– Вот ведь паскуда, а?.. И что мне теперь прикажете делать? – произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь. И тут же, не меняя интонации и не делая паузы: – Белка, Ёлка, давайте выпьем! Отдохнул, называется. Чего теперь делать‑то??? Нахимовы, не прячьтесь от общественности, гребите сюда. Ёлк, попроси, чтобы закусь какую‑нибудь притараканили, а то я сейчас насухую быстро уберусь.
Закусь, в смысле нормальный полноценный банкет, организовали моментально – через десять минут большой дубовый стол был сервирован, уставлен невероятным количеством бутылок со спиртным, и гостей пригласили подкрепиться.
Похоже, что расходиться по своим номерам никто не собирался – совсем наоборот, народ потянулся поближе к Кацу. Оставаться один на один со своими мыслями никто не хотел.
Поначалу Элка думала, что после всего увиденного и услышанного ей, да и остальным тоже, кусок в горло не полезет, но оказалась не права. Подошедшие к столу никифоровские девицы с таким азартом наполняли свои тарелки, что даже у перенервничавшей Ёлки проснулся аппетит. Кац категорически отверг предложенные официантами пузатые рюмашки и принялся разливать крепкое спиртное в высокие бокалы для шампанского.
Его до сих пор трясло – он то и дело промахивался, темные, остро пахнущие коньячные пятна расплылись по белоснежной скатерти. Но это совершенно никого не волновало.
– Миш, а тебе кто звонил‑то? – чавкая набитым ртом, обратилась к олигарху Идея.
Выглядела она ужасно – зареванная, с размазанными по рыхлой физиономии остатками косметики, всклокоченная вся какая‑то.
– Помощник Моришкин звонил. Вернее, помощница. Девка порядочной оказалась. Она даже не подумала связаться с Никифоровым и, как только узнала о гибели своей работодательницы, сразу набрала меня. И все рассказала…
– Что рассказала?
Возникла пауза.
Кац покрутил в руке бокал с темной жидкостью, тяпнул и только после этого, не закусывая, ответил:
– Эта история давно началась. Примерно два года назад ко мне обратился один известный человек и попросил продать ему заводик.
– Это кто это к тебе обратился? Давай уже, называй всех фигурантов, – полюбопытствовал пришедший в себя Брост.
– Кто‑кто, Никифоров в пальто!.. На хрена ему понадобился этот комбинат, я не знаю, но Мишаня меня просто достал: «Продай, продай»… Мне тогда эта сделка совершенно ни к чему была, завод приносил прибыль, все вроде в порядке было, вот я ему и отказал. А Мишка как с цепи сорвался: «У меня, – говорит, – госзаказ большой висит, нужны производственные мощности, за любые деньги куплю».
Я Никифорова всегда недолюбливал, он мне не раз дорогу перебегал, да еще и заказ этот огромный он практически у меня из‑под носа увел, так что я послал его на хер и ничего никому продавать не стал.
Сколько он тогда из меня крови выпил – страшно вспомнить. Я себя в какой‑то момент поймал на мысли, что боюсь с ним где‑нибудь столкнуться. Но меня как переклинило – я, взрослый мужик, бизнесмен, а, как ребенок малый, уперся и просто из принципа не стал с ним договариваться.
И вот недавно один из московских чиновников предложил мне вписаться в строительство элитной деревни здесь, в Куршевеле. Из‑за кризиса цены на землю заметно упали, строительство тоже подешевело, так что это был самый подходящий момент для вложения капитала. Через пару лет все с лихвой должно было окупиться.
Только вот получилось так, что этого самого капитала не хватало. Все свободные деньги у меня были вложены в поддержание пошатнувшихся предприятий, из долбаной американской пирамиды я просто не успел все бабло вытащить, в госбанках можно было бы невозвратные кредиты на льготных условиях взять, только там откаты пришлось бы давать такие, что ни хрена бы это не выгодным оказалось бы.
Тут‑то я и вспомнил про этот завод. Сверхприбылей он особых не приносил, с начала кризиса вообще тихонько загибаться начал, вот я и решил слить его кому‑нибудь, а вырученные деньги вложить сюда, в Альпы.
Все из того же принципа с Никифоровым я связываться не стал. У меня другие покупатели были, под этим заводом одна только земля чего стоит! Так что я известил кого надо о том, что желаю выгодно продать предприятие, и начал подготавливать документы для сделки.
И знаете, тут началась какая‑то полная ерунда. Люди, которые еще вчера со мной за эту фабрику торговались, вдруг стали отваливаться. Сначала один позвонил, сказал, что для него эта сделка невыгодна, потом второй. Сами понимаете, это вам не картошкой в подземном переходе торговать, в моем случае каждый покупатель на вес золота – и вот в один ни фига не прекрасный момент все эти потенциальные покупатели вдруг дали задний ход.
В итоге я понял, что завод мне не продать. А залог на строительство был уже уплачен, и речь шла о миллиардных убытках. В сделку я вписался, и назад пути не было. То есть был, конечно, но уйти я мог только с огромными штрафами и испортив отношения с очень большими людьми, что в нашей стране еще хуже, чем потеря денег. Так что ситуация оказалась – хоть волком вой.
В общем, я предложил сделку Никифорову. У него заказ долгосрочным оказался, и моя фабрика все еще была ему интересна.
Только вот торговался Миша со мной совершенно отчаянно. Он очень сильно сбил цену, на уступки не шел – словом, вел себя так, будто был уверен, что никто другой у него эту сделку не перебьет.
Я уже тогда начал догадываться, что дело нечисто, но мне ничего не оставалось, кроме как сцепить зубы и пытаться договориться с этим уродом.
Да и времени на раздумья и разговоры у меня не оставалось, дела требовали денег и моего присутствия в Куршевеле, поэтому пришлось соглашаться на Мишины условия.
Подписание контракта должно было состояться здесь. По большому счету, надо было просто поставить подписи под уже тысячу раз проверенными и перепроверенными моими и никифоровскими юристами документами, мы это все в Москве могли бы спокойно сделать. Но Миша вдруг решил, что окончательно ударить по рукам было бы очень символично здесь, на идеальном курорте, под шелест альпийских трав.
Мне было по фигу, где и как, – главное, поскорее заключить этот долбаный договор и начать получать первые транши. Поэтому мы с ним сговорились встретиться здесь и под рюмочку коньяку, без прессы и свит, поставить в нужных бумагах нужные закорючки.
Мориша позвонила мне перед самым отъездом. Ни времени, ни желания встречаться с бывшей любовницей у меня не было, поэтому я от нее отмахнулся, вернее, предложил ей сюда прикатить, если дело такое срочное.
Вы не представляете, как я удивился, столкнувшись с ней у входа в ресторан! Кто же мог подумать, что дело у нее было настолько безотлагательным.
Мориша настаивала на немедленном разговоре, но мне было не до нее, я только прилетел. Договорились, что пообщаемся с ней после завтрака, и я тут же про нее забыл. В тот день она ко мне так и не пришла, но меня этот факт совершенно не беспокоил. А на следующий день, утром, французская полиция сообщила об убийстве моей бывшей любовницы.
Кац вздохнул, отхлебнул из бокала и поперхнулся. Надрывно закашлявшись, он начал стучать себя по груди, замахал руками, показывая что‑то окружающим. Никто, кроме сообразительного Сашки, его не понял. Телохранитель вскочил, плеснул в стакан минералки и протянул ее олигарху.
– Спспбо… – прохрипел Кац, придя в себя. – Обидно было бы сдохнуть сейчас от неудачного глотка виски.
Лицо у него было совершенно красное, глаза налились кровью.
– Эй, осторожней, ты мне так спину сломаешь! – Михаил отмахнулся от попытавшегося постучать его по спине Сашки. – Я уже в норме.
Он еще пару раз кашлянул и продолжил:
– Так что поговорить с Моришкой мне так и не удалось. То, что было дальше, вы знаете, сами в этом шоу участвовали. Так что вот такая история…
Народ смотрел на него вытаращив глаза. Ёптыть‑пассатижи, что значит «вот такая история»??? А самое интересное – где?
– Миш, ты меня, конечно, прости, дуру несообразительную, но что тебе сказала Моришина помощница? Ты чего так на Никифорова кинулся? – подала голос переставшая жевать Идея.
Кац сурово уставился на ее, наморщил лоб, призадумался, а потом сообразил:
– А! Так я же вам самого интересного не рассказал… Когда наш лягушатник, – олигарх махнул рукой в сторону двери, имея в виду отсутствовавшего детектива, – про телефоны заговорил, я начал догадываться, что Моришкина смерть – дело рук моего приятеля, Никифорова. Уж что‑что, а его мобильник я постоянно вижу, он, как любой из нас, с сотовым ни на минуту не расстается, поэтому, какой у Никифорова аппарат, я знаю. Вот только зачем Мишаня это сделал – я не понимал. А потом позвонила девица и рассказала мне несколько интересных вещей.
Оказывается, в цепкие Моришкины лапки какими‑то путями попали доказательства того, как Мишанечка наш, узнав, что я все‑таки собираюсь продавать завод, но не ему, принялся давить на моих потенциальных покупателей.
Одного он просто запугал. Ничем не шантажировал, не пытался дать денег – просто объяснил мужику, что если тот впишется в сделку со мной, то испытает на своей шкуре все прелести киднеппинга и прочих уголовных методов ведения бизнеса. Поверьте мне, если Михаил Никифоров угрожает кому‑то физической расправой, то ему любой поверит.
Второму он устроил расторжение сумасшедшего контракта – надавил где надо, политиков своих прирученных подключил, и мой потенциальный покупатель остался у разбитого корыта. Ему тогда не до покупки завода было, он, бедный, чуть руки на себя не наложил.
А вот с третьим у Никифорова пошло не очень гладко. Не по зубам ему оказался бывший уголовник, а ныне личный друг мэра Москвы и очень влиятельный человек Иннокентий Степанович. С ним нашему аферисту пришлось повозиться.
В итоге они за моей спиной заключили сделку – Миша Никифоров на не очень выгодных для себя условиях влил часть своих активов в бизнес Степаныча, а тот за это не стал претендовать на завод.
Вот как раз копии документов этой сделки Морише и удалось достать. Девка она была совсем не глупая, поэтому, сопоставив входящие и исходные данные, а также сложив два и два, раскрутила всю череду Мишиных махинаций.
Она шантажировала Никифорова еще в Москве, но там он ее послал в довольно грубой форме. В ответ Ларски пригрозила слить всю информацию мне, и тогда накрылась бы продажа завода тяжелым медным люком.
Может быть, поэтому он так заторопился уехать из России и захотел подписать договор здесь, в Альпах. Наверное, надеялся оформить все, прежде чем до меня доберется Мориша с чемоданом компромата.
Он успел с ней расправиться буквально в последний момент. Опоздай он хотя бы на час, и документы попали бы ко мне в руки – естественно, ни о какой сделке тогда не могло быть и речи.
Кац шумно вздохнул и влил в себя очередные сто пятьдесят виски.
Интересно, а они завтра, перед отлетом, успеют с детективом увидеться? Обидно будет, если их дорожки вот так вот разойдутся…
Жаль, если не придется свидеться.
Они ж даже телефонами не обменялись…
Правда жаль…
Часть вторая
Глава 13
– Сашенька, а нам долго еще лететь?
Голова раскалывалась так, что даже дышать было больно. Поэтому говорила Элка шепотом и только в случае крайней необходимости.
– Эк тебя расколбасило‑то, Ёлочка. Ты ж вчера не пила совсем, с чего вдруг такие страдания?
Женька приложил тыльную сторону ладони ко лбу работодательницы и присвистнул:
– Ёлк, у тебя, похоже, температура поднимается. Ты чего, заболеть решила? И где ж ты простудиться успела? Или съела чего несвежего? Хотя откуда в куршевельских ресторанах несвежая еда… тебя не тошнит?
Элку не тошнило. Ее мутило. Она до сих пор не пришла в себя после курортного происшествия. При одном воспоминании о лежащей на залитом солнце полу Морише Ларски девушку начинало потряхивать.
– Ничего страшного, перенервничала, со мной это бывает. У меня организм такой странный – когда неприятности заканчиваются, сразу дикая головная боль и температура подскакивает. Это ненадолго, скоро пройдет. Как ты думаешь, в самолетах холодильники бывают?
– Должны быть, наверное. А тебе зачем?
– Если несложно, найди стюардессу и попроси ее мокрое полотенце на пять минут в морозилку положить, чтобы оно совсем ледяным стало. Мы его мне на лоб положим, и головная боль через полчаса пройдет. Проверенный метод, меня еще в детстве мама так от мигрени лечила. Лучше любых таблеток.
Сашка скептически покачал головой, не веря в чудодейственность народного метода, но Ёлка состроила такую жалостливую гримасу, что спорить с ней никто не решился.
Сидевший в крайнем кресле Женька кряхтя поднялся с кресла и побрел куда‑то между рядов – на поиски небесной принцессы. Стюардессы то есть.
– С детства ей мигрень лечили! Что за молодежь‑то такая дохлая пошла, с младенчества стариковскими болячками страдают? – донесся откуда‑то из‑за перегородки его ворчливый гундеж.
Элка бессильно откинулась на спинку кресла бизнес‑класса. Голова действительно раскалывалась, даже глаза открывать было больно. И это такие ужасные физические страдания только на психологической почве! Кац с Нахимовой сегодня, наверное, вообще сдохли. Они вчера так душевно на нервище наганжубасились в синие слюни, что даже представить страшно, как каждый из них сегодня выглядит.
– Миш, а чего ты теперь делать будешь?
Идея давно позабыла о тоскующем за дальним концом стола муже и, пьяненько поикивая, болталась на плече задумчивого Каца.
– Что делать, что делать… Сначала слетаю к этой… как ее… Слушайте, а кем мне бабушка моего ребенка приходится?
– Как бы тещей, – дала определение родственным связям Белла.
– Во! К теще слетаю. Офигеть, у меня теперь теща есть! – Кац восторженно‑растерянно всплеснул руками (не иначе как у Идеи этих бабьих жестов нахватался), озадаченно почесал лысенькую макушку. – На сына посмотрю. Там, на месте, будем с новой родней договариваться, как дальше жить. – Он несильно шлепнул себя ладошкой по лбу и воскликнул: – А еще я обязательно найму киллера и замочу Мишу Никифорова. Кровь за кровь. У нас, у джигитов, так полагается. Народная примета, ага.
Кац гордо шмыгнул породистым еврейским рубильником. Потом опять пригорюнился и махнул рукой:
– Господи, кого я обманываю? Ничего я не сделаю. Максимум, как я ему напакостить смогу, – договорюсь со Степанычем и загоню ему свой заводик по сходной цене, оставив тем самым Мишаню с носом. А больше я ничего поделать не в силах. Никифоров – это Никифоров, бороться с ним невозможно. Я бы даже сказал, бессмысленно.
Присутствующие тяжко вздохнули. То, что помешать жить всемогущему Михаилу Никифорову никто из них не посмел бы, не вызывало никаких сомнений. Щенки они все рядом с высоченным олигархом.
– А зачем ему что‑то делать‑то? – искренне удивилась Ёлка. – Он сейчас лет на десять во французскую тюрьму засядет, ему не до заводов‑газет‑пароходов будет. Хотя, говорят, европейские тюрьмы комфортные, не чета нашим. Вот ежели его выпустят раньше времени, по амнистии какой‑нибудь, тогда надо будет месть ему страшную придумывать. А пока не вижу смысла напрягаться.
Первой заржала Идея Нахимова. Она хрюкала, плюясь недожеванной едой, даже не пытаясь прикрыть рот.
Следом за ней захихикал Брост, правда, куда как более интеллигентно, прикрываясь салфеткой.
– Элла, вы как не с этой планеты, – пожурила Ёлку мадемуазель Статская. – Да Мишка уже завтра на свободе будет! Откупится как пить дать.
– Да ладно! Это же не наша ментура продажная, здесь такие вещи не пройдут! – попыталась было заступиться за европейский правопорядок Элка, но ее бестактно перебили.
– Не идиотничай, детка, – влез в беседу знаток подковерных интриг и специалист по разворовыванию народного добра Нахимов. – Его адвокаты местных жандармов порвут, как Тузик грелку. Такое ощущение, что у тебя папа не российский министр, а сантехник из деревенского ЖЭКа. Откуда в тебе столько наивности, девочка?
В тот момент лиц своих телохранителей Элка не видела, они рядом с ней сидели, но, судя по резко разлившейся по физиономии Нахимова бледности, ничего хорошего они не выражали.
Николай Анатольевич мгновенно осознал, что зря он тут хамит, поперхнулся, заткнулся, сделал вид, что крайне заинтересован содержимым своей тарелки, а минуты через три и вовсе засобирался, откланялся и удалился из ресторана.
А Ёлка еще на какое‑то время осталась в компании Каца, Нахимовой, чутка разбуянившейся Беллы и штук пятнадцати‑двадцати блондинистых девиц.
Похоже, девушки обоих Михаилов естественным образом перемешались, сбились в одну стайку и теперь мигрировали в пространстве единым переливающимся золотистым организмом.
Из этой мерцающей стайки то и дело выныривала голова пьяненького Броста – мужчина хватил лишнего и, напрочь позабыв об истинной причине посиделок, ударился в разврат и приставание к красоткам. Красотки приняли эротичные позы и с алчным блеском в глазах приступили к грамотному окучиванию известного телевизионщика. Словом, установилось полное взаимопонимание.
Ёпт, как на нормальных русских поминках: первые полчаса траур и горестные воспоминания, а к концу вечерины – цыгане, порванный баян и кадриль под пошлые частушки… Мерзко это все, господа. Мерзко и отвратительно.
– Эл… – Сашка осторожно взял Ёлку за локоть и наклонился к ее уху. – Тут такое дело… Ты прогуляться не хочешь?
Что‑то в этом его интимном шепоте настораживало…
– Что случилось? Если спать пора, так и скажи, я девушка сговорчивая, спорить не буду. А зачем мне гулять среди ночи? Или у тебя есть еще какие‑то планы на этот отнюдь не томный вечер?
Сашка перевел растерянный взгляд на напарника, словно ища у него моральной поддержки, и невнятно промямлил:
– Даже не знаю, как сказать… Женьк, чего молчишь, помогай давай!
Судя по выражению лица напарника, поддержки в этом сложном деле от него было не дождаться.
– Мне Этьен звонил. Детектив который.
Сердце у Ёлки чуть приостановилось. Тук… Тук…
– И зачем он ТЕБЕ звонил?
Ого, у нее от волнения даже голос сел! Чего это она вдруг так разнервничалась?
– Эл, не придуривайся. Этьен нормальный умный мужик, он прекрасно понимает, что без нашего ведома и согласия ты ничего не сделаешь. Вот он МНЕ и позвонил. – Поняв, что объясняться все‑таки придется, Сашка взял себя в руки и заговорил гораздо увереннее: – Месье детектив поинтересовался, когда мы планируем покинуть Куршевель.
Горячая волна накрыла Элку – от макушки до кончиков пальцев. Во рту пересохло, а подмышки, наоборот, моментально вспотели.
– И когда мы планируем? В смысле, что ты ему сказал?
– Я сказал, что завтра. С самого утра. Нам здесь больше делать нечего.
Все понятно. Грустная птица Обломинго. Жаль. Честно говоря, на долю секунды Элке показалось, что все может сложиться как‑то иначе… По‑другому… Что вообще что‑то может сложиться…
Не может. Поэтому просто вздыхаем, расстраиваемся и идем спать. А завтра шуруем домой первым же самолетом. Увы и ах.
– И тогда Этьен попросил узнать, не согласишься ли ты поужинать с ним сегодня вечером.
Покидая зал, Элка тоскливо оглянулась на оставшуюся гужбанить компанию – соотечественники раскочегарились так, что не на каждой свадьбе такие бесчинства устраивают. Разврат и крайняя степень неприличия по поводу недавнего убийства.
Цинично, господа. Цинично и мерзко.
– Ты, я смотрю, решила урок усвоить? – Сашка ухмыльнулся. – Ладно, передо мной‑то не позерствуй. Я же видел, что ты не пила, хотя вроде как лакала со всеми наравне.
– Получилось? – совершенно трезво поинтересовалась Ёлка.
– Получилось. Продолжай в том же духе. Только официантам не ври про аллергию на алкоголь, а то запалить могут. А сейчас все, родная, пойдем. Поздно уже. Ты завтра опять до последней минуты в постели будешь валяться, а нам с Шуриком еще вещи собирать.
Глава 14
Ледяное полотенце, как всегда, помогло. Боль постепенно отступила, оставив после себя только металлический привкус во рту и некоторую нечеткость изображения.
– Так нам еще сколько лететь? – гораздо бодрее, чем полчаса назад, поинтересовалась Элка.
– Да почти уже все. Минут через десять на посадку пойдем. Ты как? – Сашка осторожно поправил растаявшее и от этого раскисшее полотенце.
– Гораздо лучше. Домой хочу. К Стиву. Если бы вы знали, как я по его блинчикам соскучилась!
Ёксель, кто ее за язык тянул! Слова вырвались сами собой, Элка просто не успела их поймать.
Тема опального воришки, одного из лучших поваров Москвы (да и Европы, наверное) Стива, была у этой троицы под негласным запретом. Нет, никто официально не договаривался, что имя этого жулика навсегда вычеркнуто из списка упоминаемых людей, просто не говорили о нем, и все тут.
На место отстраненного от должности повара пробовали взять кого‑то другого, но каждый раз неудачно. То ли привык бывший кормилец к своим питонцам и, зная их вкусы и привычки, умел угодить каждому, то ли сами ребята (в смысле Элка плюс два вечно голодных телохранителя) привыкли к кухне этого пройдохи, но никто из присланных из министерства поваров избалованную дочь министра и ее верных спутников не устроил.
При упоминании о стивовских блинах у всех потекла слюна.
– Вы случайно не знаете, где этот мелкий подонок сейчас обитает? – как бы невзначай поинтересовалась Элка.
– Его на министерскую кухню вернули. Ты же просила скандал не раздувать и о его похождениях никому не рассказывать, вот его совсем из ведомства и не поперли. Так что батрачит наш гений кулинарии на благо российских чиновников в толпе таких же, как он, безликих поваров… – Сашка проговорил все это совершенно безразличным тоном, глядя в абсолютно серую пелену за иллюминатором. Типа просто информацию сообщил, между делом, ага.
Все понятно. Эти двое уже начали подготавливать почву для операции «Возвращение опального повара в семью». Интересно, как давно они сговорились? Небось на третий день голодной жизни планы уже строили. Ох мужики, все‑то у них через желудок в жизни происходит!
Справедливости ради стоило, конечно, признаться, что никто не голодал и несварением желудка от непривычной еды не мучился – пользуясь временным отсутствием в штате личного повара, Элка успела поошиваться по самым крутым и знаменитым ресторанам Москвы, но вот по Стиву она откровенно скучала. По его вкуснющим кулинарным шедеврам, по его потрясающему кофе, даже по его ворчливому бубнению! Вот не хватало ей этих утренних франко‑англо‑русских стенаний и жалоб на невыносимую жизнь простого элитного суперповара!
– Колитесь, аферисты, чего задумали, – сказала Элка, ни к кому конкретно не обращаясь. – Самому Стивятине еще ничего не успели наобещать? Когда вы с ним разговаривали?
– О чем вы, Элла Александровна? – вскинул бровь Сашка. Ага, переигрывает, вон как глаза отводит!
– Не, мы не обещали. Он перед нашим отъездом звонил, рыдал, просился обратно. Мы сказали, что при удобном случае с тобой поговорим, а конкретного ничего не обещали, честное слово! – протараторил Женька.
Вот ведь обезьяны образованные! Договаривались бы, что ли, перед тем, как мозги девушке пудрить…
Взрыв здорового смеха, последовавший за этим как бы диалогом (или как это называется, когда три человека одновременно глупости всякие говорят?), вспугнул проходившую мимо стюардессу и вызвал гримасу неодобрения у сидевшего в соседнем ряду солидного дядечки в туго затянутом галстуке.
Приземлились мягонько – самолет чуть тряхнуло, и под шасси зашумел асфальт, или из чего там делают взлетные полосы.
Кто‑то приоткрыл дверь – легкая занавеска всколыхнулась, подхваченная сквозняком.
– Я даже не знаю, что следует говорить в подобных ситуациях… – Детектив развел руками, неловко зацепив вилкой хрупкое стекло бокала. По пустому ресторанчику мелодично разлился чистейший звон. – Тысячу лет не ходил на романтические свидания.
И он покраснел – как мальчишка, густо залился румянцем.
– Ммм… Может, вы мне комплименты начнете говорить? – Элка с ужасом понимала, что городит несусветную глупость, но остановиться не могла.
То ли вечер, то ли ночь, пустой крохотный ресторанчик, свечи в изящных канделябрах, в душе раздрай, в голове кружение и звездочки – и нелепая детская растерянность… Что говорить, что делать…
– Можем, конечно, пообсуждать погоду, но минут через пять нам обоим станет скучно. А комплименты – вариант беспроигрышный. Я заслушаюсь, расслаблюсь. «Замолчи, замолчи сейчас же!»
Но замолчать не получалось. Только бессвязный бред, дрожащие пальцы и забытое ощущение пустоты где‑то под ребрами.
– Ты очень красивая. У тебя глаза сумасшедшие – в них смотреть страшно. Я утонул в твоих глазах. Откуда ты появилась? Откуда взялась на мою голову? – Этьен судорожно сглотнул.
Ёлка завороженно смотрела на него – острое породистое лицо, чуть впалые щеки, пронзительный взгляд…
И губы. Чуть припухлые, идеально очерченные губы.
– Ты… Твои телохранители… Мы…
По спине пробежал холодок. Похоже, дверь все‑таки приоткрыта – яркие язычки пламени синхронно взметнулись, дрогнули. По длинным белым свечам слезами текли капли тающего воска.
– Они где‑то рядом. Извини, но без них мне никуда нельзя. Ты их не увидишь. Они никому ничего не скажут. Но мне действительно нельзя оставаться без их присмотра. Просто представь, что их нет. Я взрослый человек, а они у меня очень умные. Попробуй – их просто нет! Я давно так живу, я привыкла. Извини.
Боже мой, неужели сейчас произойдет то, чего она так боится? Если этот тонкий, благородный мужчина усмехнется, возьмет себя в руки и сделает вид, что между ними ничего не происходит, что не пробежала эта сумасшедшая искра, – она с ума сойдет! Нельзя же так, ну пожалуйста!
– Их просто нет. – Француз положил теплую руку на Элкину ладонь. Его пальцы чуть подрагивали. – Я попробую. Рядом с тобой легко забыть, что есть кто‑то еще.
– Никого нет… – эхом повторила за ним девушка.
Ветерок запутался в плену легкой, невесомой как сон, занавески.
Из аэропорта домой возвращались долго – можно было бы, конечно, как все нормальные дети чиновников, поступить: лимузин к трапу, «крякалка», и красные светофоры по´фигу, но Элка всех этих атрибутов «зажратой» жизни не любила. Так что ехали как простые смертные – с пробками и с нервотрепкой. Хоум, милый хоум увидели только через три часа.
Правда, еще в аэропорту телохранители предложили провести сегодняшний день в папенькином загородном особняке, но Элка эту мысль сразу же отмела. Во‑первых, ей совершенно не хотелось попасть в лапы изнывающей от безделья гламурной мачехи Анджелки, а во‑вторых, папашка скорее всего в курсе куршевельских событий, да и про участие в этих событиях его кровной дочуры ему тоже уже донесли, а это значит, что выволочки ни за что будет не избежать.
Так что ну их на фиг, эти лекции на тему «Элла, объясни мне, пожалуйста, почему ты вечно во всякие истории вляпываешься?». Домой, домой и еще раз домой. Зря, что ли, на собственную квартиру было четыре мешка денег потрачено? Нечего по гостям шляться, раз уж свой угол имеется.
С папулей мы потом разберемся.
Глава 15
– Женьк, звони Стиву. Скажи, что я еще злая, но только по своей доброте душевной готова принять его обратно с очень большим испытательным сроком и гораздо меньшей зарплатой. Не знаю, как вы, но я эту дрянь есть не могу. Еще немного, и мы на «Доширак» перейдем. Не поверите, но мне сейчас жуть как шаурмы захотелось! Надо это дело на корню пресекать, поэтому давайте‑ка возвращать повара в семью. Принципы принципами, но мы с вами от такой жизни скурвимся, ей‑богу!
Захлопнув коробку с недоеденной пиццей, Ёлка махнула рукой и, «пшикнув» банкой колы, приняла ответственное решение.
– Женя! Ты меня слышал? – не дождавшись ответа, она повысила голос, но тут же притихла: оказывается, Евгений на ее клич никак не отреагировал по уважительной причине – он говорил по телефону.
А мешать людям разговаривать по телефону невежливо.
– Сань, давай тогда ты. Вы вообще где эту дрянь заказали? – Она ткнула пальцем в картонную коробку.
– «Эту дрянь», между прочим, доставили из очень дорогого ресторана. И стоит «она» как обед на десять человек в заводском санатории. Так что вы не очень‑то кобенились бы, Элла Александровна… – не переставая жевать, пробубнил Сашка. – Не такая и мерзость, обычная пицца. Избаловались вы, девушка, на министерских‑то харчах! Давно ли шаверму после института кушали и не мявкали?
Ёлка на это ворчание обижаться не стала. Ибо не на что – прав Сашка, подвыросли запросы у вчерашней сироты из Екатеринбурга… Еще немного, и дешевые понты, как у Анджелки, проявляться начнут.