Фотографов была уйма, и фото Мэрилин, с растерянным лицом и в запачканной грязью одежде, появилось на обложках сразу нескольких самых крупных национальных изданий («Материнская утрата».) Мэрилин купила по полсотни экземпляров каждого.
В представлении Мэрилин Сьюзен либо осталась цела и невредима, либо сгорела без следа. Любой промежуточный вариант был невыносим, поскольку Сьюзен была красавицей, творением рук самой Мэрилин. Погоня Мэрилин за красотой позволила ей вылезти из дыры, из убогой лачуги, где жила их семья, в которой было семеро детей и двое из них уже успели спиться к тому времени, когда Мэрилин начала помнить себя. Члены ее семьи имели красивую внешность, но на самом деле это были люди, не боящиеся Бога, безнравственные, бескультурные и в большинстве своем безграмотные. У них не было никаких моральных принципов, но было много оружия. Мэрилин сбежала из своего свинарника, когда ей было шестнадцать. Она была беременна от одного из своих братьев, и после четырнадцатичасового пешего перехода до Макминвилля у нее случился выкидыш в туалете молочного кафе. Заплатив один из трех долларов, которые она стащила из футляра отцовского ружья, она взяла банановое мороженое и зачарованно уставилась на красную пластмассовую ложечку в нем, которую давали бесплатно. На два оставшихся доллара она купила тональный крем, чтобы хоть как-то загримировать свое заплаканное с синяками лицо. Из города она выбиралась на попутке, ее подобрал Дюран, торговавший дренажными трубами. Почти сразу же Дюран попросил ее выйти за него замуж, и Мэрилин согласилась, потому что ничего иного ей не оставалось. Кроме того, Дюран был человеком обходительным, он не будил ее среди ночи и не наваливался тяжелым, потным телом. И в самом деле, за исключением первых нескольких раз, когда и была зачата Сьюзен, Дюран не особенно ее беспокоил, и это было хорошо. Любовь Дюрана больше походила на поклонение, и он настоял на том, чтобы Мэрилин максимально пользовалась тем, чем обладает. Но в то же время, будучи прагматиком, Дюран убедил ее получить еще и другую профессию, не связанную с красотой. С этой целью он записал Мэрилин на дневные курсы косметологии и на вечерние курсы машинописи и делопроизводства, чтобы она получила двойное образование. Мэрилин впитывала все эти знания, как ватный шарик.
|
|
После рождения Сьюзен Дюран настоял на том, чтобы Мэрилин продолжила свое обучение, в результате чего она поднялась до статуса помощника юриста.
– Мэрилин, пожалуйста, прекрати болтать и посмотри на эту женщину в телевизоре.
– Я уже устала на нее смотреть.
– Ничего, это нетрудно. Просто смотри и все.
Дюран был убежден, что женщина должна говорить так, как говорят дикторши телевидения, и он заставлял Мэрилин подражать им.
– Дьюрри, зачем ты заставляешь меня учиться всей это чепухе?
– Потому, Мэрилин, ты ведь знаешь, что я не всегда буду рядом, и, пожалуйста, перестань говорить как дерёвня.
– Что ты хочешь сказать: «не всегда буду рядом»? И, кстати, не дерёвня, а деревня, и, пожалуйста, не называй меня деревней.
– Я должен знать, что ты сможешь продержаться и сама, сможешь жить самостоятельно. Жизнь – тяжелая штука. Надо учиться.
– А когда я останусь одна?
– Когда тебе исполнится двадцать один.
– А что потом, Дьюрри?
|
|
Но Дюран не ответил. Он покинул ее, как и обещал, и Мэрилин восприняла это спокойно. Тем более что она никому про него никогда не рассказывала, потому что друзьями она не обзаводилась, а все связи со своей семьей порвала безвозвратно.
Но когда дверь за Дюраном захлопнулась, Мэрилин почувствовала такую болезненную и жуткую пустоту в своей жизни, какую чувствует пень, оставшийся без ствола, который только что срубили. И именно в этот момент ее охватил энтузиазм – отныне Сьюзен предстояло вступить в мир конкурсов красоты.
Первая косметологическая заповедь, которую Мэрилин усвоила на курсах косметологии, заключалась в том, что те черты, которые люди считают красивым, свидетельствуют о плодовитости.
– Большие титьки означают много молока, девочки, – говорили ей на курсах, – и всем об этом известно. Блестящие волосы означают здоровые фоликулы, а наши яйцеклетки, девочки, появляются из фоликул так же, как наши волосы и ногти. Поэтому будем прихорашиваться и чистить перышки.
Мэрилин хорошо усвоила эту заповедь и неуклонно ей следовала: покупала бюстгальтеры, увеличивающие объем груди, румяна, глубокие декольте, красящие шампуни и, дабы возместить урон, наносимый временем, делала силиконовые инъекции, позволяющие вернуть здоровый вид дряблому лицу. Но инъекции пошли в ход только через много лет после того, как в ее жизнь вошел Дон Колгейт – кряжистый лесоруб из Худ-ривера. Он был просто без ума от красавицы, которая работала в настоящей юридической конторе, и от дочки, похожей на китайскую фарфоровую статуэтку на камине его бабушки.
|
|
После свадьбы Дон настоял на том, чтобы Мэрилин бросила работу, что она и сделала. Она, конечно, считала его образ мыслей старомодным, но, во всяком случае, это предполагало, что Дон не покинет ее, как Дюран.
Завоеваевав сердце Дона Колгейта, Мэрилин окончательно убедилась в том, что плодовитость и наглядно доказанная способность рожать красивых детей являются необходимым условием ее привлекательности и смыслом ее существования. Но затем проблемы возникли с Доном и его плодовитостью. Его сперматозоиды были либо окончательно мертвы, либо ленивы, либо глупы, либо перегрелись на солнце, так что зачать им с Мэрилин больше никак не удавалось. По мере того как его бесплодие становилось все более очевидным, он все больше пил, а число конкурсов, в которых участвовала Сьюзен, все увеличивалось. Число кроличьих клеток тоже росло, и жили они всегда не в доме, а в прицепе, поскольку Дон на его лесопилке не получал повышения.
Мэрилин посчитала, что может направить в конкурсное русло свой ум – ум, который, она была убеждена, унаследовала и Сьюзен. Другие конкурсантки визжали, хныкали или разыгрывали из себя принцесс, Сьюзен же сидела, как ястреб на фонарном столбе автострады, высматривающий, когда собьют для него добычу, она наблюдала и училась у других. Сьюзен чаще всего побеждала и довольно скоро избавила Мэрилин от необходимости свежевать своих кроликов.
Дон как-то сказал, что косметика и наряды, в которые Мэрилин наряжает Сьюзен, дешевые и блядские. Мэрилин ответила Дону, что когда-то читала, что в Китае девочки рожают уже в девять лет, «поэтому, если девочки могут заводить детей так рано, то нет ничего дурного в том, чтобы выставлять напоказ эту способность».
– Это безнравственно, вот что я тебе скажу, Мэрилин.
– Остынь, Дон. И не надо мне тут морали читать.
– Мэрилин, девятилетние девочки не носят туфли на шпильках, какие носят бабы в ночных кабаках.
– Не будь таким грубым. Это всего лишь вечерние туфли.
– А я-то думал, что в горах народ поумнее.
Когда речь заходила о нравственности, Мэрилин замолкала, хотя и ненадолго. Толковать о нравственности ни в коем случае не означало быть нравственным. Она выросла в свинарнике, и у нее не было представлений об этике. Правда, иногда по ночам она с беспокойством размышляла о том, что грехи родителей могут пасть на детей, что ее собственное грубое воспитание возобладает над ангельскими манерами Сьюзен. Но она никогда не высказывала эти мысли вслух. Наоборот, к примеру, она сказала Дону, что нравственность – это то, что в определенное время позволяет достичь цели.
– Как с теми полинезийцами, которые едят колбасный фарш.
– Кто что ест?
– Мне рассказывал про это мой прежний начальник, мистер Джордан. Он читал, что в супермаркетах в южной части Тихого океана целые стеллажи заставлены только колбасным фаршем. Американцы старались понять, почему этим островитянам так нравится колбасный фарш, и выяснилось, что ничто другое не похоже так на вкус человечины, как солоноватый вкус свиного колбасного фарша.
У Дона отвисла челюсть.
– Мы думаем об этих веселеньких островитянах в их веселеньких пальмовых юбочках, и наши моральные чувства так возмущаются. Но для них каннибализм абсолютно нравствен – и лично мне кажется, Дон Колгейт, что нравственность – это очень гибкое понятьице, так что не надо разыгрывать пастора передо мной.
Но именно Мэрилин бродила, едва не теряя сознания, среди кусков поджаренной человечины в Сенеке. На месте катастрофы было полно людей в биозащитных костюмах. Один из них спросил у Мэрилин, кто она такая и как ее зовут.
– Сьюзен Колгейт – моя дочь, – ответила она. – А я ее мать. Вы не видели ее?
Мэрилин сломала оба каблука, и сейчас на ней были розовые женские кроссовки, которые она нашла несколько минут назад, когда ушибла голень.
На закате девушка-репортер по имени Шила отвезла Мэрилин в местную гостиницу и уступила ей свою койку. Шила записывала собранные истории, вертясь между ноутбуком, сотовым телефоном и телевизором. Мэрилин позвонила Дону. Он приехал на следующее утро. Оба провели день на местном катке, временно превращенном в морг. Под музыку для фигурного катания родственники погибших разглядывали останки, которые были еще опознаваемыми. Руки, ноги, туловища и более мелкие части сложили на листах фанеры и покрыли черными виниловыми полотнищами. Прошло пять дней, но Мэрилин с Доном по-прежнему не могли обнаружить никаких следов Сьюзен. Мэрилин сдала кровь для анализа ДНК, чтобы помочь опознать тела, не поддававшиеся зрительной или стоматологической идентификации. Они вернулись в Шайенн, перед глазами стоял туман, все виделось словно сквозь запотевшие стекла автомобиля, чувства притупились. Шила звонила каждый день – узнать, есть ли какие-то результаты, но результатов не было. Это уже само по себе было сенсацией, и коронер вместе с представителями авиалинии ума не могли приложить, куда подевалась Сьюзен. Температура была недостаточно высокой, чтобы тело могло испариться, а ДНК из всех ресниц и обломков ногтей в радиусе полумили были уже внесены в каталог. Именно тогда Шила свела Мэрилин с известным юристом, специалистом по судебным искам Джули Пойнтц, которая потратила год, чтобы выиграть дело Мэрилин. При аргументации особый упор делался на то, каким глубоким потрясением стал для членов семьи тот факт, что авиакомпания потеряла тело пассажира, а ведь это тело сейчас вполне может лежать в морозильнике какого-нибудь чокнутого поклонника.
– Просто так тело не теряется, миссис Колгейт… Мэрилин. – Это было еще на раннем этапе их деловых отношений. – И я не хочу заострять внимание на том, что могло произойти с ее останками, но…
– А что, если она жива? – спросила Мэрилин.
Джули поцокала языком.
– Ты ведь была там, Мэрилин. Все летевшие этим рейсом погибли, и их тела оказались жестоко изувечены.
Мэрилин всхлипнула.
– Прости, Мэрилин, но тебе не стоит быть такой чувствительной. Сейчас не время. Мы выиграем этот процесс. Они это знают. И мы тоже. Вопрос только в том, сколько мы получим и как скоро. Это не возместит тебе утрату Сьюзен – которая, хотела бы я добавить от себя лично, стала моим идеалом еще со времен «Семейки Блумов», – но деньги – это все-таки кое-что.
Деньги текли теперь в карман Мэрилин со всех сторон, и каждое новое открытие, каждая только что найденная детская фотография Сьюзен продавались и перепродавались за тщательно обговоренную цену. Она купила две новых машины – «мерседес»-седан для Дона и БМВ для себя. Кроме того, она взяла ссуду на покупку дома в испанском стиле и без конца приобретала новые платья и украшения. Особую радость ей доставили настоящие темные очки от Фенди, которые, не прошло и пяти минут, она уже надела, а старым поддельным очкам, которые купила несколько лет назад на толкучке, отломала дужки. Мэрилин тратила деньги, как пьяный в сувенирном магазине или в казино. В ее покупках не было никакой системы – просто сознание собственной силы приятно щекотало нервы всякий раз, когда кусок добычи, ранее принадлежавший кому-то другому, вдруг оказывался в ее руках.
Дон и Мэрилин почти не говорили о Сьюзен, прежде всего потому, что задолго до катастрофы, еще в 1990 году, после того как прекратились ее телевизионные выступления, Сьюзен вычеркнула их из своей жизни с такой решимостью, как будто они уже умерли. Мэрилин действительно не понимала, почему Сьюзен так разозлилась из-за тех денег. Разве Мэрилин не сделала полдела?
Они прочли о свадьбе Сьюзен и Криса в разделе «Искусство и стиль жизни» местной воскресной газеты. Они встретились с Крисом только однажды на всенощном бдении по Сьюзен, которое Мэрилин устроила на центральной площади Шайенна (эксклюзивные права на фотосъемку были проданы в Европе «Paris Match», в Великобритании – журналу «Hello!», в США и Канаде – «Star», права на постановку кино- или телефильма сохранялись за Мерилин, поскольку живая съемка, вполне вероятно, должна была войти в специальный выпуск, посвященный Сьюзен, производство которого должно было начаться в ближайшем году). Мэрилин и Крис обнимались перед объективами, жгли свечи и склоняли головы. Все это время юные фанаты Криса скандировали на другом конце площади. После этого Крис уехал и больше с Мэрилин не встречался. («Знаешь что, Дон, я думаю, что сэр Фредерик Рок Стар – задница».)
Затем как-то утром ей позвонила Джули: «Мэрилин, приезжай в Нью-Йорк. Все закончилось». Когда Мэрилин услышала сумму, она завопила от радости, тут же извинившись перед Джули за то, что вопит ей в ухо. Она попыталась найти Дона и нашла – пьяного в стельку в его любимом заплеванном спорт-баре. Поэтому в тот день она полетела на Манхэттен без него. На следующий день она уже спускалась вместе с Джули по ступеням суда и разговаривала с прессой. Тогда же она потратила 28 000 долларов на покупки в центре Мэдисон-авеню.
На следующий день она вернулась в Шайенн, а еще через день позвонили из авиакомпании, и оживленный женский голос сообщил ей, что Сьюзен воскресла. Повесив трубку, Мерилин протянула руку за стаканом «дерьмеца», который Дон оставил рядом с телефонной книгой. Сьюзен должна была вернуться домой завтра утром.
Глава тридцать третья
Вернувшись в мотель на окраине Шайенна, Мэрилин прокралась в свой номер, где шторы были опущены и орал телевизор. Ванесса и Райан остались сторожить взятую напрокат машину, а Джон с Айваном направились в вестибюль мотеля.
Айван позвонил в шайеннский аэропорт и заказал на ночь место стоянки для самолета, а потом заказал комнаты для всех на случай, если придется наблюдать за Мэрилин до вечера. Джон смотрел на дверь комнаты Мэрилин. Все четверо собрались у машины, и Райан сказал:
– Умираю с голоду. Мы пропустили ланч.
– Я тоже, – откликнулся Айван. – Надо будет найти чего-нибудь пожевать. По дороге я видел закусочную.
– Но вы не можете взять машину, – ответил Джон.
– Это почему? – спросила Ванесса. – Что, Мэрилин собирается делать ноги прямо сейчас? Нам всем не хватает калорий. Ради правильного питания стоит рискнуть. Возьмите мне большую порцию картошки – только проверьте, чтобы она была на растительном масле, – и чай со льдом.
Джон был слишком голоден, чтобы спорить, и тоже сделал Айвану заказ. Когда он вылез из машины, Ванесса подошла к двери четырнадцатого номера и громко постучала. Из-за двери доносились оглушительные звуки из мультфильмов и реклам.
Неожиданная выходка Ванессы заставила Джона и Райана спрятаться за БМВ Мэрилин.
– Э-эй… – протянула Ванесса и постучала снова, на этот раз громче. – Миссис Хизерингтон? Фоун Хизерингтон? – Ванесса постучала в окно, и занавески, потертые, пожелтевшие и пропитанные никотином, немного раздвинулись. Дверь чуть приоткрылась.
– Кто там? – пропищали изнутри.
– Это Мона. Мой дядя – владелец этого заведения. Скажите, это не вы по ошибке оставили на стойке двадцать долларов?
Ванесса протянула к двери банкноту. Дверь приоткрылась чуть шире.
– Ах, ну да, конечно, я… какая вы заботливая.
– Пустяки, миссис Хизерингтон. Вайомингское гостеприимство.
Мэрилин выхватила банкноту у Ванессы из пальцев и скороговоркой пробормотала «Чтожспасибовамбольшоедосвиданья», но Ванесса успела поставить ногу между дверью и косяком.
– Что-нибудь еще? – спросила Мэрилин.
– Извините, что придется снова побеспокоить вас, миссис Хизерингтон, но…
– Фоун. Зовите меня Фоун.
– Извините, что придется еще побеспокоить вас, Фоун, но дело в том, что… – Тут взгляд Ванессы упал на ветхие занавески. – Дело в том, что весь прошлый год я пыталась убедить дядю купить новые занавески для этих номеров. Смотрите, какие эти паршивые.
– Да, пожалуй, я с вами согласна.
– Вот-вот. Если вы, когда будете уезжать, об этом упомянете, то окажете мне поддержку. Это ведь для вас ничего не стоит.
– Разумеется, – ответила Мэрилин.
Дверь закрылась, и Ванесса неторопливо прошла в свой седьмой номер. Джон и Райан, выбравшись из-за БМВ, а затем прокравшись под окном Мэрилин, последовали за ней.
– Она не одна, – сказала Ванесса, когда они вошли в комнату.
– Откуда ты знаешь? – спросил Джон.
– Я слышала, как кто-то копошился в ванной. Даже несмотря на орущий телевизор, было слышно.
– А кого-нибудь еще ты там видела? Или, может, одежду, книги, журналы?
– Нет. Вид у комнаты нежилой.
Райан спросил, похожа ли по планировке комната Мэрилин на ту комнату, в которой они сейчас находились, и Ванесса ответила, что, пожалуй, похожа.
– Тогда пойдемте со мной, – сказал Райан. – Посмотрим, нет ли тут какой дыры, через которую можно сбежать.
Они прошли в ванную и обследовали окно рядом с раковиной.
– Не знаю, можно ли выкарабкаться через такое окно, – сказал Джон.
– Думаю, что можно, – ответил Райан. – Смотрите.
Он подтянулся и лег животом на пыльный почерневший алюминиевый низ рамы.
– Райан, – сказала Ванесса. – Слезай оттуда.
– Нет, я просто хочу посмотреть… – Его слова были прерваны шумом автомобиля. Мерилин на БМВ вырулила с парковочной площадки и уже сворачивала налево, на запад, в сторону шоссе.
– Черт! – сказал Джон, пробивая ногой дыру в двери седьмого номера.
– Не будьте так мелодраматичны, – сказала Ванесса. – Айван скоро вернется. Давайте пока не будем дергаться.
– Спорю, она увидела нас за своей машиной, – сказал Райан.
Они вышли на улицу, чтобы подождать Айвана, причем Джон выглядел явно не лучшим образом. Ванесса спросила, все ли с ним в порядке, и он ответил, что, пожалуй, не все. Солнце по-прежнему стояло над холмами на западе, но уже совсем низко. Ветер свистел, и Джону вспомнился другой ветер – ветер поры его странствий. Ему показалось, что этот ветер так никогда и не утихнет.
Райан извинялся за то, что по его вине они упустили Мэрилин. Подойдя к двери четырнадцатого номера, он попытался повернуть ручку. Ручка повернулась, и дверь открылась. Райан осмотрел комнату, но никаких зацепок не нашел.
– Шериф Перкинс, – сказала Ванесса, – эти мерзавцы оставили спичечный коробок «Сторк-клуба». Посмотрите, здесь внутри даже записан какой-то телефонный номер: Клондайк – 5 и так далее.
– Больше помощи, меньше сарказма, Ванни.
Подъехал Айван, и все трое бросились к машине наперегонки, как щенята.
– Туда, – сказал Джон. – У нее форы две минуты.
Машина рванула, разбрасывая гравий. Они мчались по автостраде назад, в сторону Юты и Калифорнии, среди грузовиков, которые везли овощи, сено и бревна.
Впереди показалась бензоколонка, сияющая, как маяк. Райан направил на нее бинокль.
– Она там, – сказал он. – У насоса для шин.
– Слава богу, – сказал Джон. – Теперь, Айван, подъезжай, но не слишком близко, не то она заметит нас и даст деру.
Описав дугу, Айван подъехал к заправке, в этот час пустой.
– Где она, внутри? – спросил Джон. – Покупает резинку, что ли?
– Ну да, конечно. Если за тобой гонятся, – ответил Райан, – то надо первым делом накупить жевательной резинки.
– Возможно, она в туалете, – сказала Ванесса. – Пойду взгляну.
Выбравшись из машины, она подошла к женскому туалету и постучалась. «Что такое?» – послышался голос Мэрилин. Подражая южному акценту, Ванесса сказала: «Не спешите, мэм», – после чего, обернувшись к мужчинам в машине, подняла оба больших пальца.
Джон выбрался из машины и встал, прислонившись к багажнику, рассеянно жуя чизбургер.
– Если мы поедем за ней, нам придется провести в дороге неизвестно сколько, – сказал он. – Она может ехать бог весть куда.
Мимо проехал черный мини-фургон. За рулем сидела Сьюзен. Заметив Джона, она резко затормозила. Кемпер и Вилли обрушились на приборную доску. Переглянувшись, они с Джоном улыбнулись друг другу. Сьюзен постаралась собраться с мыслями.
– Черт возьми, Сьюзен, – завопил Рэнди, напиток, который он держал, выплеснулся ему на колени. – Какого дьявола ты… – Он так и не договорил, увидев Джона.
Сьюзен сдала назад и, круто развернувшись, вырулила и остановилась рядом с машиной Джона.
– Твоя мать здесь, – сказал Джон, указывая на уборную. – Я нашел ее для тебя. Ты ведь тоже ее искала, правда?
Сьюзен вышла из фургона, поднесла руки ко рту и стала еле заметно раскачиваться взад-вперед, как тростинка на ветру. «О, Джон…» – сказала она, но тут же замолчала. Рэнди с Дримой тоже выбрались из фургона и теперь стояли поодаль и смотрели на Сьюзен. Сьюзен осторожно приблизилась к дверям туалета.
Ванесса отошла от туалета, позволив Сьюзен приблизиться одной. Остальные подошли ближе и стали полукругом. По шоссе проехал грузовик. Солнце уже наполовину скрылось за вершинами гор, и их тени черными полосами стелились по земле. Собаки возились и тявкали в густых зарослях за бензоколонкой. Сьюзен постучала в дверь.
– О господи, я уже все, уже все, – крикнула Мэрилин. – Я меняю пеленки, понимаете?
– Мам?
Все почувствовали, какая глухая тишина воцарилась за закрытой дверью туалета. Последний отблеск солнца погас за холмом, тени исчезли, и воздух стал намного прохладнее.
Рабочий автозаправки появился из-за угла – проверить, что за подозрительное скопление народа образовалось возле туалета.
– У вас есть запасной ключ от женского туалета? – спросил его Рэнди.
– Нет, сэр, только один.
Из-за двери донесся детский плач. Неожиданно Сьюзен ринулась к двери и постаралась вышибить ее плечом, но безуспешно. Она снова ударила в дверь, но тут Мэрилин открыла замок, и Юджин-младший быстро протопал наружу. «Он в порядке», – сказала Мэрилин. Сьюзен схватила сына в охапку, бросилась вместе с ним к стене за цистернами с пропаном и остановилась, прижав малыша к груди. Мэрилин без сил рухнула на унитаз, признавая свое поражение.
– Мам, – сказала Сьюзен. – Все в порядке.
Мэрилин не выходила из туалета. Ее тело сдулось, она вздохнула. Все смотрели в ярко освещенную комнатку.