* * *
Корочками покрыта иссохшая земля.
Но вот её припорошил снег и скрыл изъяны.
Увлажнил и припудрил потрескавшиеся губы.
В ожидании весеннего поцелуя.
* * *
Сегодня я продрогла от правды.
В моём сердце забился стерх.
До весны ещё столько зим!
* * *
У зимы и одиночества схожие интересы –
довести нас до дрожи.
* * *
Незатейливым узором на снегу птичьи следы.
Пороша разыгралась.
Прощай, ультрамариновое счастье.
* * *
Рогатки ветвей, распугавшие птиц.
Лишь гортанный всхлип галок.
Ноябрь кричит.
* * *
Берёзоньки.
Я спряталась за одной из них – той, что постарше.
Я считаю своих братьев и сестёр...
* * *
Сон-трава подрагивает на ветру.
Я опустилась к ласковому цветку.
Он прижался к моей щеке – любовь.
* * *
Тонюсенькие стебельки касаются ног,
тянутся и отпечатываются на юбке голубым принтом.
Я окунулась в льняное цветение неба.
* * *
Ветер.
Ветки скребут по стеклу,
оставляют саднящие порезы.
Отпечатки моих мыслей заполнены слезами дождя.
* * *
Дома.
Я считываю с их фасадов печаль.
Я подсматриваю в их окнах страсть.
В небе застряли их крыши.
У меня закружилась голова.
* * *
С городом у нас сложные отношения –
мы терпим друг друга.
Но сегодня тот редкий случай,
краткий миг восприятия,
когда я могу воскликнуть: «Вот это да!»
* * *
Мост горбылём.
Мы могли встретиться...
Я не успела и не опоздала.
Мост будет ждать.
– Ждать-ждать-ждать, – повторяет дождь.
* * *
Девушка на велосипеде.
Весна катится по нашему краю.
Её газовый шарфик коснулся земли.
Новая жизнь – свежесть всходов.
* * *
Солнечный зайчик запутался в рыжей чёлке.
Кареглазая девочка целует сонные глаза жеребёнка.
Солнечный зайчик купается в доброте.
* * *
Разветрилось.
И промёрзло небо – закуталось в дырявую шаль.
Пушинки с неё долетели и до меня.
Собираю их и латаю прорехи.
Твоё небо улыбается.
* * *
Дождь барабанит скороговорку,
тренируясь на моём подоконнике.
Я выучила её наизусть.
* * *
Жизнь у моря шла своим чередом.
Я вписалась в это жизненное пространство.
Мы шли рука об руку – я и мои стихи.
* * *
Солнце.
Повод задуматься, замешкаться на минутку,
обернуться и погладить тёплый луч.
Тронуть золотистую пыль – облачко осыпается на волосы.
Златовласка. Сказка. Добро.
* * *
Утренним приветствием загудел шмель.
Пахнет медовой коврижкой –
сонное разнотравье пробудилось.
Я собираю в пригоршни мёд.
Александр ДЕРГАЧЁВ
(Омск)
РАССКАЗЫ
В грозу
Он ехал через дождь, торопясь к сроку, который сам себе поставил. В конце дороги всем будет хорошо, поэтому надо быть пунктуальнее, хотя до окончания поездки ещё очень далеко.
– Доеду вовремя, – думал он.
Дворники мерно работали, разгоняя дождь по сторонам ветрового стекла. Его жизнь в последние перед сегодняшней дорогой дни была, как хроника в кинозале с быстрым переходом от света к тени и наоборот. Обочина проступала неясно, поэтому приходилось не гнать, цепляясь за середину дороги.
Путь туда. Путь оттуда. Какие это разные отрезки в его путешествии. Он вспомнил, что когда ехали туда, решил ей сказать всё: о надоевшем ему совместном быте, нелюбви, их предстоящем разводе.
А теперь встречные фары нещадно били по глазам, заставляя вспоминать и переживать уже существующую реальность, щуриться и прятать глаза.
Вспомнились эпизоды прошедшего дня, когда они бежали под дождём к машине, стоящей от них неподалёку. Наговорили массу всего…
– Надо как-то определиться, – сказал первым он, и голос при этом предательски дрожал.
– Что с тобой? – спросила она его.
– Нам надо расстаться. Нас уже ничего не связывает. Понимаешь, ни-че-го.
– А как же любовь?
– Да нет её…
Он уже боялся этого разговора, её ответов.
– Да и правда нет, – её слова прозвучали приговором.
– Ну, конечно, нет, нет! – сказал он металлическим голосом, заметив на небе довольно чёрную тучу, нависшую сверху. – Закончится, наконец, наш театр, спектакль с ролями и вывертами. Так будет лучше нам обоим.
Ветер поднимал пыль, готовя дождь, а они здесь стояли, не замечая ничего вокруг. Было затишье будто перед грозой: ни ветерка, ни звука.
Пока ещё не была пересечена точка невозврата, они не произнесли страшных слов: «Не люблю, уходи, прощай!», поэтому их диалог не перешёл в запретную зону и держался на общих фразах.
– Наверное, так будет лучше нам обоим. Я приеду за вещами завтра, но если ты настаиваешь, могу забрать их и сегодня, – заторопился объясниться он.
– Как хочешь…
Раскат грома потряс окружающий мир, и было видно, как совсем недалеко наклонились от сильного ветра деревья под напором первых крупных капель.
– Никогда не встретимся? – она спросила и испугалась раскатов грома, прозвучавших словно в ответ на её слова. Тут же подул ветер.
– Что ты говоришь?
– Я говорю: никогда не встретимся!– она громко повторила свою фразу. Близкий гром снова бабахнул и оглушил обоих.
– Поговорили! – прокричал он.
Реально, ощутимо повеяло сыростью и прохладой.
– У тебя кто-то есть? – снова крикнул он.
– Тебе-то что, ты давно стал чужим со мной, иди к своей…
– Значит, есть?
– Нет! А у тебя?
Его ответ потонул в громе, когда словно множество орудий выстрелили одновременно.
– Что плачешь? Не плачь! Ничего страшного! Найдёшь себе кого-нибудь!
Первые мелкие капли уже чувствовались на руках и лицах.
– Я не плачу! Это ты рёва!
Молнии стали осязаемы, били где-то рядом, освещали их виноватые лица, стоящую неподалёку одинокую машину.
Всё кончено!
– Ну что, расходимся?
Она в ответ как-то нелепо закивала головой и заплакала. Впрочем, слёзы видел только он. И уже крупные капли дождя начали сначала незаметно, а затем всё более интенсивно бить по ним, будто отрезвляя обоих.
– Пойдём в машину! – крикнул он, глядя на неё, и тоже понял, что она видит его слёзы. Оба были сейчас такими жалкими и мокрыми.
– Это я во всём виновата, – прокричала она, – а ты просто…
Обидное слово заглушил раскат грома.
Дождь пошёл сильнее, как-то сразу намочил, накрыл обоих, но они уже никуда не спешили. Молнии искажали их лица, объяснения были на пике эмоций. Подул порывистый ветер.
– Я так тебя любила, а теперь ненавижу! – кричала она ему в дождь.
– И я тоже ненавижу! – вторил он ей.
Лило как из ведра, а они продолжали стоять, несмотря на буйство высших сил природы. Он неловко и суетливо начал раскрывать зонт, который, оказывается, предусмотрительно захватил с собой, а теперь неожиданно обнаружил у себя в руках, бережно раскрыл его над её головой, как-то забыв о себе.
– Спасибо!
Они вдвоём заспешили к стоящей машине.
Дорога бежала, уносив его все дальше в воспоминания…
Вот опять ослепила встречная, он снизил скорость и дал глазам отдых, часто заморгав. Потом нашёл «разделительную» и успокоился.
Вспомнилось, как они одновременно открыли двери и, промокшие, плюхнулись внутрь машины. Стёкла сразу откликнулись на тепло их тел и запотели. Зонт остался смешно мокнущим под потоками воды и таким бесполезным, когда с неба льёт река.
Они посмотрели друг на друга, заулыбались и, под впечатлением происходящего, дружно рассмеялись над своими обидными словами, сказанным друг другу. Обстановка разрядилась.
– Так расходимся? – спросила она, посерьёзнев.
– Конечно! – ответил он абсолютно серьёзно.
– Давай только быстрее разбежимся, – улыбалась она.
– Нам уже никак нельзя без этого!
– Чего этого?
– Этого!
И он поцеловал её красивые мокрые губы, сам теряя равновесие в реальности.
– А ты же меня не любишь, уже и вещи собра.., – второй поцелуй, как раньше гром, помешал ей закончить фразу. Молнии озаряли вспышками стоящую машину с запотевшими окнами.
Потом она согрелась от тепла и близости, уснула на сидении, умытая дождем, счастливая, нужная…
Он тем временем продолжал ехать дальше, цепляясь за прерывистую линию. Шёл мелкий послегрозовой дождичек.
Путь туда. Путь оттуда. А рассвет уже тлел на востоке да, дворники мерно качались, будто говоря: «Молодцы!»
Его уставшее от пережитого счастье посапывало, свернувшись клубочком на соседнем сидении, напоминая о том, как хорошо было им вместе.
Трудно определить, сколько времени тут промелькнуло для них в одно мгновение…
Начиналось утро. Он улыбался ему. Улыбалась во сне и она.
– Доеду вовремя, – подумал он.
Командировка
Однажды я приехал в город Донецк Ростовской области в командировку. Этот шахтёрский городок был небольшой, но в нём находились три шахты и достаточно крупный машиностроительный завод.
Поселился в единственную гостиницу, которая находилась в центре, и отправился на завод. Рабочий день там уже подходил к концу, но мне удалось пройти на территорию, встретиться с нужными людьми, договориться о дальнейшем здесь пребывании, и через пару часов я вернулся, захватив в магазине продуктов для ужина.
Номер у меня был двухместный, и я нисколько не удивился, когда увидел ещё одного жильца, средних лет мужчину, в тапочках на босу ногу. Он открыл мне дверь.
– Здравствуйте, я Александр, – сказал я ему и прошёл в комнату.
– Здравствуйте, а я Виктор, – ответил мне сосед и заулыбался. С первых секунд мне стало ясно, что передо мной нормальный мужик, весёлый, примерно моего возраста, не зануда.
«Мне повезло», – подумал я. Мы сразу разговорились. Выяснилось, что Виктор – инспектор, приехал на одну из шахт для проверки. Я же сказал ему, что инженер, приехал сюда в командировку на завод.
Время приближалось к ужину. Виктор осторожно спросил у меня, где я собираюсь перекусить, а я в ответ показал ему на авоську с продуктами. Сосед достал из своей сумки бутылку водки.
– Не возражаешь?
– Да нет, – ответил я.
Мы быстро соорудили ужин, и вскоре после трёх-четырёх тостов, как два кота, разлеглись на своих кроватях.
Виктор оказался неплохим собеседником. Он как профессиональный горный инженер здорово разбирался в тонкостях своей специальности, потому что раньше работал сменным мастером на шахте у себя в городе. Он рассказывал о нелёгкой шахтёрской жизни, как в его смену произошел взрыв метана, и он был вынужден перейти в инспектора.Я слушал его с большим интересом, тоже в свою очередь говорил о себе. И тут мне очень захотелось хоть одним глазком посмотреть на шахту, на шахтёров, на их работу, когда постоянно над тобой висит угроза смерти.
– А можно мне побывать на шахте?
Я задал вопрос и даже не надеялся на положительное его решение.
– Да, конечно. Я всё организую, и в обед мы с тобой спустимся вниз (на «ты» мы перешли сразу при встрече). В свою очередь я предложил Виктору побывать на заводе.
Утром я поехал на завод, где мне удалось начать переговоры с руководством завода по теме командировки и заказать пропуск для Виктора на следующий день.
Пообедав в столовке, я позвонил Виктору и с первых словя понял, что всё в порядке: моя мечта сбудется, и я спущусь в шахту. Виктор приехал за мной на машине, которую ему выделили, прямо к гостинице, и вскоре мы уже входили в здание шахтоуправления.
Познакомившись с правилами техники безопасности (их проходит обязательно каждый, кто спускается под землю), я переоделся в робу шахтёра: куртку, брюки, белую нательную рубаху и кальсоны.Также мне выдали массивный газоанализатор метана, тяжёлый аккумулятор, к которому подсоединялась лампочка для освещения, каску, резиновые сапоги и респиратор. Я прикрепил на специальный кронштейн лампочку к каске: очень даже удобно – куда повернёшь голову, там и светло. Аккумулятор был массивен и привешивался на ремень, туда же крепился и анализатор метана. Метан в смеси с воздухом, как известно, образует взрывную смесь, и этот анализатор должен оповестить об опасности. При проходке часто бывают случаи, когда в пласте угля шахтный комбайн встречается с метановой полостью. Там метан под давлением находится миллионы лет, а потом мгновенно высвобождается в атмосферу забоя. Происходит резкий выброс этого газа, и любая искра приводит к взрыву смеси. Взрывная волна тогда пройдет по шахте, вызовет ожоги лёгких, могут быть жертвы, а также многочисленные завалы и разрушения. Эти доспехи (аккумулятор и анализатор) были тяжеловаты, где-то около пяти килограммов. Да к тому же на ремень ещё привешивался туесок с едой. В общем, своё отражение в зеркале я не узнал!
Просторный двор, яркое солнце проводили меня к высокой металлической конструкции с вращающимся барабаном. По тому, что прибыла вереница вагонеток откуда-то снизу, я догадался: это был подъёмник. Стали выходить шахтёры, и барабан остановился. Я подумал сначала, что это негры, только зубы сверкали. Они оживлённо о чём-то разговаривали, проходя мимо нас с Виктором, обдав нас реальным чувством окончания трудной работы. Или всех своих страхов под землёй? Может, они радовались, что просто живы? Мне уже совсем не хотелось спускаться куда-то в преисподнюю…
Но Виктор уже шагнул в неподвижную вагонетку и взглядом показал мне: «Садись!». Мы начали спуск, всё скрылось из виду. Рядом двигалась транспортёрная лента, по которой на-гора поднимался уголь. Триста метров спуска (всего-то!), и вагонетка, наконец, остановилась.
Попетляв по освещённым галереям, мы пересели в другую вагонетку и опустились ещё на двести метров (!). Любой человек, особенно тот, кто никогда не спускался в действующую шахту, испытывает ни с чем не сравнимое чувство замкнутого пространства. А если осознаёшь, что над тобой гора, готовая раздавить тебя в лепёшку, и всё может взорваться и обрушиться, то становится совсем жутко. Сущий ад! Короче, на глубину пятьсот метров я прибыл на одних эмоциях.
Дальше предстоял путь пешком. Горели светильники, освещая проход по галерее. Надо было идти! Наши шаги звучали в такт, делая всё происходящее каким-то нереальным. Свод галереи справа и слева подпирали частые бетонные крепи. Некоторые из них были изогнуты, так на них давила гора. Транспортёрная лента, достаточно широкая, находилась в постоянном движении. Между ней и дорогой была канава, наполненная глубинной шахтной водой, которая успокаивающе журчала. Галерея, по которой мы шли, была длинная. В одном месте нам преградила путь большая куча породы. Камни были острые, большие и мелкие. Крепи вокруг повалены и сломаны.
– Что это? – спросил я у Виктора.
– Обвалился свод, – ответил он.
– Почему крепи снова не устанавливают?
– А зачем? Всё, что могло, уже здесь обрушилось.
Виктор показал на образовавшийся купол. Мы с трудом перебрались через завал, и, дойдя до конца галереи, упёрлись в стену. Но это, как выяснилось, была совсем не стена, это вертикально висели листы толстой резины внахлёст друг на друга. С усилием отодвинув один лист, мы попали в некую замкнутую камеру – затвор. Тут и там стояли короба, доверху наполненные мелкой белой пылью.
Виктор пояснил, что это размолотая порода. При взрыве метана или угольной пыли, а оседающая пыль тоже взрывается, она переворачивает короба, тогда пыль заполняет всё пространство этого затвора. Резина гасит часть взрывной волны и не даёт огненному смерчу распространиться дальше по галерее и шахте.
– Что? Страшно? – засмеялся Виктор.
– Страшновато, – честно ответил я, устремляясь за Виктором к висящей резине на другой стороне затвора.
Остаток пути по этой галерее был для меня самым трудным. Кислорода в воздухе было явно намного меньше, чем мы привыкли. Воздух был тёплый, поэтому дышать приходилось чаще.
– Это поток из шахты к поверхности. Отработанный воздух из нижних галерей и ярусов, но сейчас мы пройдем его, – подбадривающе сказал Виктор.
Мы повернули в боковой тоннель, снова прошли через затвор. Свежий воздух новой галереи был настолько резким, что от быстрого перехода даже закружилась голова.
«Боже, зачем мне эти мучения? Вот ещё любознательный нашёлся!» – подумал я про себя.
Потом начал опускаться свод, стала меняться и высота прохода по галерее. Крепи вокруг были напряжённые, изогнутые. Пятьсот метров давали о себе знать. С каждым шагом мы наклонялись всё ниже и ниже, пока я не начал доставать дорогу руками. Мы, чертыхаясь, пробирались вперёд уже на четвереньках. Свет от лампочек на касках слепил глаза, пятнами метался по крепям, камням, отражался в тихо журчащей воде внизу под ногами. Дальше встретился купол от давнего обвала, и мы пошли нормально, подняв голову. В сапоги попала вода, руки окоченели и не слушались. А лента с углём всё монотонно двигалась, нарушая легким шуршанием тишину пятисотметровой глубины...
– Хочешь посмотреть, как работает комбайн? – Виктор показал куда-то в уходящую даль галереи. В ней рождалось и тут же рассеивалось густое угольное облако. Пыль от комбайна была вездесуща, проникала в каждую мою клеточку, респиратор давно не помогал.
– Да нет, наверное, и это впечатляет, но пойдем уже обратно, – пробормотал я.
Виктор быстро зашёл в какую-то небольшую комнатку, где были пускатели, выключатели, реле, упакованные в контейнеры из пенопласта, что-то записал в лежащем на полке журнале, рассматривая контейнеры. Очевидно, что это конечная точка моей экскурсии в тар-тарары…
Обратно мы пошли какой-то короткой дорогой. Подъём – это не спуск. А когда известно про будущее окончание ада, это дело даже радостное. Наконец-то я увидел дневной свет! И лопасти барабана возникли передо мной. Ура! Приехали!
В раздевалке я долго смотрел на себя в зеркало. В нём отражался жалкий испуганный чёрный негр! Я улыбался и качал головой, и моё отражение качало белозубой головой тоже. Странно, я ведь ничего не делал, не работал, только прошелся по шахте, а весь чёрный. Потом я долго мылся в душевой, отплёвывался углём, смывая и сажу, и стресс.
Виктор отправился в шахтоуправление, а я пошёл в гостиницу и, выбрав самый короткий путь через площадь, почти бегом пересёк её. Быстрее отсюда! Да, в шахту я теперь ни ногой, как бы мне ни было интересно. Как же люди работают там всю жизнь? Кто-то из классиков сказал: «ко всему-то подлец-человек привыкает»… Такой вот крепкий народ – шахтёры!
На другой день мы с Виктором из гостиницы, как и было запланировано к обеду, поехали на завод. Нам оформили пропуска, и мы прошли на территорию. После посещения шахты я не знал, как себя вести с Виктором. «Покажу побольше», – решил я, и началась экскурсия теперь для Виктора.
Пришли в огромный токарный цех. Здесь было множество станков, сновали быстрые электрокары, тенью работала сверху кран-балка. И запах... Запах не горы, а горячей эмульсии, стружки. Вот важно шагают по цеховым проходам молоденькие девушки-контролёры, вот склоняются над обрабатываемыми деталями очкастые лица токарей, фрезеровщиков. Вот стеклянные кабины сменных мастеров с озабоченным видом по выпуску продукции. Народу! Но этот цех совсем не удивил Виктора.
На улице я спросил у него:
– Ну как?
– Да как в раю, – улыбнулся он мне в ответ, и мы пошли дальше.
Пришли в цех гальваники. Здесь выстроились в ряды несколько автоматических линий. Производство вредное, но нужное. Здесь покрывались детали никелем и хромом. Автоматическая тележка сама выбирала детали, окунала их в ванны, занимающие всю площадь цеха. Обслуживал все эти умные тележки, подвески всего один человек. Это настоящее чудо автоматики, гордость завода.
– Ну как? – опять спросил я у Виктора.
– Как в раю!
И вот, наконец, мы подошли к цеху, который я наметил посетить первым, но из-за обеденного перерыва всё передвинул. Мы прошли в большие распашные ворота кузницы.
Кузница! Вот рай! Вдоль стен стояли пять больших молотов. У каждого вес падающих с трехметровой высоты частей был больше десяти тонн. К молоту под большим давлением подавался по отдельной трубе пар, он дополнительно разгонял верхний боёк, и тот почти с утроенной силой бил по заготовке, установленной на нижнем неподвижном бойке. Эти пять гигантов в обед, конечно, молчали, но уже совсем скоро должны были ожить. На молотах штамповались заготовки размером с невысокого человека. Они разогревались в печи неподалёку и огромными клещами укладывались на нижний боёк для штамповки.
От печи шёл жар. Температура превращает твёрдый металл в пластилин. А он, горячий, манит к себе, зачаровывает, гипнотизирует человека: смотреть на него и смотреть! Вот уже появились нагревальщики в касках, шерстяных спецовках и ботинках с металлическими носками, защищающими ноги при работе.
И началось! Люди подвели огромные клещи к печи и вытащили оттуда нагретый почти добела большой металлический цилиндр, затем повезли его к молоту. Появился кузнец – главный в этом процессе. Он включил молот, и верхний боёк, как лёгкое перышко, взлетел на три метра и стал вверху покачиваться, готовясь к удару.
Первый удар молота был неожиданным в этом тихом, таком симпатичном мире обедов, очередей, проходных. От удара сердце ёкнуло, подпрыгнуло. Такой же эффект мы ощущаем, слушая громкую ритмическую музыку по низким частотам в стиле хард-рока. Второй и третий удары монстра были ещё мощнее. Молот по велению кузнеца взмыл вверх, а огромные клещи уже закусили штамповку и потянули её на огромный пресс, где был удален излишек металла. Готовая штампованная деталь грохнулась в большой контейнер и осветила своим почти белым светом его дно. Но в цехе же пять металлических монстров. Краем глаза я заметил подготовку ещё двух молотов. Будут одновременно работать три гиганта! Я даже немного испугался за Виктора. От ударов ещё двух исполинов закачалась земля. Ударная троица нещадно била и била свои нагретые огромные заготовки, а сердце от нарастающего гула, казалось, скоро выскочит и остановится.
Я посмотрел на Виктора. На его лице был не просто испуг, был ужас! Виктор стоял в оцепенении, уставившись в разогретые болванки. Я не мешал ему воспринимать окружающее. Он после каждого удара пригибал голову, а потом цепко схватил меня за рукав куртки и, показывая на дверь, что-то прокричал.
Мы пулей выбежали из цеха. В ушах звенело, земля качалась, казалось, тишина оглушила. До гостиницы добрались молча.
А вечером за столом мы долго говорили о том, как нам обоим было страшно, о красоте раскалённого металла и раздавленных крепях. Виктору, привыкшему к тишине подземелий, молчанию многометровой горной глубины, было отчего сбежать из кузницы. Там для него был ад, который напомнил ему, быть может, о пережитом взрыве в его смену на шахте.
А я на шахте? Там, на глубине без воздуха, с обвалами, в пыли, под угрозой взрыва, с тусклой лампочкой, в сапогах и робе ад был для меня.
Виктор уехал утром, а я – вечером. Больше мы никогда не виделись.
Наталья БЕДНАЯ
(Краснодар)
КОНИ-ТЕНИ
| Керосиновая лампа на столе, Свет мерцает и качается во мгле. Дед читает тихим голосом роман О скитаньях, приключениях цыган. Устрашающие тени по стене Пробежали, словно кони в табуне. | Укрываюсь одеялом и дрожу, Деда всё же слушаю, едва дышу… Были кони иль привиделись во сне, Но не гаснет свет, мерцающий во мне. |
Шелковица
| Я помню шелковицу возле двора, Под нею резвилась весь день детвора. И ягоды сыпались с веток, лишь тронь. Качели взлетали. Звучала гармонь. | А бабушка стол накрывала в тени… Счастливое детство, куда ни взгляни!.. Но время промчалось. Ему ли в упрёк Остался от дерева только пенёк?!. |
Ночной автобус
| Отец нас брал в ночные смены – По городу катал детей. И чувству не было замены Пусть небольших, но скоростей. На поручнях мы – обезьянки, Шалить отец нам позволял. | Он собирал в пути все ямки. И нас трясло. И визг стоял. Мелькали сонные строенья, И удивлялись фонари. А в детских душах – восхищенье! Нам праздники отец дарил. |
* * *
Сёстрам
| Ветки черешни свисали над крышей – Мы загорали на даче втроём. В небо смотрели всё выше и выше: На облака, синевы окаём. И, замирая, наивно мечтали: Взрослыми стать нам хотелось быстрей. | Волосы мы по плечам распускали, Громко чирикал в листве воробей… Вспомним черешню и наше кокетство – Солнечным светом откликнется детство. |
Поздние ромашки
Маме
| Листву срывает ветер с тополей, Деньки осенние капризны. Под восемьдесят мамочке моей – Умеет радоваться жизни! Не просто в дачный дом таскать дрова, Растапливая печку, греться. Пусть двадцать первый век вступил в права – От будней никуда не деться. | Привыкшая трудиться на земле, Уехать в город отказалась. И женской долей счастлива вполне, Хоть с давних лет вдовой осталась. И детям, внукам, правнукам – всегда Душа открыта нараспашку. Прополота на грядках лебеда, Где поздние цветут ромашки. |
* * *
Вкус айвы из далёкого детства,
Мама с папой и мы за столом…
Отпылавшая осень в наследство
Разливается в сердце теплом….
Память кружится томной листвой
Над корзиной со спелой айвой…
Александр БЕКИШЕВ
(Омск)
СОЖЖЁННЫЕ ПИСЬМА
А бумага темнела, сжималась и слепла,
Так безжалостно жгут за собою мосты.
И печальные птицы, взлетая из пепла,
Уносили мое сокровенное – Ты.
И плясали в глазах твоих яркие блики
От огня, что гудел, равнодушьем клубя.
То пылали не письма – ты сжигала улики
В любви!
Обличающие!
Тебя!
Как на Страшном суде, в клубах дыма и серы,
Там, где чавкает смачно по шеям топор,
За убийство любви – только высшую меру! –
Будет требовать хрипло тебе прокурор.
Но на этом суде, чтобы ныне и присно,
Прокричу я из зала: «Приговор отменить!»
…пусть сгорела любовь, как сожжённые письма…
Нужно всё же любить! Чтобы жить! Чтобы жить…
* * *
| Глаз на голове – два. Пальцев на руке – пять. Жаба на пруду: «ква!» С дуры что ещё взять? Я уже совсем – в хлам. В жизни полоса – жесть. Знать бы где Любовь – там, Я бы не сидел – здесь. Приоткрылся вдруг мрак, А из мрака лик вдруг. Может быть пришёл враг. Может быть зашёл друг. | Я тебе налью – пей! Это не вода – спирт. Если враг, давай, бей! Если друг, ложись, спи… …у любви в глазах – свет. Знать бы, как её звать. Ты встречал таких? нет… Вот и не могу спать. Может я не сплю – зря? Пальцы крутят лишь – шиш. …топают слоны в ряд, Радостно родив мышь. |
* * *
А когда темным-темно – это ночь.
А когда светлым-светло – это день.
И пишу я для того, чтобы в клочь-
Я меня не порвала дребедень.
Дребедень – когда порвался носок,
Или с крана засочилась вода.
И по срокам всё успеть надо в срок.
Вот такая, так и прёт, ерунда.
А ещё я поругался с женой, –
Не наладил ей треклятый комод.
И давлюсь теперь лапшою одной –
Ни подливы, ни котлет не даёт!
Ну, дождёшься, заточу карандаш,
Бессердечная, расправлюсь с тобой.
Карандаш, ведь ты меня не предашь?
Мы в тетрадке ей дадим смертный бой.
Хлёсткой строчкой, что острее ножа,
Я по суженой шарахну. И вот,
Сочно
Дольки
Милых губ
Задрожат –
И простит мне этот чертов комод!
… а котлеты всё равно не даёт!