– Я случайно узнал, что у Мориши есть ребенок. И что это сын Каца. – Никифоров говорил очень тихо и каким‑то потухшим голосом. Глаз он не поднимал. – Мы с ней в кабаке бухали, а у нее мобильный зазвонил. Она как номер увидела, сразу сорвалась и побежала куда‑то. А меня в тот момент такое любопытство разобрало, что я тоже из‑за стола выгреб и поплелся за ней. Да, говорю честно, я подслушал, чего она там щебетала. Оказывается, ей мать звонила. Я это из разговора понял. А еще я услышал, как Ларски сначала у родителей выспрашивала, как там ее Ангелочек Михайлович поживает, а потом с самим сыном сюсюкалась. Во время разговора Моришка стояла ко мне спиной, поэтому не видела, что я уши грею. А потом, когда повернулась, я понял, что девонька откровенно перепугалась. Ее аж затрясло от ужаса. Вот тут я повел себя как откровенная скотина. До конца не поняв, чего это она так запаниковала, я просто прижал ее к стенке и угрозами заставил рассказать мне всю правду. Мне, знаете ли, вдруг стало ужасно любопытно, почему это наша львица в панику ударилась. Да, я тоже человек и мне тоже присущи простые человеческие пороки. Когда мы вернулись за столик, Мориша жахнула стакан коньяку и поведала мне слюнявую историю про брошенную мать‑одиночку. Про себя то есть. Оказывается, после вашего с ней, – Михаил поднял виноватые глаза на Каца, – романа она выяснила, что беременна…
Внезапно раздался жуткий грохот. Притихшая было публика заволновалась и воззрилась на источник безобразия – на Каца. Ибо именно он, пошатнувшись, оперся рукой о стол – стол не выдержал и упал.
– Вранье это все, – прохрипел виновник грохота. – У меня не может быть детей.
– Угу, – кивнул, соглашаясь с ним, Никифоров. – Морише ты об этом рассказывал, поэтому она особо и не предохранялась. А еще у нее у самой были проблемы, ей лет пять назад диагноз поставили – безнадежное бесплодие. Так вот, представь, каково было бедной девке, когда врач торжественно объявила ей о радостном событии? Ты уверял, что бесплоден, у нее заморочки в этом деле, а она бах – и вдруг на сносях! И никто, кроме тебя, отцом ребенка быть не может! В ту пору юная журналистка была влюблена в богатого прохиндея по уши и совершенно тебе не изменяла. То есть случилось невероятное. У двоих абсолютно не имеющих возможности заиметь ребенка людей вдруг наметилось потомство.
Кац всхлипнул, осмыслив услышанное, помотал головой и, все еще не понимая, что тут, собственно, происходит, попытался издать членораздельные звуки. Получилось у него это плохо.
– А я… А она… Почему мне об этом никто не сказал? Почему она мне не рассказала???
Никифоров вытер о джинсы внезапно вспотевшие ладони и ответил:
– Она собиралась. Речь заготовила, собралась цветы тебе подарить по случаю радостного события. Она даже в лабораторию обратилась, где делают анализы на отцовство еще до рождения ребенка. Получила оттуда справку, чтобы тебе ее вместе с букетом предъявить, и, радостная, к тебе поперлась. Фея, блин, беременная…
– …лять, – сказал Кац. И замолчал. Похоже, мужчина что‑то вспомнил.
Вежливая публика притихла в ожидании продолжения. Но оба Михаила почему‑то молчали.
– Ну! Почему …ять‑то? – первой не выдержала любопытная Ёлка.
– Потому что. И я прекрасно помню тот день. Моришка в то утро умчалась куда‑то по своим дурацким делам, я решил, что у нее шопинг очередной… – через силу начал рассказывать Кац.
– А на самом деле она в эту самую лабораторию рванула. Ей очень хотелось иметь на руках ту злополучную справку, чтобы у тебя даже тени сомнения не было, – пояснил Никифоров.
– Но я‑то не знал об этом!!! – Каца прорвало, и он перешел на крик: – Я же не знал! Я подумал, что раз она по магазинам поперлась, то это надолго! Вызвал девок, устроил групповуху! И в самый разгар веселья вдруг Моришка заявляется! Я же тогда решил, что ей этот идиотский букет какой‑нибудь любовник подарил, а она его сдуру ко мне домой приперла! Мало того, эта девица мне с порога начала какие‑то странные предьявы устраивать. Мол, как ты мог мне изменить, негодяй, и все в таком духе! Что мне оставалось делать? Я, не долго думая, объяснил наглой девке, что не обязан оправдываться перед каждой подстилкой, развернул ее лицом к двери и вломил хорошего пенделя.
Ёлку аж передернуло. В воображении четко всплыла вся эта быдлячья сцена – пьяный мужик на глазах у своры проституток выставляет обескураженную женщину на улицу. Без денег. Беременную. Униженную.
Писец. Сука. Скотина мерзкая!!!
– Ну ты гандон… – прошептала Идея Нахимова.
– Епт, а я не верила в рассказы, что рублевские бабы за цацки и деньги терпят побои и унижения от своих престарелых спонсоров… – эхом вторила толстухе Элка. – А вы все там действительно крысы поганые… Идка права, ты гандон.
Белла почему‑то ничего не ответила. Она только вздохнула и уставилась в пол. Господи, неужели и ей доставалось? Это что ж такое в продажном мире олигархов делается‑то…
– Насколько я понимаю, именно тогда мадам Ларски пропала из вашего поля зрения на довольно длительный срок? – Детектив уже все понял.
– Ага. Это она к родителям рожать ездила, – ответил за тезку Никифоров. – Об аборте и речи быть не могло – и для самой Мориши, и для ее родителей этот ребенок был просто Боженькиным подарком. Мальчика назвали Дмитрием, в честь деда. Сказать, что родственники его обожали, – ничего не сказать. Мать в нем души не чаяла, бабка с дедом просто от счастья с ума сошли. Естественно, когда встал вопрос о том, что Моришке придется вернуться в Москву, потому что в их деревне нет возможности заработать, родители оставили внука себе, а Ларски регулярно отправляла им довольно крупные суммы.
– Дмитрий… Дмитрий Михайлович… представляете, у меня наследник есть!
Похоже, до Каца вдруг дошло то, что он только что услышал. Мужчину откровенно подколбасило, а на его круглой физиономии светилась такая счастливая улыбка, что искренность его эмоций ни у кого не вызывала сомнений.
…Вот только… Если он не знал о ребенке, откуда тогда в его портмоне фотография мальчика?..
– Я… Я завтра же поеду в этот Мухосранск! Господи, у меня сын есть! Он живет в какой‑то деревне, мой бедный мальчик! Он должен жить в Лондоне, с отцом, то есть со мной! Лучшие школы, университеты, да я… да я ему… все что захочет… Митька… Митенька мой!
Кац носился кругами, сбивая все на своем пути. Лицо миллионера полыхало, он размахивал руками и нес околесицу – про то, что первым делом он купит ребенку дорогущего скакуна, познакомит с внуками королевы Англии и что…
– Вот именно поэтому Мориша не рассказывала тебе о мальчике. Она прекрасно понимала, что, узнав о наследнике, ты первым делом сядешь в самолет и отберешь ребенка у нее и у ее родителей. Как следует поразмыслив, Ларски решила, что уж лучше Димка будет расти без отца‑миллионера. Отдавать его тебе никто не собирался, – завершил свою речь Никифоров.
– Но ты все же как‑то о мальчике узнал. И, чтобы Мориша не смогла тебе помешать, просто избавился от матери своего ребенка. Миша, ты однозначно гандон, – подытожила бездетная Идея Нахимова.
Глава 8
Господи, как это все мерзко… Как это все мерзко…
Осознав, кто и за что убил бедную журналистку, Элка словно сдулась.
Она, честно говоря, никогда не считала нынешних нуворишей высокоморальными людьми, но то, что она увидела и услышала сейчас, просто выбило у нее землю из‑под ног.
Оказывается, права была Ларски, решив ничего не говорить биологическому отцу о наследнике. И очень жаль, что этот подонок какими‑то неведомыми путями узнал о сыне.
– Ну что, граждане подозреваемые, вашего полку прибыло. Принимайте нового члена секты, – проговорила Элка, взмахом руки указывая Кацу на скучковавшихся соотечественников. Нахимовы, Белла и Брост кровожадно разулыбались, приглашая нового участника шоу в свои недружные ряды.
Идейка даже позволила себе сострить:
– Вэлкам, дорогой. В тесноте, да не в обиде.
– А если учесть, что у тебя было больше всего мотивов ее задушить, то мы совершенно искренне тебе рады, – поддакнул Брост. – Может, теперь этот французишка наконец оставит нас в покое.
А вот Белла ничего не сказала. Она сидела на стуле, бледная как мел. И ни на что вокруг не обращала внимания. Похоже, после того как ее деловая репутация рухнула ниже плинтуса, женщина просто перестала замечать все, что происходит вокруг.
Кац не сразу понял, о чем говорят Брост и Нахимова. Он даже, повинуясь гостиприимному жесту Идеи, было направился в их сторону, но, сделав пару шагов, остановился.
– Э‑э‑э, вы чего? – недоуменно уставился он на хищно улыбающихся подозреваемых, потом перевел взгляд на детектива. – Вы тут все с ума, что ли, посходили? Вы что, решили, что это я Моришку того, в смысле поясом? – произнести слово «убил» Кац не решился. – Еще чего не хватало! Я понятия не имел, что у Ларски от меня ребенок! Вы же сами только что видели!
– Ага. А еще мы видели, как из твоего кошелька фотография этого самого неизвестного тебе ребенка вывалилась. Или она там случайно оказалась? Понравился тебе мальчишечка на карточке, вот ты ее и прихватил. И в портмоне по старой привычке сунул. Вот только где ты эту фотографию взять мог, папашка? Не иначе как у остывающей Ларски из рук вырвал?
Мрачный негодяй Нахимов, почуяв, что с него вот‑вот снимут обвинения, разошелся не на шутку:
– Что, подонок, неприятно, когда на тебя самого подозрения пали? Может, ты наконец поймешь, каково приходится человеку, когда его несправедливо обвиняют в убийстве!
– Вы тут все белены объелись. Неужели я похож на человека, способного задушить женщину? – огрызался Кац.
Элка хмыкнула:
– Час назад я бы ни за что не поверила, что вы способны пнуть женщину. Однако ж…
Михаил Романович напрягся, пытаясь понять, о чем говорит эта девчонка, но тут же сник:
– Да, но тогда я же не знал, что она беременна! И к тому же в тот злополучный день я был пьян.
– Ага, а позавчера ты был трезвый, можно подумать! Миша, посмотри правде в глаза – ты постоянно пьян, ты очень импульсивен, и мы все прекрасно понимаем, что в ответ на нежелание отдавать тебе сына ты просто избавился от досадной помехи в лице Мориши. А фото мальчика прихватил из сентиментальных соображений. – Похоже, на этот раз Идея совершенно искренне распереживалась. Она не показушничала, не изображала из себя жертву несправедливого оговора – она просто поражалась человеческой подлости. – Мне вот только одно непонятно: как ты будешь смотреть в глаза ребенку, когда тот про маму спросит? Скажешь, что она была летчиком и погибла на задании? Или наговоришь про бедную Моришу гадостей, чтобы навсегда отбить у малыша мысли о биологической матери? Я думаю, что ты выбьешь последний вариант, он поподлее будет. Как раз в твоем стиле.
На Каца было страшно смотреть. Глаза его горели, волосы нелепо топорщились в разные стороны, а лицо наливалось краской.
– Да не знаю я, откуда в этом гребаном кошельке появилась эта гребаная фотография! – завопил он. – Я постоянно свои вещи где попало разбрасываю! Кто угодно мог засунуть туда любую хрень! У девочек моих спросите, они подтвердят!
Но никто ему не поверил.
– Ага, твои девочки только что облажались, рассказывая, что ты никуда без них не выходил. Эти потаскушки что угодно под присягой скажут, лишь бы тебя выгородить. – Довольный Нахимов даже гоготнул от собственной сообразительности. И на окружающих свысока посмотрел: мол, я же прав?
И спорить с ним никто не стал. Ибо – скорее всего он был прав.
И добавить тут было совершенно нечего. Поэтому все грустно заткнулись.
– Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Вам не кажется, что мы с вами в тупике, а, сограждане дорогие?
Честно говоря, Элке все это представление уже порядком надоело. Ей безумно хотелось в душ, а потом на самолет и домой, подальше отсюда.
А еще она почему‑то очень переживала за ни разу ею не виденного малыша Димку. Он же совсем один остался. Мамы больше нет. Потому что ее папа убил.
– Насколько я знаю российские обычаи, нежелание матери отдавать ребенка отцу в кругах вашего высшего света не имеет ни малейшего значения. – Когда наступившую тишину нарушил спокойный голос детектива, народ встрепенулся. А тот продолжил: – Вам самим наверняка известны случаи, когда в России богатый отец просто отнимал детей у матери, и никакие законы этих мужчин не останавливали. Я верно говорю?
Идея, будучи самым компетентным специалистом в вопросе сплетен, кивнула:
– Вы правы. В нашей стране закон на стороне того, у кого кошелек. Уж если Кристиночка не смогла у мужа ребенка отвоевать, то у Мориши вообще шансов не было. Этот подонок просто забрал бы ребенка и все.
Стоит ли говорить, что все сразу поняли, о какой именно Кристиночке шла речь? Поняли и загудели, соглашаясь с Идеей. А та, вдохновленная всеобщей поддержкой, добавила:
– Тут уж скорее Ларски должна была Мишаню придушить. Потому что других способов остановить его у нее все равно не было бы.
Как ни странно, но озвученная толстухой мысль была совершенно здравой. С чего бы Кацу на беззащитную журналистку кидаться? Даже если сделать поправку на его темперамент, то, скорее всего, узнав о существовании наследника, он просто послал бы сопротивляющуюся Моришу на хер, сел бы в один из своих самолетов и уже через несколько часов вывез мальчика в Лондон. И это было бы гораздо проще, чем за кем‑то там с поясом от халата по гостинице охотиться.
– А может, он решил, что если Мориши не будет в живых, то ее родители будут вынуждены отдать ребенка? При живой‑то матери они вряд ли бы этому упырю внука доверили… – осторожно подкинул версию Брост.
– Да что я, дебил что ли? Если я вот так вот просто увезу мальчика от любимых бабушки с дедушкой, это ж какая у мальца психологическая травма будет! Я бы их всех вместе забрал из этой деревни. И заберу, кстати! Мои родители давно умерли, так что я об этих стариках как о родных заботиться буду! Да и вообще – у меня работа, бизнес, неужели я родного сына с наемной нянькой оставлю при живой‑то бабушке? Вы бы единственного наследника кому угодно доверили?
Кац орал так, что хрустальные подвески на люстре позвякивали. На его крик даже официанты носы из кухни повысовывали – но, когда поняли, что это орет постоянный клиент, попрятались обратно. Похоже, к неадекватному Мишаниному поведению тут все давно привыкли.
– И в этом есть немалая доля логики, – глубокомысленно подытожила его крики Элка.
Народ с ней нехотя согласился. Нехотя – потому что подозрения опять‑таки пали на остальных. Согласились – потому что на дебила Кац действительно не был похож.
– Итак, вас снова пятеро совершенно одинаково подозреваемых, дорогие мои, – голосом Регины Дубовицкой объявила совсем уже затурканная Элка. – Блин, может, убийца наконец признается и мы разойдемся?
Нахимовы, Брост, Белла и примкнувший к ним Кац растерянно переглянулись между собой. Похоже, никто из них брать на себя вину не собирался. Ну и что прикажете делать? Монетку кидать или считалочкой назначать виноватого? Похоже, других вариантов просто нет.
Каким бы умным у себя на родине ни числился красавчик д’Ансельм, но, похоже, на сей раз он облажался. Слишком уж много в одном месте подозреваемых собралось. Ткни в любого пальцем – и тот не сможет доказать свою невиновность.
Бред какой‑то.
Таким макаром можно вообще кого угодно в преступники записать. Между прочим, почему‑то никто не подумал прошерстить Мишаниных девиц! Те вообще подсчету не подаются, шляются кучами и поодиночке по отелю, и внимания на них никто не обращает. Если подумать, то любая из них могла иметь повод, а главное, возможность задушить журналистку. Мало ли кому Ларски при жизни могла напакостить, может, она где‑нибудь случайно одну из бестолковых блондинок задела, а та по глупости решила отомстить… Кто ж знает, какие шальные мысли забредают в красивые блондинистые головы?
Мысль, конечно, была идиотской, тем не менее, повинуясь какому‑то внутреннему зову, Элка покосилась на кучкующихся в углу рыбешек.
Как это обычно бывает, очень даже вовремя покосилась. Потому что именно в этот момент от единообразно колышащейся золотистой массы вдруг отделилась одна особь.
Ага, похоже, это та самая красотка, что не смогла мэра возбудить.
Девушка вышла почти на середину зала, прокашлялась, как ведущий перед концертом, и обратилась почему‑то к Бросту, а не к своему хозяину:
– Кирилл Сергеевич, а если я сейчас полностью сниму с вас все подозрения, вы меня к себе на телевидение возьмете? Вы не подумайте, я не дура, у меня высшее филологическое образование. И еще я курсы маркетинга закончила. Вы не пожалеете, – девица начала говорить довольно уверенно, но к концу своей речи все же сбилась на просительный тон.
Брост не сразу понял, что она к нему обращается. А когда понял, то почти простонал:
– Детка, если ты это сделаешь, я тебя прямо тут же приму на работу, на место этой сучки!
Все поняли, что «сучка» – это опальная Статская.
– А если ты и мою невиновность докажешь, я тебе «Порш» подарю, – себе под нос, но так, что услышали все, пробурчал новоявленный папаша.
Девчонка расплылась в блаженной улыбке, зачем‑то поправила коротенькое платьице и очень уж как‑то бесцеремонно подмигнула Кацу:
– За язык вас никто не тянул. Готовьте машинку.
– Когда у Николая Анатольевича ничего не получилось, – начала деваха рассказывать, – он на меня очень сильно накричал. Даже ударить попытался, но я увернулась.
Нахимов в этом месте повествования покраснел и заерзал. Девушка смерила его презрительным взглядом и продолжила:
– Я выскочила из ванной, но еще какое‑то время пробыла в номере – мне надо было прийти в себя, поправить макияж. На все это у меня ушло минут десять. Когда же я вышла, а было это примерно в половине второго, может, минут на пять‑десять позже, воспользоваться лифтом мне не удалось. Да чего я вам рассказываю, вы все в курсе, что он в тот день на ремонте был. Так вот, мне пришлось спускаться по лестнице. Собственно, это все не важно… – Рыбеха махнула наманикюренной ручкой, мол, что за чепуху я тут несу…
Публике эта ее изящная пауза вовсе не понравилась. Нахимова даже тумбообразной ножкой топнула, мол, не тяни резину, колись уже давай!
– А важно то, – блеснув хитрющими глазами, продолжила девушка, – что, когда я оказалась на втором этаже, меня чуть не убили дверью.
Наверное, в беспечной жизни блондинистой содержанки это странное событие действительно оказалось очень ярким моментом, очень уж возмущенно девица ресницами захлопала, правда, о чем она говорит и чем факт странной попытки убийства дверью может помочь опальному Бросту, никто не понял.
– А поближе к делу можно, любезная? – вклинился в повествование Кац. – Ну, дверью, и что с того?
Блонди ухмыльнулась и объяснила:
– В тот момент, когда я проходила мимо номера Мориши, дверь распахнулась с такой силой, что меня ею чуть не зашибло. Как я успела за угол отскочить, до сих пор не понимаю. Повезло, наверное.
Ладно, с дверью разобрались, теперь вот какой‑то непонятный угол появился! Час от часу не легче! Господи, как же тяжело общаться с блондинками!
– Сразу за номером Ларски есть небольшой закуток. Там ваза огромная китайская стоит, – поняв, о чем идет речь, детектив пояснил это остальным. – Кстати, в этой нише действительно может спрятаться хрупкая девушка.
Француз с какой‑то непонятной нежностью посмотрел на златоволосую русскую красавицу, мол, все верно, малышка, я понимаю, о чем ты говоришь, продолжай.
– Вот я как раз между стеной и вазоном застряла. Ноготь, кстати, сломала, пока выбиралась…
Поняв, что за эти несущественные подробности ее сейчас порвут на британский флаг, девушка затараторила:
– И когда я оттуда выбралась, то увидела убегающего по коридору человека. Человека, выбежавшего из номера Ларски. Так что если сложить пресловутые два и два и вспомнить приблизительное время убийства, то получается, что я видела убийцу.
Немая сцена. Пипл в ахуе. Ититская сила. Какого хрена…
– Какого хрена ты раньше молчала???
Элке показалось, что после такого нечеловеческого крика на альпийскую деревушку должна была сойти лавина растревоженного векового снега. И за лавиной – селевые потоки. И до кучи сбитый звуковой волной самолет тоже мог бы рухнуть. Ибо такой громкости ора ей до сих пор еще не приходилось слышать.
– Идея, ты где ж так орать научилась? – простонал Кац, когда к нему вернулся слух.
– Дорогая, я же просил тебя никогда больше так не кричать… – опасливо покосился на законную супругу Нахимов.
– Ну ты, мать, даешь… – прохрипел Никифоров.
– До этого момента у меня был музыкальный слух… – пожаловался окружающим Кирилл Брост.
– Как же я не догадалась в эту проклятую нишу заглянуть… – в послегрозовой тишине раздался спокойный женский голос. – Как же я не догадалась…
– Да, это была я. Девочка действительно видела, как я второпях выскакивала из номера Мориши.
На лице ухоженной бывшей помощницы телемагната не отражалось ни единой эмоции. Казалось, это восковая маска, а не лицо. Статская рассказывала. Но никто ей не верил.
– Я действительно понесла Морише деньги. И долго стучалась в номер. Дело в том, что происходило что‑то непонятное. Время встречи было четко оговорено, за дверью ясно слышалось какое‑то шевеление, но мне почему‑то никто не открывал. На Ларски такое поведение было непохоже, поверьте, эта стерва бросила бы любые дела, из‑под любовника вылезла бы, только чтобы забрать деньги. Уж я‑то ее знаю… А тут – не открыла. Это я сейчас понимаю, что валить надо было оттуда со скоростью паровоза. А в тот момент я ужасно разозлилась. Вы не представляете, как мне осточертел этот проклятый саквояж с наличностью! Я всю дорогу над ним тряслась, из номера лишний раз не выходила, чтобы не дай бог какая‑нибудь любопытная горничная на деньги не позарилась. Я же за день до отъезда всю эту сумму по копейке собирала! У меня столько наличности на руках никогда не было. Кирилл все деньги в казино просадил, а когда пришло время решать проблемы, этот наш трепетный лось запаниковал, ударился в истерику, и мне пришлось самой все организовывать! А теперь представьте – стою я в двух шагах от конечной цели, с чемоданом денег, как дура… И эта сучка дверь не открывает. Мне бы свалить оттуда по‑тихому, на следующий день разобрались бы, что к чему… Но меня словно бес попутал! Зачем, ну зачем я эту дверную ручку дергать начала???
Статская вопросительно уставилась на детектива, словно тот мог найти ответы на ее риторические вопросы. Но д’Ансельм молчал. Белла вздохнула и продолжила:
– Ручка повернулась. Дверь оказалась незапертой. Естественно, я вошла… И чуть не споткнулась об Моришу. Знаете, первая мысль была: Ларски напилась до беспамятства и уснула на полу.
– Почему вы решили, что женщина пьяна? – перебил ее детектив.
– В номере пахло как в кабаке. Знаете, когда в помещении много пьют и не открывают окна, воздух становится очень тяжелым, затхлым. А еще на столике между креслами стояла бутылка коньяку и два фужера.
– Вы уверены? Именно два? – Детектив что‑то подчеркнул в своем ежедневнике.
– Да. Точно, два.
– Интересно… Продолжайте, я вас слушаю…
Белла подняла на француза совершенно пустые глаза:
– А все, больше нечего рассказывать. Я решила разбудить Ларски, ткнула ее носком туфли в руку. А она даже не пошевелилась, только рука, как ватная, в сторону откинулась. Здесь даже идиот понял бы, что женщина мертва…
– А почему вы сразу не сообщили о происшествии администрации отеля? Почему не вызвали полицию?
Статская пожала плечами:
– Сначала я очень испугалась, подумала, что если меня застанут в номере с трупом, я тут же стану подозреваемой номер один. А потом решила, что раз уж так случилось, то мне совершенно незачем во все это ввязываться. Поэтому я выскочила из номера, спустилась в бар и там надринькалась. О том, что было дальше, вы знаете. Я поднялась в номер и проспала до утра. И уже утром нам всем официально сообщили о гибели Мориши.
А ведь бармен говорил, что Белла начала розоветь только после нескольких крепких коктейлей. Вот почему она такой бледной в тот вечер была…
Странным человеком оказался этот симпатичный французский детектив.
Казалось бы, вот она – убийца, полно доказательств, даже свидетель есть, – хватать ее надо, тепленькую, тащить в каталажку и закрывать дело! Улик выше крыши, все понятно! Ан нет – полицейский, вместо того чтобы заковать преступницу в кандалы, зачем‑то расспрашивать ее начал, вопросы всякие задавать и вообще стал вести себя не очень понятно.
– Где именно стояла бутылка со спиртным? Подождите, я сейчас стол нарисую, а вы мне укажете, в каком именно месте вы ее видели.
Детектив быстренько накорябал в блокноте квадрат, по всей видимости означающий поверхность журнального столика, и протянул бумажку Статской.
Та взяла блокнот, задумалась, затем нарисовала кружок в верхнем правом углу квадрата.
– Прекрасно! – восхитился француз. – Просто великолепно!
Ишь ты, радуется, словно она ему оригинал «Подсолнухов» подарила! Статская тем временем добавила:
– А еще в какое‑то мгновение мне показалось, что в номере кто‑то есть… Первое, что пришло мне в голову, – это убийца. Поэтому мне стало очень страшно, и я пулей вылетела из номера. Оказывается, даже чуть дверью девушку не убила. Я понимаю, что это звучит нелепо, но, тем не менее, у меня было ощущение, что где‑то совсем рядом притаился человек.
Д’Ансельм удовлетворенно кивнул:
– Вспоминайте дальше. Что еще вам показалось необычным?
Женщина пожала плечами, шмыгнула носом и нехотя, словно стесняясь, ответила:
– Честно? Мне почему‑то ее телефон показался странным. Не знаю чем. Просто было в нем что‑то не то… Хотя что необычного может быть в простом телефоне? Нет, мне, наверное, все‑таки показалось. Так что – больше ничего странного. Если, конечно, не считать трупа на полу, все остальное было в порядке.
Д’Ансельм снова кивнул, осторожно, чтобы страницы не перелистнулись, положил открытый блокнот на стол и поднял глаза на расшумевшихся русских.
– Ну что, мы можем идти? – Нахимов встал со стула и потянулся. – Расследование, я так понимаю, закончено? Преступник, простите, преступница арестована, дело закрыто, можно расходиться. Что‑то засиделись мы с вами, господа, пора и честь знать.
– Слышь ты, уголовник, – Идея бесцеремонно пихнула законного супруга кулачком в бок. – Быстренько организуй билеты, мне нужно к тетке слетать, проведать родственницу. Шевелись давай, импотент!
Нахимов встрепенулся и жалобно поинтересовался:
– А можно я с тобой полечу? Ну чего ты одна будешь по провинциям мотаться?
– Еще чего не хватало! Я же не дура тебя к своим деньгам подпускать! Нет уж, дорогой, с этого момента каждый из нас идет своей дорогой! – Похоже, Идея Григорьевна уже сроднилась со статусом одинокой и богатой женщины, поэтому от компании мужа она решительно отказывалась. – Опять же тетка тебя на дух не переносит, зачем старушке лишний раз нервы трепать? А так я к ней с хорошей новостью приеду, мол, права ты была, тетушка, негодяем оказался мой благоверный, развелась я с ним. Глядишь, она на радостях завещание правильное оформит. Так что езжай домой, любимый, а у меня еще масса дел!
Тем временем Мишаня Кац орал на своих рыбок:
– Где мой телефон? Что значит – вы «не знаете»? Позвоните мне, он сразу и найдется! Ну до чего ж вы у меня глупые, а!
Девицы принялись рыться в своих крошечных ридикюлях, извлекать из них практически одинаковые мобильники в стразиках и тыкать пальчиками в крохотные кнопотулечки.
– Кстати, телефон… Белла, где мой аппарат? – Брост требовательно уставился на Статскую.
Ага, похоже, он уже начал прощать свою помощницу! Указания дает, требует чего‑то. Неужели он все это безобразие на тормозах спустит? Хотя какая сейчас разница – все равно бедную Белку на ближайший десяток лет в застенки упакуют. Вот интересно, а будет он ей в тюрьму передачки таскать?
Не, похоже, не будет. Когда Статская протянула бывшему шефу мобильник, он даже не удосужился руку протянуть. Вместо этого бросил в сторону:
– Забери у нее мою вещь. И всегда следи за этим телефоном, у меня есть ужасная привычка то и дело его терять. Теперь это твоя проблема. Запомнила?
– Конечно, Кирилл Сергеевич! – Шустро подскочившая спасительница‑блонди ловко выудила аппарат из пальцев Беллы и спросила у свежеприобретенного шефа: – Вы ПИН‑код свой знаете? Телефон включить надо.
Статская подняла полные слез глаза и дрожащим голосом попыталась что‑то сказать. Но никто ее слушать не стал.
Брост повернулся к блонди и процедил сквозь зубы:
– Запомни эту женщину и сделай так, чтобы я больше никогда ее не видел. Ясно? Кстати, как тебя зовут?
– Стелла.
Сначала все молчали. А потом в ресторане раздался такой бодрый и искренний ржач, что встревоженный персонал гостиницы вновь повысовывал свои любопытные носы из‑за кухонной двери.
– Везучий ты, Кирюха! – прокомментировал общее настроение Никифоров. – То Белла, то Стелла…