[167]
кратов, а не в результате народных движений[330]. Демос как раз был в основе своей удовлетворен деятельностью тиранов: его больше устраивало, когда над ним стоял один правитель, а не целый слой честолюбивых, соперничающих друг с другом καλοί κάγαθοί. Порой же тирании ликвидировались в результате внешнего вмешательства. Особенно преуспела в "истреблении тиранов" Спарта: ее усилиями прекратили существование тиранические режимы в Афинах, Сикионе, на Наксосе. Справедливости ради следует сказать, что иногда наоборот внешние силы служили фактором, упрочивавшим существование тираний. Наиболее характерный пример — тираны греческих полисов Малой Азии, удерживавшие власть еще в начале V в. до н.э. за счет персидской поддержки[331]. Как бы то ни было, не столь уж и редко тиранам удавалось благополучно передать власть своим потомкам, иначе говоря, основать династию. Наиболее известны в архаическом греческом мире династии Кипселидов в Коринфе (Кипсел, Периандр и др.), Орфагоридов в Сикионе (Орфагор, Клисфен и др.), Эакидов на Самосе (крупнейший представитель — Поликрат), Дейноменидов в Сиракузах (Гелон, Гиерон I и др.) и, безусловно, Писистратидов в Афинах, о которых речь подробнее пойдет ниже. Впрочем, долговечными эти династии, как правило, не были, ограничиваясь двумя — тремя поколениями[332]. Из сказанного видно, что архаическим греческим тиранам ни в коем случае не следует давать всецело негативную оценку[333], как слишком часто делается в историографии. Сплошь и рядом можно встретить утверждение об отсутствии какого-либо позитивного вклада Старшей тирании в развитие греческого полиса[334]. В самое последнее время на ту
[168]
же точку зрения о чисто негативной роли Старшей тирании встал такой авторитетный ученый, как Э.Д. Фролов[335]. Не скроем, что нам это представляется отходом от иной, более взвешенной и не столь отрицательной оценки этого явления, высказывавшейся в его прежних работах[336]. Мы не в силах удержаться от целого ряда сомнений. А как же быть с тем, что многие полисы позднеархаической эпохи именно под властью тиранов достигли могущества и процветания (Коринф при Кипселидах, Афины при Писистратидах, Сикион при Орфагоридах, Сиракузы при Дейноменидах, Самос при Поликрате и др.)? Неужели это развитие имело место исключительно вопреки деятельности представителей Старшей тирании? Далее, случайно ли, что именно наиболее передовые полисы (в том числе практически все те, в которых впоследствии сложилась демократия) прошли через стадию тирании, а большинство тех греческих государств, которые этого опыта не знали, как бы застыли в несколько стагнирующей позиции? Почему аттические крестьяне с ностальгией вспоминали годы правления Писистрата как "золотой век", "жизнь при Кроне", причем сообщает об этом Аристотель (Ath. pol. 16. 7) — отнюдь не поборник или апологет тирании, а просто добросовестный и скрупулезный ученый? Как объяснить тот факт, что великий Пиндар увековечил доблести сицилийских и киренских тиранов, а другой выдающийся лирик — Симонид, на склоне лет прославившийся как певец побед греков над персами, до того несколько десятилетий провел при дворах целого ряда представителей Старшей тирании? Всё ли дело здесь в каком-то сверхъестественном цинизме и беспринципности этих гениальных художников слова, или же лучше поискать иного, более многогранного объяснения феномена? Стоит ли забывать, наконец, что традиция включала некоторых тиранов (Периандра, Клеобула, Питтака, а зачастую — и того же Писистрата) в перечень Семи мудрецов, и, стало быть, сами греки считали их достойными стоять в одном ряду с Солоном, Хилоном, Фалесом[337]?
[169]
Одним словом, мы совершенно не уверены в том, что "общественно-политическая мысль и историческая наука древних греков с редким единодушием вынесли отрицательный вердикт об архаической тирании", как пишет Э.Д. Фролов. На наш взгляд, скорее можно говорить о двойственном отношении: с негативной в целом оценкой режима единоличной власти как такового сочеталось и переплеталось восхищенное удивление (даже с оттенком благоговейной оторопи) к личностям и делам конкретных представителей Старшей тирании. А эти личности, что и говорить, были действительно яркими, и дела их — действительно значительными. Достаточно вспомнить, как усилился Коринф при Периандре или Самос при Поликрате. Да, тираны были жестокими правителями; иной раз их поступки прямо-таки поражают[338]. Но можно подумать, что они жили в эпоху безмятежности и братской любви! Жестоким было прежде всего время, породившие тиранов, а сами они просто являлись характерными представителями этого времени. Нисколько не мягче вели себя и олигархические, и даже демократические режимы периода архаики. Вспомним хотя бы "беззаконную" мегарскую демократию VI в. до н.э. К тому же следует памятовать и о том, что жестокость тиранов могла после их свержения "задним числом" преувеличиваться, утрироваться последующей традицией, явно враждебно настроенной по отношению к ним[339]. Нам кажется, что негативное отношение многих современных исследователей к Старшей тирании в той же мере, что и аналогичное отношение классических греческих авторов, обусловлено скорее общемировоззренческими, идеологическими причинами. Понятно, что мы в XX веке пресытились тоталитарными режимами личной власти, и это вызвало их стойкое неприятие. Но плодотворно ли прямолинейно переносить оценку этих недавних и современных режимов на события и явления далекого прошлого? Так можно дойти и до "навешивания ярлыков"; например, начать обвинять ис-
[170]
следователей, которые пытаются воздать должное позитивным достижениям архаических тиранов, в скрытой приверженности фашизму или сталинизму[340]. Но ведь термин "тирания" — могут возразить нам — действительно стал одиозным уже в античности, утратив свою изначально нейтральную окраску. Стало быть, имелись для этого какие-то причины! Но тут нужно смотреть, во-первых, когда произошло появление таких однозначно отрицательных коннотаций. Судя по всему, не ранее второй половины V в. до н.э., когда тиранических режимов в греческом мире уже практически нигде не существовало и утвердилась ярко выраженная антитираническая идеология. У авторов первой половины того же столетия (Пиндара, Эсхила) термин "тиран" еще семантически нейтрален[341]. Правда, в поэзии архаической эпохи (у Алкея, Феогнида и др.) мы нередко встречаем самые ожесточенные выпады против тиранов. Но выпады эти в подавляющем большинстве случаев были вызваны не столько принципиальным ("идеологическим") неприятием феномена тирании, сколько личной неприязнью к конкретным ее представителям. Это — раздражение озлобленного аристократа против политического противника. Алкей мечет филиппики против тиранов Мирсила и Питтака. Но, если бы самому Алкею представилась возможность стать тираном, — будем уверены, он бы ею охотно воспользовался. Пожалуй, единственным исключением среди архаических лириков в этом отношении был Солон. Он действительно не принимал тирании по принципиальным соображениям. Но Солон, как мы видели в посвященной ему главе, существенно опередил свое время.
[171]
Во-вторых, обратим внимание на интересную закономерность. В большинстве тех полисов, где тирания в архаическую эпоху продолжалась более одного поколения, прослеживаются с удивительным единообразием три стадии ее эволюции: 1) удачливый основатель-узурпатор (Кипсел Коринфский, Орфагор Сикионский, Эак Самосский[342], Гелон Сиракузский); 2) продолжатель, при котором режим достигает максимального могущества и блеска (Периандр Коринфский, Клисфен Сикионский, Поликрат Самосский, Гиерон Сиракузский); 3) "выродившийся потомок" — откровенно слабый правитель, утрачивающий популярность и быстро теряющий власть (Псамметих Коринфский, Эсхин Сикионский, Меандрий Самосский, Фрасибул Сиракузский). Имегио эти представители последней стадии — а их облик действительно не слишком благовиден — по законам человеческой памяти ассоциировались впоследствии с тиранией по преимуществу. Чрезвычайно скомпрометировали "идею тирании" также тираны-"коллаборационисты" малоазийских полисов, выступавшие в роли ставленников персов. Давая общую характеристику феномену Старшей тирании, нельзя не отметить, что перед нами — в высшей степени сложное, противоречивое и даже парадоксальное явление; вряд ли существуют такие весы, на которых можно было бы с точностью взвесить, было ли в этом явлении больше позитивного или негативного. Тираны являлись выходцами из аристократических слоев — и они же боролись, порой беспощадно, с другими аристократами, объективно расчищая путь демосу. Тираны были приверженцами традиционной, консервативной аристократической системы ценностей — и они же зачастую становились реформаторами в политической, социально-экономической, религиозной сферах. Тираны выступали в роли наиболее полного воплощения индивидуалистической тенденции в развитии архаической Эллады — и они же в ходе своего правления делали полисы более централизованными, сплоченными, институционализованными, способствуя, таким образом, конечно-
[172]
му торжеству тенденции коллективистской. Парадокс следует за парадоксом... А может быть, это и не парадоксы вовсе, а проявления диалектики эпохи — той кризисной эпохи, которая закономерно призвала к жизни тиранию как способ решения наиболее насущных проблем и столь же закономерно отказалась от этого режима, как только проблемы были в основном решены.
* * *
В стороне от общего поветрия не оказались, естественно, и Афины. Тирания в афинском полисе зрела долго, прорываясь несколько раз преждевременными и неудачными всходами. В 636 г. до н.э. тираном по образцу пелопоннесских соседей пожелал стать аристократ и олимпионик Килон — но потерпел самое жестокое фиаско. В 594 г. до н.э. установления тирании ждали от Солона, но он обманул надежды своих не в меру ретивых приверженцев. В конце 80-х годов VI в. до н.э. архонт Дамасий попытался противозаконно удержать власть в своих руках после истечения положенного срока и был отстранен насильственно... "Призрак тирании", вначале лишь смутно брезживший на горизонте, медленно, но неотвратимо надвигался на город Паллады. Чтобы лучше понять историю (и предысторию) установления тирании в Афинах, необходимо отдавать себе отчет в общем положении Аттики в контексте всего эллинского мира. В досолоновское время, как мы видели, эта область была средней по темпам развития. Афинский полис тогда отставал от наиболее значительных государств соседнего Истма и северо-восточного Пелопоннеса. Кроме того, ввиду достаточно обширной территории не ощущалась или слабо ощущалась проблема стенохории. В этом смысле аттические условия были, пожалуй, ближе к беотийским, а Беотию феномен Старшей тирании вроде бы вообще обошел стороной. Соответственно, в VII в. до н.э. объективных условий для установления тиранического режима в Афинах не сложилось[343]. Такие условия сформировались лишь ближе к середине VI в. до н.э., когда темпы политического, экономического и социального развития в результате деятельности Солона существенно ускорились. В результате в 560 г. до н.э. очередная попытка аналогичного рода оказалась успешной, и Афины обрели своего тирана. Им стал Писистрат, основа-
[173]
тель династии Писистратидов, о котором теперь пойдет речь более подробно. Античная традиция о Писистрате далеко не столь обильна, как о Солоне; соответственно, более узка наша источниковая база. До нас не дошла ни одна античная биография этого афинского тирана. Насколько можно судить, таких биографий никогда и не было. Жизнеописания архаических тиранов, за редчайшими исключениями[344], не писались. К тому времени, когда в Греции появился биографический жанр, их личности давно уже стали в традиции одиозными. Тем не менее, естественно, не упоминать о Писистрате не мог ни один греческий автор, писавший об истории афинского полиса, да и об истории Греции в целом. У Геродота (I. 59 — 64) мы встречаем подробный и красочный рассказ о приходе этого афинского тирана к власти. Очень кратко упоминает о Писистрате Фукидид (VI. 53 — 54), более подробно останавливающийся на правлении его сыновей[345]. Разумеется, была отражена деятельность Писистрата и в "Аттидах"[346]. Во многом именно на не дошедшую до нас аттидографическую традицию опирался Аристотель, который дает в "Афинской политии" (14—16) наиболее информативный из имеющихся в нашем распоряжении очерк всего пребывания Писистрата у власти. К достоинствам этого пассажа Стагирита, несомненно, следует отнести то, что автор старался быть предельно объективным и непредвзятым, отразить не только враждебную афинскому тирану традицию, но и отношение к нему рядовых граждан, крестьян, которое было однозначно позитивным. Чрезвычайно характерен для народной, фольклорной традиции при Писистрате ряд приводимых Аристотелем в высшей степени благожелательных анекдотов о нем, которые рисуют тирана этаким "добрым царем", защитником демоса от произвола знати. Самое слабое место "писистратовского" пассажа "Афинской политии" — это хронология. Собственно, дело не в том, что Аристотель наделал ошибок. Просто даты и цифры, со-
[174]
державшиеся в трактате, дошли до нас в полностью искаженном античными переписчиками виде. В этом виде они противоречат не только более раннему и надежному источнику — Геродоту, но даже и друг другу. Так, первое изгнание Писистрата продолжалось будто бы 11 лет (Ath. pol. 14. 3), второе — 10 лет (Ath. pol. 5. 2), а оба они в сумме — 14 лет (Ath. pol. 17.1)! Несообразность очевидна, и это далеко не единственный пример. Если опираться на датировки в существующем тексте "Афинской политии", то можно прийти к совершенно превратным представлениям о времени многих событий из истории афинской тирании, например, заключить, что Писистрат окончательно утвердился у власти в 528 г. до н.э. (за год до своей смерти!), в то время как в действительности это произошло гораздо раньше, около 546 г. до н.э.[347] Встречаются спорадические упоминания о Писистрате и в более поздней античной нарративной традиции, но все эти упоминания, как правило, вторичны по отношению к Геродоту, аттидографам и Аристотелю, привносят мало нового и в целом несравненно менее ценны. Не писались, насколько нам известно, специальные биографии Писистрата и в современном антиковедении (не считая, конечно, биографических статей в энциклопедических словарях, лучшей из которых является, конечно, статья Ф.Шахермайра в Realencyclopädie Паули — Виссова). Тем не менее сказать, что этому афинскому тирану совсем уж не повезло в историографии, тоже нельзя. Его правлению и в целом тирании Писистратидов посвящено немалое количество исследований — как общего характера[348], так и по отдельным аспектам и проблемам его деятельности. Наибольшее внимание ученых привлекала политика Писистрата и Писистратидов в области культуры, рели-
[175]
гии, монументального строительства, идеологического обоснования своей власти[349], взаимоотношения афинских тиранов со знатным родом Алкмеонидов[350]. Само собой разумеется, заходит речь о Писистрате во всех монографических работах по истории Афин, архаической Греции, греческой аристократии. Что касается отечественной историографии, то здесь, как и по большинству других вопросов, мы обнаруживаем более скудную картину. Хотя кое-какие исследования все же имеются. Политическая борьба в Афинах, в результате которой Писистрат пришел к власти, анализируется в монографии К.К. Зельина[351] и в статьях В.Р. Гущина[352]. М.В. Скржинская рассматривает роль устного фольклорного элемента в складывании традиции о Писистрате[353]. Ряд работ посвящен, полностью или частично, религиозным, культурным, идеологическим аспектам архаической афинской тирании (Г.Т. Залюбовина и В.И. Щербаков[354],
[176]
Л.П. Маринович[355], И.А. Макаров[356], О.В. Кулишова[357], В.Н. Вдовин[358] и др.). Приходилось затрагивать некоторые вопросы деятельности Писистрата и автору этих строк[359].
* * *
Писистрат, сын Гиппократа, родился в Афинах в самом конце VII в. до н.э. С некоторой условностью за приблизительную дату его рождения обычно принимают 602 г. до н.э., хотя, строго говоря, это вполне могло случиться годом — двумя раньше или позже. По своему происхождению Писистрат принадлежал к самой верхушке афинской аристократической элиты. Его далекими предками, согласно мифолого-генеалогической традиции, были те самые иммигранты из царского рода Нелеидов, которые переселились в Аттику из мессенского Пилоса в период дорийского нашествия и дали начало целому ряду знатных родов, в том числе Кодридам - Медонтидам. Тем героем, к которому семья будущего тирана непосредственно возводила свое происхождение (и в честь которого он сам был назван), был Писистрат, старший сын прославленного Гомером Нестора (Herod. V. 65)[360]. Афинскими царями выходцы из этого рода никогда не были (таковыми являлись Кодриды, а это другая ветвь Нелеидов)[361], но являлись родственниками царей и наверняка входили в их близкое окруже-
[177]
ние. Еще одним близким по происхождению родом считались Алкмеониды — тоже пилосские выходцы, ведшие свою родословную от Нелеидов. В исследовательской литературе род, к которому принадлежал тиран Писистрат, принято на всем протяжении его истории называть Писистратидами. Не следует забывать, что обозначение это в известной мере условное. Строго говоря, мы не знаем, как изначально назывался этот род: может быть, действительно Писистратидами (ведь все-таки предка-основателя звали Писистратом), может быть, как-то иначе. В античных источниках в качестве "Писистратидов", как правило, фигурируют лишь прямые потомки тирана Писистрата, в частности его сыновья Гиппий и Гиппарх (например, Herod. V. 62). Отдавая себе отчет во всем этом, мы, однако, из соображений чистого удобства будем следовать устоявшейся традиции и называть данный род Писистратидами. Будущий тиран мог похвастаться не только столь отдаленными прародителями. Среди его более близких предков тоже были люди весьма известные в полисе. Так, имя Писистрат носил эпонимный архонт Афин 669/668 г. до н.э. (Paus. II. 24. 7). Об этом человеке больше ничего не известно, но его имя не оставляет сомнений в том, что он принадлежал к роду Писистратидов (только в их среде имело распространение данное древнее имя). Вряд ли перед нами дед Писистрата-тирана (разница в возрасте — около столетия), но, во всяком случае, кто-то из его сородичей. Таким образом, уже в первой половине VII в. до н.э. семья находилась в Афинах на самых высших "этажах" власти. Гордясь своим знатным происхождением и высоким положением в полисе, Писистратиды давали появлявшимся в их роду детям звучные аристократические имена. Особую любовь испытывали они к именам, включавшим в качестве одного из элементов корень iππ-, т.е. имевшим "конную" семантику. Подобного рода "конные имена" были вообще распространены в среде эвпатридской знати, поскольку колесничные бега были одной из главнейших утех аристократов. В случае же Писистратидов, у которых такого рода антропонимы встречаются чрезвычайно часто, возможно, играло свою роль и то обстоятельство, что конь считался священным животным Посейдона, а это божество, в свою очередь, являлось по-
[178]
кровителем нелеидского Пилоса — "исторической родины" интересующего нас рода[362]. В частности, отца Писистрата, как мы уже упоминали, звали Гиппократом (а детей своих — скажем, забегая несколько вперед, — тиран назвал Гиппием и Гиппархом). Этот Гиппократ был, насколько можно судить, заметным лицом в Афинах, да и в Греции в целом. Геродот (I. 59) изображает его на равных беседующим со знаменитым спартанским мудрецом Хилоном. А Хилон был в Спарте весьма высокопоставленным лицом, фактическим вершителем судеб спартанской политики на протяжении длительного периода[363]. В пору этой беседы, состоявшейся в Олимпии во время игр, Гиппократ был еще молодым человеком, не имевшим детей. Хилон, истолковав некое знамение, бывшее Гиппократу, настрого предписал ему не обзаводиться сыном. Гиппократ, однако, не послушался мудреца, результатом чего и стало рождение Писистрата, будущего тирана. Рассказ этот, хоть в нем и присутствуют фольклорные элементы, в принципе не содержит в себе ничего априорно невероятного. К тому же известно, что у Геродота новеллистические мотивы часто встречаются и в повествовании о вполне достоверных событиях[364]. Нельзя считать, что перед нами — позднейшая фикция времен правления Писистрата, обосновывавшая божественное происхождение его власти. Как раз такого обоснования в рассказе мы не находим: он содержит скорее враждебную тенденцию по отношению к Писистрату. Ведь получается, что будущий тиран родился вопреки воле богов, давших предостерегающее предзнаменование. Как бы то ни было, можно определенно утверждать: нет никаких оснований причислять Писистрата к "маргинальным" слоям аристократии. Это не Кипсел, сын хромой Лабды,
[179]
от которой отреклись ее собственные сородичи. Будущий афинский тиран был полноправным членом правящей верхушки знатной элиты. Единственный фактор, быть может, делал его положение несколько менее выгодным, нежели, скажем, положение Этеобутадов или Алкмеонидов: слишком далеко от города находились его родовые владения. Писистратиды имели свою резиденцию в той части Аттики, которая называлась Гиперакрией или Диакрией ("Загорьем"). Речь идет о регионе, располагавшемся на восточном побережье страны и отделенном горными цепями от центральной афинской равнины. Главными центрами Диакрии были селения Марафон и Браврон. Последний интересует нас прежде всего, поскольку именно он (и, видимо, его окрестности) являлся непосредственным местом родовых поместий Писистрата. Впоследствии, в классическую эпоху, там существовал дем (административно-территориальный округ), носивший название Филаиды. Некоторые античные авторы (Plat. Hipparch. 228b; Plut. Sol. 10) даже приводят имя афинского тирана в таком варианте: "Писистрат из Филаидов". И, может быть, это даже не анахронизм. Правда, демы, как обычно считается, были введены в афинском полисе только Клисфеном в конце VI в. до н.э. Но как раз это не вполне верно. Было достаточно убедительно показано наличие в источниках названий демов и демотиков уже для доклисфеновской поры[365]. Демами до Клисфена назывались в Аттике (как и в других ионийских регионах) сельские общины. Просто до конца эпохи архаики они не составляли основу административно-территориального деления страны и скорее всего, не охватывали город Афины. Обратим внимание на крайне интересное совпадение. В Афинах был аристократический род Филаидов, на протяжении веков остававшийся одним из самых влиятельных в политической жизни. Подробнее об этом роде речь пойдет ниже (в главе о Мильтиаде, который к нему принадлежал), а пока заметим лишь, что его происхождение возводилось к Филею, сыну Аякса, переселившемуся в Афины. В честь того же Филея, как эксплицитно сообщается (Plut. Sol. 10), был назван и дем Филаиды. Очевидно, согласно легендарной традиции, именно в этой прибрежной местности обосновался Филей, прибыв в Аттику.
[180]
Получается, что этот район Диакрии был местом изначального проживания сразу двух очень известных родов: Филаидов и Писистратидов. Поневоле приходится задаться вопросом об их взаимоотношениях и взаимном соотношении. Хотя два рода восходили не к одному корню (один претендовал на происхождение из Пилоса, другой — с Эгины и Саламина), но оба были не автохтонными, а иммигрантскими, что должно было способствовать их определенной общности, равно как и проживание по соседству друг с другом. Впрочем, этот последний фактор мог в той же мере порождать и соперничество. Писистратидам и Филаидам, как говорится, было что делить — как на региональном уровне, так впоследствии и на общеполисном. Соответственно, отношения между ними складывались сложно, неоднозначно, как мы увидим ниже. Порой они производят впечатление союзнических, а порой кажется, что перед нами — заклятые враги. Как могло сказываться на степени политической влиятельности Писистрата его происхождение не из близких к Афинам районов, а из достаточно отдаленной Диакрии? Не думаем, что в очень большой степени. Дело в том, что, насколько можно судить, к рассматриваемому хронологическому отрезку все сколько-нибудь влиятельные аристократические семьи, имевшие возможность и желание играть роль в общественной жизни, имели уже, наряду со своими "исконными" резиденциями в разных частях Аттики, резиденции также и в самом городе (или его окрестностях). Например, Алкмеониды, происходившие из аттического региона Паралия (юго-западное побережье) и изначально обитавшие в демах Анафлист, Фреарры, Эгилия, уже очень рано прочно обосновались также в пригородных демах Алопека, Агрила, Ксипета[366]. Вышеупомянутые Филаиды имели родовую усыпальницу в деме Кела, а это тоже самые предместья Афин, можно сказать, черта города. Очевидно, реально они и жили где-нибудь поблизости (ведь не возить же всякий раз покойников в Афины из далекого Браврона). Следует полагать, и Писистратиды не остались в стороне от этого движения аристократии из сельской местности в город. Практически несомненно, что семья будущего тирана имела дом в городе. Так что Писистрату не приходилось для участия в политической жизни систематически преодоле-
[181]
вать расстояние в несколько десятков километров. Хотя многим из его сторонников, безусловно, приходилось. Вообще следует сказать, что факт "негородского" происхождения Писистрата все-таки делал его в глазах некоторой части горожан в известной мере чужаком. Ф. Фрост обратил внимание на то, что даже в начале V в. до н.э. (т.е. уже после реформ Клисфена и, как считается, после окончательного создания территориального единства афинского полиса) в некоторых надписях противопоставляются друг другу жители города (άστυ) и ксены, или чужеземцы[367]. Понятно, что в данном контексте под "ксенами" могут иметься в виду только жители сельской местности. Получается, чванливые горожане долго не могли приучиться считать этих последних в полной мере своими. И все же, что касается лично Писистрата, его знатное происхождение, богатство, слава его предков должны были превозмогать в общественном сознании фактор происхождения из отдаленного дема. Во всяком случае, с абсолютной уверенностью можно утверждать, что еще до захвата власти он занимал очень влиятельное положение в полисе. Прославился он прежде всего как военачальник, уподобившись в этом плане многим другим будущим тиранам в архаической Греции. По данным Геродота (I. 59) и Аристотеля (Ath. pol. 14. 1), на последнем этапе затянувшегося афино-мегарского военного конфликта (мы упоминали о его причинах и начале в главе о Солоне) будущий тиран сыграл фактически главную роль, нанеся противникам ряд поражений. В частности, возглавив экспедицию афинян, он сумел захватить Нисею — гавань Мегар на Сароническом заливе (ср. Frontin. Strat. II. 9. 9, где, судя по всему, речь идет о том же событии), что было для мегарян серьезной стратегической потерей, да, следует думать, и большим позором[368]. Правда, это приобретение оказалось для афинян лишь временным: впоследствии Нисею пришлось возвратить и скорее всего уже очень скоро. Очевидно, это произошло тогда, когда спор между Афинами и Мегарами был вынесен на третейский суд Спарты. Саламин этим арбитражем был признан афинской землей, но на Нисею, разумеется, мегаряне имели больше прав. Тем
[182]
не менее эффектная операция Писистрата осталась в памяти афинян. Захват Нисеи и последовавшее за ним окончание войны с Мегарами не поддаются точной датировке. С наибольшей уверенностью можно утверждать, что оба события относятся к 60-м годам VI в. до н.э. И Писистрат, отличившись в качестве полководца, был еще, в общем, молодым человеком (тридцати с небольшим лет), стоя в начале своей политической карьеры. Возглавляя военную кампанию, он должен был занимать магистратуру архонта-полемарха. Правда, Геродот в данной связи говорит о должности стратега, но это анахронизм: стратегов в Афинах первой половины VI в. до н.э. еще не было. Обратим внимание и на то, как переплелась судьба Писистрата с судьбой его старшего современника и родственника — Солона. Оба оказались теснейшим образом вовлеченными в мегарские дела. Позднейшая традиция даже делает их непосредственными соратниками (например, Plut. Sol. 8), хотя это невозможно: когда Солон отвоевывал Саламин, Писистрат был еще ребенком, а когда Писистрат, в свою очередь, командовал афинским ополчением, Солон по старости был способен действовать уже только на дипломатическом, а не на военном поприще. Кстати, возникает даже некоторая коллизия. У афинян в памяти должна была отложиться следующая картина: Писистрат, совершив геройские подвиги, приобрел Нисею, а Солон, представляя полис на арбитраже, ее отдал. И это не могло не способствовать тому, что популярность первого росла, а второго - снижалась. Вскоре Писистрату и Солону, как мы увидим чуть ниже, предстояло столкнуться как политическим противникам, и победа (причем не только формальная, но и моральная!) осталась на стороне Писистрата. Впрочем, о будущей вражде знаменитого законодателя и его молодого перспективного родственника долгое время ничто не говорило. Писистрат начинал свою карьеру в рядах сторонников Солона[369], выступая до поры до времени в качестве союзника неоднократно упоминавшегося выше рода Алкмеонидов. Насколько можно судить, Диакрия — "вотчина" Писистрата, — и Паралия, где особенным авторитетом пользовались Алкмеониды, в политическом отношении представляли собой в это время единое целое. Эти прибреж-