ГДЕ РАЙКОМ, ТАМ И ПОРЯДОК 10 глава

Так прошли мы несколько шагов, нас окликнули:

— Стой! Кто идет?

Людей, однако, не было видно. Поведение противника показалось мне загадочным. Или это хитрость какая-то, или... Или я ничего не могу понять!

— Свои, — громко ответил Рысаков. — Выходи!..

Из-за дома показался часовой. Это, видимо, был

второй патрульный. Власов в упор выстрелил в него. Одновременно открылась стрельба из винтовок в той стороне, где продвигался Котомин.

— Я говорил, это партизаны, — раздался истошный крик в дверях ближайшего дома. — В ружье! За мной!

— Оцепить дом и подпалить! — быстро скомандовал Рысаков.

Но оцепить дом нам не удалось.

Большое пятистенное строение было обнесено глухим забором, и, пока часть людей перелезала через него, а другая подошла к воротам, полицаи выбежали во двор и встретили нас залпом из винтовок и из ручного пуле­мета. Судя по выстрелам, винтовок было не менее два­дцати. Мы залегли. Снег и поленница дров помогли нам укрыться от огня противника. Кто-то из наших бросил одну за другой две гранаты, и пулемет противника перестал работать.

Рассыпавшись по всему пространству вокруг дома, мы били из винтовок. Баздеров со своим пулеметом взобрался на дрова и открыл огонь с возвышения. После первой очереди он замолчал.

— Давай огонь! — закричал ему Рысаков.

С минуту не было слышно ответа, потом Баздеров сообщил, что пулемет отказал и он ничего не может с ним сделать.

Рысаков подполз к Баздерову, раздраженно оттолкнул его от пулемета и, спеша устранить задержку, выронил из рук диск. Диск застучал, скатываясь по дровам, подпрыгнул, упал на снег ребром и заскользил с боль­шой скоростью в сторону полицейских. Рванувшись за диском, Рысаков оказался между нами и противни­ком.

Все произошло в какое-то мгновенье. Не успели мы пошевельнуться, как на Рысакова набежали трое или четверо полицаев. Одного Рысаков успел мгновенно уло­жить из пистолета. В вспышке выстрела я увидел, как второй схватил командира за руку и свалил его с ног.

Я бросился на помощь Рысакову, за мной ринулись товарищи. Полицая, свалившего Рысакова, я ударил при­кладом по голове, второго и третьего пристрелил Власов. Рысаков вскочил на ноги, в страшной ярости бросился вперед. С криком: «Гады, предатели!..» он с такой быстротой подбежал к группе полицейских, засевших за сугробом у стены сарая, что они даже не успели открыть огня. Власов, Баздеров, я и остальные партизаны из нашей группы не отстали от Рысакова, и у стен сарая началась рукопашная схватка. Мы били полицейских прикладами, кулаками, и, видно, так велика была сила нашего натиска, что в несколько минут исход был решен. Последний удар рукояткой пистолета, как в комическом фильме, разъяренный Рысаков нанес в темноте Ивану Федотовичу Симонову, подоспевшему к нам на помощь со своими бойцами.

Если говорить о потерях, которые понесли две наши группы, то ранением Симонова — Рысаков сильно рас­сек ему губу — они и ограничились. Кроме того, шальной пулей оцарапало левую руку Власову. В третьей группе, которой командовал Котомин, оказалось трое легко раненных.

Бой его группы был еще более скоротечен. Полицаи встретили группу не окриком «стой», а залпом из окон дома. Котомин пустил в ход гранаты, и полицаи, остав­шиеся в живых, очистили поле боя. В развороченных комнатах осталось пять убитых наповал, один раненый. Остальные, бросив восемь винтовок, станковый пулемет без замка и без лент, бежали. Пулемет потом нам очень пригодился.

Во дворе пятистенного дома, где начал свалку Рыса­ков, враг оставил одиннадцать убитых и четырех раненых. Кроме их личного оружия, мы захватили ручной пулемет противника. Диск, который выскользнул из рук Рысакова и чуть не послужил причиной беды (надо прямо сказать, исход боя мог быть совсем не в нашу пользу), вернулся к Баздерову в полной сохранности.

Раненые полицаи открыли мне секрет, почему пре­дельно беспечная наша операция окончилась для нас так удачно.

За два дня до нашего внезапного, с точки зрения Ры­сакова, нападения так же внезапно, ночью, налетел на Лопушь военный комендант Выгоничей. С оравой эсэсов­цев человек в сорок на конях и повозках пронесся он из одного конца деревни в другой, обстрелял из винтовок и пулеметов все дома и, подступив к управе, потребовал на­чальника полиции. Военный комендант был сильно пьян, а начальник полиции смертельно перепуган. Комендант, однако, не заметил состояния начальника и с пьяным ве­ликодушием объявил ему благодарность за образцовое несение службы.

— Хорошо, — говорил комендант на ломаном русском языке. — Никакого паника не допускаль. Все остались на место. Молодьец. Спокойствие. Так всегда делай.

Теперь, когда мы налетели на Лопушь, полицаи ду­мали, что это снова пожаловал господин военный комен­дант. Сомнение у некоторых вызвало лишь то обстоятель­ство, что въехал комендант нынче с другого конца деревни. Но другие, в том числе начальник полиции, дока­зывали, что немецкий комендант волен действовать, как ему заблагорассудится — влететь в село с одного конца, вылететь с другого или наоборот.

Рысаков хохотал во все горло. Первый раз я видел его таким веселым. Я не удержался, чтобы не сказать ему, что наш успех объясняется, как это теперь совершенно ясно, глупостью противника. Я думал, что Рысаков задумается над смыслом происшедшего. Однако Рыса­ков остался при своем мнении.

— Это еще лучше, когда враг дурак, воевать легче, — сказал он самодовольно. — Внезапность, внезапность и еще раз внезапность, пойми ты, Василий Андреевич, се­дая борода!..

А я стоял перед ним и обдумывал, как лучше убедить этого человека, что умение воевать — наука; овладевать этой наукой нужно с долгим упорством; она необходима отряду, как воздух. И потом — связь с райкомом партии,— пора, давно пора ее установить. Эти две задачи не давали мне покоя.

 

ТЯЖЕЛОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

 

Лопушская операция наделала шуму во всей округе. Людская молва преувеличивала наши успехи, и слава отряда вознеслась высоко. Как мало нужно было в те тяжкие времена, чтобы затронуть сокровенные струнки в душе людей, жаждавших возмездия...

Но и немцы со своей стороны всполошились. Вскоре после памятного боя нам пришлось столкнуться со зна­чительной группой противника, совсем непохожей на прежние случайные, наспех сколоченные формирова­ния. Случилось это дней через десять, а пока немцы смирно сидели в Красном Роге и вели усиленную раз­ведку. Обстановка складывалась сложная, и было над чем задуматься.

Один Рысаков как будто не понимал, что творится вокруг. Он все еще был опьянен удачей и часами доказывал мне преимущества тактики «лети, не задумываясь». Мы попрежнему спорили с ним, но отношения установи­лись у нас более ровные, и иногда мне казалось, что он понемногу начинает прислушиваться к моим доводам. Правда, непомерное самолюбие не позволяло ему и виду показать, что в нем назревает какая-то перемена.

— Какие у нас планы? — спросил я как-то Рысакова.

— План у нас один: бить немцев, бить и еще раз бить!

— Что же, план превосходный. Но позволь полюбо­пытствовать: как, когда и где?

— Что, руки чешутся? Так бы ты и говорил. Есть све­дения, что сегодня ночью немцы собираются в Красном Роге. Вот там их и трахнем. Как на этот счет?

— По-лопушски?

— А я говорю: отличная была операция! — вспылил Рысаков и стукнул кулаком по столу.

— Разве я сказал плохая? — невинно возразил я.

— Так в чем же дело? — уже почти грубо бросил ко­мандир. — Чего тебе от меня надо?

— Немцы-то не в Лопуши, а в Красном Роге.

— Ну?

— Значит, и операцию надо подготовить краснорожскую.

— Сколько же времени ты думаешь готовить ее? — в голосе Рысакова появились издевательские нотки.

— Почему я? Это твое дело.

— Да мне показалось, что ты в новую роль вошел, — понижая тон, произнес Рысаков, — и уже команду подать собираешься. А у меня подготовка простая: по коням — и пошел. Операция совершится, тогда и название ей ро­дится.

Разговор начинал меня раздражать. Но, зная уже, что Рысаков не хочет соглашаться из одного упрямства, а на самом деле прислушивается к моему мнению, я терпеливо объяснял ему, что в Красный Рог немцы прибыли не слу­чайно, что с нашими силами нельзя лезть в Красный Рог — это не Лопушь. Целесообразнее выманить нем­цев из села и навязать им бой там, где нам будет вы­годнее.

— Так что же, по-твоему, ждать будем? — все еще не желая сдаваться, спросил Рысаков.

— Ни в коем случае!

— Не понимаю — ждать нельзя, и нападать не смей.

Несколько дней тому назад наши разведчики столкну­лись с немецкой группой в Утах, затем в Павловке и в Яковском. Я напомнил об этом Рысакову, набросав для наглядности схему. Он задумался.

— Что же они замышляют?

— Чтобы узнать, что замышляет противник, — лек­торским тоном ответил я, — командир Красной Армии прежде всего разведкой занялся бы, постарался достать «языка»...

Рысаков меня не понял. Видимо, он впервые услышал это слово.

— Чего? — переспросил он.

Я объяснил. Рысаков смотрел на меня озадаченно. А я, как ни в чем не бывало, продолжал свою «лекцию». Командир сделал последнюю слабую попытку перед «ка­питуляцией»:

— Думаешь, он что-нибудь расскажет твой «язык». Нашел дураков.

— По-моему, ты сможешь любому «языку» развязать язык, — пошел я на грубую лесть.

— Надо полагать, сумею, — не без самодовольства со­гласился Рысаков. — Да ведь он наврет с три короба, поди тогда разберись.

— На то ты и командир, чтобы разобраться...

Последние слова я договорил, когда Рысаков уже рас­пахнул дверь землянки.

— Власов! Котомин! — крикнул он. — Ко мне!

И тут же у входа в землянку составил группу развед­чиков для захвата «языка».

Вечером я проводил разведчиков за черту лагеря. Ночь стояла лунная, светлая, тихая, но лес был полон смутных шорохов, — потрескивали сухие ветки, ломавшиеся под тяжестью снега, где-то в глубине глухо стонали совы и совсем уже далеко тявкали и завывали волки.

— Будьте осторожны, товарищи, зря под огонь не лезьте, — сказал я, прощаясь с разведчиками.

Один из них, комсомолец Титков, на серьезное дело шел впервые. Он заметно волновался, рука его дрожала в моей. Я посмотрел ему в глаза. Он встрепенулся, вы­дернул руку и проговорил:

— Ничего, Василий Андреевич, это предчувствие приятной встречи: я же с земляками встречусь, в свою деревню загляну.

Титков шутил, а раз так, подумал я, парень не подка­чает, хотя и мало обстрелян.

Рысаков встретил меня у землянки.

— Проводил?

— Проводил.

— Приволокут, думаешь?

— Приказ дал?

— Дал.

— В силу своего приказа веришь?

— Верю.

— Значит, «язык» будет!

Рысаков взял меня под руку и повлек по узкой тропе к кухне, где еще работали наши повара. Из верхнего отверстия кухонного балагана иногда веером вырыва­лись бледные искры.

Наши разведчики должны были вернуться на второй день, но прошла ночь, а их все не было. Всех очень тре­вожило отсутствие товарищей, и в течение ночи то один, то другой вставал с нар под предлогом, что в пе­чурку надо подкинуть дров, и подходил ко мне.

— Не слышно о ребятах, Василий Андреевич?

— Скоро будут. А ты что не спишь? — отвечал я сердито.

— Да не спится что-то...

Разведчики не вернулись и днем. Мы послали связ­ных к нашим агентам в Золядку. Они передали: в Выгоничах был большой переполох. Налетели партизаны, убили двадцать пять немецких солдат и полицаев, А немцы убили у партизан лошадь и подводчика.

Мы терялись в догадках. Никакой лошади у наших людей не было, и в Выгоничи разведчики не должны были попасть. В чем дело?

Поздно вечером на третий день с заставы прибежал запыхавшийся Сергей Рыбаков и доложил:

— Ребята прибыли и немца живого ведут, здоро­вого!

Вслед за Рыбаковым в штабную землянку явились раз­ведчики. Я быстро оглядел группу: Титкова не было, Кириченко держал две винтовки...

Не глядя на командира, Власов доложил, что с зада­чей не справился. Он поддался соблазну, решил расши­рить операцию и все испортил.

Молча слушали мы товарища.

Нарушения приказа начались сразу же, как только разведчики вышли за пределы лагеря. Горячий Ванюша Титков предложил итти не в направлении Красного Рога, где по селам рыщут только рядовые немцы, а проникнуть прямо в Выгоничи и «сцапать» офицера, а то и несколь­ких. Титков уверял, что знает в Выгоничах все ходы и вы­ходы. Власов долго не соглашался, но юношу поддержал Кириченко, и вдвоем им удалось склонить на свою сто­рону старшего группы.

Сперва все шло хорошо. У въезда в Выгоничи развед­чики захватили постовых и собирались использовать их в качестве проводников к немецкому штабу. Но у самой цели невольные проводники вдруг побежали в разные стороны, и растерявшиеся разведчики открыли по ним стрельбу. Началась суматоха. До сорока немцев прегра­дили дорогу немногочисленной группе Власова, и развед­чикам пришлось пустить в ход ручной пулемет и гранаты. На улице разгорелся бой. В перепалке Титков был смер­тельно ранен. Кириченко пытался вынести его, но он умер у него на руках. Отстреливаясь, разведчики отошли, а немцы не решились преследовать их.

Власов был в отчаянии: неужели вернуться без «языка»? Решили предпринять поиски в какой-то деревне вблизи Выгоничей. К счастью, попытка увенчалась успе­хом.

С тяжелым чувством слушал я рассказ Власова. «Как быстро — думал я, — захватывает людей атмосфера воль­ницы. Власов — лейтенант. Будь он в регулярной части, а не в партизанском отряде, ему бы и в голову не пришло так играть приказом командира».

Но Рысакова, к моей пущей досаде, результаты раз­ведки вполне удовлетворили. Он с явным одобрением выслушал доклад о лихом налете на Выгоничи.

— Что с тобой сделал бы командир части за такое самовольство? — сухо спросил я Власова.

— В лучшем случае разжаловал бы в рядовые, — от­ветил разведчик не задумываясь.

— То в части, а то здесь, — вмешался Рысаков. — Тут по-всякому может обернуться. Двадцать пять немцев ухлопали? Ухлопали! Да еще живьем одного приволокли. Хорошо! Инициатива тоже нужна. Жаль только Ванюшку, боевой был комсомолец...

В присутствии разведчиков я не стал оспаривать мне­ния командира, решив поговорить с Рысаковым попозже.

Рысаков подготовился к церемонии допроса. Он надел кубанку, заправил и одернул гимнастерку, отстегнул ко­буру. Мне предстояло быть переводчиком. Но после ин­ститута я редко разговаривал по-немецки и пришлось на подмогу пригласить одного партизана, тоже владевшего немецким языком. Рысаков разрешил всем партизанам присутствовать при допросе.

В землянку ввели пленного немца. На голове у него была надета пилотка с толстыми ватными бортами, опу­щенными на уши. На ногах — огромные войлочные га­лоши, обшитые и подбитые кожей. Под тонкой солдатской шинелью виднелся черный полушубок. Полы шинели от­топыривались, и немец походил одновременно на кота в сапогах и на взъерошенную курицу. Я обратил внимание на его лицо — ободранное, исцарапанное и покрытое кро­воподтеками.

— Это он об снег поцарапался, — смущенно объяснил Кириченко, — волоком тащить пришлось. Стрельбу немцы открыли — убьют, думаем, нашего «языка», ну мы его за ноги и проволокли малость, да впопыхах уложили не на спину, а на живот.

Окидывая робким взглядом партизан, немец снял пи­лотку и учтиво поклонился. Рысаков громко сплюнул и спросил:

— Гонор-то где твой, вояка?

Пленный поднял на Рысакова поблекшие глаза; кивнул и глупо улыбнулся.

— Как же это ты живым-то попался? Вот не думал, небось, к партизанам угодить? — спросил старик Демин.

Немец — звали его Альфред Варнер—объяснил, что он в составе команды в десять человек пошел в разведку. В той деревне, куда они пришли, не было партизан, и они решили заночевать. Разместились в двух соседних хатах. На рассвете через окно загремели выстрелы, и двоих убило наповал. Он с товарищами бросился в сени, там-то впотьмах его и скрутили.

— Какой части? — спросил Рысаков.

— Третьей роты батальона особого назначения СД,— перевел я ответ немца.

Солдатская книжка и дневник пленного подтверждали показание.

— Откуда прибыла часть? — допрашивал Рысаков, как старый опытный разведчик.

Он явно входил во вкус и наслаждался допросом.

Пленный сообщил, что формировалась часть в Гам­бурге на его родине и предназначалась для службы во Франции. Но два месяца тому назад ее перебросили в Россию, в Брянск. Уже неделю рота стоит в Красном Роге.

Власову повезло: немец оказался именно таким, какой необходим был для нашей операции.

— Предназначалась во Францию, — продолжал Ры­саков, — а попала в Россию? На отдых, что ли, или дорога во Францию идет через Россию?

Немец ответил, что ему неизвестно, почему так про­изошло.

— Как неизвестно? Зачем прибыла часть в Красный Рог?

— Офицер говорил — по специальному заданию.

— Какое это задание? Ну, что молчишь? Я знаю ваше задание, меня интересует не оно, меня интересует, хочет ли жить на свете Альфред Варнер. Если хочет жить, то он будет говорить правду.

— Разведка, — ответил немец.

— Разведка? Разве линия фронта проходит здесь?

— Здесь партизаны.

— Значит, партизан разведываете? И какие данные получили о партизанах?

— Командир роты недоволен разведкой, она только несет потери и не приносит данных.

— Цель разведки?

— Составляется экспедиция для борьбы с партиза­нами по селам и в лес, — ответил немец.

Когда начнется экспедиция и какими силами, он не знает, но батальон и его рота примут в ней участие. Рота, сообщил пленный в заключение, еще не принимала уча­стия в боях.

— Не воевал, значит, еще, а просто расстреливал и сжигал русских? — спросил Демин.

Немец замотал головой, прикладывая руку к груди, заговорил о том, что он — солдат, а солдат обязан выпол­нять свой долг, что до войны он был маклером, а после войны мечтал открыть собственную торговлю.

— Маклер ты и есть, паскуда! — плюнул Демин.

Он махнул рукой и направился к выходу. За ним по­шли партизаны. Интерес к немцу пропал.

Когда гитлеровца увели, Рысаков сказал:

— А «язык», оказывается, действительно хорошая штука. Я, право, доволен, в глазах даже посветлело. Надо, пожалуй, это дело полюбить как полагается. А то, что они не принимали участия в боях, — добавил он задум­чиво, — нам пригодится. Очень пригодится. Спасибо Власову. — И снова Рысаков вспомнил про погибшего Ванюшу Титкова: — Давай, проведем траурный митинг, помянем комсомольца добрым словом...

После митинга состоялся у меня с Рысаковым реши­тельный разговор.

Время для такого разговора давно назрело, и откла­дывать его дальше нельзя было. Я уже хорошо изучил Рысакова. На моих глазах начинали укрепляться в нем черты настоящего командира, народного вожака, но он еще не умел совладать со своим характером, изменчивым, неуравновешенным, когда бурные порывы глушили еще слабые ростки его нового сознания. Три вещи решали дальнейшую судьбу отряда: дисциплина, партийное руко­водство и связь с народом.

С дисциплины я и начал. Я внушал Рысакову элемен­тарные истины. Партизанская борьба — не частное дело героев-одиночек. В партизанской армии, так же как в ре­гулярной воинской части, должна быть установлена же­лезная дисциплина. Здесь нельзя действовать по прин­ципу: «Кто в лес, кто по дрова». Одобряя «инициативу» Власова, командир санкционировал именно такие дей­ствия. Он рисковал не только исходом будущей операции, жизнями людей, но и подрывал свой авторитет.

Рысаков слушал меня нетерпеливо. Он, видимо, созна­вал свою неправоту, но именно это сознание заставляло его запальчиво возражать. И тут я особенно ясно почув­ствовал, что ключ к решению всех задач — это быстрей­шее установление связи с подпольным партийным орга­ном.

Я заговорил о райкоме.

— Я же тебе втолковывал, — прервал меня Рысаков. Он нехотя встал со скамьи. — Ну, хорошо, раз ты настаи­ваешь, пойдем отсюда, я тебе кое-что расскажу.

Когда мы вышли из землянки, он проворчал:

— Не могу же я тебе при людях о райкоме распро­страняться. Райком партии — не охотничий кружок. Это орган подпольный, а ты болтаешь.

— Никак не пойму — заблуждаешься ли ты, или просто голову мне крутишь? — сказал я резко.

Рысаков промолчал и сердито взглянул на меня.

— Наши люди не меньше тебя дорожат райкомом, — продолжал я, — при чем тут охотничий кружок. Мне ка­жется, ты просто скрываешься от райкома, а у него до тебя еще руки не дошли. Может быть, ты думаешь без партии обойтись? Тогда скажи прямо — кого ты здесь представляешь, от имени кого выступаешь?

— Ну, брат, это уже слишком! — рассвирепел Рыса­ков. — Я коммунист и глупости разные слушать не на­мерен.

— Объясни, в чем дело.

Он все больше и больше возбуждался. Видимо, я за­дел в нем больную струнку. Но надо было во что бы то ни стало довести дело до конца, и, чтобы вызвать Рысакова на полную откровенность, я решил немного польстить его самолюбию.

— Послушай, Василий, — сказал я. — С народом ра­ботаешь ты не первый год, учить тебя не приходится.

Рысаков хмуро усмехнулся:

— Не только что на свет народился, слава богу, людей знаю.

— Председателем сельсовета сколько лет работал?

— Три года считай, и сельсовет не на последнем месте был.

— Вот видишь... Ты, что же, своим умом до всего доходил? Скажем, сев идет, уборка, молотьба, — от кого ты добрые советы получал, или, может, без них обхо­дился?

— Как, от кого? От райкома, конечно, от советской власти.

— От партии, значит, и к народу от имени партии приходил. Так, что ли?

— А как же иначе?

— Ну вот, в мирное время партию ты над собой при­знавал, искал в ней опору. А как же теперь, когда война да еще в тылу вражеском, думаешь своим умом прожить, не давая партии отчета?

Рысаков молчал.

— Перед кем ты отчитывался в мирное-то время, кому докладывал об успехах? Райкому прежде всего. А теперь?

— Хватит, — словно решившись на что-то, оборвал меня Рысаков. — От партии, от райкома я никогда не от­ходил и не отойду до самой смерти. Ты мне таких обид­ных слов не говори. Коли на то пошло, скажу тебе начи­стоту. Подумай сам, с чем я к райкому приду сегодня? Что я таксе совершил замечательное? А с пустыми руками я не привык отчитываться. Придет время — тогда буду докладывать.

— Вон ты завернул как, — иронически протянул я. — Значит, подвиги решил накопить, а потом уж во всем блеске предстать перед начальством! А народу, дескать, не к спеху, народ может и обождать, ему от Рысакова и требовать ничего нельзя, пока Рысаков личной славы не добудет. А что если я все это партизанам выложу, пусть скажут свое слово на этот счет?

— Как это так выложишь? — вспылил Рысаков. — Кто здесь, чорт побери, командир — ты или я?

— Командир-то ты, я рядовой партизан, но я комму­нист и немного опытнее тебя. Мириться с твоими причу­дами не могу, не имею права.

— Чего ты от меня хочешь? — в голосе Рысакова послышалась усталость.

— Немедленной связи с райкомом.

— Так о чем же мы спорим? Разве я против этого, чудак ты человек. Я просто хотел, чтобы лучше... Я ду­мал и райкому приятнее получить боевых людей. Сам знаешь, связаться не так-то просто, можно враз все дело погубить.

Я почувствовал огромное облегчение. Тяжелое, но не­избежное объяснение позади. И направление мыслей Ры­сакова стало мне яснее, радовало то, что он, кажется, по­нял свою ошибку. Он просил меня только не затевать разговора с партизанами.

— Подумают еще, что у нас с тобой разлад, начнутся лишние кривотолки.

С этого дня Рысаков по-новому стал относиться ко мне. Он все больше прислушивался к моим советам, вел себя сдержаннее. Постепенно я сделался, что называется, вторым человеком в отряде после Рысакова. Дело, каза­лось, шло на лад. Оставалось только ждать связи с рай­комом.

Но однажды все достигнутое сразу пошло насмарку, Рысакова опять «прорвало». И случилось это при обстоя­тельствах горьких и драматических.

ИРИНА И ЦЫБУЛЬСКИЙ

 

Пришел к нам из Брянска высокий, с молодцеватой выправкой, бойкий парень, по фамилии Цыбульский. С собой он принес скрипку и велосипед. Как ему удалось по глубокому и сыпучему снегу притащить из такой дали велосипед, мы диву давались. Цыбульский объяснил, что скрипка и велосипед составляют все его имущество, по­тому он никогда не расстается с ними.

Бельмо на правом глазу свидетельствовало о том, что Цыбульский невоеннообязанный. Это же подтверждали и его документы. Нам показалось правдоподобным, что молодой парень, не служивший в Красной Армии и не попадавший в окружение, до сей поры тихо и мирно про­живал в тылу у немцев.

Рысакову, да и не только ему одному, Цыбульский вскоре очень полюбился. В свободные вечера при свете коптилок он подолгу играл на скрипке, а в боях был от­важен.

— Где ты учился так воевать, чорт слепой? — спра­шивал его Рысаков.

— Ненависть к врагу всему научит, — высокопарно отвечал Цыбульский, но и этот неестественный в устах простого парня, книжный, надуманный ответ звучал у него естественно.

Почти одновременно с Цыбульским появилась в на­шей группе красивая молодая девушка Ирина. У нее были большие черные глаза, нежная кожа. Не навязы­ваясь, но и не таясь, Ирина рассказала нам о себе все, что считала важным. По ее словам, родилась она в Бердичеве, откуда не успела эвакуироваться, и вместе со стариками родителями была загнана в гетто. Ей удалось бежать; внешне она мало походила на еврейку, и это помогло ей скрыть свою национальность. Не желая таиться в бездей­ствии в немецком тылу, Ирина задумала пробираться на восток.

В Выгоничах, однако, она почувствовала такую уста­лость, что решила немного задержаться, набраться сил. До линии фронта было еще очень далеко. В Выгоничах ее застала регистрация. Уклониться не удалось. Сообщая о себе сведения, она созналась, что знает немецкий язык. Ей предложили работать в военной комендатуре.

Все это Ирина рассказала, когда пришла к нам, но заочно мы были знакомы с ней значительно раньше.

В последних числах декабря 1941 года один из связ­ных в деревне Колодное с величайшей предосторожностью передал Рысакову записку, в которой говорилось:

«Дорогой товарищ, пишет вам друг. Обстоятельства вынудили меня работать у немцев. Но знайте, что я служила, служу и буду служить только нашей Родине. Все, что в моих силах, готова я сделать во вред немцам. Дайте мне любое задание, и я докажу вам свою предан­ность».

— Как ты думаешь, — спросил Рысаков, показывая мне записку, — это не провокация?

— Кто его знает, такая возможность не исключена, — ответил я. — А что мы теряем, между прочим? Давай про­верим...

— Как она все-таки напала на нашего связного?

— А кто он? Надежный парень?

— Безусловно, надежный. Наш парень, — уверенно ответил Рысаков.

Связной выполнял в Выгоничах наше задание. Буше­вала сильная метель, и он задержался в городе на три дня. Как-то в сумерках, когда связной переходил через железную дорогу, за переездом его встретила неизвестная девушка и спросила:

— Вы откуда?

— А что такое? — уклонился от ответа связной.

— Я вас спрашиваю: откуда вы? — настойчиво по­вторила девушка. — Я работаю в комендатуре, вот удо­стоверение. У вас документы есть? Предъявите.

Связной смутился, предъявил паспорт и сказал, что он из Колодного.

— Партизаны у вас есть? — понизив голос и посмо­трев по сторонам, спросила девушка.

— Нет...

— Есть, — настаивала девушка, — я знаю. Не прики­дывайтесь.

— Есть или нет, я не знаю ни одного.

Девушка сунула связному в руку конверт и строго сказала:

— Передайте эту записку партизанам. Не передадите, я вас найду, и тогда вам будет хуже. Фамилию вашу я запомнила, деревню знаю, найду, куда бы вы ни спрята­лись. Ясно? Ну, а если вздумаете с этой запиской пойти к немецкому коменданту, я скажу, кто вы... Я знаю, что сказать, и вас...

Девушка весьма выразительно провела пальцем по горлу и показала на небо.

— Нахрапистая девица, — сказал командир, узнав об этом разговоре. — Или подлюга, немецкий агент, или бое­вая дивчина. Из такой может выйти толк.

— Давай испытаем, — предложил я Рысакову. — Но что ей поручить, какое дать задание?

— Пусть ухлопает военного коменданта.

На этом было и порешили, но, продолжая обсуждать затеянное предприятие, мы пришли к выводу, что на пер­вый раз даем слишком трудное задание. Незнакомка мо­жет не справиться, испортит дело. Нужно проверить ее на более легком задании. Мы предложили ей наладить передачу нам из выгоничской больницы медикаментов, инструментария, а затем организовать переход к нам вра­чей. Врачи в выгоничской больнице работали наши, быв­шие военнослужащие, попавшие в плен. О том, что с вра­чами у нас уже связь налажена, незнакомке мы, конечно, не сообщили. А выгоничские врачи и больница в то время были для нас ценнее, чем смерть немецкого комен­данта.

— Кто передаст этой дивчине задание? — забеспо­коился Рысаков.

— Тот же связной. Он знает девушку в лицо, высле­дит ее и передаст задание, — предложил я.

— А если связного повесят?

— Ну, если бы немцам важен был именно этот связ­ной, так они его давно бы повесили.

— Рискнем, — согласился Рысаков.

Через самый непродолжительный срок после того, как мы передали задание, налицо оказались замечательные результаты: военнопленные врачи, две молодые жен­щины — Лидия Унковская и Любовь Тодорцева благопо­лучно перешли к нам со всем богатым больничным инвен­тарем. Они давно ждали удобного случая и еще до нашего вмешательства состояли в сговоре с этой девуш­кой из немецкой комендатуры. Вместе с врачами пришли две санитарки.