[217]
цы в своем "истреблении тиранов" не ограничивались пределами Пелопоннеса, а совершали далекие морские экспедиции — на Наксос, Самос и т.п., т. е. в местности, явно лежавшие вне зоны их непосредственных интересов), но и на более глубинном уровне — на уровне менталитета. Сама Спарта никогда в своей истории (по крайней мере, до времени эллинизма) не знала тирании — крайнего проявления индивидуалистической тенденции в политической жизни. Напротив, в этом полисе был чрезвычайно силен коллективистский дух, а также ярко выраженная ориентация на традицию, консерватизм. Спартанская верхушка могла только неприязненно относиться к тиранам, поскольку они, во-первых, воплощали собой единоличную власть, а, во-вторых, представляли новое, нетрадиционное явление в жизни архаической Греции. К рассматриваемому здесь периоду Спарта практически единодушно признавалась (во всяком случае, в Балканской Греции) самым авторитетным государством. К ее третейскому суду обращались воюющие стороны, чтобы решить застарелый спор[447]. Ее поддержкой рад был заручиться любой полис. Почти никто не решился бы бросить ей открытый вызов (за исключением разве что Аргоса, действовавшего с упорством обреченности). Спартанцы небезосновательно гордились тем, что на их обширную территорию на протяжении нескольких веков ни разу не ступала нога внешнего врага (а ведь любой другой полис регулярно переживал превратности подобных вторжений). Чувство собственного превосходства позволяло им на протяжении не только архаической, но и классической эпохи оставлять свой город без оборонительных сооружений (тоже уникальный пример в греческом мире), ссылаясь, в обычном "лаконическом" духе, на то, что "наши стены — наши мужи". Справедливости ради следует отметить, что и геостратегическое положение Спарты, лежавшей "на отшибе" и не имевшей сухопутных границ на юге, западе и востоке, тоже способствовало ее безопасности. Пожалуй, было бы преувеличением говорить, что уже в VI в. до н.э. Спарта стала гегемоном в Элладе (ее гегемония в строгом смысле слова еще ограничивалась в это время рамками Пелопоннеса), но вектор ее внешнеполитической ди-
|
|
[218]
намики был направлен именно к этой цели. Разумеется, такое положение вещей складывалось постепенно; в увеличение спартанской мощи вносили свой вклад государственные деятели и полководцы целого ряда поколений. В частности, одним из творцов спартанской гегемонии был Клеомен I, о котором будет подробно говориться в данной главе. В числе важных факторов внешней политики Спарты, уже начиная с эпохи архаики, был такой авторитетный религиозный центр эллинского мира, как Дельфы. "Мечом Дельфов" образно называет Лакедемон Ф.Ф. Зелинский[448]. Может быть, это звучит не слишком научно; но предоставим слово специалистам, выражающимся более академически. "Одним из определяющих факторов внешней политики классической Спарты были Дельфы; основные этапы расширения спартанского влияния формировались, как правило, под авторитетным воздействием дельфийской дипломатии"[449]. "Отношения со святилищем (дельфийским. — И.С.) нередко бывали настолько тесными, что жрецы бога Аполлона старались постоянно поддерживать Спарту в осуществлении всех ее важнейших внешнеполитических мероприятий"[450]. "В широком смысле взаимоотношения Спартанского полиса и Дельф определялись, кроме политических соображений, их известной духовной близостью"[451]. Эти компетентные суждения вряд ли нуждаются в развернутом комментарии. В целом ввиду перевеса традиционалистских элементов в менталитете спартанцев для них (во всяком случае, в массе гражданского коллектива) было характерно чрезвычайно серьезное и искреннее отношение к религии[452]. В частности, прорицания оракулов воспринимались как непререкаемая истина. Это, безусловно, способствовало теснейшим контактам с Дельфийским святилищем. Другой импликацией подобного отношения к святыням являлась возможность мани-
|
|
[219]
пулирования общественным мнением со стороны тех политиков, чье мышление было уже более рациональным[453] (примеры тому мы увидим как раз в деятельности Клеомена).
* * *
Переходя от внешнего к внутреннему положению спартанского полиса, прежде всего необходимо остановиться на наличии в нем трех основных сословий (именно сословий, а не просто социальных слоев или групп населения, поскольку между ними существовали не только имущественные, но и юридические грани) — спартиатов, периэков и илотов, которые могут быть определены соответственно как свободные полноправные, свободные неполноправные и несвободные (следовательно, бесправные) жители государства[454]. Кстати, сам факт наличия ярко выраженных сословий (настолько замкнутых, что они даже близятся по своим характеристикам к кастам) не вполне типичен для античного полиса. Каждое из этих трех сословий мы попытаемся очень кратко охарактеризовать. Спартиаты, или гомеи ("равные", как они гордо называли себя)[455], потомки дорийских завоевателей, занимали неоспоримо господствующее положение в полисе; только они составляли гражданский коллектив Спарты. В ходе "реформ Ликурга" это сословие четко оформилось, получило строго очерченные рамки. Численность спартиатов была определена в 9000, и каждый из них получил одинаковый по размерам земельный надел; наделы эти оставались неотчуждаемыми вплоть до IV в. до н.э. Разумеется, названная цифра в дальнейшем всегда была в известной мере условной; реальное
|
|
[220]
количество спартиатов не могло в точности ей соответствовать, причем демографическая динамика имела тенденцию скорее к уменьшению, чем к увеличению гражданского населения (вышеупомянутый фактор "олигантропии")[456]: потери в войнах лишь в недостаточной мере компенсировались естественным приростом[457]. Заниматься сельским хозяйством спартиатам не приходилось (их наделы обрабатывались илотами), участвовать же в ремесленном производстве или торговых операциях им было просто запрещено. Поэтому вся жизнь спартанского гражданина сводилась к военным тренировкам. Собственно, именно это было одной из двух главных причин непобедимости лаконской фаланги: стоявшие в ней гоплиты были, по сути, воинами-профессионалами, чего нельзя было сказать об ополчении какого бы то ни было другого греческого полиса. Второй причиной высоких боевых качеств спартанского войска была жесткая дисциплина. Эту дисциплинированность, неукоснительное повиновение вышестоящим властям (да и просто старшим по возрасту) воспитывал в спартиатах весь образ их жизни, начиная с детских лет. Вряд ли имеет смысл долго распространяться здесь о ставшей хрестоматийным сюжетом системе спартанского военизированного воспитания[458]. Эта система с ее лагерями для подростков и юношества, с постоянными испытаниями и ли-
[221]
шениями должна была прежде всего приучить будущего гражданина-воина к дисциплине, выносливости, мужеству. Но даже достигнув совершеннолетия, спартиат постоянно находился под контролем гражданского коллектива. Между всеми членами этого последнего было установлено формальное равенство. Разумеется, в Спарте, как и везде, были свои богатые и бедные. Вот только демонстрировать и даже просто использовать свое богатство в условиях "общины равных" практически не было способов. Проявления роскоши запрещались; одежда и вообще внешний вид регламентировались[459]. Не говорим уже о том, что в Спарте не было денежного обращения[460]. Ярче, чем что-либо, равенство всех гомеев должны были подчеркивать знаменитые сисситии — совместные трапезы граждан, которые имели, судя по всему, ритуальное происхождение, но в актуальности позднеархаического и классического времени получили уже иную функцию, став демонстрацией единства и сплоченности полиса. Рядовые спартиаты и представители политической элиты сидели на сисситиях бок о бок, получая равные порции пищи. Кстати, сама эта пища была более чем непритязательна: вошедшую в поговорку "черную похлебку", которая была излюбленным блюдом спартиатов, вообще никто в Греции, кроме них, не мог есть без отвращения[461]. В целом спартанские граждане даже как бы бравировали скромностью своего повседневного бытия, отсутствием каких бы то ни было эстетических запросов[462]. Однако вряд ли
[222]
стоит считать их совсем уж грубыми и некультурными людьми, этакими солдафонами. Античные авторы подчеркивают, что спартанцам было свойственно, в частности, умение кратко и остроумно выражать свои мысли ("лаконизм"). Спартиаты были по-своему воспитанными и образованными людьми[463], но их воспитание и образование имело очень большую специфику. По строю своих представлений они больше напоминали средневековых рыцарей или японских самураев, нежели своих сородичей афинян или коринфян. Спартиаты жили в обстановке своеобразного "духовного космоса", для которого был характерен ряд черт, свойственных архаичным, традиционным культурам (впрочем, Спарту точнее будет назвать обществом не архаичным в собственном смысле слова, а искусственно архаизованным): твердая и прочная религиозность, ориентация на авторитет предков, своеобразный кодекс чести[464], делавший, скажем, решительно невозможными сдачу в плен, бегство с поля боя или окружение собственного города кольцом оборонительных стен. Подобный менталитет и тип поведения в обществе становились причиной того, что Спарта, после того как формирование "Ликургова устройства" было доведено до конца, на протяжении длительного времени не знала внутриполисных смут, стасиса. Не затронул это государство и такой распространенный в архаическую эпоху феномен, как Старшая тирания. Коллектив спартиатов даже в мирное время был подобен военному лагерю. Только таким образом — с помощью постоянной сплоченности, полисной солидарности и коллективизма — они могли обеспечивать свою безопасность в окружавшем их море покоренных, но враждебных илотов. К этому сословию в спартанском полисе нам еще предстоит перейти. Но вначале — несколько слов о периэках[465], занимавших промежуточное положение между спартиатами и илотами. Впрочем, о периэках (буквально "живущих вокруг") мало
[223]
что можно сказать: даже сам генезис этого сословия остается не вполне ясным и дискуссионным. В наиболее общей форме периэков можно определить как жителей других (помимо самой Спарты) "городских" (а точнее, пожалуй, квазигородских) поселений на территории спартанского полиса. Периэки не являлись спартанскими гражданами, но в своих собственных общинах, очевидно, осуществляли какое-то самоуправление. Их воинские (гоплитские) контингенты входили в состав спартанской армии. Спартиаты в совокупности с периэками назывались "лакедемонянами"; илоты в эту последнюю категорию уже не включались[466]. Периэки, в отличие от спартиатов, занимались земледелием; в числе их занятий было также ремесло. В сущности, ремесленное производство в спартанском полисе — постольку, поскольку оно вообще существовало (а существовать оно, безусловно, должно было, во всяком случае, отрасли, ориентированные на военное дело), — "держалось" именно на периэках. А теперь коснемся илотского сословия[467]. Строго говоря, илоты не были чем-то уникальным. Уже в античной традиции с ними сопоставляются различные группы зависимого населения в других греческих государствах, явно типологически сходные: фессалийские пенесты, аргосские гимнеты, клароты и мноиты в полисах Крита, киллирии в Сиракузах, мариандины в Гераклее Понтийской и др.[468] Обратим внимание на то, что почти все перечисленные регионы относятся к дорийскому ареалу греческого мира. Исключением является лишь Фессалия. Но, строго говоря, не вполне ясно, следует ли относить пенестов к той же категории, что и илотов; не исключено, что они по своему статусу были ближе к афинским досолоновским гектеморам. Положение же илотов единодушно определяется как наиболее тяжелое, хотя опять же мы имеем слишком мало сведений о них (античные авторы не слишком-то интересовались
[224]
илотией), чтобы приводить какие-то детали и подробности. Дискуссионным остается и вопрос о том, можно ли считать однородной массой лаконских и мессенских илотов, или же следует как-то отделять их друг от друга. С одной стороны, и те и другие возникли как результат завоевания. С другой — илоты Лаконики были, насколько можно судить, потомками ахейского населения, жившего на этой территории до дорийского вторжения, илоты же Мессении сами должны были являться дорийцами (по крайней мере, отчасти)[469]. Как бы то ни было, важнейшие характеристики положения илотов в спартанском полисе вполне могут быть описаны. Илоты не являлись частновладельческими рабами, а находились в собственности государства. К хозяйству каждого спартиата приписывалось какое-то (очевидно, равное для всех) количество илотских семейств, которые должны были содержать его своим трудом, платя весьма обременительную натуральную подать (около половины урожая). Таким образом, илоты были обречены на единственный род занятий — сельским хозяйством, а спартиаты тем самым от этого рода занятий были полностью освобождены. В то же время отдельно взятый спартиат не мог распоряжаться илотами по собственному усмотрению (продать, убить, освободить и т.п.), поскольку не являлся их собственником. Все акции подобного рода находились исключительно в ведении государства. Но зато уже власть этого последнего над илотами была полной и абсолютной. Государство могло даже за какие-либо заслуги сделать из илота гражданина (такие освобожденные и получившие, по крайней мере, часть гражданских прав илоты составляли сословную группу неодамодов). Если количество спартиатов определяется с достаточно большой точностью, то ничего подобного нельзя сказать об илотах. Ясно лишь одно: их заведомо было во много раз больше, чем граждан. Численное соотношение спартиатов и илотов может быть только предметом догадок (возможно, чуть ниже этот вопрос удастся несколько прояснить или, по крайней мере, попытаться сделать это). Но тот факт, что в целом гомеи должны были чувствовать себя весьма дискомфортно в окружении столь превосходящего их покоренного и враждебного населения, сомнению не подлежит. Ксено-
[225]
фонт (Hell. III. 3. 6 — а этот автор лучше, чем кто-либо, знал спартанские реалии) говорит не только об илотах, но даже и о периэках, неодамодах, гипомейонах: "Когда среди них заходит разговор о спартиатах, то никто не может скрыть, что с удовольствием съел бы их живьем". Именно из-за илотской опасности спартанским гражданам приходилось постоянно держать "круговую оборону", не допуская никаких распрей в своей общине. По той же причине Спарта старалась по возможности уклоняться от далеких экспедиций крупных вооруженных отрядов: военная сила была нужнее дома. Ежегодно спартанское государство устами своих должностных лиц официально объявляло войну илотам. Странная это была война... Она проявлялась, помимо прочего, в ставших печально известными криптиях — тайных экспедициях гомейской молодежи, сопровождавшихся убийствами илотов[470]. Обычай криптий вырос в конечном счете из древних инициационных ритуалов. Но, как это часто бывает, актуальная функция института со временем далеко отошла от его этиологии. На стадии сформировавшегося спартанского полиса главной задачей криптий стала уже не столько инициация, сколько устрашение илотского населения. "Существуют, правда, данные, которые вроде бы заставляют усомниться в том, что взаимная враждебность спартиатов и илотов была абсолютной и всеобъемлющей. Известно, что спартиаты привлекали илотов к службе в войске и брали их с собой в походы в качестве легковооруженных воинов (ψιλοί)[471]. Наиболее известна ситуация 479 г. до н.э., когда в спартанском контингенте при Платеях к каждому спартиату было приставлено по семь илотов, итого 35 тыс. илотов на 5 тыс. спартиатов (Herod. IX. 10; 28). Таким образом, относительно небольшое гражданское ополчение сопровождала огромная по греческим меркам илотская армия. Странно в этом случае не столько даже то, что спартиаты не боялись вооружать илотов. В конце концов, против пре-
[226]
красно вооруженной и натренированной спартанской фаланги эти "воины", не имевшие никакого обучения и запуганные веками покорности, не могли бы сделать ничего, если бы даже и захотели. Не вполне понятно другое: зачем гомеям было нужно подобное подкрепление, которое не столько помогало, сколько создавало проблемы[472]? Выскажем — чисто в порядке гипотезы, не претендуя ни на что большее, — следующее предположение: а, может быть, спартиаты брали с собой илотов за пределы Лакедемона не столько для того, чтобы получать от них какую-то поддержку, сколько для того, чтобы лучше контролировать их? Иными словами, илотов-мужчин было безопаснее взять с собой, чем оставлять их в стране, где они, пользуясь отсутствием хозяев (ведь ополчение спартиатов наверняка ушло к Платеям полностью или почти полностью), могли бы поднять мятеж. Кстати, если наша гипотеза имеет право на существование, то появляется возможность вернуться к вопросу о численном соотношении спартиатского и илотского населения в лакедемонском полисе. Коль скоро каждый спартиат был сопровождаем под Платеи "своими" илотами, получается, что искомое соотношение было как раз примерно таким, какое было представлено в войске, то есть 1: 7. Данная пропорция выглядит вполне правдоподобной и не противоречащей иным данным. Затронем теперь вопрос о государственном устройстве Спарты. Здесь мы выходим на проблему, которая на первый взгляд кажется решенной, но в действительности оказывается сложнее, чем выглядит. Хрестоматийным является определение существовавшей в позднеархаической и классической Спарте политической системы как олигархии[473]. Однако не случайно же, думается, такой тонкий знаток спартанских реалий, как Ю.В. Андреев, считал, что Спарту называют олигархическим полисом лишь по недоразумению[474].
[227]
И действительно, если не о недоразумении, то об упрощении явно приходится говорить в данной связи. Если Спарту и можно считать олигархией, то, во всяком случае, придется согласиться с тем, что это была какая-то очень странная, нехарактерная олигархия, очень уж отличавшаяся от типичных олигархических режимов наподобие тех, которые установились, скажем, в Коринфе или Мегарах. По ряду принципиальных параметров своего устройства олигархические Коринф и Мегары оказываются, как ни парадоксально, ближе к демократическим Афинам, чем к "олигархической" Спарте. А в то же самое время в некоторых других отношениях спартанский полис выглядит более демократичным, чем типичная олигархия[475]. Речь идет, в частности, о роли народного собрания, которая в Спарте была не такой уж малой и, самое главное, очень рано институционально закрепленной (уже в так называемой "Великой ретре" — первом и главном спартанском конституционном законе, который приписывается традицией Ликургу и был издан в любом случае не позже VII в. до н.э., уже ко времени поэта Тиртея, который цитирует этот документ)[476]. Интересно, что и древнегреческие политические теоретики не называют спартанское государственное устройство олигархией. Платон в трактате "Государство" определяет его как "тимократию" или "тимархию", т.е. политический строй, основывающийся на власти наиболее отличившихся и почтенных граждан (Plat. Resp. VIII. 544с sqq.). В более поздних "Законах" картина оказывается еще сложнее: Платон устами одного из персонажей диалога выражает недоумение по поводу того, к какому типу государственного устройства следует причислить спартанский полис: ведь в нем наличествуют черты и аристократии, и демократии, и монархии, и даже тирании (Plat. Legg. IV. 712d). Обратим внимание на то, что как раз элементов олигархии Платон в Спарте не обнаруживает.
[228]
Еще более неоднозначно отношение Аристотеля к лакедемонской политической системе, на которой он не раз останавливается в трактате "Политика". Приведем основные суждения основателя перипатетической школы по этому вопросу. Многие, по его мнению, считают спартанское государственное устройство смешанным, с элементами олигархии, монархии и демократии (Pol. 1265b 36 sqq.). Другие считают, что в Спарте существует демократия, третьи видят там олигархию (Pol. 1294b 20 sqq.). Таким образом, скрупулезный Стагирит столкнулся с широким спектром точек зрения по интересовавшей его проблеме, что, понятно, не могло не вызвать у него затруднение. Когда же он сам пытается охарактеризовать государственное устройство Спарты, он либо избегает категоричных определений (как в пассаже: Pol. 1269а 30 sqq.), либо определяет его как аристократическое, но отклоняющееся в сторону демократии (Pol. 1293b 15 sqq.); при этом следует помнить, что аристократия для Аристотеля принадлежит к "правильным" формам государства, а демократия — к "отклоняющимся". Наконец, Полибий (VI. 10) считает спартанскую ("Ликургову") конституцию ярким проявлением смешанного государственного устройства. В целом нетрудно заметить, что древнегреческих авторов Спарта просто-таки ставила в тупик. Она не укладывалась в их стройные схемы, причем именно потому, что была в греческом мире уникальным явлением, не имевшим близкого сходства с остальными полисами[477]. Собственно, спартанское государственное устройство в своих основных чертах было четко сформулировано в упомянутой "Великой ретре". По счастливому стечению обстоятельств мы располагаем полным текстом этого памятника, более того, двумя вариантами этого текста. Один из них — поэтический пересказ, сделанный Тиртеем (он приводился выше, в гл. II), конечно, не дословный, но ценный уже тем,
[229]
что зафиксирован столь ранним автором. Второй вариант, прозаический и, судя по всему, аутентичный (в пользу чего говорит крайне архаичный язык), сохранен Плутархом (Lycurg. 6)[478]: "Воздвигнуть храм Зевса Силланийского и Афины Силланийской. Разделить на филы и обы. Учредить тридцать старейшин с вождями совокупно. От времени до времени созывать собрание меж Бабикой и Кнакионом, и там предлагать и распускать, но господство и сила да принадлежит народу". Позже, по словам Плутарха, в ретру было внесено еще одно положение: "Если народ постановит неверно, старейшинам и вождям распустить"[479]. Таким образом, в ретре мы встречаем упоминание как о структуре спартанского полиса, которая имела двоякий характер — племенной (три традиционные дорийские филы: Гиллы, Памфилы и Диманы) и территориальный (пять округов, так называемых "об"), — так и об основных органах власти. В качестве таковых названы цари (архагеты, т.е. "верховные вожди", как они именовались в Спарте), совет старейшин (герусия) и народное собрание (апелла). В ретре не фигурирует только такой важный политический институт, как коллегия пяти эфоров — выборных сроком на год магистратов, в задачи которых входил прежде всего контроль от лица гражданской общины над деятельностью прочих должностных лиц, особенно царей. И действительно, эта коллегия, по всем данным, была учреждена позже фиксации "Великой ретры". Вторая половина VI в. до н.э. была уже временем расцвета власти эфоров. Спартанская апелла по своим функциям и полномочиям, по формам работы имела много общего с народными собраниями гомеровской и раннеархаической Греции. Она собиралась нерегулярно ("от времени до времени", согласно ретре) и только утверждала путем голосования предложенные герусией проекты. Правом законодательной инициативы апелла не обладала; какие-либо дебаты в ней не допускались. Правда, судя по всему, был в истории Спарты период (сразу после издания "Великой ретры", каким бы временем ее ни датировать), когда народное собрание предприняло попытку
[230]
несколько увеличить свою роль в государственном управлении, сделать свой суверенитет реальным, а не номинальным. Это видно уже из того, что правящей верхушке пришлось вносить поправку, ограничивающую власть апеллы и позволяющую царям и геронтам фактически дезавуировать ее решения, если таковые казались неверными. Очевидно, в таких случаях председательствующий орган в полном составе, поднявшись, покидал заседание апеллы, чем лишал ее подобающей санкции; соответственно, закон считался не принятым и в перспективе мог через какое-то время вновь быть поставлен на голосование народного собрания, дабы добиться-таки нужного результата. Тем не менее в целом для принятия любого сколько-нибудь важного решения согласие апеллы (хотя бы вырванное у нее путем неоднократного переголосования одного и того же вопроса) было необходимо. С демосом в Спарте приходилось считаться; ведь ему, согласно "Великой ретре", принадлежали "господство и сила". Эта черта явно отличала спартанский полис от "настоящих" олигархий. Подобно тому, как апелла была законсервированным слепком с народного собрания древнейших времен, и спартанская герусия представляла собой весьма архаичный институт — совет старейшин в его чистом виде. Не случайно даже членами его могли быть лица в возрасте не менее 60 лет. Герусия состояла из 30 членов; два места в ней ex officio занимали цари (о которых подробнее пойдет речь чуть ниже). Остальные же 28 геронтов избирались народным собранием, причем применялся так называемый "детский" способ голосования — с помощью крика (Plut. Lycurg. 26). Раз заняв свою должность, геронт оставался на ней пожизненно. Роль герусии в Спарте в каких-то отношениях весьма напоминает роль сената в республиканском Риме. Оба этих органа были наделены широчайшими полномочиями, но обладали ими скорее в силу традиционного авторитета, чем по какому-то законодательному постановлению. Фактически в спартанском полисе не было более влиятельного института власти, чем герусия. Она готовила проекты постановлений, выносимые на рассмотрение апеллы, а также осуществляла контроль над всеми текущими государственными делами, что было особенно важно, поскольку народное собрание собиралось редко. Сама же герусия была неподконтрольна гражданскому коллективу. Кроме того, она же являлась и высшим судебным органом в государстве.
[231]
Наиболее подробно нам хотелось бы остановиться на институте царской власти в Спарте. Это будет уместно по целому ряду причин: и ввиду уникальности этого феномена, и постольку, поскольку главным героем данной главы является именно царь. Спарта была едва ли не единственным греческим полисом, в котором царская власть не была ликвидирована в течение архаической эпохи[480]. Высшими должностными лицами государства по-прежнему оставались цари-архагеты, причем (тоже уникальная спартанская черта) этих царей одновременно было два; соответственно, имелись две царские династии — Агиады и Еврипонтиды. На вопрос о происхождении такого необычного феномена, как двойная царская власть, пока вряд ли возможно дать однозначный ответ[481]. Скорее всего, это пережиток дуального членения социума, характерного для многих архаичных обществ. Спартанские цари считались прямыми потомками величайшего греческого мифологического героя Геракла и, соответственно, самыми знатными аристократами во всей Элладе. Власть их была наследственной и, в принципе, пожизненной (хотя, как увидим ниже, царь мог быть отстранен от престола). Царская власть в Спарте, по точному замечанию В.В. Латышева, "по своему значению и прерогативам весьма близко подходила к царской власти героического периода"[482]. Рассматривая положение царей в спартанской "общине равных" (наиболее подробно об этом см.: Herod. V. 56 — 58; Xen.
[232]
Lac. pol. 13; 15), невозможно не заметить ярко выраженный сакральный статус этих лиц. В сущности, единственными гражданами позднеархаической и классической Спарты, на которых не распространялись нормы всеобщего равенства, были именно архагеты. В этом смысле они могут считаться даже как бы "чуждым", неорганичным элементом в сформировавшемся полисе, законсервированным "осколком прошлого"[483]. Порой создается впечатление, что их "неравенство" прочим спартиатам, привилегированность просто-таки нарочито утрировались. Так, на сисситиях цари (они и, естественно, только они) получали двойную порцию. Главные из царских обязанностей лежали в сфере культа. Архагеты возглавляли религиозную жизнь общины: занимали ex officio две главные жреческие должности (жрецов Зевса Лакедемонского и Зевса Небесного), заведовали сношениями государства с Дельфийским оракулом, совершали важнейшие жертвоприношения, выносили решения по некоторым судебным делам (очевидно, изначально имевшим сакральные коннотации). Ни в чем, однако, так ярко не виден сакральный статус спартанских царей, как в ритуалах, связанных с их погребением. В целом спартанцы очень рано (по преданию, еще при Ликурге) до предела упростили погребальный обряд, сделав его одинаково скромным для всех граждан (Plut. Lycurg. 27)[484]. Но опять-таки для царей и в этой сфере делалось демонстративное исключение. Их уход из жизни сопровождался необычайно пышными церемониями — пышными по меркам любого греческого полиса, а не только суровой Спарты. Они куда больше напоминают похороны восточных монархов[485]. Ксенофонт, прекрасно знавший спартанские реалии, прямо пишет (Lac. pol. 15. 9): "Что же касается почестей, оказываемых почившему царю, то законы Ликурга тем самым хотят показать, что цари лакедемонян почитаются не как люди, но как герои". Сакрализации подлежал любой носитель царского титула независимо от своих личных качеств. При этом сакральный статус сочетался со значительно менее высоким статусом в политической жизни. "Профанная" власть спартан-