— Герби, как ты оказался сзади? — спрашиваю я толстячка.
Герби оборачивается:
— Видите ли, мистер Рого, я подумал, что лучше пойду сзади вместе с вами. Так я не буду никого задерживать.
Он продолжает идти вперед, повернувшись ко мне.
— Что ж, это, конечно, великодушно с твоей стороны… Осторожно!
Герби цепляется за корень дерева и падает. Я помогаю ему встать.
— Ты не ушибся?
— Нет, но лучше я буду смотреть вперед, — отвечает он. — Хотя так трудно разговаривать.
— Все в порядке, Герби, — говорю я. — Иди спокойно и наслаждайся природой. Мне пришла в голову мыль, и надо ее обдумать.
Я не кривлю душой. Герби действительно натолкнул меня на мысль. Если не считать того короткого этапа перед обедом, когда Герби особенно старался идти быстрее, в целом он идет медленнее всех ребят в отряде. Нет, он хороший мальчик — и совестливый, — но факт остается фактом — он самый медлительный. (Кто-то же должен быть медлительным, верно?) То есть когда Герби идет в своем, условно говоря, оптимальном темпе, наиболее комфортном для него, он двигается медленнее всех тех, кому случилось оказаться за ним, в данном случае — меня.
В такой ситуации Герби не задерживает никого, кроме меня. Более того, после обеда все мальчики (не знаю, намеренно или случайно) распределились так, чтобы каждый мог идти свободно и никому не мешая. Глядя на колонну, я не вижу, чтобы кто-то на кого-то напирал. Дети разместились в таком порядке, чтобы самый быстрый шел первым, а самый медлительный замыкал колонну. Это позволяет каждому, включая Герби, идти в оптимальном для него темпе. Если бы так произошло на моем заводе, получился бы непрерывный поток работы — никаких простоев.
Но вот что при этом происходит: колонна растягивается сильнее и быстрее, чем когда-либо раньше. Промежутки между детьми становятся все больше. Чем ближе к голове колонны, тем промежутки шире и тем быстрее они увеличиваются.
|
|
На это можно посмотреть и так: Герби продвигается в своем собственном темпе, который оказался меньше моей потенциальной скорости. Но в силу существующей зависимости, моя максимальная скорость — это скорость, с которой идет Герби. А моя скорость есть «выработка». Скорость Герби предопределяет мою скорость. Поэтому она предопределяет максимальную «выработку».
Кажется, у меня сейчас голова треснет!
Значит, дело не в том, как быстро может идти или идет каждый из нас. Тот, кто сейчас возглавляет колонну, идет быстрее средней скорости, делая, скажем, три мили в час. Это ничего не меняет! Разве его более быстрый шаг помогает колонне в целом продвигаться быстрее? Нисколько. Каждый из мальчиков в колонне идет несколько быстрее, чем тот, кто следует за ним. Кто- нибудь из ребят помогает отряду двигаться быстрее? Никоим образом. Герби идет как шел в собственном медленном темпе. Именно он определяет «выработку» отряда в целом.
Таким образом, тот, кто двигается медленнее всех, задает общую «выработку». И это необязательно может быть идущий последним Герби. До обеда Герби шел быстрее, чем сейчас. Тогда вообще было непонятно, кто идет медленнее всех. Таким образом, роль Герби — главного ограничителя «выработки» — на самом деле может исполняться любым членом отряда. Она принадлежит тому, кто в данный момент времени идет медленнее всех. Но в общем и целом Герби действительно имеет наименьшую производительность с точки зрения ходьбы. И его темп в конечном счете предопределяет темп отряда. А это значит…
|
|
— Эй, мистер Рого, смотрите, — говорит Герби.
Он показывает на бетонный столбик возле тропы. Я присматриваюсь. Да это же старинный камень! Сколько я слышал о таких, а вижу впервые. Вот что на нем написано:
<— 5 миль — >
Гм-м-м. Это значит, что тропа тянется на пять миль в обе стороны. Таким образом, мы прошли полпути. Еще идти пять миль.
Который час?
Я смотрю на часы. Ого, уже половина третьего! А вышли мы в половине девятого. Если вычесть час, затраченный на обед, получается, что мы покрыли пять миль… за пять часов?!
Мы проходили отнюдь не две мили за час, а одну. Нам еще идти пять миль, а это значит… будет уже ТЕМНО, когда мы доберемся до места.
А Герби стоит рядом со мной и еще больше тормозит «выработку» отряда.
— Ладно, идем! — говорю я ему.
— Иду, иду, — устремляется вперед Герби.
Что делать?
Рого (говорю я себе мысленно), ты неудачник! Ты не можешь справиться даже с отрядом бойскаутов! Впереди идет парень, желающий побить мировой рекорд скорости, а здесь тебя задерживает Толстый Герби — самый медлительный ребенок во всем лесу. За час мальчик, идущий во главе колонны, отрывается на две мили — при условии, что он действительно идет со скоростью три мили в час. А это значит, что нам нужно пробежать две мили, чтобы догнать его.
Если бы это было моим заводом, Пич не дал бы мне и трех месяцев. Я был бы уже на улице. «Спрос» был покрыть десять миль за пять часов, а мы прошли только половину этого расстояния. «Запасы» таковы, что скрываются за горизонтом. Расходы, связанные с обслуживанием этих «запасов», тоже растут. Так мы очень быстро разорим компанию.
|
|
Но с Герби я ничего сделать не могу. Я мог бы поставить его на другое место в строю, но быстрее идти от этого он не станет. Так что ничего не изменится.
Или изменится?
— ЭЙ! — кричу я идущим впереди, — ПЕРЕДАЙТЕ ПЕРВОМУ, ЧТОБЫОСТАНОВИЛСЯ!
Мальчики передают мой приказ по эстафете в голову колонны.
— ВСЕ СТОЙТЕ, ГДЕ СТОИТЕ, ПОКА МЫНЕ ПОДОЙДЕМ! — КРИЧУ Я. — НЕ ТЕРЯЙТЕ СВОЕ МЕСТО В СТРОЮ!
Пятнадцать минут спустя отряд стоит плотным строем. Я обнаруживаю, что роль лидера узурпировал Энди. Я напоминаю, чтобы все стояли в том самом порядке, в каком шли.
— Так, — говорю я. — Теперь возьмитесь за руки.
Все переглядываются.
— Давайте, давайте! Просто возьмитесь за руки! — прошу я. — И стойте, не идите.
Затем я беру Герби за руку и иду вперед по тропе мимо всего строя. Держащиеся за руки дети начинают двигаться за мной — я словно цепь волоку. Я дохожу до Энди и продолжаю идти. Пройдя расстояние, равное удвоенной длине шеренги, я останавливаюсь. Я фактически вывернул строй «наизнанку», так что они поменялись местами с точностью до наоборот.
— Теперь слушайте! — говорю я. — В этом порядке мы будем идти до места назначения. Понятно? Никто никого не обгоняет. Каждый просто старается не отставать от идущего впереди. Герби пойдет первым.
Герби явно изумлен.
— Я?
Все остальные удивлены не меньше.
— Вы хотите, чтобы он вел нас? — спрашивает Энди.
— Но он же самый медлительный, — говорит еще кто-то.
А я отвечаю:
— Идея этого похода не в том, чтобы выявить самого быстрого. Идея в том, чтобы прийти в пункт назначения вместе. Мы не группа индивидуалистов. Мы — команда. А члены команды приходят в лагерь тогда, когда приходят все.
Мы продолжаем путь. И этот прием срабатывает. Действительно срабатывает. Все держатся вместе. Я пристраиваюсь в хвост колонны, чтобы следить за происходящим, и жду появления разрывов. Но они не появляются! Я вижу, как в середине колонны кто-то останавливается поправить лямки рюкзака. Но как только он возобновляет ход, мы идем чуть быстрее и быстро настигаем ушедших вперед. Никто не выдыхается. Разница огромная!
Разумеется, самые быстрые мальчики, вынужденные тащиться сзади, скоро начинают ворчать.
— Эй, Герпес! — кричит один из них. — Я сейчас усну. Ты не можешь шевелиться быстрее?
— Он старается как может, — вступается за Герби мальчик, идущий вслед за ним. — Отстаньте от него!
— Мистер Рого, давайте поставим вперед кого-нибудь побыстрее, — просит Энди, идущий передо мной.
— Если хотите поставить вперед кого-то побыстрее, тогда придумайте способ, чтобы и Герби шел быстрее, — отвечаю я.
На несколько минут становится тихо.
Затем один из мальчишек кричит:
— Эй, Герби, чего ты напихал в свой рюкзак?
— Не твое дело! — огрызается Герби.
Но я говорю:
— Ладно, давайте остановимся на минутку.
Герби останавливается и поворачивается к нам.
Я прошу его пройти в конец строя и снять рюкзак. Я беру у него рюкзак — и едва не роняю его.
— Герби, да он, наверное, тонну весит! — восклицаю я. — Чем он у тебя набит?
— Ничего особенного, — отвечает Герби.
Я открываю его и достаю шесть банок газировки, несколько пакетов спагетти, коробку леденцов, банку маринованных огурцов, две банки рыбных консервов. Затем из-под непромокаемого плаща, резиновых сапог и мешка с колышками для палатки я извлекаю большую чугунную сковороду. А сбоку к рюкзаку привязана складная саперная лопата.
— Герби, зачем ты все это взял? — спрашиваю я.
— Вы же знаете, мы должны быть готовы ко всему, — смущенно отвечает он.
— Хорошо, давай это разделим между всеми, — предлагаю я.
— Я могу нести это сам! — настаивает Герби.
— Герби, послушай, ты и так нес всю эту тяжесть полпути. Но мы должны помочь тебе идти немного быстрее, — говорю я. — Если мы снимем с тебя часть груза, ты, как лидер, сослужишь нам хорошую службу.
Герби наконец начинает понимать. Энди берет себе сковороду, кто-то некоторые другие предметы, извлеченные мной из рюкзака Герби. Большую часть груза я кладу в свой рюкзак, потому что я самый старший. Герби возвращается в начало строя.
Мы снова в пути. Но теперь Герби двигается явно быстрее, поскольку избавлен от значительной части груза. Теперь мы едва не летим, продвигаясь всем отрядом вдвое быстрее, чем раньше. И при этом остаемся вместе. «Запасы» сведены к нулю. «Выработка» выросла.
Чертово ущелье очаровательно в вечернем солнце. Внизу сверкает, извиваясь среди валунов и отрогов скал, Бурная река. Золотые лучи солнца пробиваются сквозь кроны деревьев. Щебечут птицы. А вдали слышны звуки скоростной автомобильной трассы, которые ни с чем не спутаешь.
— Смотрите! — кричит Энди, стоя на холме. — Там торговый центр!
— Там «бургер-кинги» есть? — спрашивает Герби.
— Вот тебе и дикая природа, — с досадой произносит Дейв.
— Да, дикие места нынче не те, что были когда-то, — соглашаюсь я. — Ну что ж, придется довольствоваться тем, что есть. Давайте разбивать лагерь.
Времени пять часов. Это означает, что, облегчив Герби ношу, мы прошли четыре мили за два часа. Герби оказался ключом, позволившим управлять всем отрядом.
Скауты ставят палатки. Дейв и Ивен готовят ужин из спагетти. Чувствуя себя несколько виноватым перед ними — ведь это я установил такие правила, что они оказались в заведомо проигрышном положении, — после ужина я помогаю им помыть посуду.
Спать мы с Дейвом ложимся в одной палатке. Мы оба устали. Дейв некоторое время молчит, а потом говорит:
— Знаешь, папа, я горжусь тобой.
— Правда? Почему?
— Ты сумел понять, что происходит, и поставил Герби вперед — если бы не ты, мы, наверное, до ночи сюда не дошли бы. Никто из других родителей не захотел брать на себя ответственность, а ты согласился.
— Спасибо, — отвечаю я сыну. — На самом деле я сегодня очень многому научился.
— Правда?
— Да. Это поможет мне, я надеюсь, исправить положение на заводе.
— Что, например?
— Тебе действительно интересно?
— Да, — уверяет Дейв.
Мы некоторое время говорим о том, что мучает меня. Сын слушает внимательно, даже вопросы задает. Когда мы закончили разговор, то до нас доносится лишь сопение из соседних палаток, пение сверчков… и визг шин какого-то идиота, наматывающего круги на шоссе.
16
В воскресенье мы с Дейвом возвращаемся домой около половины пятого, оба усталые, но довольные. Дейв выскакивает из машины, чтобы открыть гараж. Я въезжаю, потом выхожу из машины и открываю багажник, чтобы достать вещи.
— Куда это мама уехала? — спрашивает Дейв.
Я оглядываюсь и вижу, что машины Джулии нет.
— Наверное, за покупками, — говорю я.
В доме Дейв раскладывает туристское снаряжение, а я иду в спальню переодеться. Душ приносит огромное облегчение.
Я думаю о том, что, отдохнув, можно будет съездить куда-нибудь поужинать всей семьей, отметить триумфальное возвращение отца и сына.
Дверца шкафа открыта. Я подхожу, чтобы закрыть ее, и вижу, что многих вещей Джулии нет. Я стою, ничего не понимая, и пялюсь в пустое пространство. Сзади подходит Дейв.
— Папа.
Я поворачиваюсь.
— Это было на кухонном столе. Наверное, мама оставила.
Он протягивает мне запечатанный конверт.
— Спасибо, Дейв.
Дождавшись, когда Дейв выйдет, я вскрываю конверт. Внутри короткая записка:
Эл!
Я не могу и не хочу быть всегда последней в списке твоих приоритетов. Мне нужно больше внимания, но теперь мне ясно, что ты не изменишься. Я на какое-то время уезжаю. Мне нужно подумать. Прости за все. Я знаю, как ты занят.
Джулия
P.S. Шерон я оставила у твоей матери.
Когда ко мне возвращается способность двигаться, я кладу записку в карман и иду искать Дейви. Я говорю ему, что мне нужно съездить в город забрать Шерон, а он чтобы оставался дома. Если мама позвонит, он должен спросить, откуда она звонит, и узнать номер, по которому я смогу ей перезвонить. Дейв спрашивает, что случилось. Я прошу его не волноваться и обещаю объяснить, когда вернусь.
Я лечу к матери. Открыв дверь, она начинает говорить о Джулии, не дав мне даже поздороваться.
— Алекс, ты знаешь, что твоя жена устроила? — спрашивает она. — Вчера я готовила обед, когда позвонили в дверь. Я открываю и вижу: Шерон стоит на крыльце с чемоданчиком. А твоя жена сидела в машине и даже не вышла, а когда я направилась к ней поговорить, она уехала.
Я вхожу в дом. Навстречу мне бежит Шерон. Она была в гостиной, смотрела телевизор. Я поднимаю ее на руки, и она крепко обнимает меня. Мать продолжает говорить.
— Что с ней произошло? — спрашивает она.
— Пожалуйста, давай поговорим об этом позже, прошу я.
— Я просто не понимаю, что…
— Позже у ладно?
Я перевожу взгляд на Шерон. Ее лицо напряжено. Глаза широко раскрыты и неподвижны. Она явно напугана.
— Тебе нравится у бабушки? — спрашиваю я.
Она кивает, но ничего не говорит.
— Может, поедем домой?
Шерон смотрит в пол.
— Хочешь домой? — еще раз спрашиваю я.
Она пожимает плечами.
— Тебе хорошо с бабушкой? — с улыбкой спрашивает моя мать.
Шерон начинает плакать.
Я отношу Шерон и ее чемоданчик в машину. Мы едем домой. Проехав пару кварталов, я поворачиваюсь к дочери. Она, как маленькая статуя, сидит, неподвижно глядя перед собой. На следующем светофоре я протягиваю руку и прижимаю дочь к себе.
Она еще какое-то время молчит, но потом наконец поднимает глаза и шепчет:
— Мама еще сердится на меня?
— Сердится на тебя? Она вовсе не сердится, — отвечаю я.
— Сердится. Она не хочет со мной разговаривать.
— Нет, нет, Шерон, — настаиваю я. — Мама расстроена совсем по другому поводу. А ты ничего плохого не сделала.
— А почему тогда…
— Давай дома потолкуем, — говорю я. — Я все объясню и тебе, и Дейви.
Я всегда был сторонником того, чтобы поддерживать внешнюю иллюзию порядка посреди полного хаоса. Я говорю детям, что мама просто ненадолго уехала, может, на день или два. Она обязательно вернется. Ей просто нужно уладить некоторые вопросы, которые расстраивают ее и не дают покоя.
Далее я привожу стандартный набор уверений: ваша мама по-прежнему любит вас; и я люблю вас; никто из вас ни в чем не виноват; все будет хорошо. Мои дети в это время сидят как каменные. Может, размышляют над тем, что я говорю?
Мы едем в город поужинать. В обычных условиях это было бы радостным событием. Но сегодня царит тишина. Никто ничего не говорит. Мы механически жуем пиццу, потом уходим.
Когда мы возвращаемся, я усаживаю детей за уроки. Я не знаю, делают они их или нет. Я подхожу к телефону и после некоторой внутренней борьбы решаюсь сделать пару звонков.
В Бирингтоне у Джулии друзей нет. Во всяком случае, я о них не знаю. Так что звонить соседям бесполезно. Они все равно ничего не скажут, а история о том, что у нас проблемы, распространится мгновенно. Вместо этого я пробую дозвониться Джейн, той самой подруге, у которой Джулия якобы провела ночь в четверг. Никто не отвечает.
Затем я звоню родителям Джулии. К телефону подходит тесть. После разговора о погоде и детях становится ясно, что ничего интересного он мне не сообщит. Я делаю вывод, что родители Джулии не в курсе, но прежде чем я успеваю закончить разговор, старик спрашивает:
— А Джулия не подойдет к телефону?
— Нет. Собственно, поэтому я и звоню.
— Вот как? Ничего не случилось, надеюсь? — спрашивает он.
— Боюсь, что случилось, — говорю я. — Джулия уехала вчера, пока мы с Дейвом ходили в поход. И я подумал, может, она вам звонила?
Тесть тут же передает тревожную весть жене. Теща хватает трубку.
— Почему она уехала?
— Не знаю.
— Послушай, я знаю свою дочь — она бы не уехала без весомой причины, — заявляет мать Джулии.
— Она лишь оставила записку, где сказано, что она уезжает на некоторое время.
— Что ты с ней сделал?! — вопит теща.
— Да ничего! — клянусь я, ощущая себя разоблаченным лжецом.
Затем трубку берет тесть и спрашивает меня, обратился ли я в полицию. Он предполагает, что Джулия может быть похищена. Я говорю, что это очень маловероятно, потому что моя мать видела, как она уезжала и никто при этом не приставлял ей пистолет к голове.
Наконец я говорю:
— Если у вас будут известия от нее, пожалуйста, позвоните мне. Я очень беспокоюсь.
Час спустя я все-таки звоню в полицию. Но, как я и ожидал, они не готовы мне помочь, пока я не представлю свидетельства каких-либо преступных деяний. Я укладываю детей спать.
Ночью я лежу в постели и гляжу в потолок. И вдруг слышу, что к дому поворачивает машина. Я вскакиваю и бегу к окну. Но фары освещают улицу. Просто кто-то развернулся. Машина уезжает.
17
Утро понедельника — полный кавардак.
Начинается с того, что Дейви пытается приготовить себе, мне и Шерон завтрак. Это, конечно, прекрасное проявление ответственности и заботы, но он только все портит. Пока я принимаю душ, он пытается печь блины. Я уже наполовину выбрит, когда слышу грохот. Я бегу на кухню и вижу, что Дейв и Шерон толкаются. На полу валяется сковорода и куски теста — черные с одной стороны, сырые с другой.
— Эй! Что тут у вас происходит? — кричу я.
— Это все из-за нее! — орет Дейв.
— Ты сам его испортил! — огрызается Шерон.
— Это не я!
От плиты взвивается вонючий дым — на нее что-то пролили. Я подхожу и выключаю ее.
Шерон обращается ко мне:
— Я просто хотела помочь. Но он мне не дал. — Тут она поворачивается к Дейву. — Даже я умею печь блины!
— Хорошо, раз вы оба хотите помочь, помогите навести порядок, — говорю я.
Когда какое-то подобие порядка восстановлено, я кормлю детей холодной кашей. Опять мы едим молча.
Все идет наперекосяк и с опозданием. Шерон не успевает на школьный автобус. Я выставляю Дейва за дверь и иду за дочерью, чтобы отвезти ее в школу. Она лежит на кровати.
— Готова, как всегда, мисс Рого?
— Я не могу идти в школу, — говорит она.
— Почему?
— Я заболела.
— Шерон, ты должна идти в школу, — говорю я.
— Но я заболела! — упрямится она.
Я сажусь на край кровати.
— Я знаю, что ты расстроена. Я тоже расстроен, — говорю я ей. — Но ты должна пойти в школу. Я не могу остаться дома с тобой и одну тебя оставить не могу. Выбирай: ты можешь побыть день у бабушки или пойти в школу.
Шерон садится на кровати. Я прижимаю ее к себе.
Через минуту она говорит:
— Лучше пойду в школу.
Я снова крепко обнимаю ее и говорю:
— Молодец! Я знал, что ты сделаешь правильный выбор.
Когда я доставляю детей в школу и сам добираюсь на работу, уже девять часов. Я вхожу в кабинет, и Фрэн машет мне телефонограммой. Она от Хилтона Смита и помечена дважды подчеркнутым словом «срочно».
Я звоню ему.
— Вы почти вовремя, — говорит Хилтон. — Я искал вас час назад.
Я закатываю глаза.
— В чем проблема, Хилтон?
— Ваши люди сидят на сотне сборочных узлов, которые мне нужны, — говорит Смит.
— Хилтон, мы ни на чем не сидим, — возражаю я.
Он повышает голос:
— Так почему они не у меня?! Я не могу отправить заказ, потому что ваши люди задерживают меня!
— Давайте конкретные данные, я проверю, — отвечаю я.
Он называет мне какие-то цифры, и я их записываю.
— Но этого мало, дружище, — говорит Хилтон. — Вы должны гарантировать, что мы получим эти узлы к концу дня — я имею в виду, все 100 штук, а не 87 или даже 99. Все. Я не стану заставлять своих людей дважды перенастраивать конвейер из-за вашей нерасторопности.
— Послушайте, мы постараемся, но никаких гарантий я дать не могу, — говорю я.
— Вот как? Тогда поставим вопрос иначе, — говорит он. — Если мы не получим все 100 узлов сегодня, я пожалуюсь Пичу. А насколько я знаю, у вас и так проблемы.
— Послушайте, дружище, мои отношения с Пичем вас не касаются, — говорю я. — И почему вы решили, что можете угрожать мне?
Пауза затягивается так надолго, что я уже собираюсь положить трубку.
И тут он говорит:
— Может быть, вам следует почитать почту.
— Что вы имеете в виду?
Я почти слышу, как он улыбается.
— Просто пришлите мне мои узлы к концу дня, — слащавым тоном произносит Хилтон. — Всего доброго.
Я вешаю трубку.
«Странно», — бормочу я.
Я прошу Фрэн вызвать ко мне Боба Донована и сообщить остальным менеджерам, что в десять совещание. Приходит Донован, и я поручаю ему выяснить, почему задерживается отправка узлов на завод Смита. Почти что скрипя зубами, я приказываю ему обеспечить отправку узлов сегодня же. Я стараюсь забыть о звонке, но не могу. Наконец я спрашиваю у Фрэн, не приходило ли в последнее время по почте что-нибудь такое, что мог иметь в виду Смит. Минуту она думает, потом лезет в папку.
— Этот приказ поступил в пятницу, — говорит она. — Похоже, Смит получил повышение.
Я беру приказ. Он подписан Биллом Пичем. Смит назначен на недавно введенную должность производственного директора филиала. Назначение вступает в силу в конце недели. Все директора заводов отныне напрямую подотчетны Смиту, который «особое внимание будет уделять повышению эффективности производства с упором на снижение себестоимости продукции».
Я начинаю петь:
«Ох, какое прекрасное утро…»
Если я и ожидал от своих менеджеров какого-либо энтузиазма в отношении тех уроков, которые я выучил за выходные… то не получаю его. Может, я думал, что стоит мне только рассказать о своих открытиях, как все дружно и мгновенно поверят в их справедливость? Но так не получается. Мы — я, Лу, Боб, Стейси и Ральф Накамура, который ведает на заводе обработкой информации, — сидим в конференц-зале. Я стою рядом со стендом, на котором закреплены большие листы ватмана, и в процессе объяснения рисую схемы. Битых два часа я пытаюсь втолковать им суть дела. Уже почти время ленча, но никто из присутствующих, похоже, еще до конца не вник.
Я вижу, что моим менеджерам неясно, зачем я все это им рассказываю. Ну, может быть, в глазах Стейси мерцает слабый огонек понимания. Боб Донован выжидает, хотя интуитивно он что-то наверняка уловил. Ральф вряд ли понимает, о чем вообще идет речь. А Лу только хмурится. Один сторонник, один колеблющийся, один непонимающий и один скептик.
— Так, в чем проблема? — спрашиваю я.
Они переглядываются.
— Ну, говорите. А то выглядит так, что я только что доказал вам, что дважды два четыре, а вы мне не верите. — Я смотрю в упор на Лу. — Что вас смущает?
Лу качает головой:
— Я не знаю, Эл. Это просто… Вот вы рассказали нам, что поняли все это, наблюдая за группой ребятишек в лесу.
— И что в этом плохого?
— Ничего. Но откуда вы знаете, что все действительно применимо к нашему заводу?
Я отворачиваю несколько листов, пока не нахожу тот, где выписаны названия феноменов, которые Иона упомянул в последнем нашем разговоре.
— Посмотрите сюда: в нашей работе есть статистические флуктуации? — спрашиваю я.
— Есть, — отвечает Лу.
— А зависимые события на нашем заводе есть?
— Есть, — снова соглашается он.
— Что и подтверждает правильность моих выводов, — говорю я.
— Нет, минуточку, — произносит Боб. — Роботы статистическим флуктуациям не подвержены. Они всегда работают в одном и том же ритме. Их постоянство, собственно, одна из причин, почему мы купили эти штуковины. И мне казалось, что вы с этим Ионой собирались говорить прежде всего о роботах.
— Я согласен с тем, что колебания времени производственного цикла у роботов почти равны нулю, когда они работают, — говорю я. — Но ведь у нас не только роботы задействованы — они всего лишь один этап производства. На других же производственных этапах присутствуют оба феномена. И помните, наша цель не в том, чтобы сделать эффективными роботов, а в том, чтобы повысить эффективность всей системы. Разве вы не согласны, Лу?
— Боб, наверное, все-таки прав. У нас здесь много автоматических станков, так что время производства должно быть почти что постоянным, а не колебаться.
Стейси, не выдержав, поворачивается к нему:
— Но ведь Алекс говорит о…
В этот момент дверь конференц-зала открывается. В комнату заглядывает Фред, один из диспетчеров, и смотрит на Боба Донована.
— Можно вас на минутку? Это насчет работы для Хилтона Смита.
Боб встает, чтобы выйти, но я приглашаю Фреда войти. Хочешь не хочешь, но мне тоже нужно знать об этом «кризисе» с Хилтоном Смитом. Фред объясняет, что узлы должны пройти еще через два участка, прежде чем будут готовы к отправке.
— Сегодня их отправить возможно? — спрашиваю я.
— Проблематично, но мы попробуем, — говорит Фред. — «Челнок» отъезжает в пять часов.
«Челноком» у нас называют частную фирму грузоперевозок, которой пользуются все наши заводы для перевозки деталей и запчастей.
— Пять часов — последняя на сегодня возможность отправить груз Смиту, — говорит Боб. — Если не успеем, следующий рейс будет только завтра после обеда.
— А что еще нужно сделать? — спрашиваю я.
— Какие-то части должны доставить с участка Питера Шнелля. Потом сварочные работы, — отвечает Фред. — Сварку мы собираемся доверить одному из роботов.
— Ах да, роботы, — произношу я. — И вы думаете, у нас есть шансы?
— Согласно нормативам, люди Пита должны изготавливать каждый час детали для двадцати пяти узлов, — говорит Фред. — И робот, насколько я знаю, за час тоже может выполнить всю сварку для двадцати пяти узлов.
Боб спрашивает, как подаются детали роботу. В обычной ситуации, поясняет Фред, детали, произведенные людьми Пита, доставлялись бы роботу раз в день или после изготовления всей партии.
Мы так долго ждать не можем. Робот должен приступить к работе как можно раньше.
— Я договорюсь, чтобы детали с участка Пита доставляли каждый час, — говорит Фред.
— Хорошо, — отвечает Боб. — А как скоро Пит может начать?
— В полдень, так что у нас есть пять часов.
— Вы же знаете, что смена Пита заканчивается в четыре, — уточняет Боб.
— Да, я же и говорил, что проблематично, но попробовать можно. Ведь другого выхода нет, верно?
Эта ситуация подсказывает мне идею.
— Вот вы не знали, что делать с тем, о чем я рассказывал вам утром, — говорю я собравшимся у меня менеджерам, — но если то, что я говорил, правда, мы увидим следствия этого в сегодняшней работе. Я прав?
Все кивают.
— И если мы знаем, что Иона прав, было бы глупостью с нашей стороны продолжать работать так, как мы работали до сих пор, верно? Поэтому я хочу, чтобы вы сами увидели, что у нас происходит. Вы говорите, Пит начинает в полдень?
— Да, — отвечает Фред. — Сейчас у них в цеху обед. Они закончили работу в одиннадцать тридцать. Значит, начнут в двенадцать. А робот начнет работу в час, когда поступят первые материалы.
Я беру бумагу и карандаш и начинаю чертить простую таблицу.
— Должно быть сделано сто узлов за пять часов не меньше. Хилтон говорит, что частями не примет. То есть если мы не сможем сделать всю партию, то ничего сегодня не отгрузим. Считается, что люди Пита могут делать двадцать пять деталей в час, — продолжаю я. — Но это не значит, что каждый час они будут изготавливать ровно двадцать пять деталей. За какой-то час чуть меньше, за какой-то чуть больше.
Я оглядываюсь — все внимательно слушают.
— Таким образом, здесь имеют место статистические флуктуации, — говорю я. — Но, усредняя, мы планируем, что с полудня до четырех участок Пита должен выпустить сотню деталей. Робот, с другой стороны, работает без флуктуаций. Он запрограммирован на то, чтобы выпускать двадцать пять изделий в час — не больше и не меньше. У нас также есть зависимые события, поскольку робот не может начать сваривать узлы, пока с участка Пита не поступят необходимые комплектующие. Робот, таким образом, не может начать работать раньше часа, — продолжаю я, — но к пяти часам, когда уйдет последний грузовик, узлы уже должны быть погружены. Итак, данная таблица показывает, чего мы хотим и ожидаем…