М. Ляшенко и А. Шахназаровой
| Тбилиси закружил, Заворожил туманно... Но вывел Михаил! О, Михаил – и Анна! В тот день после дождя, Под запах пряных лилий В тифлисский сад входя (куда там ваш Вергилий!) – Спускались в прошлый век, В до-смерть и до-рожденье... И был тот день для всех – Одно стихотворенье. Беседка и овраг, И водопад, и мостик... И с нами – Пастернак, А с ним – другие гости. |  И покоритель львов, В экзотику влюблённый, В сторонке Гумилёв Сидел уединённо. И кактусы цветут, И вверх ползёт лиана. И Маяковский тут, И профиль Мандельштама... Пусть наши времена Глядят вприщур, по рысьи, Поэзии волна Вас выручит в Тбилиси! Сто лет бы тут прожил. Здесь так прекрасно-странно... Спасибо, Михаил! Поклон, княгиня Анна!
|
«Ямщик, не гони лошадей…» – на Батумском бульваре
| Боже, как печальны песни эти Милой, но заснеженной отчизны… В Грузии не думаешь о смерти, Потому что слишком много жизни. Потому что слишком много солнца, Моря, неба, ветра, вдохновенья, | И навеки сердце остаётся В горных незатейливых селеньях… В Грузии, конечно, всё иначе, Потому что вечность всюду рядом. Но, услышав «Ямщика», заплачу И на скорый поезд сразу сяду. |
Уреки
* * *
| И ныне, присно и вовеки Край этот светел и высок. Живу не у реки – в Уреки, Где чёрный жгущийся песок. И дни – как белые ракушки На зыбком мареве песка, И белоснежны моря стружки, И той же формы облака. | О, Грузия, твоя равнинность Великолепна, хоть мала. Смешна была моя наивность, Что ты – лишь острая скала. И здесь, от линии прибоя, От олеандра и сосны, Любуюсь, Грузия, тобою, Твои разгадываю сны. |
* * *
Когда безмерно утомит Москва,
Мы знаем ход, мы знаем путь с тобою…
Как чёрная аспидная доска
Песок Уреки в полосе прибоя.
Цепочкой наши тянутся следы,
То вдруг возникнут, то опять прервутся…
Чего здесь больше – неба иль воды?
Чего здесь больше – радости иль грусти?
О чём же грусть? О, Боже, лишь о том,
Что целый год, когда прикроешь веки,
Ты будешь видеть этот белый дом
И чёрные, как смоль, пески Уреки.
Воспоминание о Мцхете
Воспоминанья лучше, чем вино.
Спустя сто дней без запаха и цвета,
Пьянит воспоминание одно –
Святое место под названьем Мцхета.
Прекрасно то, что дремлет до поры,
И вдруг восторгом в сердце отзовётся –
Слияние Арагвы и Куры,
Старинный монастырь под вечным солнцем.
Душа была раскрыта, как ладонь,
И падали дары – весомо, щедро:
И колокола звон, и белый конь,
И облако – оранжево, как цедра.
Но главный дар и врачеватель ран,
К которому вела меня дорога –
Небесный дом, тысячелетний Храм,
Где каждый ощутил дыханье Бога.
* * *
О, как легко рифмуются слова
Грузинские и русские. Наверно,
Тот, Кто придумал языки, сперва
Зарифмовал значенья непременно.
И если разом утомила жизнь,
И позабыть захочешь о печали,
Какое слово вспомнишь ты, скажи?
О, милый друг, конечно – цинандали!
И лёгким колокольчиком в горах
Оно звенит и эхом отдаётся…
Есть тайна в этих звуках и словах:
Грусть улетит, а радость остаётся.
А сладкие чурчхела, пахлава!
От «ха» першит, и пересохло горло.
Любой простак срифмует – похвала!
Себя похвалит и посмотрит гордо.
…В сибирском небе полная луна
Прилипнет к небу… Снежно, зябко, сыро.
Но сразу же напомнит мне она
Лаваш на чёрном куполе тандыра!
2016 г.
Наталья ЕЛИЗАРОВА
(Омск)
ПЛАЧУЩИЙ БУДДА
Рассказ
Он катастрофически не успевал жить. Не хватало времени.
Первый весенний месяц ещё не закончился, а Юрий насчитал уже более пятидесяти перелётов: три-четыре дня – и командировка. Всё на ходу, в спешке… Ручная кладь с расчётом и на жару, и на холод, минимум вещей – компактных, не мнущихся. Паспорт, кошелёк, визитки, телефон, зарядные устройства…И неизменный ноутбук, извлекаемый из чемодана при любой возможности: чтобы просмотреть документы, срочно добить архиважный текст, молниеносно ответить на письма; он был прикован к нему, как раб цепями к веслу галеры, – вся жизнь в режиме жёсткого дедлайна. И чтобы корабль не сбавил свой ход, не отклонился от курса, раб изо всех сил должен налегать на проклятое весло, грести что есть мочи… Писать, отвечать на звонки, срываться с места по первому свисту и, бросив всё, лететь на другой конец света…
Он много путешествовал, но мало видел: так, разве что из окна такси по пути из аэропорта и обратно удавалось отрывочно, кусками посмотреть какой-нибудь город… Да это и путешествиями-то нельзя было назвать, скорее, перемещениями в пространстве, потому что путешествие – это свобода и созерцание, а он был загнан, затравлен бесконечной карьерной гонкой. На постоянный цейтнот не жаловался, даже мысленно: от многочисленных стран-континентов уже давно наступила передозировка, пресыщенность впечатлениями, которые, смазываясь, наслаивались друг на друга.
Когда-то Юрия окружали друзья, но постепенно все до одного исчезли: разные временные зоны, ритмы, графики – и контакт безвозвратно утрачен. Да и некогда было встречаться: времени всегда в обрез, на сон-то лишний час не выкроишь, не то что на общение.
Он разучился отдыхать и расслабляться: чтобы заснуть – втыкал в уши наушники и топил мозг первой попавшейся под руку аудиокнигой, пока глаза не закрывались сами собой; чтобы проснуться – вставал на беговую дорожку. И огромный беличий барабан начинал крутиться с новой силой… И так изо дня в день, из года в год.
…Командировка в Индию ничем не отличалась от предыдущих: нужно было прилететь, подписать документы, улететь. Всё как всегда – быстро, сжато, спрессованно. Штурм очередной вершины. Он делал это миллион раз. И, достигнув цели, переходил к следующей…
…Обдумывая предстоящие переговоры, Юрий равнодушно поглядывал в иллюминатор: в изумрудной дымке таяли звёзды, сливаясь с раскинувшейся до горизонта огромной сетью мерцающих и с каждой секундой бледнеющих огней. Он чувствовал привычное напряжение в мышцах, какое испытывает боец, готовый к матчу, – через полтора часа сделка!..
Когда первый солнечный луч ослепил глаза, он увидел под дрожащим кончиком крыла огромный, будто парящий над городом, буддийский храм. Отнеистового бесчинства красок и великолепия хитросплетённых колонн и сводов захватило дух! «Нежели это чудо сотворила рука человека?» – невольно мелькнуло в голове. Внезапно Юрий ощутил себя песчинкой на ладони Создателя, и это ощущение было таким оглушительным, сбивающим с ног, что мужчина растерялся. Но оно пропало тотчас же, как только взгляд его упал на золотой круг циферблата: невидимая белка уже вовсю перебирала маленькими шустрыми лапками…
…Блистательно проведя переговоры и заключив сделку, Юрий спешил в аэропорт… Удушающая жара сменилась ливнем. Он выбирался на такси из центра, оставляя позади красивые высотные здания с огромными, утопающими в подсветке буквами на крыше. Теперь пейзаж за окном удручал нищетой и безнадёжным унынием: по обе стороны дороги расположились трущобы; картонные сооружения нависали друг над другом, жались, как сироты, лепились в тесноте. Под брезентовыми навесами кипела работа: крепкие смуглые руки шили одежду, пекли лепёшки, ваяли керамические горшки… Несмотря на дождь, местные жители не стремились в укрытие. Шла бойкая торговля фруктами. Женщины развешивали на верёвках выстиранное бельё. Низкорослые тщедушные индусы деловито сортировали мусор в баках. Кто-то, расположившись прямо на узком тротуаре и прикрывшись пальмовыми листьями, спал… На земле валялась мандариновая и банановая кожура, обрывки бумаги, конский навоз. Повсюду рыскали собаки. Лениво переставляли ноги тощие коровы, тыча грязные морды в груды отходов… Чтобы заглушить чудовищную вонь, которая проникала даже сквозь наглухо закрытые окна автомобиля, Юрий начал курить… Его не покидала тревога – невесть откуда взявшаяся и ноющая, как больной зуб. Был в ней какой-то странный привкус негармоничности окружающего пространства, неполноты жизни, будто ты сам себе не принадлежишь, будто всё настоящее, живое необратимо и безвозвратно проходит мимо тебя, а ты для этого мира – чужой, посторонний… Юрию не терпелось поскорее сесть в самолёт и покинуть страну, которая вызывала в нём так много острых и противоречивых эмоций…
…Идя к стойке регистрации, он услышал за спиной знакомую русскую речь – торопливую и восторженную:
– Никогда не чувствовала себя настолько умиротворённой! Такое просветление! Будто заново родилась!
– Здесь ты обращён лицом к Богу!
– Я буквально очистилась внутренне!
…«Видимо, прямиком из буддийского храма», – саркастически усмехнувшись, подумал Юрий… Да, туристов здесь полно: снуют туда-сюда, фотографируют, тратят деньги, умиляются… А потом, вернувшись домой, рассказывают про свою преображённую душу, из которой навеки изгнаны зло и страхи и где отныне царят лишь свет, любовь и жажда истины… Так знакомо. И так банально…
Туристы раздражали его, и вместе с тем он завидовал этим людям. Завидовал, что они вот так запросто, нацепив на шею дешёвые индийские побрякушки и расписав забавы ради руки хной, могут стоять и, праздно переминаясь с ноги на ногу, рассуждать о тайнах мироздания, в то время как он, обливаясь потом в строгом брендовом костюме, наглухо застёгнутый на все пуговицы, торопился в свой московский офис – положить на стол руководству подписанный контракт… Скрипя зубами, он нервно забарабанил пальцами по гладкой сверкающей коже портфеля… Уехать! Уехать!..
…У входа в зал, тяжело дыша, лежала собака. В рыжей лохматой шерсти бурела запекшаяся кровь. Её и не выгоняли, и не пытались помочь. На неё просто никто не обращал внимания: лежит себе и лежит. По стране бродили десятки тысяч голодных, больных, умирающих животных: местные не обижали их, но и не заботились. Несчастная псина – лишь одна из многих. Если ей повезёт, издохнет в течение пары часов, нет – будет мучиться до утра…
– Такая мощная энергетика! – экзальтированно восклицала за спиной Юрия «паломница».– Чувствуешь себя на вершине мира!
– И ведь веришь же, что Будда плачет из сострадания ко всему живому, а не потому, что дождь идёт! И что слёзы его – нектар любви!– вторили её спутники с такой же воодушевлённой страстью.
– И какое единение с природой! – торопливым жестом подобрав юбку и обогнув собаку, восклицала девушка. – Это просто дыхание Космоса!
…Скривившись, Юрий посмотрел на часы. «Будь всё проклято!» – прорычал он под нос, коря себя за приступ чувствительности, вспыхнувшей так некстати, и вышел из очереди. На его место, как на боевой пост, тотчас же заступили туристы, таща за собой тяжеленные, доверху набитые сувенирами сумки.
…Подойдя к собаке, он присел на корточки, погладил подрагивающую холку. Словно ожидая удара, влажный коричневый глаз на секунду зажмурился; вздыбившуюся шёрстку смочили горькие собачьи слёзы…
Осторожно взяв на руки пса, Юрий зашагал к автостоянке. «Эй, где здесь поблизости найти ветеринара?»…
И снова такси, снова грязные нищие кварталы… Его самолёт давно улетел, а телефон разрывался от звонков. Он отвечал односложными, скупыми фразами: мол, попал в пробку и опоздал, вылетит следующим рейсом… Под рукой он чувствовал биение маленького испуганного сердца. Изредка шептал: «Держись, дружище… потерпи ещё немного…».
…Отыскать ветлечебницу в огромном городе было непросто, и то работали в ней не коренные жители, приезжие из других стран волонтёры. Индусов не особенно заботило здоровье меньших братьев, и потому бродячие животные стаями ходили по улицам. Особенно много скиталось коров – с выпирающими рёбрами, мычащих от голода. Покуда от коровы была польза и она давала хозяевам молоко, её держали дома, едва скотина старилась – выгоняли за ограду. Убить рука не поднималась: как-никак – священное животное.
– Ваша? – коротко спросил Юрия ветеринарный врач; судя по выговору, француз.
– Нет, подобрал в зале ожидания в аэропорту.
– Тогда бесплатно. Бездомных стерилизуем и лечим бесплатно.
– Что с ним, доктор?
– Похоже, подрали другие собаки… Я сделаю ему укол и обработаю раны… Выживет, не беспокойтесь, они неглубокие!.. Оставите его или подождёте?
– Подожду, – машинально ответил Юрий, впившись глазами в экран подвешенного к потолку маленького телевизора.
…Красно-белые пунктиры ленты, за которой зияла огромная чёрная воронка… Груды дымящегося железа… Опалённый остов самолёта… Того, на котором он должен был улететь!.. «Все находящиеся на борту пассажиры, а также члены экипажа погибли…», – вещала, прижимая к губам микрофон, длинноногая журналистка, отважно пробираясь сквозь оцепление.
– Что там, теракт? – без особого интереса спросил Юрия врач и, не дожидаясь ответа, кивнул на собаку: – Не хотите забрать с собой?.. Если что, могу оформить документы на перевозку…
«Все находящиеся на борту…»… Все до единого! Кроме него…
– Да… конечно… – растерянно пробормотал Юрий.
Пёс лежал на операционном столе спокойно и расслаблено, словно был не под воздействием наркоза, а знал, что теперь у него есть дом и хозяин, и это придавало ему уверенность. Тонкие жёсткие волоски вокруг закрытых глаз оставались сухими. Он больше не плакал.
2017 г.
Дмитрий РУМЯНЦЕВ
(Омск)
КИНОЛОГИЯ
Купить мне пса породистого, что ли?
Он будет выть на полную луну.
И горечь, в сердце рыбкою нырнув,
поднимется к теням, на антресоли.
И будет дом, а в доме мир и лад,
а в мире ночь, когда деревья сада
как водоросли тонкие висят.
И нет судьбы; и ничего не надо.
Как будто в заводь, в реку, в тëмный плëс
я лëг, а надо мною чëрный космос
к воде пришëл, и пьëт меня, как пëс,
как будто он пришëл сюда с вопросом,
как будто я и есть его вопрос…
* * *
Аватары. Бомжи бородаты, как древние греки.
Так худы и печальны, как после осады Тарента.
Мы же ходим в кино, посещаем базары, аптеки,
за делами не видим: опять обесценено лето.
И листва разлетелась дешëвым пучком ассигнаций,
и стоят вечера, словно хмурая очередь к кассе.
Лицеисты болтают о звëздах под сенью акаций,
как старик Диоген, проживающий на теплотрассе.
Нынче осень. Об этом когда-то писал Аристотель:
после слëз непогоды – зимы белоснежный катáрсис.
И на небе луна, как монета – серебряный профиль
Александра, не знавшего страха и кризиса власти.
Время ходит по кругу веков, чтоб не сбиться со следа.
Мы живем как отцы, так же любим, как деды любили.
Только кажется: духом Ликурга, умом Архимеда,
даже мукой Эдипа Бессмертные нас обделили.
* * *
В лужах плавают листья, лавируя в них на манер
многовëсельных римских торговых, военных галер.
И трава зеленеет, как кажется – рощей платанов:
здесь находятся Лидия, Пелопоннес, Экбатана.
Муравьи, составляя центурии, носят труху.
Я стою над разлившейся лужей. Я здесь, наверху,
как Юпитер, которому служат они суеверно.
Я себя ощущаю божком. Это глупо и скверно.
Я б хотел, Цицероном возникнув на форуме их,
рассказать то, что мир больше Рима, и восемь седьмых
из того, что достойно хвалы и высокого слога,
за границей империи. Я бы повëл от порога
вереницы судов, экспедиции воинов и,
может быть, мы нашли бы края сопредельной земли,
где меняются мысли, где шире черта горизонта,
где ни принцепса нет, ни раба, ни врага, ни архонта.
Но опять холодает, и осень вступает в права,
надо мной шелестят облака, словно та же трава.
Поздно что-то исправить. Смеркается. Грустно и поздно.
Я стою на ветру: сверху смотрят осенние звëзды.
Этот пристальный взгляд мне знаком,
мой высокий подельник.
Вороши подо мной, надо мной и во мне муравейник.
Осень
А туча перекручена, как мозг.
Так вот он – Высший Разум, homo Dei*.
Идут дожди, идут уже недели:
земля теряет прежний летний лоск.
Всё возвратилось: мокрый листопад,
где каждый лист – блуждающий апостол –
пророчит нам, что смерти нет, а просто
есть боль при возвращении назад.
Есть ветер, неба рваные клочки,
затем – земли раскрытые ладони.
Деревья глубже запускают корни.
Учи меня бессмертию, учи,
сгоревший тополь, как святой Франциск
(читающий воронам да сорокам),
пусть я ещë пока не знаю толком
той тяжести души, что тянет вниз.
Но над судьбой, стоящей в полный рост,
есть небо, проливающее влагу,
и всë равно я в эту землю лягу,
в суглинок, в черноту еë борозд.
Виорэль ЛОМОВ
(Санкт-Петербург)