Шерон кивает. После этого она рассказывает мне о своих успехах, но через полчаса у нее окончательно слипаются глаза. Я отношу ее в постель.
Сам я спать не хочу, хотя ужасно устал. Уже минула полночь. Я сижу на кухне, ем и думаю. Моя дочка учится на одни пятерки, а я вот-вот останусь без работы.
Может, мне лучше сдаться и использовать оставшееся время на поиски нового места работы? Судя по словам Селвина, этим сейчас занимаются все сотрудники филиала. Чем я лучше их?
Я пытаюсь убедить себя, что позвонить в кадровое агентство — лучшее, что я могу сделать в подобной ситуации. Пытаюсь, но не могу. Работа в другой компании означала бы для нас с Джулией переезд в другой город. Может быть, мне бы даже повезло настолько, что я получил бы более высокую должность, чем занимаю сейчас (хотя это сомнительно, поскольку мои успехи на нынешнем посту управляющего звездными не назовешь). Но главным возражением против этого я считаю то, что это выглядело бы как бегство. Я не могу себе этого позволить.
Не то чтобы я чувствую себя чем-то обязанным этому заводу, этому городу, этой компании, но какую-то ответственность я действительно ощущаю. И кроме того, я отдал «ЮниКо» много лет своей жизни и хочу получить отдачу, хочу, чтобы эта инвестиция оправдалась. В конце концов, когда речь идет о последнем шансе, три месяца лучше, чем ничего.
И я решаю сделать за эти три месяца все, что в моих силах.
Но такая мысль порождает новые вопросы: что именно я реально могу сделать? Я и до сих делал то, что было в моих силах, что я знал и умел. И если я буду продолжать делать то же самое, пользы будет немного.
К сожалению, у меня нет времени, чтобы вернуться к учебе и заново изучить теорию. У меня нет времени даже на чтение журналов, газет и отчетов, стопками пылящихся в моем кабинете. У меня нет ни времени, ни средств для общения с консультантами, проведения исследований и т. п. И даже если бы у меня были и время, и деньги, я не уверен, что все это позволило бы мне узнать намного больше того, что я знаю сейчас.
|
|
Я чувствую, что упускаю из виду что-то важное. Если я действительно намерен выбраться из этой ямы, то не должен принимать что-либо как данность, как нечто само собой разумеющееся. Я должен внимательно изучить и продумать все аспекты происходящего, двигаясь шаг за шагом.
Я понемногу начинаю понимать, что единственные надежные инструменты, которыми я располагаю (при всем их несовершенстве), — это мои глаза и уши, мои руки, мой голос, мой разум. Вот и все. У меня есть только я сам. Меня не перестает терзать мысль: я не знаю, достаточно ли этого.
Когда я наконец заползаю в постель, Джулия лежит точно так же, как и двадцать один час назад, когда я оставил ее. Она спит. Лежа рядом с ней, я все еще не могу уснуть и гляжу в темноте в потолок.
Тогда-то я и решаю разыскать Иону.
8
Утром, встав с кровати и сделав два шага, я предпочел бы замереть на месте и не двигаться. Но под освежающим душем ко мне возвращаются воспоминания о проблемах. Когда тебе остается работать всего три месяца, обращать внимание на чувство усталости не приходится. Не перебросившись и парой слов с Джулией, которая не склонна общаться со мною, и детьми (они, кажется, тоже уже почувствовали, что что-то плохо), я устремляюсь на завод.
Всю дорогу я думаю о том, как мне найти Иону. Это проблема. Прежде чем я смогу обратиться к нему за помощью, я должен разыскать его.
|
|
Первое, что я делаю, войдя к себе в кабинет, — приказываю Фрэн забаррикадировать дверь от орды посетителей, приготовившихся к атаке. Не успеваю я сесть за стол, как Фрэн сообщает мне по селектору, что Билл Пич на проводе.
— Отлично, — бормочу я и снимаю трубку.
— Да, Билл?
— Больше никогда не уходи с моих совещаний, — рычит Пич. — Понимаешь меня?
— Да, Билл.
— Из-за твоего вчерашнего преждевременного ухода мы должны обсудить некоторые вопросы сегодня.
Несколько минут спустя я вызываю к себе в кабинет Лу, чтобы он помог мне ответить на вопросы Пича. Затем Пич вызывает Этана Фроста, и разговор уже становится четырехсторонним.
До конца дня мне больше не представляется шансов подумать об Ионе. Когда я заканчиваю разговор с Пичем, полдюжины сотрудников собираются на совещание, перенесенное на сегодня еще с прошлой недели.
Следующий момент, когда я осознаю, где нахожусь и что делаю, — я смотрю в окно и вижу лишь непроглядную темень. Солнце уже село, а в моем кабинете проходит шестое совещание за день. Когда все расходятся, я занимаюсь какой-то бумажной работой. В восьмом часу сажусь в машину и еду домой.
Дожидаясь зеленого сигнала светофора, я наконец получаю возможность вспомнить, с чего начался день. И тогда я возвращаюсь мыслями к Ионе. Еще через два квартала я вспоминаю про свою старую книжку с адресами.
Я заезжаю на заправку и звоню Джулии.
— Алло? — раздается в трубке ее голос.
— Привет, это я. Послушай, мне нужно съездить к матери по одному делу. Сколько это займет, не знаю, так что ешьте без меня.
|
|
— В следующий раз, когда ты захочешь поесть…
— Слушай, Джулия, не нагоняй тоску. Пойми, это очень важно.
После секундной паузы я слышу в трубке короткие гудки.
Всегда странно возвращаться туда, где когда-то жил, потому что, куда ни посмотришь, с любым местом связаны какие-то воспоминания. Вот я проезжаю угол, где когда-то подрался с Бруно Кребски. Вот еду по улице, где мы каждое лето играли в бейсбол. Вот аллея, где было мое первое свидание с Анжелиной. Вот проезжаю мимо столба, о который я как-то ободрал крыло отцовского «шевроле» (за что мне пришлось два месяца бесплатно проработать в магазине). И так далее. Чем ближе я к родительскому дому, тем больше возникает в голове воспоминаний и тем теплее и комфортнее мне становится.
Джулия не любит бывать здесь. Еще только переселившись в этот город, мы каждое воскресенье ездили повидать мать и брата Дэнни с женой. Но после нескольких ссор мы сюда не ездим.
Я паркую «бьюик» у тротуара перед домом матери. Это узкий кирпичный дом, такой же, как и все остальные, расположенные рядом. Дальше по улице, на углу, — магазин моего отца, которым ныне владеет брат. Света в магазине нет — Дэнни закрывается в шесть. Выбравшись из машины я чувствую, что слишком уж бросаюсь в глаза в своем костюме и галстуке.
Мать открывает дверь.
— О Господи, — говорит она и хватается руками за сердце. — Кто-то умер?
— Никто не умер, мама, — говорю я.
— Что-то с Джулией? Она бросила тебя?
— Пока нет.
— Гм… Что ж такое? Сегодня не День матери…
— Мама, я приехал, чтобы кое-что найти.
— Кое-что найти? Что именно? — спрашивает она, поворачиваясь, чтобы я мог войти. — Входи, входи. Холоду напустил. Боже, как ты меня напугал! Ты же просто так не заезжаешь, хоть и живешь недалеко. В чем дело? Ты стал слишком важной шишкой для старухи матери?
— Не в том дело, мама. Я был очень занят на заводе, — говорю я.
— Занят, занят, — повторяет она, провожая меня на кухню. — Ты голоден?
— Нет, не хочу тебя напрягать.
— Чем тут напрягать, — говорит она. — Есть макароны, могу разогреть. Салат тоже будешь?
— Нет, хватит чашки кофе. Мне нужно найти мою старую записную книжку с адресами. Ту, которая у меня была, когда я учился в колледже. Не знаешь, где она может быть?
— Твоя старая записная книжка, — повторяет она про себя, наливая кофе из кофеварки. — Печенья не хочешь? Дэнни вчера принес подсохшее из магазина.
— Нет, спасибо, мама, и так хорошо, — говорю я. — Может быть, она среди моих тетрадей и прочих школьных вещей.
Мать протягивает мне кофе.
— Тетрадей…
— Да, не знаешь, где они могут быть?
Она думает.
— Нет, не знаю. Но я свалила весь хлам на чердак, — произносит она.
— Хорошо, я посмотрю там, — говорю я.
С чашкой кофе в руке я поднимаюсь по лестнице на второй этаж, а оттуда на чердак.
За три часа в пыли я перебрал рисунки, которые делал еще в первом классе, модели самолетов, различные музыкальные инструменты, на которых мы с братом когда-то пытались играть, мечтая стать звездами рока, мои ежегодники, четыре пароходных кофра, забитых деловыми бумагами отца, старыми любовными письмами, фотографиями, газетами и прочим хламом, но записной книжки я так и не нашел. После того как мать все-таки заставила меня съесть немного макарон, мы перебрались в подвал.
— О, смотри! — говорит мать.
— Нашла? — спрашиваю я.
— Нет, это снимок твоего дяди Пола до того, как его посадили за растрату. Я тебе рассказывала эту историю?
Еще через час мы перебрали в подвале все, что можно было перебрать, да в придачу я узнал все о дяде Поле. Где эта книжка может быть?
— Не знаю, — говорит мать. — Разве что в твоей бывшей комнате.
Мы поднимаемся в комнату, которую я когда-то делил с Дэнни. В углу стоит старый письменный стол, за которым я делал уроки. Я открываю верхний ящик. Есть!
— Мама, мне нужно воспользоваться твоим телефоном.
Телефон у матери располагается на площадке между этажами. Это тот самый аппарат, который установили еще в 1936 году, когда отец заработал в магазине достаточно денег, чтобы позволить себе такую роскошь. Я сажусь на ступеньку с блокнотом на коленях и кейсом у ног. Затем снимаю трубку, которая достаточно тяжела, чтобы нокаутировать ночного грабителя, набираю номер, первый из многих.
Уже час ночи, но я звоню в Израиль, которой расположен в другом полушарии. А это значит, что, когда у нас день, у них ночь, и наоборот. Следовательно, сейчас у них утро, время для звонка вполне приличное.
Наконец я дозваниваюсь до человека, с которым дружил еще в университете и который знает, что стало с Ионой. Он дает мне другой номер. К двум часам весь лист блокнота, лежащего у меня на коленях, исписан телефонными номерами и мне удается поговорить с людьми, работающими с Ионой. Я уговариваю одного из них дать мне номер, по которому я мог бы связаться с ним. К трем часам я нахожу его самого. Он в Лондоне. Наконец в офисе какой-то компании мне отвечают, что Иона позвонит мне, когда появится. Я не очень-то верю в это, но жду у телефона. И сорок пять минут спустя он звонит.
— Алекс?
Это его голос.
— Да, Иона, — говорю я.
— Мне передали, что вы звонили.
— Правильно, — говорю я. — Вы помните нашу встречу в аэропорту О'Хара? — спрашиваю я.
— Конечно, помню, — говорит он. — Я полагаю, вы что-то хотите мне сказать.
Я застываю в недоумении и тут же соображаю, что он имеет в виду ответ на свой вопрос: какова цель?
— Да, хочу, — говорю я.
— Ну и?
Я медлю. Мой ответ кажется мне настолько простым, что я вдруг начинаю бояться, что он наверняка неправильный и вызовет лишь смех. Но все-таки я выдавливаю его из себя.
— Цель производственной организации — зарабатывать деньги, — говорю я Ионе. — А все остальное — лишь средства для достижения этой цели.
Но Иона не смеется.
— Очень хорошо, Алекс. Очень хорошо, — спокойно произносит он.
— Спасибо, — говорю я. — Но позвонил я потому, что хочу задать вам вопрос, связанный с тем, что мы обсуждали в аэропорту.
— Что за вопрос?
— Видите ли, чтобы понять, помогает ли мой завод компании зарабатывать деньги, я должен проверить определенные показатели. Правильно?
— Да.
— И я знаю, что наверху, у директоров компании, есть все необходимые цифры, вроде чистой прибыли, отдачи инвестиций и оборотных средств, которые они применяют к организации в целом для оценки степени ее продвижения к цели.
— Хорошо, продолжайте, — говорит Иона.
— Но на уровне завода эти параметры смысла не имеют. А те показатели, которые здесь до сих пор применяются, по-моему… хотя я не вполне уверен… сути дела не раскрывают.
— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — говорит Иона.
— Так как же мне узнать, продуктивно или непродуктивно то, что делается на заводе? — спрашиваю я.
На секунду на другом конце провода становится тихо. Потом я слышу, как Иона говорит кому-то: «Скажите ему, что я перезвоню, как только закончу разговор».
Затем он снова обращается ко мне:
— Алекс, вы затронули очень важный вопрос. У меня есть для вас лишь несколько минут, но, возможно, я могу быть вам полезен. Видите ли, есть разные способы определения цели. Понимаете? Цель остается та же, но формулировать ее можно по-разному, хотя любое другое определение будет означать то же, что «зарабатывать деньги».
— Да, я понял, — отвечаю я. — Я могу, например, сказать, что цель состоит в том, чтобы наращивать чистую прибыль, одновременно увеличивая окупаемость инвестиций и приток оборотных средств — и это будет эквивалентно определению «зарабатывать деньги».
— Точно, — соглашается Иона. — Одна формулировка равносильна другой. Но, как вы сами обнаружили, эти обычные показатели не очень хорошо применимы к повседневной деятельности производственной организации. Поэтому я разработал иной набор показателей.
— И что это за показатели? — спрашиваю я.
— Это показатели, которые идеально соответствуют цели «делать деньги», но при этом позволяют разрабатывать подходящие оперативные правила управления заводом. Их три: выработка, запасы и операционные издержки.
— Знакомо, — говорю я.
— Да, но определяются они не совсем обычно, — продолжает Иона. — Кстати, на всякий случай запомните эти определения.
Я беру ручку, открываю в блокноте чистую страницу и говорю, что готов.
— Выработка, — говорит он, — это скорость, с которой система генерирует доходы посредством продажи.
Я записываю слово в слово.
Потом спрашиваю:
— А как насчет производства? Разве не правильнее было бы сказать…
— Нет, — перебивает он. — Посредством продажи, а не производства. Если вы что-то производите, но не продаете, это не выработка. Согласны?
— Согласен. Я просто подумал, что, будучи директором завода, я могу изменить…
Иона снова перебивает меня:
— Алекс, поймите, все эти определения, какими бы простыми они ни казались, сформулированы очень тщательно. И так должно быть; если показатель не очерчен с максимальной точностью, он абсолютно бесполезен. Поэтому я советую вам принять эти три показателя как единое целое. И помните: если вы захотите изменить один из них, вам придется менять как минимум еще один.
— Хорошо, — отвечаю я.
— Следующий показатель — запасы, — продолжает Иона. — Запасы — это все деньги, вложенные системой в приобретение вещей, которые она намеревается продать.
Я записываю слова Ионы, но мне как-то неловко, потому что это определение запасов слишком сильно отличается от традиционного.
— А последний показатель? — спрашиваю я.
— Операционные расходы, — говорит он. — Это все деньги, которые система затрачивает на то, чтобы превратить запасы в выработку.
— Хорошо, — говорю я. — Но как быть с трудом, вложенным в конечные изделия и полуфабрикаты, то есть в запасы? По-вашему, получается так, словно живой труд относится к операционным расходам.
— Судите об этом согласно определению, — говорит Иона.
— Но ведь стоимость, добавляемая к продукту живым трудом, должна быть частью стоимости продукта, а значит, запасов, разве не так?
— Может, но не должна, — говорит он.
— Почему вы так говорите?
— Все очень просто. Я решил именно так определить эти понятия, потому что считаю, что добавленную стоимость лучше вообще не принимать в расчет. Это позволяет избежать путаницы относительно того, является ли потраченный доллар инвестицией или расходом. Вот почему запасы и расходы определены мною так, как определены.
— Что ж, — говорю я, — пусть будет так. Но какое отношение эти показатели имеют к моему заводу?
— Все, что делается на вашем заводе, — говорит Иона, — отражено в этих показателях.
— Все? — с сомнением в голосе произношу я. — Но если вернуться к нашему прошлому разговору, как я могу с помощью этих показателей оценить продуктивность?
— Сначала вы должны сформулировать свою цель с позиции этих показателей, — говорит он и добавляет: — Секундочку, Алекс. — Я слышу, как он говорит кому-то: «Я освобожусь через минуту».
— Так как же мне определить цель? — спрашиваю я, желая продолжить разговор.
— Алекс, мне правда нужно бежать. И я знаю, что вы достаточно умны, чтобы разобраться с этим самостоятельно. Вам нужно лишь подумать. Помните только, что мы всегда говорим об организации как о едином целом, а не о производственном департаменте, не об отдельном заводе или отдельном цехе внутри завода. Локальными оптимумами мы пока не интересуемся.
— Локальными оптимумами? — переспрашиваю я.
Иона вздыхает:
— Я объясню это как-нибудь в другой раз.
— Но, Иона, этого недостаточно, — произношу я с мольбой в голосе. — Даже если я смогу сформулировать цель, используя эти показатели, как мне быть с выработкой операционных правил управления заводом?
— Оставьте мне свой номер, — говорит он.
Я называю ему номер своего служебного телефона.
— Все, Алекс, мне нужно идти.
— Хорошо, — произношу я. — Спасибо за…
Я слышу щелчок на том конце провода.
— …то, что поговорили со мной.
Я сижу на ступеньке и смотрю на три определения. В какой-то момент мои глаза закрываются. Когда я открываю их, то вижу внизу на ковре лучи солнечного света. Пошатываясь, я иду в свою прежнюю комнату, ложусь на старую кровать и продолжаю спать, скорчившись среди бугров и впадин матраса.
Пять часов спустя я просыпаюсь, чувствуя себя совершенно разбитым.
9
Просыпаюсь я в одиннадцать. Пораженный тем, что уже так поздно, вскакиваю на ноги и бегу к телефону позвонить Фрэн, чтобы она сообщила всем, что я вовсе не в загуле.
— Кабинет мистера Рого, — отвечает Фрэн.
— Привет, это я.
— Ну, здравствуйте, незнакомец, — говорит она. — Мы уже хотели обзванивать больницы. Вы сегодня будете?
— Да, конечно, просто мне нужно было по непредвиденному и неотложному делу съездить к матери, — говорю я.
— О, надеюсь, все в порядке?
— Да, теперь все в порядке. Более или менее. Есть что-нибудь такое, что мне необходимо знать?
— Сейчас посмотрим, — говорит она, просматривая (я думаю) поступившие сообщения. — Сломались две испытательные машины в крыле G, и Боб Донован хочет знать, можно ли отгружать без испытаний.
— Скажите ему, ни в коем случае, — говорю я.
— Хорошо, — отвечает Фрэн. — Кто-то из отдела маркетинга звонил насчет задержки отгрузки.
Начинается.
— Вчера вечером на второй смене была драка… Лу хочет поговорить с вами насчет данных для Пича… Утром звонил какой-то репортер, спрашивал, когда собираются закрыть завод… Звонила женщина из отдела по связям с общественностью, сказала, что они собираются снять телефильм о производительности труда и роботах с участием мистера Грэнби.
— С самим Грэнби?
— Так она сказала.
— Как ее зовут и какой номер телефона?
Фрэн читает мне свои записи.
— Хорошо, спасибо. До встречи, — говорю я ей.
Я, не откладывая, звоню этой женщине в управление компании. Мне трудно поверить, что председатель совета директоров приедет к нам на завод. Тут какая-то ошибка. Я имею в виду, что к тому времени, когда лимузин Грэнби доедет до нас, завод могут уже закрыть.
Но женщина подтверждает информацию. Они хотят снять Грэнби у нас на заводе где-то в середине следующего месяца.
— Нам нужен робот как подходящий фон для выступления Грэнби, — говорит она.
— А почему вы выбрали именно бирингтонский завод? — спрашиваю я.
— Начальник нашего отдела увидел один из ваших слайдов, и ему понравился цвет. Он думает, что Грэнби будет хорошо смотреться на этом фоне, — отвечает она.
— Ах вот как. А вы разговаривали об этом с Биллом Пичем?
— Нет, не вижу в этом надобности, — говорит она. — А что? Есть проблема?
— Возможно, вам стоит поговорить с ним. Может, У него появятся другие предложения, — отвечаю я. — Но, впрочем, дело ваше. Только дайте мне знать, когда уточните дату, чтобы я мог предупредить профсоюз и подготовиться.
— Отлично. Я свяжусь с вами, — говорит она.
Я вешаю трубку и бормочу про себя:
— Вот как… ему понравился цвет.
— О чем ты сейчас говорил по телефону? — спрашивает мать. Мы сидим за столом. Она заставила меня съесть что-нибудь перед уходом.
Я рассказываю о планируемом приезде Грэнби.
— Такой большой начальник? Как его имя, ты сказал?
— Грэнби.
— И он приезжает на твой завод? Это, наверное, большая честь.
— В каком-то смысле — да, — говорю я. — На самом деле он приезжает сняться на фоне одного из моих роботов.
Мать недоуменно моргает.
— Роботов, ты сказал? Как из космоса? — спрашивает она.
— Нет, не как из космоса. Это промышленные роботы. Они совсем не такие, как показывают по телевизору.
— Да? А лица у них есть?
— Нет, пока нет. У них есть только руки, которые сваривают детали, складируют материалы, распыляют краску и т. д. Ими управляет компьютер и их можно программировать на выполнение разных работ.
Мать кивает, но все еще никак не может представить себе этих роботов.
— Так зачем этому Грэнби сниматься с роботами, у которых даже лиц нет? — спрашивает она.
— Наверное, затем, что они являются последним словом техники, и Грэнби хочет донести до всех в корпорации, что мы должны в большей степени использовать их, чтобы…
Я останавливаюсь, вдруг увидев перед собой образ Ионы, курящего сигару.
— Чтобы что? — спрашивает мать.
— Ну… чтобы мы могли повысить продуктивность, — мямлю я, неопределенно махнув рукой.
А ведь Иона, похоже, сомневается, что роботы повышают продуктивность. Я ему говорю: но как же иначе, ведь мы добились тридцати шести процентов роста в одном из цехов. А он лишь попыхивает сигарой.
— Что-то не так? — спрашивает мать.
— Ничего, я просто кое-что вспомнил.
— Что-то плохое?
— Нет, всего лишь мой давнишний разговор с тем самым человеком, с которым я разговаривал сегодня ночью.
Мать кладет руку мне на плечо.
— Алекс, что происходит? — спрашивает она. — Давай выкладывай, мне ты можешь сказать. Ты являешься как гром среди ясного неба, звонишь кому-то среди ночи. Что случилось?
— Видишь ли, мама, завод работает не очень хорошо… и… в общем, мы не зарабатываем денег.
Лицо матери темнеет.
— Такой большой завод не зарабатывает денег? — переспрашивает она. — Но ты же говоришь, что к вам приезжает такая важная шишка, как Грэнби, что у вас роботы, хоть я все равно не понимаю, что это такое. И при всем том вы не зарабатываете денег?
— Именно так, мама.
— Эти роботы не работают?
— Мама…
— Если они не работают, может быть, их можно вернуть обратно?
— Мама, забудь об этих роботах.
Она пожимает плечами:
— Я просто пытаюсь помочь.
Я глажу ее по руке:
— Да, я знаю. Спасибо. Правда спасибо за все. А теперь мне надо ехать. У меня действительно очень много работы.
Я встаю и беру кейс. Мать следует за мной. Я хоть перекусил? Может, я взял бы что-нибудь с собой? Наконец она берет меня за рукав и говорит:
— Послушай меня, Эл. У тебя какие-то проблемы. Я понимаю, что без них не бывает. Но так изводить себя, не спать ночами — никуда не годится. Перестань тревожиться. Это тебе не поможет. Посмотри, до чего довели тревоги твоего отца. Они погубили его.
— Но, мама, его же сбил автобус.
— Если бы он не терзался так, то смотрел бы по сторонам, переходя дорогу.
Я вздыхаю:
— Хорошо, мама, ты, наверное, права. Но дело сложнее, чем ты думаешь.
— Неважно! Перестань волноваться, и все! — говорит она. — А если этот Грэнби будет обижать тебя, дай мне знать. Я ему позвоню и объясню, какой ты ценный работник на самом деле. Кому об этом лучше знать, как не матери? Предоставь это мне. Я с ним разберусь.
Я улыбаюсь и обнимаю мать за плечи.
— Не сомневаюсь, мама.
— Правильно делаешь.
Я прошу мать сообщить мне, когда придет счет за телефон, чтобы я оплатил его, потом обнимаю ее, целую на прощанье и ухожу. Я направляюсь к «бьюику», намереваясь ехать прямо на завод, но когда я замечаю, какой мятый у меня костюм, и провожу рукой по щетине на подбородке, то решаю сначала заехать домой и привести себя в порядок.
По дороге домой я слышу голос Ионы, который говорит мне: «Ваша компания от одной только установки у себя нескольких роботов зарабатывает на тридцать шесть процентов больше? Невероятно». И я помню, что при этих словах я улыбнулся. Я-то думал, что он не понимает реалий промышленного производства. Теперь я ощущаю себя идиотом.
Наша цель — зарабатывать деньги. Теперь я это знаю. Да, Иона, вы правы: продуктивность не могла вырасти на тридцать шесть процентов только за счет установки роботов. Кстати, выросла ли она? Стали ли мы зарабатывать хоть на сколько-то больше денег благодаря роботам? Сказать правду, я не знаю. Я ловлю себя на том, что качаю головой.
Но вот интересно, как Иона об этом узнал? Ведь он явно был в курсе, что продуктивность не выросла. Правда, он перед этим задал мне несколько вопросов.
Первый из этих вопросов, насколько я помню, был такой: стали ли мы продавать больше товаров благодаря роботам? Второй — сократилось ли благодаря им число работников? А потом он поинтересовался, уменьшились ли запасы. Три базовых вопроса.
Я подъезжаю к дому и вижу, что машины Джулии нет. Куда-то уехала. Джулия, конечно, злится, а у меня нет времени объясниться с ней.
Войдя в дом, я открываю кейс, чтобы записать вопросы Ионы, которые я вспомнил по дороге, и сличить их с перечнем показателей, которые он продиктовал мне по телефону. С первого взгляда становится ясно, что они вполне соответствуют друг другу.
Но как Иона догадался? Он использовал показатели в форме ответов на невинные вопросы, чтобы проверить свою первоначальную догадку: стали ли мы продавать больше продуктов (то есть увеличилась ли выработка?); сократился ли штат (сократились ли операционные расходы?); и, наконец, уменьшился ли уровень запасов?
Теперь мне нетрудно выразить цель в терминах, предложенных Ионой. Меня, правда, его формулировки несколько смущают. Но если отстраниться от этого, то становится ясно, что каждая компания должна стремиться к росту выработки.
Для каждой компании также важно, чтобы два других показателя — уровень запасов и уровень операционных расходов — по возможности снижались. И конечно, лучше всего, чтобы это происходило одновременно — как и в случае с теми тремя показателями, которые определили мы с Лу.
Как же теперь формулируется цель?
Повышать выработку при одновременном снижении запасов и операционных расходов. Это означает, что если роботы обеспечивают рост выработки при одновременном снижении двух других показателей, они приносят системе деньги. Но что на самом деле происходит с тех пор, как мы установили роботы?
Я не знаю, оказали ли они какой-то эффект на выработку. Я уверен, что запасы последние шесть-семь месяцев непрерывно росли, но случилось ли это благодаря роботам? Роботы увеличили амортизационные отчисления, потому что это все новые механизмы, но не привели к сокращению рабочих мест; людей просто перевели в другие подразделения. Получается, что операционные расходы в результате установки роботов лишь возросли.
Ладно, но эффективность-то выросла. Может, в этом наше спасение? Рост эффективности означает снижение себестоимости.
Но правда ли то, что себестоимость снизилась? Как она могла снизиться при росте операционных расходов?
На завод я приезжаю к часу дня, так и не найдя ответа на вопрос. Я продолжаю думать об этом, входя в здание заводоуправления. Первым делом я захожу к Лу.
— У вас есть для меня пара минут? — спрашиваю я.
— Вы шутите? Я разыскиваю вас все утро.
И тянется за папкой с бумагами, которая лежит на углу стола. Я догадываюсь, что это отчет, который должен быть отправлен в управление филиала.
— Нет, об этом я сейчас говорить не хочу, — предупреждаю я Лу. — У меня есть кое-что поважнее.
Я вижу, как ползут вверх его брови.
— Поважнее, чем отчет для Пича?
— Бесконечно важнее, — уверяю я его.
Лу качает головой, откидываясь в кресле и жестом приглашает меня сесть.
— Чем могу быть полезен?
— После того как наши роботы вступили в строй и все погрешности в их работе были устранены, насколько изменился уровень продаж? — спрашиваю я.
Лу снова морщит лоб от удивления, после чего подается вперед и щурится на меня сквозь свои бифокальные очки.
— Что это за вопрос? — спрашивает он.
— Умный, я надеюсь. Мне нужно знать, как внедрение роботов отразилось на продажах. И конкретно, наблюдался ли рост продаж с момента начала их работы.
— Рост? Объем продаж у нас не растет или даже снижается с начала прошлого года.
Я начинаю раздражаться:
— А вас не затруднило бы проверить?
Лу поднимает руки в знак капитуляции:
— Ну что вы, нисколько. И времени у меня хоть отбавляй.
Он открывает ящик стола и, роясь в каких-то папках, начинает извлекать разные отчеты, таблицы, графики. Мы листаем их и обнаруживаем, что во всех случаях, где были задействованы роботы, ни малейшего роста продаж изделий, для которых роботы изготавливали детали, не наблюдалось. На всякий случай мы проверяем и количество отгрузок с завода, но роста и здесь нет. Рост наблюдается только в количестве просроченных заказов — их число за последние девять месяцев стремительно увеличивалось.