхая, каквсесидят, аещёисиденьемсвоимтрудясь, —инапряжённоесиденьеШулубинатожеощущалоськакнастороженность. Иногдаутомлялсясидеть, вставал—ноиходитьемубылобольно, онковылял—иустанавливалсястоять—пополчасаипочасу, неподвижно, иэтотожебылонеобычноиугнетало. КтомужстоятьоколосвоейкроватиШулубиннемог—онзагораживалбыдверь, ивпроходенемог—перегораживалбы, ивотонизлюбилиизбралпростенокмеждуокномКостоглотоваиокномЗацырко. Здесьивысилсяонкаквраждебныйчасовойнадовсем, чтоПавелНиколаевичел, делалиговорил. Едваприслонясьспинойкстене, тутонивыстаивалподолгу.