— Я же говорила тебе, капитан: это дикое и неприрученное животное.
— А я сказал тебе, что не забуду об этом, — ответил мужчина, схватил левой рукой, так как правая кровоточила, топор маленькой женщины и поспешил на помощь волчонку и орлу.
Наконец, вывалив язык наружу от быстрого бега, из-за угла показался и тот, кто наверняка был папой ее щенка. Он тоже очень рассердился на орка, который сделал больно его малышу.
Аврора въехала во дворец через главные ворота. Проскакала на коне по залам. В одном из них Джастрин все еще сидел под столом, обхватив голову руками. Конь выскочил на террасу и снова поднялся на дыбы. Аврора выхватила свой меч, прямой и простой, без плюща на рукоятке и без углублений, — уж на нем было бы совершенно невозможно жарить яичницу. Аврора подняла меч над головой, но сражаться было больше не с кем: об этом позаботилась мама. Мама приказала сделать что-то ужасное и сказала что-то ужасное, но потом наконец-то взяла Эрброу на руки и понесла знакомиться с братиками, держа ее на руках все время, пока братики не проснулись. Мама даже пела для нее.
Глава пятнадцатая
Розальба задвинула засов за своей дочерью и повернулась к оркам. Наверху, на балконе, старый церемониймейстер сумел задержать одного из них своим безукоризненным искусством фехтования. Остальных сразила Розальба — одного за другим, орудуя старинным мечом эльфов, который все ярче сверкал в ее руках. Ангкеель покинул поле боя и скрылся по ту сторону заросшей глициниями стены, стремительно бросившись на защиту Эрброу. Розальба мысленно всем сердцем благословила орла. На балкон выбежала Парция, вооруженная огромной сковородой, которую она мужественно обрушила на голову одного из орков, дав королеве время перевести дыхание. Орк упал, а в это время церемониймейстер пронзил своего противника искусным выпадом, больше походившим на па некоего строгого танца.
|
|
Послышался стук копыт, и показалась Аврора с Эрброу на руках. Розальба бросилась к дочери, на бегу громко благословляя Аврору. Королева крепко прижала к себе девочку и только тогда заметила, что совсем обессилела, что вот-вот упадет без чувств. Аврора поддержала ее, за что Розальба еще раз поблагодарила девушку. Та сообщила ей, что это капитан помешал похищению Эрброу и что именно ему маленькая принцесса обязана жизнью. В настоящий момент капитан вместе с орлом и волком бились с последними двумя орками.
В этот момент, спокойно и уверенно покружившись над их головами, прилетел Ангкеель и устроился на серебряных качелях, слегка покачнувшихся под его лапами.
— Думаю, это добрый знак, — сказала Аврора, — капитан больше не нуждается в помощи.
До королевы донесся слабый стон.
Комендант королевского дворца был еще жив, но было очевидно, что ему осталось недолго.
Розальба передала Эрброу счастливо улыбнувшейся Авроре и опустилась на колени рядом с умирающим стариком. Рядом с ней опустился и церемониймейстер.
— Благодарю вас, — проговорила Розальба, — ваша отвага спасла мне жизнь.
В ее глазах стояли слезы.
Комендант тяжело дышал, но мог еще говорить.
— Моя госпожа, — прошептал он, — вы наверняка удивились, что тот, в чьи задачи входило управлять кухней и следить, чтобы на потолках не было паутины, умеет держать в руках оружие…
|
|
— Да, конечно, — солгала Розальба, — я как раз задала себе этот вопрос. Я все время задаюсь этим вопросом.
Лицо старика осветилось слабой, но довольной улыбкой.
— Видите ли, госпожа… я происхожу из знатного рода воинов, но мои предки потеряли свою честь. Они были в числе тех, кто бежал в горы, когда Далигар пал и сир Ардуин должен был отбивать его у врага, и с тех пор нам было запрещено носить оружие.
— Понимаю, — произнесла Розальба.
С того момента, как она взяла на себя командование городом, она видела смерть не одного человека и знала, что никогда не сможет забыть ни одного из них. Многие из погибших были совсем молодыми. У многих остались сиротами дети, в одиночку ходившие теперь по тем улицам, по которым когда-то их водили за руку отцы. Когда на глаза ей попадался конь без всадника, вернувшийся из очередной вылазки капитана, она всегда могла вспомнить лицо его погибшего наездника. Она думала, что сердце ее затвердело от ужасов войны и она больше не может чувствовать боль, но каждый раз, когда она сталкивалась со смертью, Розальба понимала, что это невозможно.
Смерть коменданта королевского дворца несла с собой какую-то другую боль. Пожилой придворный, достававший из глубоких нор самых невероятных зверей и готовивший из них изысканные блюда для Роби, превращавший самые невероятные предметы в игрушки для Эрброу, был чем-то вроде друга и дедушки, которого ни у нее, ни у ее дочери никогда раньше не было.
— Теперь честь вашего рода восстановлена, — добавила Розальба. — Я лично засвидетельствую ваше мужество…
— Знаете, госпожа, — с трудом сказал старик, — сейчас, когда я вновь обрел свою честь, я понимаю, что готовить для вас еду… накрывать для вас стол… кастрюли… жаркое… это самая высокая честь в мире… Знаете, у меня никогда не было детей… я чувствовал, будто вы… будто ваша дочь…
|
|
Старик не смог договорить.
— Вы спасли мою жизнь, — еще раз повторила королева-ведьма.
Старик умер. Розальба закрыла ему глаза.
— Дакон, — тихо и ласково проговорила Эрброу. — Папа, дакон.
— Госпожа, простите меня, — разрыдалась Парция. — Девочка предупредила меня об орках, но я… я ей не поверила…
— Все мы ошибаемся, — вполголоса промолвила Розальба, качая головой. — Еще вчера я приговорила бы тебя к смерти. Но теперь я понимаю, что все мы ошибаемся. По моему собственному приказу дворец и город остались без защиты. Я наорала на двух воинов, готовых отдать жизнь за меня и моих детей, я оскорбила их и своими угрозами, криками и ошибочными приказами добилась лишь того, что мои собственные дети остались без защиты. Всем нам, и мне в первую очередь, нужно быть внимательней и прислушиваться к тому, что говорят нам другие, о чем они нас предупреждают, даже когда мы уверены, что понимаем происходящее лучше всех на свете…
Розальба поднялась на ноги и оказалась лицом к лицу с необыкновенно смущенным церемониймейстером, который тоже не мог сдержать слез.
— Вы тоже спасли мою жизнь, — растерянно проговорила она, — вы спасли меня, рискуя собственной жизнью…
От возмущения слезы церемониймейстера мгновенно высохли, и он, справедливо негодуя, полувысокомерно-полуснисходительно приподняв брови, посмотрел ей в лицо с тем выражением, которое Розальба ненавидела всем сердцем.
— Госпожа, — вопросил церемониймейстер, — каким образом моя уверенность в том, что вы недостойны титула правительницы, навела вас на мысль, что я не готов пойти ради вас на смерть?
Это было довольно противоречивое заявление. Розальба попыталась найти в нем хоть какую-то логику и поняла, что если достаточно хорошо вдуматься, то некий намек на здравый смысл в этих словах все-таки был.
— Госпожа, — добавил церемониймейстер, разводя руками, отчего парчовая кайма его бархатных рукавов сверкнула золотой вышивкой, — сказать, что вам свойственна небрежность и что любезность ваша может сравниться лишь с любезностью помеси дикого кабана и горной белки, — значит прибегнуть к эвфемизмам. Тем не менее вы — наш король. Кто берет на себя командование в войне с орками, тот и есть настоящий король, а за короля следует сражаться и, если потребуется, умереть.
— Почему вы не отправились в Алил с остальными придворными? — после некоторого молчания спросила Розальба.
— Когда орки у ворот? Госпожа! — воскликнул изумленный церемониймейстер. — Должен же кто-то находиться во дворце, когда они захватят город! Не думайте, что я остался, чтобы защищать Далигар: я никогда не считал себя способным на это. Я просто остался, чтобы умереть вместе с ним. Я не желал, чтобы Далигар умирал в одиночестве. Этот город часто и надолго терял свое достоинство, но города не должны умирать в одиночестве, кто-то должен находиться в королевском дворце, когда в него нагрянут убийцы.
Розальба кивнула.
— Думаю, я недооценила вас, — через некоторое время проговорила она.
— Это значит, что вы научитесь пользоваться ножом и вилкой?
— Нет, но, может быть, я не запрещу вам научить этому моих детей.
Пожилой придворный поклонился.
Тут вошел запыхавшийся капитан, покрытый грязью и кровью, с открытой раной на одной руке и с окровавленным топором в другой. За ним показался совершенно обессилевший волк. Зверь подполз к тому, что осталось от пруда, попытался напиться и в конце концов рухнул в грязь.
— На этого капитана нужно посмотреть два раза, чтобы отличить от орков, с которыми он сражается, — шепотом заметила Парция.
— А иногда и три, — тоже шепотом подтвердил церемониймейстер.
Капитан оперся спиной о стену, стараясь отдышаться. Краем уха он слушал Розальбу, которая благодарила его и просила прощения за то, что…
— Все мы ошибаемся, — в смущении пробурчал тот, не дав ей закончить фразу. На его лице не было и следа улыбки.
Он подошел к Авроре, чтобы отдать Эрброу ее волчонка, и сразу же отвернулся.
Розальба спросила, как его ранили в руку. Капитан отошел в тенистую часть балкона. Наверное, чтобы скрыться от жары. К тому же в тени грязь на его кирасе была не так заметна; серебро же на платье Авроры и золотая парча на рукавах церемониймейстера еще больше сверкали в свете летнего солнца.
Капитан прислонился к стене и рассказал, что его меч раскололся во время сражения, а так как этот меч когда-то принадлежал орку, он был сделан из цельного куска металла, от лезвия до эфеса, и поэтому, расколовшись, поранил его самого. Капитану пришлось также объяснить, что он сражался этим тяжелым мечом из плохого металла, принадлежавшим когда-то орку, потому что его последний меч, слишком для него легкий, сломался в сражении за Варил, а предпоследний — где-то в районе Южных гор, он не помнил, где именно. Церемониймейстер объявил, что у них оставался еще один меч древнего короля — Кароло Шестого. Если ему не изменяла память. Пока капитан переводил дух, церемониймейстер сходил за мечом и с необыкновенно торжественным видом передал его Ранкстрайлу. На мече было налеплено столько украшений и драгоценных камней, что его неудобно было держать в руках, но он, по крайней мере, был выкован из отличного металла.
Переведя немного дух, капитан доложил, что город снова в безопасности, деревянный мост сожжен, катапульты тоже. Они захватили продовольственный обоз. Если королева согласна, он даст приказ сложить одну половину продуктов в подземелье дворца, а другую, с позволения правительницы, наемник Лизентрайль с его солдатами раздаст населению на главной площади.
Розальба согласно кивнула.
— Все мы ошибаемся, — задумчиво повторила она про себя.
Потом спросила, понял ли кто-нибудь, как орки проникли во дворец. Каждая пядь городской стены находилась под охраной, пусть и не воинов, а обычных горожан.
Ее вопрос остался без ответа.
— Госпожа, — промолвил церемониймейстер, — вы только что родили двоих детей — не лучше ли вам отдохнуть?
Парция горячо поддержала его. Все присутствующие кивнули.
И действительно, Розальба заметила, что ей уже трудно держаться на ногах. Она приказала обезглавить убитых орков и насадить их головы на колья, чтобы те, кто послал их, увидели, какой конец ждет всех, кто попытается похитить ее дочь.
Потом она наконец взяла Эрброу на руки и понесла ее к братикам. Она отослала Парцию: Розальба желала остаться наедине со своими детьми, особенно сейчас, после того как страх потерять их чуть было не стал реальностью.
Она прошла мимо Джастрина, который все еще сидел под столом, заливаясь слезами. Он плакал и от страха, и от стыда: Розальба рискнула своей жизнью, чтобы спасти его, а он не смог отплатить ей тем же. Королева рассмеялась и поблагодарила Небо, что хоть он не оказался в центре битвы и ей не пришлось за него волноваться, но это не успокоило мальчика.
Королева добралась до своей огромной комнаты, где летняя жара смягчалась толстыми стенами и в пятне солнечного света постоянно гудела небольшая стайка мошек.
Розальба поднесла Эрброу к кровати, на которой спали братики.
— Они тебе нравятся? — спросила она у дочери.
Девочка кивнула.
Розальба сбросила с себя выпачканную кровью и грязью тунику и сменила ее на чистую, которую только что закончили шить для нее по приказу коменданта королевского дворца. Королева помянула его, проводя пальцами по вышитому льну. Потом она сняла с Эрброу красное платье, грязное до невозможности, и надела на нее ее любимый голубой передник с большими карманами для игрушек. Эрброу счастливо улыбнулась. После чего королева наконец легла с дочкой на руках и долго целовала ее, крепко сжимая в объятиях, ведь ужас оттого, что она могла потерять ее, мог сравниться лишь со счастьем, что этого не случилось.
Когда спала жара и наступил вечер, Розальба поднялась и, все еще держа дочку на руках, прошла на самый высокий балкон дворца, выходивший не в сад, а в город. Она уселась на низкую каменную скамью и окинула взглядом Далигар.
Дома, пустовавшие уже много дней, оживали один за другим.
Тонкие струйки дыма, легкие, словно крылья ангелов, поднимались над крышами и несли запахи жареного лука, гороховой похлебки, изысканного жаркого, в котором, кроме мяса мышей, лягушек и чаек, появились теперь куски курицы и свинины.
Тонкие струйки дыма, легкие, словно крылья ангелов, переплетались меж собой и сливались с облаками, образуя небольшой туман над крышами домов. Город прорвал осаду, и ему не грозили больше ни ужасная смерть от лап орков, ни голод.
Никогда больше над Далигаром не будут висеть эти угрозы. Никогда.
Розальба поклялась себе в этом. Пока она жива, она будет стоять на защите Далигара, на защите его граждан: она будет защищать их мужество и их страх, их простоватую лукавость, их упрямую глупость, их хитрую мудрость и их блестящую проницательность — все то, что помогало им, несмотря на всю ложь, все бедствия, все страдания, спасать свои жизни и жизни своих детей. Розальба знала, что ненависть ожесточила ее, страх озлобил ее сердце, отчаяние высушило, может быть навсегда, истоки ее нежности и сострадания и, самое ужасное, исковеркало ее чувство справедливости, но она умела сражаться и вести за собой народ в дни войны. Она научится править и в мирное время.
Из какого-то окна послышалось женское пение. Розальба узнала колыбельную песню, которую ей когда-то пела мама и которую она давно позабыла. Смешная песенка. О черном пауке, который уговаривает светлячка быть его фонариком. Розальба подумала, что Эрброу понравилась бы эта история.
Она попыталась подпеть, спотыкаясь на фальшивых нотах. Эрброу уставилась на нее с восторженным удивлением, а потом захлопала в ладоши от радости.
Роби никогда раньше не пела для дочки: она была уверена, что начисто лишена музыкального слуха, да и единственными песнями, которые она знала целиком, были оды Судье-администратору, оставшиеся в ее памяти еще со времен Дома сирот.
Обычно для Эрброу пел Йорш: его голос был великолепен, а репертуар эльфийских баллад о звездах и легком ветерке — неиссякаем. Позабыв слова песни, Роби прервалась — Эрброу вся сжалась в комок от страха, что мама перестанет петь. С тех пор как умер ее папа, никто больше не пел ей песен.
Роби снова запела. Прислушиваясь к голосу поющей женщины, она постепенно вспомнила слова: паук встречает светлячка и просит его стать для него фонариком, тот отказывается, и тогда паук, уговаривая его, рассыпается в похвалах его красоте и обещает принести ему в дар нектар всех миндальных цветов в округе. Глупый светлячок соглашается и попадается на уловку — ведь все знают, что летом, когда светлячки заполняют луга, миндаль уже давно отцвел. Эрброу смеялась, как сумасшедшая. Она тоже подпевала своим веселым и звонким голоском, потом, уставшая, заснула.
Роби осталась на балконе со спящей дочкой на руках.
Осада была прорвана, город больше не голодал.
Орки пусть ненамного, но были отброшены.
Кроме Эрброу, она родила еще двоих детей, живых и здоровых, и род Йорша был продолжен.
Она даже сумела вспомнить песню о пауке.
Судя по запаху, в дворцовых кухнях снова жарили летучую мышь — или на этот раз настоящего кролика? Приготовлением ужина распоряжался уже не комендант королевского дворца — Роби позволила себе ненадолго забыться в грусти и тоске. Она тоже задремала, но плач новорожденного разбудил ее, и королева отправилась заниматься своими детьми.
Глава шестнадцатая
Следующее утро началось туманной зарей и большими серыми облаками, которые принесли с собой надежду на дождь.
Аврора подошла к перилам балкона, откуда спускалась во двор каменная лестница. Внизу, рядом с фонтаном, стояли Ранкстрайл и Лизентрайль. На террасе, увитой плющом, Эрброу шумно играла со своим волчонком, позабыв обо всем на свете. Своими неуверенными, как у любого маленького ребенка, движениями девочка была похожа на своего неловкого друга-волчонка.
Аврора тоже принялась играть со щенком, лаская его, тиская, отталкивая, чтобы вновь сжать в объятиях, когда тот налетал на нее с разбега. Маленькие, но острые когти волчонка оставили на запястье Авроры тонкую царапину, из которой выступила капля крови. Эрброу нахмурилась.
— Айа, — воскликнула она, указывая на капающую кровь.
Аврора посмотрела девочке в глаза: у Эрброу был тот же взгляд, что и у ее отца, Эльфа, те же голубые глаза.
Аврора видела Йорша всего один раз в своей жизни, когда тот пробегал через ее сад, преследуемый чуть ли не половиной всех воинов графства. Она знала предсказание и ни на миг не усомнилась в том, что встретила Последнего и Самого Могучего Эльфа. Она испугалась, что он может влюбиться в нее, ведь это было вполне возможно, и тогда ничто не смогло бы этого изменить, ибо эльфы влюбляются в ранней молодости и на всю жизнь.
Это было бы настоящей катастрофой, ибо безответная любовь хоть и является самой чистой болью, но в какой-то степени ранит душу и лишает сил. Аврора не желала подобной участи последнему из великого рода эльфийских героев. Уже тогда сердце ее не принадлежало ей, и поэтому Аврора повела себя как невыносимо глупая курица, доведя до слез дочку одной из придворных дам, совсем маленькую девочку, единственного ребенка, приходившего иногда поиграть с ней и разбивавшего лед ее одиночества. В тот момент, когда она увидела Йорша, Аврора опасалась, что именно она — его избранница, названная в предсказании. В действительности же Йорш уже повстречал наследницу Ардуина, которой был предназначен. Как все эльфы, он влюбился в нее совсем молодым и на всю жизнь.
— Нет айа, — проговорила Эрброу, дотрагиваясь кончиком пальца до царапины.
Аврора увидела, как заживает ее рана. От прикосновения девочки ее охватило какое-то странное чувство: словно она поняла, по какому пути ей надо идти.
Девушка снова посмотрела в голубые глаза Эрброу, взяла ее на руки и поднялась. То, что на руках у нее была дочь последнего из эльфийских героев, растрогало ее до глубины души. Словно она увидела свою мать, словно ее великий, но навеки уничтоженный народ все еще существовал.
— Знаете, моя мать тоже была эльфом, — прошептала она.
Девочка засмеялась.
Аврора с трепетом чувствовала тепло Эрброу, ее мягкие черные кудри на своем лице. Волчонок у их ног, внезапно оставшийся в одиночестве, принялся было тянуть девушку за подол платья, но вскоре бросился догонять маленькую верткую ящерицу.
Эрброу оказалась как раз на высоте небольшой глубокой ниши, в которой стоял подсвечник с толстой свечой. Девочка радостно посмотрела на нее, потом оглянулась посмотреть, нет ли поблизости мамы, и приложила палец к свече, вмиг заигравшей веселым огоньком. Видимо, это занятие нравилось малышке, потому что она рассмеялась от всего сердца. Бросив еще один озабоченный взгляд вокруг, Эрброу провела ручкой поверх свечи, и огонь погас.
— Нет айа, — довольно произнесла она, растопыривая пальчики и морща лоб.
Аврора поняла, что девочка в совершенстве умела зажигать и тушить огонь, не причиняя никакого вреда ни себе, ни окружающим, но, как и любая мать, Роби запрещала дочери играть с огнем.
Аврора в свою очередь протянула руку к свече, зажгла огонь и вновь потушила: прикосновения Эрброу было достаточно, чтобы она тоже овладела этой способностью. Она почувствовала в голове сначала прохладу, потом тепло, почти как от щекотки. Так весело и забавно! Для большого огня наверняка требовалось намного больше усилий, которые могли стать невыносимыми и превратиться в страдание, но зажигать маленький огонек было… можно сказать… приятно. Эрброу рассмеялась. Аврора крепко обняла ее еще раз, потом вновь опустила на землю.
Рядом с волчонком лежала окровавленная ящерица с почти оторванной лапкой. Аврора подобрала ее и сжала в руках, чувствуя, как лапка срастается и сердце ящерицы опять начинает биться. Девушка застонала.
— Это далеко не так забавно, — произнесла она, побледнев от напряжения.
Эрброу согласно кивнула.
Ящерица вновь была жива и здорова. Аврора отпустила ее, потом поднялась и торжественно попрощалась с девочкой глубоким поклоном, на который Эрброу ответила так же преувеличенно вежливо. Затем Аврора направилась к лестнице.
— Эта девочка обладает силами последнего эльфа, в венах ее течет кровь Ардуина, и она носит имя последнего дракона, — растроганно сказала она Ранкстрайлу и Лизентрайлю, указывая на Эрброу.
Лизентрайль сидел на земле, прислонившись спиной к колодцу и наслаждаясь свежим вечерним воздухом и тем фактом, что он был все еще жив — о чем еще до недавнего времени он не побился бы об заклад, и не только потому, что у него, как обычно, нечего было ставить на кон.
— Да уж, — невозмутимо пробурчал он, — ежели в этой смеси есть хоть толика характера ее матери, то поздравьте от моего имени того, кто возьмет ее в жены: у него уж точно должно быть львиное мужество!
Глава семнадцатая
Ранкстрайл бросил в ответ что-то невнятное. Он стоял у фонтана и пытался отмыть свою раненую руку. Рана больше не кровоточила, но была вся в грязи, и края ее опухли и покраснели.
— Позвольте мне заняться вашей раной, мой господин, — приблизившись, сказала Аврора.
Ранкстрайл подскочил. Его ужасно смущало, когда Аврора называла его «господин». Кроме того, не являясь ни ее королем, ни ее командиром, он воспринимал это как своего рода насмешку. Он бы с удовольствием избежал этого чрезмерного проявления почтительности.
— Благодарю вас, моя госпожа, — так же церемонно ответил он, — не стоит утруждаться. Вот уже много лет я сам залечиваю свои ранения, хоть, конечно, с вами мне в этом не сравниться, однако же я все еще жив…
Он не закончил. Аврора подошла к нему и взяла его руку.
— Прошу вас, — повторила она, — я владею искусством врачевания. По крайней мере, мне так кажется, — с легкой улыбкой добавила она.
Ранкстрайл снова подскочил как ошпаренный. Он постарался не вырвать руку, чтобы не показаться слишком грубым.
Он не хотел, чтобы она лечила его. Не хотел, чтобы трогала его. Даже не хотел быть ее королем или командиром. Все, чего он хотел, — это держать ее подальше от орков, от всех орков в мире. Все, чего он хотел, — это знать, что она находится далеко от поля боя. Все, чего он хотел, — это чтобы его оставили в покое.
Он раздраженно и смущенно посмотрел на свою огромную темную руку в тонких бледных ладонях Авроры и всей душой захотел отдернуть ее. От Авроры это не ускользнуло.
— Уверяю вас, я почти закончила, — проговорила она.
Рана была промыта, и сейчас Аврора, не имея в своем распоряжении чистых бинтов, перевязывала его руку своим белым льняным платком, который носила на плечах.
— Я уверена, боль уже почти исчезла, — сказала она, вновь улыбнувшись, несмотря на то что показалась вдруг ужасно уставшей. Аврора очень редко улыбалась, но когда кто-то видел ее улыбку, то удивлялся, насколько яркими, почти сияющими становились ее зеленые глаза.
Боль действительно прошла. Но раздражение Ранкстрайла от этого не уменьшилось.
— Не так уж сильно она и болела, — упрямо пробурчал он, почти сжигая взглядом Лизентрайля, чтобы тот не вздумал сказать какую-нибудь глупость.
Лизентрайль не раскрыл рта, и Аврора наконец отошла. Ранкстрайл потрогал забинтованную руку. Он снова мог держать меч.
Во двор с криками вбежала толпа ребятишек, размахивая деревяшками, заменявшими им луки и мечи. Шесть девочек разделились точно поровну — на тех, кто был королевой Далигара, и тех, кто был дамой Авророй. Мальчишки, все пятеро, были Ранкстрайлом.
Сложность была не только в том, что никто не желал быть орком: никто не желал быть никаким другим воином, кроме Ранкстрайла.
Одна из девочек, игравшая роль королевы-ведьмы, забралась на камень и прокричала:
— Я не более чем слабая женщина, но у меня желудок короля!
Другие поддержали ее криками.
— Это мы пропустили: небось она заявила это еще до нашего прибытия, — заметил Лизентрайль. — Хорошо, что нас не было, — я бы точно не удержался!
Ранкстрайл снова пробурчал в ответ что-то невразумительное.
Увидев их, ребятишки со смехом убежали.
Но один из мальчишек, поборов смущение, подошел к колодцу.
— Прошу прощения, господин, если я осмелился помешать вам, простите меня. Я хотел спросить, если это вас не слишком отвлекает, как зовут вашего коня, господин. Еще раз прошу прощения, — выпалил он, покраснев до ушей.
— Его зовут Клещ, — не глядя на ребенка, угрюмо проворчал капитан.
— Это означает что-то особенное на древнем языке, правда? — спросил мальчишка.
Ранкстрайл опустил на него глаза: мальчик смотрел на капитана с обожанием. Он весь трясся от волнения. Маленький, тощий, темные волосы падают на лицо.
За капитана ответил Лизентрайль.
— Конечно, — мягко сказал он, — это значит «великолепный» на древнем языке. На том, что был до эльфов.
— На языке первой рунической династии? — удостоверился паренек.
— Точно, на этом, — уверенно ответил Лизентрайль и пожал плечами, заметив вопросительный взгляд капитана.
— Видите ли, это для летописей, — пояснил мальчик.
— Каких таких летописей?
— Для летописей города, господин. Все в моей семье были писцами. Мой отец был писцом, так же как и его отец, и отец его отца, и я тоже стану писцом. Моему деду пришлось бежать — ему изуродовал ноги палач, но теперь у нас королева-ведьма, и такое больше не повторится. Видите ли, господин, — добавил он, залившись краской от гордости, — я умею писать. Мы записываем все, что происходит, чтобы все об этом знали. Именно я напишу о капитане Ранкстрайле в его сияющей кирасе и о его коне Великолепном, чтобы об этом знали все наши потомки. Я напишу и о вас, господин, — повернулся он к Лизентрайлю, — о том, как вы разрушили катапульты орков. Будущие поколения будут знать нашу историю и черпать в ней мужество, если и им когда-нибудь придется оказаться в осаде.
— Я польщен, — ответил Лизентрайль, наклонив голову. — Мое имя Лизентрайль. И моя лошадь, если тебя это интересует, зовется Золотохвостой. И у меня тоже блестящие доспехи.
Мальчишка повернулся и побежал, подпрыгивая от радости. Его остановил голос капитана:
— Это твой дед научил меня читать!
Паренек замер и уставился на него, прикрыв рот руками. Глаза его расширились от изумления.
— Это твой дед научил меня читать, — повторил Ранкстрайл. — Ты похож на него. Свихнувшийся Писарь. Я никогда не знал его настоящего имени.
— Примо, господин, его звали Примо. Как меня.
— Отличное имя, — заметил капитан. Он не знал, что сказать. Когда ему пришло в голову, что можно было рассказать мальчишке о том, что его дед говорил Ранкстрайлу, — например, о писце и о рыцаре, что это два самых почетных ремесла: один рассказывает о несправедливости, другой борется с ней, — мальчик был уже далеко.
— Разве твою лошадь зовут не Кривохвостая? — спросил он у Лизентрайля, чтобы сказать хоть что-нибудь, чтобы проглотить комок, застрявший у него в горле.
— Да кто это будет помнить через сто лет! Надо бы мне тоже научиться читать, а то не видать мне этой летописи как своих ушей и не вспомнить потом, как я блистал на этой равнине. Может, надо было ему сказать, чьи мы дети? Он бы и написал: Лизентрайль, сын Джартрайла, или там Партрайла, или кого другого. Разве через сто лет кому-нибудь будет интересно, что я был Лизентрайль, ничейный сын?
— Мы сказали ему, как зовут наших лошадей. Хватит бахвалиться.
— Да разве я бахвалюсь?
— Золотохвостая и Клещ Великолепный! И откуда взялись наши сияющие кирасы?
— Внутри, они у нас внутри. И очень даже сияют. Хотя на самом деле наши кирасы скреплены бычьими жилами, отобранными у орков, но кровь на них — наша, и знаешь как она блестит на солнце! И потом, любой конь, который несет нас к победе, и есть великолепный. Кто знает, кем на самом деле был Ардуин? — задумался Лизентрайль, глядя на первые звезды, появлявшиеся на небе, и наблюдая за последними ласточками, чудом избежавшими жестокости орков и вертелов людей. Радость оттого, что он жив, наводила на него философское настроение. — Я никогда раньше об этом не задумывался. Может, он тоже был оборванцем, как и мы, с поношенной кирасой, связанной бычьими жилами, а в летописях превратился в блистательного короля, переливающегося, словно ящерица на солнце. Эй, капитан, ты заметил, что во всем городе нет ни одной статуи Ардуина? Точно, он тоже был оборванцем из легкой кавалерии, потому и статуй нет. Мы даже не знаем, каким было его лицо.