К своему удивлению, Сюзанна вдруг вспомнила, как однажды спросила отца, человека тихого и скромного, но глубоко циничного, верит ли он, что на небесах есть Бог, направляющий течение человеческой жизни. "Видишь какое дело, Одетта, – ответил отец, – по-моему, и да и нет. Какой-то Бог, конечно, есть, только вряд ли Он нынче имеет к нам хоть какое-то отношение. По-моему, после того, как мы убили Его сына, до Него наконец дошло: ни с сыновьями Адама, ни с дочерьми Евы ничего не поделаешь. И Он умыл руки. Голова!"
В ответ на это (ничего иного она и не ждала; ей шел двенадцатый год, и ход отцовой мысли был ей отлично знаком) Сюзанна показала ему коротенькое объявление в местной газете на странице, отданной религиозным общинам. Там говорилось: в будущее воскресенье преподобный Мердок из методистской Церкви Благодати, опираясь на текст Первого послания к коринфянам, осветит тему "С каждым из нас каждый день говорит Господь". Отец смеялся до слез. "Ну, полагаю, каждый из нас кого-нибудь да слышит, – выговорил он наконец, – и можешь смело ставить свой последний доллар вот на что, золотко: каждый из нас – включая этого самого преподобного Мердока – слышит именно то, что хочет слышать. Это так удобно…"
Этим людям явно хотелось слышать в фонограмме ударных приглашение к ритуальным убийствам. И когда в этих сотнях или тысячах динамиков начинали гулко греметь барабаны (назойливый чеканный ритм, который на поверку, если Эдди не ошибался, представлял собой всего-навсего перкуссию из какой-то там "Ширинки на липучке" каких-то неизвестных Сюзанне "Зи Зи Топ"), горожане воспринимали это как сигнал завязать на веревках петли и вздернуть на ближайшем столбе под репродуктором пару-тройку сограждан.
"Сколько же их? – гадала Сюзанна, пока Эдди катил ее инвалидное кресло по улице и под исцарапанной, испещренной многочисленными вмятинами твердой резиной шин то хрустело битое стекло, то шуршали макулатурные барханы. – Скольких здесь перебили из-за того, что много лет тому назад какую-то электронную схему под городом разобрала икота? Или убийства начались потому, что горожане распознали полную чужеродность этой музыки, непонятным образом – как мы, как самолет, как некоторые из машин на улицах – занесенной сюда из иного мира?"
Этого Сюзанна не знала. Зато она поняла другое: она давно переняла цинический взгляд отца на Бога и те беседы, которые тот ведет (или не ведет) с сыновьями Адама и дочерьми Евы. Жители Лада попросту искали причину безжалостно истреблять друг друга, и барабаны стали не худшим оправданием для бойни.
Тут ей вспомнился найденный ими дикий улей – бесформенное, уродливое гнездо белых пчел, чьим медом они бы неминуемо отравились, если бы оказались настолько глупы, чтобы вкусить от него. Здесь, на этом берегу Сенда, расположился еще один умирающий улей с белыми пчелами-мутантами, чей укус не делало менее смертоносным ни их смятение, ни ущербность и обреченность, ни растерянность.
"А скольким еще придется умереть, прежде чем пленка порвется?"
Внезапно, словно мысли Сюзанны были тому причиной, репродукторы ожили, на город обрушились безжалостные синкопы. Застигнутый врасплох Эдди испустил изумленный вопль. Сюзанна взвизгнула и обеими руками зажала уши, успев, однако, расслышать едва различимое звучание других инструментов: звуковую дорожку или дорожки, лишенные голоса десятилетия тому назад, когда кто-то (вероятно, чисто случайно) сбил балансировку, полностью сместив равновесие в одну сторону и тем самым похоронив и гитары, и вокал.
Эдди катил инвалидное кресло по улице Черепахи, руслом Луча, стараясь смотреть во все стороны одновременно и не вдыхать запах разложения. "Слава Богу, хотя бы ветер дует", – думал он.
Эдди повез кресло быстрее, внимательно обшаривая взглядом заросшие бурьяном просветы между большими белыми зданиями в поисках грациозного стремительного контура монорельсовой железной дороги в вышине. Ему хотелось поскорее выбраться из этой бесконечной аллеи мертвецов. Он поневоле вновь глубоко вдохнул витавший здесь обманчиво-приятный коричный запах, и ему показалось, что он никогда и ничего еще не хотел так отчаянно.
– 19 -
Из транса Джейка неожиданно и грубо вывел Режь-Глотку: он схватил мальчика за ворот и дернул к себе, вложив в рывок всю ту силу, с какой жестокий ездок останавливает летящего галопом коня. Одновременно пират выставил ногу, и, запнувшись о нее, Джейк полетел спиной на землю. Голова его коснулась мостовой, и на мгновение свет для мальчика померк. Режь-Глотку, не грешивший гуманизмом, незамедлительно привел его в чувство, ухватив за нижнюю губу и рванув вперед и вверх.
Джейк пронзительно вскрикнул и мигом принял сидячее положение, наугад молотя кулаками по воздуху. Режь-Глотку с легкостью увернулся от ударов, подцепил Джейка ладонью под мышку и резко поставил на ноги. Джейк стоял, покачиваясь взад-вперед, как пьяный. Он был за гранью протеста, почти за гранью рассудка и только одно знал наверняка: все его мышцы словно бы растянуты, а раненая ладонь воет, как зверь, попавший в капкан.
Режь-Глотке, по-видимому, требовалась передышка. В этот раз пират переводил дух довольно долго; он стоял согнувшись, уперев ладони в обтянутые зеленым бархатом колени, и прерывисто, сипло дышал. Желтый шарф съехал набок. Здоровый глаз поблескивал, как фальшивый бриллиант. Из-под измявшегося кружка белого шелка, прикрывавшего другой глаз, на щеку медленно стекала отвратительная желтая творожистая жижа.
– Подыми голову, пострел, и поймешь, отчего я эдак круто осадил тебя. Наглядись всласть!
Джейк задрал голову, но потрясение, которое переживал мальчик, было столь глубоко, что он ничуть не удивился, увидев покачивающийся в восьмидесяти футах над ними мраморный фонтан, огромный, как панелевоз. Они с Режь-Глоткой находились почти точно под ним. Фонтан удерживали на весу два ржавых троса, почти целиком скрытые в высоченных шатких штабелях церковных скамей. Даже сейчас, соображая, мягко говоря, не слишком хорошо, Джейк понял, что эти тросы изношены куда больше, чем уцелевшие на мосту.
– Видал? – ухмыляясь, осведомился Режь-Глотку. Он поднес левую руку к прикрытому шелком глазу, зачерпнул густую гнойную субстанцию и равнодушно стряхнул ее в сторону. – Нешто не прелесть? О, Тик-Так человек верный, на него можно положиться, будьте покойны. (Где же эта услада козлиной похоти, барабаны? Уж пора бы им заиграть – коли Медный Лоб забыл про них, я вколочу ему палку в зад так глубоко, что негодяй испробует, какова на вкус кора!) Теперь гляди вперед, очочко мое распрекрасное.
Джейк поглядел, и Режь-Глотку незамедлительно отвесил ему такого тумака, что мальчик качнулся назад и чуть не упал.
– Не туда, обалдуй! Под ноги! Вон, видишь два темных булыжника?
Джейк увидел и равнодушно кивнул.
– Не вздумай наступить на них, постреленок, не то сверзишь сей плод тяжкого, кропотливого труда прямехонько себе на башку, и всякому, кому ты опосля того занадобишься, придется собирать тебя промокашкой. Уразумел?
Джейк снова кивнул.
– Вот и славно. – Режь-Глотку в последний раз глубоко вздохнул и звонко хлопнул Джейка по плечу. – Тогда вперед, чего ждешь? Хоп!
Джейк перешагнул через первый из потемневших камней и увидел, что в действительности это вовсе не камень, а металлическая пластина, специально закругленная, чтобы походить на булыжник. Чуть впереди, почти вплотную к ней, притаилась вторая, расположенная так хитро, что, если бы ни о чем не подозревающий незваный гость случайно миновал первую, он (или она) непременно наступил бы на эту.
"Ну что ж, вперед, – сказал себе мальчик. – Почему бы нет? Стрелку никогда не найти тебя в этом лабиринте. Смелее, устрой обвал, это будет лучше – чище, – чем то, что готовит тебе Режь-Глотку с дружками. И быстрее".
Пыльный ботинок Джейка задрожал в воздухе над ловушкой.
Режь-Глотку стукнул мальчика кулаком по спине, но не сильно.
– Раздумываешь, не проехаться ли у костлявой красотки на закорках, а, пострел? – спросил он. Смешливую жестокость в голосе пирата сменило обыкновенное любопытство. Если оно и было подцвечено другим чувством, то не страхом, а веселым удивлением. – Ладно, надумал – валяй. Я-то уж давно при билете. Только быстрей, разрази тебя гром.
Нога Джейка опустилась на землю за спусковым механизмом ловушки. Решение мальчика пожить еще немного не было продиктовано надеждой на то, что Роланд его найдет; просто сам Роланд поступил бы именно так – шел бы вперед, пока кто-нибудь не остановил бы его силой, а тогда прошел бы еще несколько ярдов, если бы смог.
Покончив счеты с жизнью здесь, сейчас, Джейк прихватил бы с собой Режь-Глотку, но одного Режь-Глотки было мало – с первого взгляда становилось ясно, что тот не лгал, утверждая, будто умирает. Если бы мальчик отправился дальше, ему мог представиться случай отправить на тот свет кое-кого из дружков Режь-Глотки – может статься, даже того, кого пират называл Тик-Таком.
"Раз уж мне предстоит прокатиться, как он выражается, "у костлявой красотки на закорках", – сказал себе Джейк, – большая компания мне совсем не помешает".
Роланд бы его понял.
– 20 -
Джейк неверно оценивал способность стрелка идти за ними по лабиринту. Самым заметным из оставленных Режь-Глоткой и мальчиком свидетельств своего пребывания был ранец, но Роланд быстро понял: ему нет необходимости терять время на поиски знаков и примет. Достаточно следовать за Чиком.
Тем не менее стрелок поначалу задерживался у пересечений проходов, желая удостовериться, что идет правильно, и всякий раз Чик оглядывался и тихонько, нетерпеливо тявкал, словно говоря: "Скорее! Или ты хочешь их потерять?" После того, как следы – отпечаток ноги, нитка из рубашки Джейка, клочок ярко-желтого шарфа Режь-Глотки – трижды подтвердили выбор косолапа, Роланд просто шел за Чиком. Он по-прежнему старался отыскать какие-нибудь вехи, но перестал останавливаться ради тщательных осмотров. Потом забили барабаны, и именно они вкупе с настырным интересом Режь-Глотки к содержимому ранца Джейка спасли в тот день Роланду жизнь.
Пыльные сапоги стрелка вдруг словно приросли к месту, револьвер оказался у него в руке раньше, чем он понял, что за звуки услышал. Разобравшись, что к чему, стрелок нетерпеливо хмыкнул и сунул револьвер в кобуру. Он собрался было идти дальше, как вдруг ему на глаза случайно попался сперва ранец Джейка… а потом, чуть левее, пара едва заметных, поблескивающих в воздухе жилок. Роланд прищурился и различил две тонких проволочки, которые пересекались на уровне его колен какими-нибудь тремя футами дальше. Невысокий от природы Чик аккуратно прошмыгнул в нижний из образованных проволокой треугольников, но, если бы не барабаны и не сброшенный Джейком ранец, привлекший внимание стрелка, Роланд неминуемо вошел бы прямо в ловушку. Стрелок медленно поднял глаза, скользнув взглядом по не-вполне-случайным неустойчивым нагромождениям хлама по обе стороны прохода, и плотно сжал губы. Он был на волосок от гибели. Лишь ка спасло его.
Чик нетерпеливо тявкнул.
Роланд лег на живот и пополз под проволокой, медленно и осторожно (он был шире в плечах и выше не только Джейка, но и Режь-Глотки), понимая, что действительно рослому и крупному человеку здесь никак не пробраться, не сдвинув с места старательно подготовленную лавину. В ушах у стрелка глухо стучали барабаны. "А может, тут все давно рехнулись? – подумал он. – Кабы мне день-деньской приходилось слушать это, я бы наверняка сбрендил".
Он выбрался из-под проволоки на другой стороне, поднял с земли ранец и заглянул внутрь. В ранце по-прежнему лежали книжки и кое-что из одежды Джейка, на месте были и сокровища, набранные мальчиком в пути: камень с желтыми блестящими крапинами – похожими на золото, но не золотыми; наконечник стрелы – вероятно, память о древнем лесном народе (его Джейк нашел в роще на следующий день после своего извлечения), какие-то монетки из родных краев мальчика, темные очки его отца, иные мелочи, с пониманием восторгаться которыми может лишь мальчишка, еще только вступающий в трудный возраст. Мелочи, которые Джейк непременно захочет получить обратно… если, конечно, Роланд разыщет мальчугана прежде, чем Режь-Глотку с дружками успеют сделать его другим человеком, подвергнув таким оскорблениям и унижениям, что он утратит и любознательность, и интерес к невинным занятиям, свойственные мальчикам до начала полового созревания.
В памяти Роланда, словно лицо демона или выпущенного из бутылки джинна, всплыла ухмыляющаяся физиономия Режь-Глотки: торчащие обломанные зубы, пустые глаза, мандрус, выползший на щеки и захвативший щетинистый подбородок. "Если ты обидишь его…" – подумал стрелок и заставил себя отвлечься от этих мыслей, поскольку они вели в тупик. Если Режь-Глотку обидит мальчугана ("ДЖЕЙКА! – яростно настаивал рассудок. – НЕ ПРОСТО МАЛЬЧУГАНА – ДЖЕЙКА! ДЖЕЙКА!"), Роланд убьет его. Да. Но поступок этот будет бессмысленным, ибо Режь-Глотку уже мертв.
Стрелок удлинил лямки ранца, дивясь хитроумным застежкам, которые это позволяли, надел его и встал. Чик повернулся, готовый тронуться в путь, но Роланд окликнул его, и косолап оглянулся.
– Ко мне, Чик. – Роланд не знал, может ли косолап понять его (и послушается ли он, даже если поймет), но было бы лучше – безопаснее, – чтобы Чик держался рядом с ним. Где есть одна ловушка, могут быть другие. В следующий раз Чику может повезти меньше.
– Эйк! – тявкнул Чик, не двигаясь с места. Тявканье прозвучало напористо, но Роланд подумал, что подлинные чувства зверька можно прочесть по его газам: они потемнели от страха.
– Да, но это опасно, – сказал Роланд. – Ко мне, Чик. Рядом.
Позади, там, откуда они пришли, послышался грохот, словно упало что-то тяжелое – возможно, причиной падения была сильная вибрация, порожденная грохотом барабанов. Теперь Роланд увидел столбы с репродукторами, которые там и сям выглядывали из развалин, точно диковинные длинношеие животные.
Чик трусцой вернулся к стрелку и, тяжело дыша, поднял на него глаза.
– Не убегай далеко.
– Эйк! Эйк-Эйк!
– Да. Джейк.
Роланд снова побежал. Чик бежал рядом, точно хороший пес.
– 21 -
Для Эдди, в который уже раз, началось, по выражению одного мудрого человека, "сплошное дежа вю": толкая перед собой инвалидное кресло, он опять бежал наперегонки со временем. Берег моря сменила улица Черепахи, но прочие условия по непонятной причине не менялись. Нет – появилось и другое важное отличие: теперь молодой человек высматривал не дверь, стоящую в пустоте, а железнодорожную станцию.
Сюзанна сидела очень прямо, вытянувшись в струнку; ветер раздувал ее волосы, в правой руке был револьвер Роланда, нацеленный в облачное грозовое небо. Гремели барабаны, их глухой грохот обрушивался на молодых людей, как удары дубинки. Прямо по курсу поднималось что-то огромное, очертаниями схожее с гигантским блюдцем, и в переутомленном мозгу Эдди (возможно, под влиянием высившихся по сторонам зданий классического стиля) родилась следующая картина: Юпитер с Тором играют во фрисби. Юпитер размашистым движением бросает тарелку, а Тор роняет ее сквозь тучу – черт с ней, все равно на Олимпе – Эпоха Миллера.
"Фрисби богов, – подумал он, ловко провозя Сюзанну меж двух ржавых, дышащих на ладан колымаг. – Нихреновенькая идейка!"
Чтобы объехать этот памятник архитектуры прошлого, который теперь, когда они оказались по-настоящему близко от него, больше напоминал своеобразную антенну спутниковой связи, Эдди, поднатужившись, взгромоздил кресло на тротуар. Он как раз осторожно спускал инвалидную коляску с поребрика обратно на мостовую – тротуар был слишком захламлен, чтобы двигаться хоть сколько-нибудь быстро, – когда барабаны внезапно смолкли, эхо замерло и воцарилась тишина. Но, понял Эдди, безмолвием эту новорожденную тишину никак нельзя было назвать. Впереди, на пересечении улицы Черепахи с другой широкой улицей, стояло мраморное здание с аркадой. Оно заросло диким виноградом и какой-то неопрятной зеленью, похожей на повилику, и тем не менее сохраняло величественный и горделивый вид. За углом этого здания возбужденно гомонила толпа.
– Не останавливайся! – резко распорядилась Сюзанна. – У нас нет времени на…
Гвалт пробуравил истерический визг, сопровождавшийся одобрительными воплями и, что было уж вовсе невероятно, аплодисментами того рода, какими в отелях-казино Атлантик-Сити награждаются определенные номера развлекательной программы. Визг захлебнулся и перешел в протяжный замирающий клекот, схожий со стрекотом погружающейся в летний транс цикады. Эдди почувствовал, как волосы у него на затылке встают дыбом. Он покосился на трупы, которыми был обвешан ближайший репродукторный столб, и понял: страстные любители забав, Зрелые города Лада, устроили очередную публичную экзекуцию.
"Замечательно, – с ехидцей подумал он. – Им бы еще Тони Орландо с "Дон", спеть "Постучи три раза", тогда все здесь умерли бы счастливыми".
Эдди с любопытством поглядывал на угловые каменные хоромы. Близ них сильно пахло зеленью, похоронившей под собой мрамор стен. Травяной запах был едким до слез, и все равно он пришелся Эдди по душе больше, чем корично-сладкий дух высохших трупов. Повилика, которой густо обросли лозы, свешивала вниз пучки тощих как крысиные хвостики плетей, превращая ровный строй арочных входов в вереницу зеленых водопадов. Внезапно сквозь один такой водопад стремглав проскочила и заспешила к Эдди и Сюзанне некая фигура. Судя по габаритам, понял Эдди, парнишка, совсем сопляк. Одет мальчуган был причудливо и нелепо, в костюм маленького лорда Фаунтлероя – белая рубашка с брыжами, короткие панталоны бумажного бархата, в волосах ленты. На Эдди вдруг накатило ни с чем не сообразное неудержимое желание замахать руками над головой и громко пропеть: "Тили-бом, тили-бом, город Лад – большой дурдом!"
– Айда! – на бегу крикнул мальчик тонким писклявым голоском, рассеянно смахивая запутавшиеся в волосах зеленые веточки. – Там сию минуту прикончат Торопыгу! Пришел черед Торопыги отбыть в край барабанов! Айда, не то всю потеху прозеваете, будь она неладна!
Вид мальчика ошеломил Сюзанну не меньше, чем Эдди, но, когда ребенок подбежал ближе, ей бросилось в глаза, что в его манере стряхивать крошки и прядки зелени, застрявшие в перевитых лентами волосах, есть что-то странное: он упорно пользовался только одной рукой. Другую руку мальчик прятал за спиной – и когда выныривал из бурьянного водопада, и сейчас.
"Как это, должно быть, неудобно!" – подумала Сюзанна, а потом, словно в голове у нее заработал магнитофон, услышала голос Роланда – слова, сказанные стрелком у оконечности моста: "Я предвидел нечто подобное… кабы мы увидели молодчика раньше, оттуда, куда его бомбе было не достать… экое злосчастье!"
Она прицелилась в ребенка, который уже спрыгнул с тротуара и бежал прямо на них, и крикнула:
– СТОЙ! НИ С МЕСТА!
– Сьюзи, ты что? – заорал Эдди.
Сюзанна словно не слышала. Строго говоря, никакой Сюзанны Дийн больше не было; в кресле сидела Детта Уокер собственной персоной, и ее глаза блестели лихорадочным подозрением.
– СТОЙ, СТРЕЛЯТЬ БУДУ!
Судя по тому, какое ничтожное действие возымело предостережение, Маленький лорд Фаунтлерой, пожалуй, страдал глухотой.
– К шутам! – радостно прокричал он. – Всю комедь провороните! Нынче Торопыга…
Его правая рука наконец показалась из-за спины. Тут Эдди понял, что перед ними не маленький мальчик, а уродливый карлик, чьи детские годы давно миновали. Лицо его в действительности выражало вовсе не ребяческое ликование, как поначалу показалось Эдди, а исступленную ненависть, от которой кровь стыла в жилах. Щеки и лоб карлика покрывали темные мокнущие пятна "шлюхина цвета", как это называл Роланд.
Сюзанна не видела этого лица. Ее внимание было приковано к показавшейся из-за спины правой руке уродца и зажатому в ней тускло-зеленому круглому предмету. Разглядывать дольше она не стала. Грянул выстрел. Карлика отбросило назад. Он приземлился на тротуар, из крохотного рта вырвался тонкий вскрик ярости и боли. Гренада выскочила у него из руки и укатилась в ту арку, откуда он появился.
Детта исчезла как сон. Изумленная Сюзанна в ужасе и смятении посмотрела на дымящийся револьвер, потом на крошечную фигурку, распростертую на тротуаре.
– Господи Иисусе! Я его застрелила! Эдди, я его застрелила!
– Седым… смерть!
Маленький лорд Фаунтлерой хотел прокричать эти слова дерзко, с вызовом, но лишь захлебнулся кровавой пеной, пропитавшей последние белые пятна на его рубахе с брыжами. Из внутреннего двора углового здания, заросшего плющом, донесся приглушенный взрыв, и пушистые ковры зелени, занавесившие арки, взлетели, как флаги на свежем ветру, выпуская клубы удушливого едкого дыма. Эдди кинулся прикрыть собой Сюзанну, и на его спину, шею и темя обрушился град твердых бетонных осколков – к счастью, мелких. Слева послышалось неприятно влажное чмоканье. Эдди чуть-чуть приоткрыл глаза и увидел, как голова Маленького лорда Фаунтлероя останавливается в сточной канаве. Глаза карлика по-прежнему были открыты, рот застыл в последнем свирепом оскале.
Теперь вокруг раздавались другие голоса – визжащие, орущие, яростные. Эдди скатился с кресла Сюзанны (оно встало на одно колесо, покачнулось, но в конце концов передумало опрокидываться) и уставился в ту сторону, откуда перед тем появился карлик. Показалась оборванная толпа, человек двадцать мужчин и женщин; одни шли из-за угла, другие, продравшись сквозь колтуны листвы, скрывавшие от глаз сводчатые входы в угловое здание, злыми духами возникали из дыма, напущенного гренадой Маленького лорда Фаунтлероя. У большинства головы были повязаны синими шарфами, и все держали в руках разнообразное (и почему-то казавшееся жалким) оружие, среди прочего – ржавые мечи, тупые ножи и занозистые дубинки. Эдди увидел, что один из оборванцев вызывающе помахивает молотком. "Зрелые, – подумал Эдди. – Мы помешали линчеванию, и они жутко обозлились".
Едва заметив Сюзанну и Эдди, припавшего на колено перед инвалидным креслом, прелестная компания оглушительно загалдела: "Истребить Седых! Прикончить обоих! Они порешили Любострастника, да поразят боги слепотой их бесстыжие очи!" В первом ряду воинственно размахивал тесаком мужчина в похожей на килт набедренной повязке. Услышав призыв к кровопролитию, он, исступленно потрясая своим оружием (которое неминуемо обезглавило бы стоявшую сразу за ним коренастую особу женского пола, если бы та не пригнулась), ринулся в атаку. Прочие с радостными воплями кинулись следом.
Отчетливый гром револьверного выстрела сотряс пасмурный ветреный день, снес темя облаченному в килт Зрелому. Землистое лицо женщины, едва не обезглавленной его тесаком, окропил алый дождь, и она испуганно вскрикнула резким, грубым голосом. Остальные, с дикими глазами, охваченные неистовством, продолжали наступать – так, словно не видели ни ее, ни убитого.
– Эдди! – пронзительно вскрикнула Сюзанна и опять выстрелила. Мужчина в подбитом шелком плаще и высоких сапогах рухнул на мостовую.
Эдди зашарил в поисках "Ругера" и пережил мгновение паники, вообразив, что потерял его. Рукоятка пистолета каким-то образом проскользнула за пояс штанов, внутрь. Эдди обхватил ее и сильно дернул. Подлый "Ругер" не желал вылезать – мушка невесть как запуталась в трусах Эдди.
Сюзанна выпустила три пули подряд. Каждая нашла свою мишень, но наступавшие Зрелые не умерили прыти.
– Эдди, помогай!
Эдди рывком расстегнул штаны, чувствуя себя этаким уцененным Суперменом, и наконец вызволил "Ругер". Ударив ладонью по предохранителю, он упер локоть в ногу чуть выше колена и открыл огонь. Думать не требовалось – не требовалось даже целиться: оказалось, что утверждение Роланда, будто в бою руки стрелка действуют сами по себе, совершенно справедливо. Вообще, промахнуться с такого расстояния было бы трудно и слепому. Сюзанна сократила численность атакующих Зрелых до пятнадцати; Эдди, пройдясь по оставшимся, как ураган по пшеничному полю, за неполных две секунды скосил четверых.
Единое лицо толпы – маска остекленелого, бессмысленного рвения – стало распадаться. Мужчина с молотком вдруг отшвырнул свое оружие в сторону и сам бросился наутек, карикатурно прихрамывая на обе изуродованные артритом ноги. За ним последовали еще двое. Остальные нерешительно топтались на мостовой.
– Что стали, дьяволы, ну! – злобно буркнул сравнительно молодой мужчина, обернувший свой синий шарф вокруг шеи на манер аскотского галстука. Если не считать двух островков рыжих кудрей на висках, он был лыс как колено. Сюзанне этот субъект напомнил Кларабель, Эдди – Рональда Макдональда, и оба заподозрили, что от него следует ждать неприятностей. Рыжий метнул самодельное копье, вероятно, начинавшее свою жизнь в качестве железной ножки стола. Оно лязгнуло о мостовую справа от Эдди и Сюзанны, никому не причинив вреда. – Ну же, кому говорю! Вперед! Коли будем держаться вместе, сумеем их схва…
– Извини, приятель, – пробормотал Эдди и всадил пулю ему в грудь.
Кларабель-Рональд пошатнулся и попятился, прижимая руку к рубахе. Он смотрел на Эдди огромными остановившимися глазами, которые с душераздирающей ясностью говорили: это не должно было случиться. Потом его рука тяжело упала и безвольно повисла вдоль бока. Из уголка рта рыжего вытекла единственная струйка крови, неимоверно яркая в сером свете дня, и он осел на колени. Горстка уцелевших Зрелых, онемев, смотрела на него, не в силах оторваться, и один повернулся, чтобы убежать.
– Хрен-то, – сказал Эдди. – Стоять-бояться, дебил, не то хорошенько разглядишь поляну, которой заканчивается твоя дорожка. – Он повысил голос. – Бросаем оружие, девочки и мальчики. Все, какое есть! Ну!
– Ты… – прошептал умирающий. – Ты… стрелок?..
– Угадал, – подтвердил Эдди, угрюмо оглядывая его уцелевших товарищей.
– Молю… о… прощении… – задыхаясь, выговорил мужчина с курчавыми рыжими волосами и ничком повалился на землю.
– Стрелки? – с разгорающимся ужасом переспросил кто-то, начиная понимать.
– Смотри-ка, глупые, но не глухие, – заметила Сюзанна. – Это уже кое-что. – Она качнула дулом револьвера – как подозревал Эдди, наверняка полностью разряженного. А кстати, сколько еще патронов может оставаться в "Ругере"? Эдди вдруг сообразил, что понятия не имеет, сколько патронов вмещает обойма, и проклял себя за тупость… но разве он действительно всем сердцем верил, что дело дойдет до стрельбы? Вероятно, нет. – Слыхали, что он сказал, ребята? Бросай оружие. Побузили, и будет.
Один за другим Зрелые подчинились. Женщина, которой мистер Меч-и-Килт выплеснул на лицо добрую пинту своей крови, сказала Сюзанне:
– Напрасно вы Уинстона жизни решили, ваша милость, – нонешний день его рожденье было, вот оно как.
– Ну и сидел бы дома, ел именинный пирог, – фыркнул Эдди. События захватили молодого человека целиком, и потому он не нашел ничего сюрреалистического ни в замечании женщины, ни в своем ответе.
Среди уцелевших Зрелых была еще одна женщина – тщедушное белокурое создание, длинноволосое, но с такими огромными проплешинами на голове, словно у нее была парша. Эдди заметил, что она робко, бочком подбирается к мертвому карлику – а заодно и к возможной безопасности одетых зеленью арок позади него, – и всадил пулю в потрескавшийся бетон у самых ее ног. Он плохо представлял, что ему нужно от этой женщины, зато ему определенно не хотелось, чтобы кто-то из Зрелых подавал идеи остальным. Прежде всего Эдди боялся того, что могут натворить его руки, если хилые, малоприятные, угрюмые люди, которые сейчас стоят перед ним, попытаются разбежаться. Что бы ни думала о стрелковстве голова Эдди, его рукам оно неожиданно пришлось очень по вкусу.
– Стоять, красотка. Констебль Доброхотли советует тебе поостеречься. – Он взглянул на Сюзанну и встревожился, увидев, что ее щеки приобрели сероватый оттенок. – Сьюзи, ты в порядке? – спросил он тоном ниже.
– Да.
– Ты не собираешься, к примеру, хлопнуться в обморок, а? Потому что…
– Нет. – Устремленные на него глаза Сюзанны были так темны, что напоминали пещеры. – Просто до сих пор мне не приходилось убивать, вот и все.
"Ну дак привыкай", – чуть не вырвалось у Эдди. Он прикусил язык и вновь внимательно пригляделся к замершей перед ними последней пятерке Зрелых. Эти люди смотрели на них с Сюзанной с мрачным испугом, весьма, впрочем, далеким от настоящего ужаса.
"Черт побери, почти все они давно позабыли, что такое ужас, – подумал Эдди. – Или радость, или печаль, или любовь… Хорошо если они еще способны чувствовать хоть что-то. Слишком давно они живут в этом чистилище".
Потом он припомнил смех, возбужденные возгласы, восторженные аплодисменты, и внес поправку в свои размышления: существовала по крайней мере одна вещь, которая по-прежнему заводила жителей Лада, по-прежнему нажимала на их кнопки. Торопыга засвидетельствовал бы это.
– Кто тут главный? – осведомился Эдди. Он очень внимательно наблюдал за перекрестком позади маленькой группы – на случай, если другие опять осмелеют, – но до сих пор не видел и не слышал в той стороне ничего тревожного. Видимо, эту оборванную команду бросили на произвол судьбы.
Зрелые неуверенно переглянулись. Наконец заговорила женщина с окровавленным лицом.