Сьюзен плеснула водой в лицо – смыть слезы. Зубы ее покрылись налетом, и, набрав воды в рот, она потерла их языком. Теперь она уже не казалась себе мертвецом или призраком.
Дыхание стало ровнее. Небо темнело. Сьюзен вылезла из ванны, вытерлась полотенцем и надела махровый халат Карен Гэлвин. После чего она снова пришла в кухню и разогрела банку грибного супа. Когда суп был готов, она взяла его и коробку крекеров и вернулась в гостиную к телевизору. А вдруг соседи заметят свет и заподозрят, что в дом кто-то забрался? Сьюзен отогнала эту мысль. Похоже, этот район перевезли сюда на грузовом самолете с голливудской съемочной площадки; его спроектировали специально для тех, кто не любит общество, и Сьюзен подумала, что, наверное, можно врубить альбом тяжелого металла на полную мощность, и никто и ухом не поведет.
Все местные журналисты были за работой, и Сьюзен не удивилась, когда на экране за спиной диктора увидела свою собственную фотографию из старых новостей. Она вспомнила день, когда позировала именно для этой фотографии. Ее муж Крис, рок-звезда, тогда тоже был с ней. Он стоял за спиной фотографа и крякал. Сьюзен была рада, что сейчас она далеко от Криса, прослушиваний и грязных статей бульварной прессы. Постойте – а где же я? В Огайо? В Кентукки? Она встала и отправилась проверить почту, лежавшую у входной двери. Сенека, Огайо. Хорошо.
Сьюзен вернулась на кушетку, чтобы послушать что-нибудь еще о своей предполагаемой смерти, гадая, сколько времени потребуется властям, чтобы собрать останки тел и фрагменты зубов и понять, что ее среди жертв нет. Интересно, не выдаст ли ее то, что ремень на кресле 58-а расстегнут.
Сьюзен уснула на кушетке и на следующее утро проснулась голодная и полная любопытства. Телевизор все еще работал, и, попереключав каналы, она убедилась, насколько верно утверждение о том, что мы совсем не знаем, что о нас думают другие. Настроение ее совсем испортилось, так как она точно определила свой ранг в этом аду индустрии развлечений.
|
|
«Прервала посредственную актерскую карьеру ради низкопробного рок-н-ролла».
«Девочка из маленького городка – вознесение и низвержение».
«Довольно хитрая, но опрометчивая».
«Многострадальная жена муженька рокера и кутилы».
«Последняя жалкая роль в жалком фильме».
Она увидела, как Си-Эн-Эн берет интервью у ее матери и отчима на лужайке перед их домом в Шайенне. Мэрилин держала фото Сьюзен в рамке, прижимая его к животу, словно хотела скрыть беременность. На фотографии Сьюзен была запечатлена совсем подростком. Молоденькая, совсем юная, она была сфотографирована за три минуты до того, как стала знаменитостью, перед тем как ее маленький мир вдруг расширился так резко, точно взрыв космического корабля в кино. Ее отчим, Дон, стоял скрестив руки, и вид у него был суровый. Оба говорили о смерти Сьюзен, оба бормотали: «Без комментариев» в ответ на вопрос, собираются ли они затевать тяжбу с авиакомпанией. Затем последовал десятисекундный отрывок из многосерийной постановки «Семейка Блумов», где Сьюзен сыграла свою самую памятную роль – «хорошую» дочь Кейти. После этого отрывка диктор торжественно и скорбно произнес: «Сьюзен Колгейт – королева красоты, жена известного рокера и преданная дочь. Ныне ее звезда светит в небесах». Услышав это, Сьюзен глубоко вздохнула.
|
|
Она сделала апельсиновый сок из замороженного концентрата, затем приготовила тарелку свежезамороженного гороха в растопленном маргарине, два хорошо прожаренных пирожка с соусом «Тысяча островов» и булочки с ломтиками плавленого сыра. Эта еда напомнила Сьюзен о том, как в детстве она лежала в больнице из-за аппендицита, и ей показалось, что она вернулась в то далекое прошлое.
Сегодня по Си-Эн-Эн не показали ничего нового. Сьюзен подумала, что уже завтра о ней не скажут ни слова, а еще через день рана в народной памяти окончательно затянется. Мир забудет о ней, и она забудет о мире. Какой бы след она ни оставила, память о ней исчезнет так же быстро, как порез от бумаги. Весь труд, время и душевные силы, которые она потратила на то, чтобы стать тем, кем стала, – все зря.
Выключив телевизор, она поднялась наверх и примерила кое-что из гардероба Карен Гэлвин. Размер ее, но только стиль спортивный. Несколько неплохих украшений – выбор мужа?
Как-то вечером Сьюзен увидела по телевизору отрывок из устроенной в ее память службы, с Крисом Трейсом, которого привезли из Германии специально для того, чтобы он шел во главе скорбящих в часовню на кладбище Вествуд под щемящие звуки рок-версии «Amazing Grace». Ей стало стыдно из-за того, каким жалким образом ей отдают последюю дань. И кто только такое устроил? Возможно, люди Криса, – но потом она поняла, что службу эту наверняка организовали рекламщики, которые думают только о том, как им разжалобить толпу и загнать ее в кинотеатры, чтобы обеспечить аншлаг третьи выходные подряд.
|
|
Ее мать и отчим, у которых после службы снова брали интервью, стали ключевыми фигурами в процессе, возбужденном против авиалинии. «Мы бы отдали все, что сможем выиграть в результате этого процесса, только бы вернуть нашу драгоценную Сьюзи в отчий дом». Сьюзи? Раньше Мэрилин называла Сьюзен по-всякому, но Сьюзи?.. Нет, такого еще не бывало.
В выпуске местных новостей сообщили, что авиакомпания заплатила фермеру за трехлетний урожай сорго и, взяв у шахтеров специальное оборудование, просеяла землю на месте катастрофы и собрала все части останков. Коронер признал, что многие тела так обгорели, что даже не поддаются идентификации. Все страхи Сьюзен, связанные с тем, что власти могут обратить внимание на ее отсутствие, вконец развеялись после интервью с дежурной сопровождающей, которая, едва сдерживая слезы, взволнованно рассказывала о том, как провожала Сьюзен к самолету («Я даже не поверила, что это Сьюзен Колгейт! Да еще во втором классе»). Пожалуй, из всего, что Сьюзен о себе услышала, лишь слова дежурной сопровождающей были по-настоящему теплыми и искренними.
Как бы то ни было, Сьюзен полагалась на то, что семья Гэлвинов, будучи экономной, из тех, что покупают продукты оптом, останется в Орландо до конца заранее оплаченного отпуска, несмотря на то что чуть ли не перед их домом произошла одна из крупнейших в Северной Америке гражданских авиакатастроф. Если верить календарю, Гэлвины возвращаются в Колумбус в шесть десять, а в Сенеку прибудут к восьми часам вечера.
Утром того дня, на который было запланировано возвращение хозяев, Сьюзен прошлась по всему дому с тряпкой и средством для мытья стекол и протерла все поверхности, на каких только могли остаться отпечатки пальцев. Выстирала постельное белье и полотенца и разложила их в прежнем порядке. Расставила продукты в буфете и морозильнике так, чтобы не было заметно, что их стало меньше.
Затем она выбрала кое-какие вещи из глубины шкафа Карен Гэлвин, из ящиков, где хранилась одежда, которую редко носили или не носили вообще. Там же, в глубине шкафа, под горой обуви и большой упаковкой энергетических батончиков Сьюзен нашла несколько париков пепельной блондинки, такого стиля, который ассоциировался у нее с женщинами, каким-то образом связанными со вторым и третьим поколениями денег индустрии развлечений. Сьюзен положила пару париков и отобранную одежду в явно ненужную спортивную сумку, сунула в нее несколько энергетических батончиков, кое-что из косметики и пару трогательно практичных туфель Карен. Сьюзен сымпровизировала наряд для грядущего дня, взглянула на себя в зеркало и кивнула.
Готово.
Оставалось сделать еще одно. Забравшись в бар мистера Гэлвина, Сьюзен выбрала то, что, как ей казалось, могло больше всего привлечь подростков – «Джек Дэниелз» – и вылила три четверти бутылки в раковину. Бутылку с остатками виски и несколько пустых банок из-под пива она расставила полукругом перед телевизором. После чего вооружилась фломастером и, подражая почерку подростка, коряво написала на телеэкране «Даешь „Металлику“». Кроме того, она выставила шесть бокалов, ополоснув их виски и оставив на двух из них следы губной помады. Затем навела беспорядок на кушетке и разбросала повсюду кое-какие безделушки. Вернувшись, семья найдет только свидетельства не слишком опасного вторжения компании подростков.
В парике и одежде Карен Сьюзен чувствовала себя вполне комфортно. Она вышла через незапертую дверь дворика на заднюю улицу и зашвырнула тяжелый пластиковый мешок с мусором, скопившимся за неделю, в помойный бачок соседей. Поразмышляв о том, куда ей направиться, Сьюзен выбрала Индиану.
Глава третья
Когда в больнице Джон наконец проснулся, то услышал, как врач сказал медсестре, что легкие Джона почти полностью забиты, затем последовало: «Боже, ну и видок у него. Просто ужасный. Лицо вроде знакомое. Киношник?»
– Джонсон. Он снял «Бюро частного сыска „Бель Эр“».
– Понятия не имею. Что еще?
– «Бель Эр-2».
– А, да, это одно из немногих продолжений, которое оказалось лучше первого фильма.
– А, ну да. А вы смотрели «Дикую землю»?
– Нет. Даже не слышал.
– Вы не одиноки. Ее даже на видео не выпускали. Я думаю, отправили прямиком в Малайзию.
– Постой-ка, это уж не он ли ставил «Обратную сторону ненависти»?
– Его рук дело. Ее разослали прямиком по внутренним авиалиниям.
– За эту стряпню он заслуживает кары небесной. Я летал через страну раз восемь в год, и этот фильм стал для меня сущим проклятием. Он преследовал меня независимо от того, каким рейсом и куда я летел.
Врач с сестрой очень осторожно осмотрели его тело, словно осыпающуюся рождественскую елку.
– Пора снова заняться его легкими. Парень просто нашпигован таблетками. Боже, ну и дела!
Сестра включила аппарат, но тут же выключила его, когда Джон что-то промычал.
– Оа ео ла яо вио.
– Он что-то говорит. Что он сказал?
– Оа ео ла яо вио.
– Бред какой-то. Постарайтесь разобрать.
– Мне кажется, он говорит: «Она не пошла прямо на видео».
– Что не пошло?
– «Диая зя».
– «Дикая земля».
– Ты жоа.
– Похоже, док, он назвал вас Дон Жуаном.
Что бы там ни говорила медицинская бригада, Джон считал, что его едва не убила какая-то инфекция, а вовсе не большая доза пяти различных выдаваемых только по рецепту лекарств, смешанных с коньяком и двумя земляничными коктейлями для похудения.
Ночь, когда он чуть не умер, ничем не должна была отличаться от обычной: в тот день он собирался отправиться на встречу с другом Айвана – парнем, который привез из Нью-Йорка на продажу пьесу, затем, возможно, ненадолго зайти вместе с ним к Мелоди, чтобы там с кем-нибудь быстренько пообниматься. Но Джон проснулся около полудня с болью во всем теле и тошнотой, мысли туманились, и он по ошибке принял это за реакцию на вчерашние таблетки серакса, метамфетамин и мазохистский секс. Ведь действительно кожаный капюшон тер ему кадык, он, кажется, припоминал, что слишком туго затянул какую-то веревку. Основание пениса болит – ой! – может, там на коже рана? Да и пепельница от Вазарели, дорогущая как автомобиль, расколота на три части.
Кей закончила прибираться на кухне и оставила ему на вечер поесть. Джон слышал, как отъезжает ее машина. К горлу подступила тошнота, было трудно дышать. Он дотащился до душа, там его вырвало, после чего он подобрал закатившуюся под раковину таблетку серакса и сжевал ее. Джон разделся, привалившись плечом к кафельной стене, включил горячую воду и почувствовал, что страшно голоден, потому что почти ничего не ел весь день. Споласкивая тело, он потерял сознание.
Когда Джон пришел в себя, за окном почти стемнело. Он закрыл кран. Его колотила дрожь, и он понял, что просто болен – болен! Он не болел уже давно, и сердце его екнуло, когда он вдруг понял, что вовсе не от наркотиков или от других излишеств челюсти его издают стук, словно дерево, полное птиц. Он протянул руку к телефону, что висел на стене рядом с унитазом, и ударил ладонью по кнопке громкой связи: раздавшийся гудок разрезал тишину, как бритва.
Кому же позвонить? Надо было соображать быстрее, потому что номера вылетали у него из головы. Кей уже, наверное, вернулась домой и спокойно попивает любимое вино. Мелоди сейчас в Ранчо Мираж, занимается организацией уик-энда в стиле фэнтези для банкиров. Айван в Швейцарии, куда он отправился на переговоры с инвесторами. Мать? Нет, он ни за что не позволит ей увидеть себя в таком состоянии. Его ассистентка Дженифер уволилась вчера, когда обнаружила микрокамеру, которую Лопес, его охранник, установил в туалете. («Джон, просто не могу поверить, что ты хочешь обвинить меня в том, что я ворую твой кокаин». – «Но, Дженифер, ты действительно воровала мой кокаин». – «Даже если и так, то как тебе только в голову могли прийти такие гнусные мысли?») Мосты сожжены.
Номера телефонов окончательно спутались в голове, так что Джон нажал аварийную кнопку с крестиком. Хрипя в трубку, он попросил подростка-диспетчера «прислать эту чертову „скорую“». К тому времени, когда «скорая» наконец появилась, Джон уже успел натянуть спортивные штаны, ссыпав в их просторные карманы целый мешок таблеток, которые одна за другой со стуком вываливались на пол, пока он полз вниз по лестнице к входной двери. Он добрался до двери как раз в тот момент, когда прибыли санитары, и снова лишился чувств.
Несколько часов спустя, после того как врачи разобрали по косточкам его творческий путь и прочистили его легкие, Джон лежал в прохладной, тихой палате медицинского центра «Сидарз-Сайнай». Рядом с кроватью стоял телевизор размером с пачку «марльборо». Джон прослушал юмористическую программу, несколько реклам, после чего, собрав все свои силы, повернул голову, чтобы посмотреть на изображение. Показывали какое-то дерьмовое шоу начала восьмидесятых. С целой кучей «бывших».
У него кружилась голова, его тошнило и бил озноб. Джон вспомнил, как в молодости, когда он жил с матерью в Кентукки, на их городок обрушился этот случайный торнадо. Джон шел по улице, дома по обе стороны от него лежали в развалинах. Рядом с крытым грузовиком валялась туша коровы, с которой содрало всю шкуру. Лошадь застряла в ветвях единственного уцелевшего дерева, листья с которого сорвало в разгар лета.
Внезапно Джон снова почувствовал себя шестнадцатилетним мальчишкой; его тело очистилось. Он почувствовал себя пружинистым, сильным, и ему захотелось кувыркаться на высоком школьном батуте. Ему захотелось кататься на горных лыжах. Захотелось карабкаться на присосках по окнам небоскреба. Он почувствовал, что может летать. И он взлетел над зданием медицинского центра, над Лос-Анджелесом – туда, к солнцу, в верхние слои атмосферы, и стал стучать кулаками по орбитальной станции «Мир». И тут он услышал женский голос.
– Нет, Джон, – произнесла обладательница голоса. – Пора возвращаться.
– Ты, наверное, шутишь.
Джон продолжал лететь навстречу солнцу.
– Нет, Джон Джонсон, я не шучу. Это не входит в мою должностную инструкцию.
Джон повернулся и увидел лицо Сьюзен, не так давно исчезнувшей с экранов. Это было милое, по-телевизионному пропорциональное, общеамериканское лицо, лицо ребенка, выращенного на тетрациклине и уроках кун-фу.
– Ты что, руководитель студии?
– Джон, мы здесь не о правах на распространение в Канаде и Мексике договариваемся. Мы здесь, чтобы тебе стало лучше.
– Лучше? Да мне никогда не было так хорошо. Черт, я только что постучал в орбитальную станцию «Мир».
Он почувствовал, что падает обратно на землю – сквозь ионосферу, и тропосферу, и голубую атмосферу.
– Прекрати! – крикнул Джон. – И кто ты вообще такая? Мы знакомы? Отправь меня обратно!
– Посмотри на меня, Джон.
– Я смотрю. Я и так смотрю.
– Нет. Ты не смотришь, а ищешь способ отделаться от меня и снова улететь в космос.
– Ладно, ладно, ничего против тебя не имею. Но ты что, меня обвиняешь? Я не хочу возвращаться вниз к своей ничтожной жалкой жизни.
– Ты считаешь свою жизнь жалкой?
Падение прекратилось, ноги Джона болтались в атмосфере, а голова была в открытом космосе.
– Это совсем не то, что бы мне хотелось.
– А чего бы тебе хотелось?
– У меня что, готовый список составлен?
– А что плохого в том, если у тебя будет такой список?
– Ничего, я думаю, – не сразу ответил Джон. Он посмотрел на восток, в сторону побережья.
– Эй, погляди на Нью-Йорк! Видишь огни? Там сейчас ночь.
Зрелище и вправду было изумительным.
– Разумеется, Джон, мир прекрасен. Но ты говорил мне о том, что хотел бы изменить свою жизнь. Что именно ты бы хотел изменить?
– Не знаю. Может, просто быть одним из тех парней, которые покупают рубашки для гольфа, одним из тех, кто отвозит своих ребятишек на занятия по дзю-до, а потом в кондитерскую.
– Правда?
– Ну, это было бы только начало. Я постоянно встречаю этих парней в субботу вечером на автостраде. Они женаты на «футбольных мамашах» и не имеют любовниц.
– Джон, давай поговорим серьезно. Мы попусту теряем время.
– Ладно, ладно. Подожди. Дай мне подумать.
– Эй, Джо-о-о-о-н! – снова позвало видение.
– Знаешь что? – сказал Джон. – Мне просто хотелось бы перестать быть собой. Хотелось бы стать никем. Очиститься и начать все сначала.
– Так давай – начни все сначала.
– Это слишком сложно.
– Это не сложно. Совсем наоборот. Что может быть проще?
– Кто ты такая?
– Речь не обо мне.
– Откуда-то я тебя все же знаю.
– Ты попусту теряешь время.
– И что теперь будет?
– Ты вернешься в больницу.
– Ох.
– Ты разочарован?
Джон молчал, как пустая комната. Потом сказал:
– Я хочу увидеться с тобой снова.
– Не знаю, Джон.
– Пожалуйста.
Тело Джона стало падать вниз, в Калифорнию.
– Мне звонят по другой линии, Джон.
Бум!
Джону показалось, что он упал на бетон.
Два дня спустя он, бодрствуя, лежал на больничной койке, а Мелоди сидела в другом конце темной палаты и смотрела по телевизору фильм «Доктор Куинн: женщина-врач».
– Ну что, проснулся? Привет! – громко сказала Мелоди. Она выключила звук и, быстро подойдя к Джону, поцеловала его в лоб.
– Мелоди, черт побери, какой сегодня день?
– Суббота, грубиян. У тебя грипп. И пневмония. Врачи сказали, что сначала подумали, будто у тебя СПИД, потому что от твоей иммунной системы практически ничего не осталось.
Солнце за окном почти село. По коридору прокатилась тележка медсестры.
– Ты была здесь все это время?
– Нет, всего лишь минут десять, правда, – ответила Мелоди с виноватым видом.
Джон повернул голову, бросил быстрый взгляд на свое отражение в зеркале. И поскорей закрыл глаза.
– О господи.
Мелоди порылась в сумочке и нашла несколько мятных пастилок.
– Хочешь пастилку?
– Нет, – Джон почувствовал, как желудок его судорожно сжался.
– Зануда.
Мелоди быстро засунула пастилку в рот и пристально посмотрела на Джона, который, закрыв глаза, пытался восстановить в памяти лицо и голос той женщины из видения. Вместо этого он услышал, как Мелоди рассказывает ему о том, что с ним случилось, как ему было плохо, а потом перешла на сплетни. Положение больного, прикованного к постели, напомнило Джону его детские болезни. Он не хотел об этом вспоминать и резко оборвал Мелоди.
– Excusez-moi. Я просто стараюсь быть доброжелательной. Мне не следовало вообще сюда приходить. Просто Айван позвонил из Швейцарии и заставил меня наблюдать за тобой. Меня – и больше никого из твоих друзей.
– Мел…
– О черт, – Мелоди почувствовала, что зашла слишком далеко. – Извини, Джон. Кстати, твоя мать провела здесь двое суток. Я отправила ее домой спать.
– Неважно.
– Нет, важно. Я ужасно себя чувствую из-за того, что так плохо себя веду, когда ты болен. – Ее глаза оживились. – Знаешь, я приготовила к твоему возвращению сюрприз, двух таких кисок-близнецов!
– Не нужно мне никаких близнецов, Мел. Черт, никого мне не нужно. Никого и ничего.
– А как насчет кокаинчика, Джон? – Мелоди вытащила розовую пластмассовую коробочку в форме сердечка из своей сумочки. – Отменный. Просто пальчики оближешь.
Она протянула коробочку Джону, но тот сильно хлопнул ее по руке, так что было очевидно, что сделал он это намеренно. Коробочка упала на пол, и кокаин рассыпался.
– А вот это уже глупо, Джон!
– Мел, пожалуйста. Я неважно себя чувствую. Мне хочется побыть одному.
– Ну, уж ладно. Не забывай, какие у тебя друзья. И про близнецов! Из самой Флориды.
Джон раздраженно смотрел на Мелоди, с нетерпением ожидая, когда она наконец уйдет и оставит его в покое.
– Ухожу, ухожу, Джон, прежде чем ты ляпнешь очередную глупость. По пути скажу медсестре, что ты проснулся. Au revoir, Джонни.
Глава четвертая
Самые ранние воспоминания Сьюзен сохранились отчетливыми и яркими. Ей было четыре с половиной года, и она ехала в лифте отеля «Бенсон» в Портланде в штате Орегон. Одета она была в расшитое бисером вечернее платье без бретелек, приобретенное на деньги, вырученные за кроликов, которых ее мать, Мэрилин, продала прямо из клеток, что стояли рядом с прицепом, в котором Сьюзен жила с матерью и отчимом.
Мэрилин потратила уйму времени на каждую из бисерных вышивок, используя в качестве образцов вышивки на платьях с фотографий, вырезанных из женских журналов и специальных публикаций конкурсов красоты.
Сьюзен была густо накрашена, макияж наложили с расчетом прибавить ей лет пятнадцать. На ней была полосатая лента с надписью «Юная Мисс из округа Малтнома – Второе место», а лицо ее было мокрым от слез, точно невыжатая губка для мытья посуды. Сьюзен помнила, что нажимала кнопку каждого этажа. На всем пути от пентхауза до подземного этажа двери лифта открывались шестнадцать раз, и всякий раз Мэрилин перед ними не было.
До этого, прежде чем Сьюзен отправилась на сцену, Мэрилин крепко взяла ее за плечи и сказала:
– Побеждают только самые хорошенькие и самые послушные девочки, и, если ты не победишь, я не собираюсь ждать тебя после конкурса. Все поняла? Ясно?
Сьюзен кивнула и прошла по сцене с четким военным изяществом, так, как учила ее Мэрилин, когда они репетировали на условном подиуме, который Мэрилин нарисовала мелом на бетоне недалеко от их прицепа. И все же Сьюзен проиграла, хотя понятия не имела, что же за ошибку она допустила.
Спустившись в лифте до подземного этажа, Сьюзен снова поехала наверх. Когда двери на первом этаже открылись, она увидела множество составленных из матери и дочки молекул – явление, характерное для конкурсов красоты, – которые проталкивались через входные двери. Мэрилин разговаривала с консьержем. Она посмотрела на выходившую из лифта Сьюзен и ледяным тоном произнесла:
– О господи, второе место. – Когда Сьюзен подошла ближе, Мэрилин добавила:
– Да, у меня тоже есть дочка, но ты не можешь быть ею, потому что моя дочь – победительница, а на твоей ленте написано «второе место», а завоевать второе место – все равно что проиграть.
Сьюзен расплакалась.
– Не реви, – сказала Мэрилин и сунула дочери носовой платок. – Запачкаешь платье. Давай за мной. Пошли к машине.
Сьюзен последовала за матерью с робкой покорностью щенка. Ночь была прохладной, почти холодной.
– О, Сьюзен, – начала Мэрилин. – Тебе ли не знать, сколько сил мы потратили и как много мы работали перед этим конкурсом. Я уже несколько недель не притрагивалась к лотерейным билетам и даже телевизор не смотрела. Я потратила уйму времени на то, чтобы сделать из тебя самую боеспособную девочку в Орегоне.
Все то время, что Мэрилин и Сьюзен шли через центр города, бродяги не отставали от них. Глядя на весь этот сброд, Мэрилин сказала:
– Этот город даже замостить толком не могут. Проложили бы шоссе на десять полос прямо через эту рвань и турнули бы отсюда всех этих пьяных уродов.
Сьюзен шмыгала носом, ее каблучки стучали по тротуару, как нож повара по разделочной доске.
– Может, хоть что-нибудь скажешь? – спросила Мэрилин. – Молчишь, как Барби, хотя Барби, уж конечно, не запорола бы реверанс в такой простенькой танцевальной пьеске.
Мэрилин выпустила воздух, как проколотый воздушный шар.
– Могла бы хоть со мной вести себя смелее, – она закурила, – быть хоть немного отзывчивее.
Но Сьюзен хранила молчание. Сьюзен решила стать Барби. Она решила, что теперь всегда будет вести себя как Барби, и, приняв такое решение, покорно следовала за Мэрилин.
Они дошли до своего «корвера» с люком на крыше. Когда выяснилось, что Мэрилин не собирается ей помогать, Сьюзен, забравшись в автомобиль, сама осторожно подняла и сложила подол платья, чтобы не помять его, когда дверца захлопнется.
Машина тронулась с места, и они выбрались из центра города.
– Ладно, Сьюзен. В общем, по подиуму ты прошлась очень даже неплохо. Не семенила. И макияж хорошо смотрелся при том освещении. Может, слегка по-блядски, но хорошо.
– Мамуля?
– Что?
– Что значит «по-блядски»?
Мэрилин решила, что не подобает обсуждать блядство с дочерью, которой четыре с половиной года, и сделала вид, что не услышала вопроса.
– В следующий раз ты должна пройтись по подиуму более естественно. – Она оглядела дочь.
– Сьюзен, твои глаза похожи на вишневые косточки, которые выплюнули на пол, – но Сьюзен уже почти заснула. Моросил дождь, и работали дворники. – Я никогда сама не смогла бы участвовать в конкурсах, Сьюзен. Я только мечтала о них. Это волнение. Эти платья. Радость победы. А мне пришлось гнить в какой-то дыре со своей уродской семейкой. – Мэрилин свернула на шоссе, ведущее к Макминнвиллю. – У меня никогда не было того, что есть сейчас у тебя, – матери, которая заботилась бы о тебе и хотела, чтобы ты победила. И уж если говорить о том, что тебе суждено, то это, конечно, большой успех в жизни. Поверь мне, он тебя ожидает. Я никогда не буду ни самой красивой, ни самой чистой, ни самой лучшей, но ты – ты будешь.
Сьюзен очень хотелось спать, и она очень надеялась, что хорошее настроение не покинет Мэрилин до самого дома.
– Не хочу скулить. В конце концов, я подцепила твоего отца – то есть твоего отчима, – но он не хуже, чем родной. – Тон Мэрилин потеплел. – «Дон Пардон». – Она ласково посмотрела на Сьюзен. – Крошка, в следующий раз ты ведь победишь, правда, моя сладкая?
Сьюзен посмотрела на мать, струи дождя стекали по стеклу, и ее маленький ротик спокойно, отчетливо, как, по ее мнению, могла бы сказать Барби, произнес: «Да».
Глава пятая
– Сьюзи, будь лапочкой, зашвырни этот чертов маленький «киндер-сюрприз» подальше в Большой Каньон, очень тебя прошу.
Уже почти рассвело, и Сьюзен, Крис, двое участников группы и фотограф по имени Руди сидели в шезлонгах на крыше фургончика, потягивая напитки и по очереди примеряя серебристо-оранжевые кисточки для сосков, которые Крис, возвращаясь из Лас-Вегаса и будучи в стельку пьяным, купил у свободной от работы стриптизерши за пятьсот долларов.
– Ладно, – сказала Сьюзен, – но только мы никогда не узнаем, что за маленькая игрушка была внутри яйца.
– В том-то и дело, злая, злая девочка, – ответил Крис. – А теперь я хочу знать: яйцо положено для первого удара по всем правилам?
Сьюзен проверила завернутое в фольгу шоколадное яйцо, которое лежало на пачке «марльборо».
– Можно начинать.
– О'кей, Суз, тогда приступаем к бомбометанию!
Руди, учуяв добычу, занял позицию под нужным углом позади Сьюзен, на которой в этот момент были кисточки, но тут вмешался Крис:
– Постой! У тебя не кисточки, а черт знает что.
Кончиками пальцев он подправил кисточки на ее сосках и распушил блестки.
– Готово.
– Спасибо, муженек.
– Мы, британцы, такие волевые, такие сильные.
– Солнце сейчас появится, – предупредил Нэш, барабанщик.
Сьюзен приготовилась ударить по «киндер-сюрпризу». Первые лучики солнца уже начали пробиваться из-за скал. «Подаю!» – крикнула Сьюзен и с такой силой грохнула по яйцу, что оно моментально исчезло, будто испарилось, и кануло в туманный каньон. Ее глаза одновременно уловили вспышку фотоаппарата Руди и появление светила, и Сьюзен не смогла бы точно определить, где вспышка, а где солнечный свет. Фото удалось на славу: поблекшая звезда детских подиумов снова расцвела в качестве «рок-н-ролльной мамы».
– Восхитительно, – сказал Крис.
– Все врешь. Просто я тебе нравлюсь, потому что раздобыла для тебя зеленую карту.
– А я тебе нравлюсь, потому что разрешаю стоять на подпевке во время гастролей.
– Вот и нет. Я люблю тебя за те десять тысяч, которые ты кладешь каждый месяц на мой счет.
– Ты любишь меня исключительно за мой мужественный член.
Крис спустил штаны и стал раскачивать бедрами взад и вперед, махая своим маятником, и все сидящие на крыше автобуса дружно завизжали от восторга.
Так проходила гастрольная жизнь. Разъезжая с группой Криса «Стальная гора», Сьюзен чувствовала себя бродягой в этой строго иерархичной семье, которую на время сплотили выпивка, курение, наркотики и игровые автоматы и которая обитала в автобусах, провонявшихся призраками сотен предыдущих групп.
Сьюзен вышла за Криса через два года после того, как «Семейку Блумов» сняли с проката. Ее агент-менеджер-любовник Ларри Мортимер сообщил эту новость по телефону, когда она была на Гуаме и снималась в японском рекламном ролике безалкогольного лимонного напитка «Пот Покари». Телевизионная карьера Сьюзен пошла прахом. Ларри надоело телевидение, он только что вступил в мир рок-менеджмента и свел Сьюзен с Крисом.