Глава 5 ОТСТУПЛЕНИЕ В КРЫМУ 6 глава

Моя интуиция не подвела меня. Мы заметили да­леко внизу набиравшие высоту группы Ил-2, ЛаГГов, Яков и «Аэрокобр».

«Держись рядом, — вызвал я Эвальда, — мы долж­ны посмотреть поближе на этот пучок!» Затем мы на­правили носы наших самолетов вниз. Пикируя, я начал передавать сообщение нашим самолетам: «Всем «вело­сипедистам», всем «велосипедистам»! Над Керченским проливом много «мебельных фургонов» и «индейцев», Hanni 1500—2000, курс запад».

Я намеревался перед атакой позволить русским про­лететь немного дальше в глубь немецкой территории. Тем временем появились первые из наших товарищей,

¹ Фактически Хейнц Эвальд, прибывший в 6./JG52 в конце октяб­
ря 1943 г., имел тогда звание унтер-офицера. Звание лейтенанта он
получил 1 мая 1944 г., а Рыцарским крестом был награжден лишь
20 апреля 1945 г.

² Пос. Эльтыген расположен в 15 км южнее Керчи, иногда его на­
зывали Эльтиген. Ныне носит название пос. Героевское.

которые вступили в бой с самой верхней группой вра­жеских самолетов. Затем я увидел первый горящий са­молет и парашют в небе. К сожалению, русские теперь были предупреждены, и моя первая атака не удалась. Русский, которого я выбрал, вовремя заметил меня и выполнил разворот с энергичным набором высоты.

Дальше я о нем не беспокоился, поскольку у меня позади был Эвальд. Именно его работой было следить за русским, который теперь был выше нас. Следую­щий вражеский самолет, выбранный мною, также уви­дел мое приближение. Он отвернул настолько резко, что я не смог поймать его в прицел, несмотря на то что также резко потянул за ручку управления. А затем мы оказались посреди целого роя самолетов. Вокруг нас было так много машин, что столкновение казалось очень вероятным. Каждый стрелял в каждого, и по­всюду мелькали трассеры.

Подстрелить Ил-2 было почти невозможно. У меня был большой запас скорости, и я ушел вверх, чтобы держать под контролем истребители и, возможно, по­пытаться отделить их от бомбардировщиков. Если Ил-2 летели одни, то было не слишком трудно сбить их. Поэтому я бросил эту свалку и набрал высоту.

Но тем временем двое русских зашли к нам сзади и открыли огонь, хотя все еще были слишком далеко, чтобы попасть в нас. Однако они заставили нас развер­нуться. К первым двум присоединилось еще большое число русских истребителей, и поскольку они пикиро­вали сверху с высокой скоростью, то быстро приближа­лись. В результате у нас не осталось никакого выбора, кроме как отдать ручку управления от себя и по спира­ли уйти вниз.

Я быстро связался с Эвальдом и сообщил ему свои намерения. Эвальд все еще держался за мной. Мы спи­кировали сквозь рой самолетов и снижались, пока не 'оказались на уровне земли. Затем мы выровняли само­леты и начали набор высоты в северном направлении. Я решил повторить атаку, как только мы наберем дос­таточную высоту. Предпринять рискованную атаку.

 

снизу было невозможно. Я мог бы пойти на это, если бы был один, но я отвечал за своего ведомого и не мог рисковать его жизнью.

На втором заходе я увидел, что русские бомбарди­ровщики не сумели достичь своей цели. Они повер­нули и сбросили бомбы в воду прежде, чем добрались до побережья и немецких позиций. Это случалось не очень часто. Обычно Ил-2 летели к своей назначенной цели и сбрасывали бомбы, даже если самолеты уже го­рели. Но на сей раз я видел взрывавшиеся в воде бом­бы и исчезавшие вдали самолеты. Не было никакого смысла преследовать их.

Но русские истребители не могли выйти из боя. Они продолжали кружить, чтобы избежать атаки сверху. Я приближался на максимальной скорости. Один из них, загоревшись, упал с неба, и раздался крик: «Abschuss!» Я мог доложить лишь, что это вра­жеский истребитель. Я спикировал сквозь роящиеся машины, далеко внизу выровнял свой самолет и под­нялся обратно к сражавшимся, вероятно, на скорос­ти 700 км/ч.

Очевидно, русский, которого я атаковал, смотрел только вверх. Он не замечал меня вообще, в то время как я несся к нему. К сожалению, я повторил типич­ную ошибку новичка и открыл огонь с 250 метров. Я добился нескольких попаданий, но ничего более серь­езного. Русский бросил свою машину в сторону, и я проскочил мимо него.

Я немедленно переключил свое внимание на сле­дующий самолет. Он пикировал сверху и немедлен­но начал стрелять. Это была машина со звездообраз­ным двигателем. Я заложил крутой вираж и опустил нос самолета вниз, чтобы снаряды, предназначавши­еся мне, прошли сверху над кабиной. Затем я ока­зался за третьим самолетом, который набирал высо­ту в восточном направлении, оставляя позади шлейф черного дыма. Когда я был уже готов открыть огонь, вражеский пилот оглянулся назад. Он вошел в кру­той разворот, за обеими законцовками его крыльев

потянулись конденсационные следы. Этот парень был опытным пилотом.

Бросив быстрый взгляд наверх, чтобы убедиться, что там.нет другого самолета, я немедленно начал «иммельман». Русский спикировал далеко вниз и разворачивался подо мной, пытаясь уйти на восток. Я приказал Эвальду, чтобы он оставался наверху и держал мой хвост чистым. В ходе следующей атаки русский наблюдал за тем, как я приближаюсь. Но он летел спокойно в восточном направлении, пока я не оказался на дистанции огня. Тогда он резко развер­нулся в моем направлении. Я ушел в сторону и при­казал Эвальду снижаться.

Эвальд атаковал, но русский уклонился от него. Вместо востока он теперь летел на запад, в направлении Крыма. Он мчался на высоте 200 метров и продолжал снижаться еще больше. Русский шел на бреющем по­лете, Эвальд почти в 600 метрах позади него, а я при­близительно на 1000 метров выше.

Прежде чем вражеский самолет достиг побережья, к которому он приближался, Эвальд по моему приказу ушел вверх. К этому времени я уже летел над поверх­ностью воды вслед за русским, и, как и ожидалось, вра­жеский пилот снова начал разворот. Но я развернулся вслед за ним настолько круто, что у меня потемнело в глазах, а весь самолет задрожал. Однако я остался у него на хвосте.

Началась потрясающая гонка на виражах. Должно быть, русский был настоящим экспертом. Он просто не позволял мне сделать ни одного выстрела, даже притом, что я был всего лишь в 30 метрах позади него. Мы выполняли один полный разворот за дру­гим, в то время как Эвальд регулярно сообщал мне, что он в 300 метрах выше и прикрывает меня.

Каждый раз, когда я пролетал над побережьем, рус­ские зенитки открывали огонь, но ни одного из нас это не волновало. Вражеский летчик ничего не мог сделать, но продолжал виражи, и я предпочел бы быть сбитым зенитной артиллерией, чем отвернуть. Я ожесточенно

 

вцепился в него, но понимал, что не смогу приблизить­ся к нему подобным образом. Я должен был попробо­вать другой способ.

Я поднялся на 100 метров, перевернул свой самолет на спину и атаковал русского на крутом развороте со снижением. Этот маневр настолько озадачил его, что он совершил необдуманный поступок: спикировал вниз и тем самым дал мне шанс открыть огонь и добиться пер­вых попаданий. Затем он снова отвернул, в то время как я с трудом выровнял свою машину, прежде чем она уда­рилась о воду.

Когда я собирался повторить свой маневр, то уви­дел вспышки на двигателе перед собой и почувство­вал несколько ударов. Я отчаянно потянул ручку уп­равления на себя, потому что было ясно, что на моем хвосте вражеский самолет. Но прежде, чем я успел все высказать Эвальду за его пренебрежение своими обя­занностями прикрывать меня, мимо пронесся Bf-109, стрелявший из всех стволов. Какой идиот! «Ты, но­вичок, — прокричал я, — ты что, ослеп? Ты хочешь сбить одного из своих!»

Я должен был прекратить преследование русско­го. Он увидел в этом шанс и попробовал продолжить свой путь. Тогда Эвальд зашел к нему в хвост, и он должен был снова развернуться. В то время как Эвальд преследовал его, выполнив три полных кру­га, выше нас собрались несколько «сто девятых». Их пилоты давали любезные советы, как лучше сбить этого товарища, который к настоящему времени, должно быть, был мокрым от пота. Я ничего не ска­зал и, снижаясь, на втором круге смог подобраться к нему весьма близко. Я открыл огонь на дистанции прямого выстрела и видел, что от вражеского само­лета полетели куски. Тогда он выровнялся и полетел в направлении маленького острова в Керченском проливе косы Тузла¹.

¹ Тузла когда-то действительно была косой и частью Таманского полуострова, но затем ее южная часть постепенно была размыта вол­нами и скрылась под небольшим слоем воды.

Продолжая стрелять, я не смог помешать русскому выполнить посадку «на живот» на острове, занятом противником. Когда я промчался низко над самоле­том, пилот выскочил из него и убежал. Приземление «на живот» было достаточным, чтобы претендовать на победу, но, однако, такая победа не устраивала меня. Я не был удовлетворен, несмотря на то что позволил храброму пилоту спасти свою жизнь. На следующий день в ходе своего первого вылета я в паре с Эваль-дом полетел назад к острову и обстрелял русскую ма­шину. После трех заходов она, наконец, загорелась. Только когда мы вернулись на аэродром, я сообщил о своей победе.

Русские были вынуждены эвакуироваться с плац­дарма в Эльтыгене чрезвычайно поспешно. Их храб­рость и решимость ничего не значили при таких неблагоприятных условиях — немецкое превосходство было слишком большим. Узкий плацдарм южнее Кер­чи, размером лишь в один квадратный километр, сжи­мался все больше и в заключение был раздроблен на части. Под покровом ночи русские начали переправу через Керченский пролив. Когда на следующее утро первая пара истребителей появилась над Эльтыгеном, последние русские уже достигли земли на противопо­ложном берегу.

С ликвидацией плацдарма в Эльтыгене мы, летчи­ки-истребители, лишились настоящего эльдорадо, по­тому что после этого почти никакие русские самолеты больше не пересекали Керченский пролив, и даже над Таманью их стало заметно меньше. Следующие дни прошли без каких-либо контактов с противником, и группа получила приказ готовиться к перебазирова­нию на новое место.

Моя следующая победа должна была стать 75-й, что означало представление к награждению Рыцарским крестом¹. Главные лица нашего «административного

' В ходе войны число побед, достаточное для награждения летчи­ка-истребителя Рыцарским крестом, изменялось. На начальном этапе он вручался после 20 побед, но затем это количество стало расти. В

 

корпуса» — старший унтер-офицер¹, казначей и пи­сарь 6-й эскадрильи — каждый раз, когда я вылетал, выходили на аэродром, готовясь меня поздравить. И день за днем они должны были возвращаться обратно со своими цветами и шампанским, не выполнив свою миссию. Наконец, это переполнило чашу моего терпе­ния. Когда старший унтер-офицер Болинский в оче­редной раз пытался ускользнуть с аэродрома со своим окружением и подарками, я подозвал его и заставил сделать пятнадцать отжиманий. Потом я объяснил ему, что это наказание за попытку подтолкнуть меня. Я сам ужасно хотел этого, но никто не должен был принуждать меня одержать эту 75-ю победу.

В конце этого «сухого» периода мне еще раз неве­роятно повезло. Несмотря на то что никакого контак­та с врагом не было, мы должны были вылетать на сопровождение группы Не-111. Я возглавлял 3-е зве­но из четырех самолетов. «Хейнкели» беспрепятствен­но сбросили свои бомбы и повернули домой. Не было видно ни одного русского, как бы мы сильно ни на­прягали свои глаза.

Мы расстались с бомбардировщиками недалеко от нашего аэродрома на высоте 4000 метров. Я хотел полететь обратно к линии фронта со своим звеном, в то время как другие восемь машин начали сниже­ние, чтобы приземлиться.

Мы медленно поднялись на 5000 метров. Мой ве­домый доложил о двух самолетах, приближавшихся с запада на высокой скорости. Двое русских? Я был на­электризован, но из осторожности запросил по радио: «Любые «велосипедисты», курсом на восток над «са­довым забором», Hanni 6000?»

1943 г. для получения Рыцарского креста пилот дневного истребите­ля на Восточном фронте должен был иметь уже около 100 побед, прав­да, затем к концу войны это число снизилось до 75. Пилот же на-За-падном фронте, где истребителям люфтваффе приходилось атаковать большие соединения американских тяжелых бомбардировщиков, мог быть награжден, сбив около 20 четырехмоторных бомбардировщиков. ' Он ведал всеми административно-хозяйственными вопросами в эскадрилье, т. е. фактически выполнял функции старшины.

Никакого ответа.

Я повторил запрос, но прежде, чем я осознал, что произошло, эти две машины выполнили полубочку и спикировали на наши бомбардировщики. Мы сразу же сделали то же самое. Хотя мы были ближе к «Хейнке-лям», чем они, они обогнали нас за счет большей ско­рости. Игнорируя нас, они приблизились к ползущим бомбардировщикам и открыли огонь из всего, что имели. Я видел, как от одного Не-111 полетели куски обшивки.

Русские начали второй заход, но теперь мы уже были поблизости. Замыкавший русский забыл о на­ших бомбардировщиках; вместо этого он оставил сво­его ведущего и спикировал вниз. Даже несмотря на то, что был недостаточно близко, я должен был открыть огонь, иначе бы русский обстрелял последний Не-111 во второй раз.

Первоначально он не обращал внимания на мои пулеметные очереди, пока не получил несколько по­паданий. Тогда он резко отвернул, оставляя плотный инверсионный след, и спикировал на северо-восток в направлении Гнилого озера. Я пошел наперерез и приближался к нему на высокой скорости. Мой ука­затель воздушной скорости показывал более 750 км/ч, и я едва мог удерживать машину на курсе позади русского.

Я никогда прежде не сталкивался с таким пилотом. Обычно 600 км/ч были их пределом. Советские само­леты имели легкую конструкцию, и их приходилось выводить из пикирования, независимо от того, на что были способны их пилоты. Хороший Bf-109G-6 мог пикировать на скорости более 850 км/ч. При больших значениях скорости самолет очень редко подчинялся пилоту. Результирующие силы, действовавшие на ор­ганы управления, были огромными.

«Я мог удерживать свою машину позади русского, лишь используя силу обеих рук. Вражеский самолет становился все больше и больше. Он почти заполнил прицел; теперь я мог открывать огонь.

 

Медленно, не уменьшая усилия на ручке управле­ния, я нащупал кнопку спуска пулеметов и переместил большой палец на кнопку спуска пушки¹. Русский, ка­залось, все еще не замечал, что я сидел у него на хвос­те, полагая, что избавился от меня в ходе своего сума­сбродного пикирования. Первые же выстрелы, сделан­ные мною, достигли цели.

Внезапно русский выровнял самолет, а затем начал пикировать еще более круто. Я не мог последовать за ним, так как моя скорость была уже более 850 км/ч. Я инстинктивно закрыл дроссель и открыл створки радиатора, а потом с некоторым трудом перевернул «Мессершмит» на спину. Именно тогда я увидел рус­ского, пролетавшего подо мной. Самолет слегка ды­мился, левая стойка шасси выпала из своей ниши. Тем временем моя скорость уменьшилась, так что я снова мог атаковать его.

На сей раз я сначала при помощи триммера пере­тяжелил самолет на нос, так как русский все еще пи­кировал, хотя и не так круто, как прежде. Я снова зашел к нему в хвост на высоте 3000 метров. Теперь он увидел меня, но продолжал лететь прямо вперед. Я открыл огонь слишком рано, но он не изменил на­правление полета, а вместо этого внезапно на мгнове­ние опустил свой нос вниз так, чтобы я оказался выше его. Я тоже опустил свой нос вниз, но едва собрался открыть огонь, как он снова выровнял самолет, и на этот раз я оказался ниже его. Русский выполнял эти маневры с таким умением, что я просто был неспосо­бен вести огонь. Так, он постоянно изменял скорость, очевидно пытаясь вынудить меня проскочить вперед. Если бы он преуспел в этом, то, как искусный пилот, конечно, смел бы меня с неба или, по крайней мере, добился бы попаданий.

Но я был достаточно осторожен, чтобы не прибли­жаться к нему слишком близко. Время от времени я

нажимал на спуск и распылял вокруг него пули. Мой прицел не был точным, но он все же получал одно по­падание за другим. Через некоторое время он разоча­ровался в своей защитной тактике и начал разворот.

Красная лампочка на приборной доске уже мер­цала, говоря о том, что топливо заканчивается. Бы­стрый взгляд вокруг показал, что в воздухе, помимо нас, не было никаких других самолетов. Пороховой дым просачивался в кабину и щекотал мои нервы, если это вообще еще было возможно. Подбитый и с одной стойкой шасси, висящей вниз, русский сра­жался за жизнь, доказывая своими навыками, что противник тоже имел выдающихся летчиков и хоро­шие истребители.

Я снова положил свою машину на спину и открыл огонь с достаточным упреждением. Он выполнил ма­невр ухода от огня, но я тем не менее попал в закон-цовку крыла, которая немедленно отлетела. Теперь для него все было кончено. Теперь ему стало слишком тяжело эффективно защищаться. Я поразил его целой очередью. Пушечные снаряды разнесли его хвостовое оперение, и затем он, загоревшись, по спирали начал падать на землю. Я вытер пот со лба, расстегнул лет­ную куртку и следовал за вражеским самолетом, пока тот не врезался в Гнилое озеро в нескольких сотнях метров от берега.

«Велосипедисту» от пять-два, я видел вашу победу. Поздравляю».

Пилотом, поздравившим меня с 75-й победой, был лейтенант Хаас из 5-й эскадрильи¹. Теперь пришло вре­мя отправляться домой!

На подходе к нашему аэродрому я набрал высоту, а затем спикировал на командный пункт 6-й эскадри­льи. Когда я пронесся над ним, то увидел, что все бро­сились на летное поле. Я зарулил на стоянку, там уже собралась вся эскадрилья. Меня подняли на плечи и

 

¹ Кнопки включения огня пулеметов и пушек были раздельными, первая находилась на передней поверхности, а вторая — на верхней поверхности ручки управления.

¹ Фактически тогда Фридрих Хаас был унтер-офицером, а звание лейтенанта он получил лишь 1 февраля 1945 г.

 

понесли к командному пункту. Старший унтер-офи­цер снова был там с шампанским и цветами.

После этой победы наступил период затишья. Моя эскадрилья на короткое время перебазировалась в Ка-ранкут, в глубине Крымского полуострова. Но, вер­нувшись в Багерово шестью днями позже, я одержал свою следующую примечательную победу.

17 декабря обещало стать ясным днем. Солнце еще не взошло, но мы уже сидели в своих кабинах, ожи­дая приказа на взлет. Мой новый ведомый, фельдфе­бель Мор, был довольно нетерпелив и рвался в бой, несмотря на мои слова, что сегодня мы вряд ли столк­немся с вражескими самолетами. Из палатки команд­ного пункта 6-й эскадрильи выскочил посыльный, начавший дико размахивать руками. Механик сразу «понял, что это означало: «Герр лейтенант, теперь вы можете взлетать».

«Держитесь ближе, Мор. Я немного растолкую вам, что происходит на фронте». Мы летели через Керчен­ский пролив на высоте 600 метров на крейсерской ско­рости, экономя топливо и тратя время на разговоры. Я никогда не выруливал на старт так спокойно, как в этот день. Возможно, это было потому, что я теперь был одним из «стариков». Возможно, я действительно был уже «слишком стар» для летчика-истребителя — из ле­тавших на фронте лишь очень немногие были в возра­сте 28 лет.

Мы приближались к земле — к Тамани. Первые ве­реницы «жемчужин» от русских зениток начали появ­ляться в нашем направлении. Все время маневрируя, мы продолжали полет на восток, где солнце еще толь­ко появлялось на горизонте. Поскольку русские, в конце концов, тоже могли быть в воздухе, мы опусти­лись к земле и, летя на малой высоте, оставались на­стороже. Мы ничего не видели. Вскоре недалеко от побережья появилось наше излюбленное полузатонув­шее судно, и я намеревался сделать по нему несколь­ко пробных выстрелов, чтобы проверить, функциони­рует ли мое оружие должным образом. Но сначала я

послал вниз Мора показать, что он может делать. За­тем пришла моя очередь. Удовлетворенные результа­тами, мы продолжали полет. В воздухе по-прежнему никого не было.

Мы набрали высоту в сторону солнца. Заснеженный Кавказ сиял вдали, и я мог очень четко разглядеть Ана­пу. Спустя приблизительно час загорелась красная лам­па: пришло время подумать о возвращении домой. Полого пикируя, мы достигли Керченского пролива. И поскольку в течение последних нескольких минут мы не обменялись ни словом, я слегка вздрогнул, когда услышал голос оператора наземной станции: «Вызываю шесть-один. Один «мебельный вагон» над аэродромом, Hanni 6000, курс на восток!»

6000 метров. Я должен был подумать. Я на 2500 мет­рах, и у меня почти не осталось топлива. Мой ведомый находится в таком же положении.

Я должен попытаться. Смогу ли я обнаружить вра­жеский самолет?

«Щесть-два от шесть-один. Какой у вас остаток топлива?»

«Шесть-один от шесть-два, моя красная лампа го­рит», — ответил Мор.

Сообщения о местоположении русского продол­жали поступать. Он придерживался восточного на­правления и медленно снижался к своей территории. Он был в 5000 метрах над Керчью. Мы тем време­нем достигли 3200 метров и были южнее от его по­зиции.

Если бы я лег на обратный курс, то, возможно, мы могли бы перехватить его над Таманью на высоте 4000 метров. Я хотел отослать своего ведомого домой, но он попросил разрешения остаться, поскольку его красная лампочка загорелась только что.

Внезапно мы увидели русского, Пе-2, слева от нас и приблизительно в 600 метрах выше. Машина на вы­сокой скорости пикировала к Тамани. Я последовал за ней, но дистанция между нами из-за ее большой ско­рости снижения скорее увеличивалась, чем уменьша-

 

лась. Я толкнул вперед рычаг дросселя и начал пики­ровать настолько быстро, что Мор оказался неспосо­бен держаться рядом. Русский же передо мной, наобо­рот, стал увеличиваться.

Если у меня или у моего ведомого закончится топ­ливо, мы должны будем совершить вынужденную по­садку на русской территории? Но кто знал, какие важ­ные разведывательные данные вражеский самолет мог бы доставить домой, еели мы позволим ему спокойно улететь.

Теперь мы летели на малой высоте, и я находился в 800 метрах позади него. Мор остался выше, чтобы иметь возможность спланировать и дотянуть до сво­его аэродрома, если все закончится неудачно. Мне ос­тавались лишь секунды до перехвата, но прежде, чем я достиг дистанции открытия огня, верхний бортстре­лок бомбардировщика начал стрелять. Трассеры про­летали мимо меня, и я мало что мог сделать, посколь­ку этот парень стрелял чертовски хорошо. Раздались два удара, и в левом крыле самолета появились два значительных отверстия. Я не мог ждать дольше и от­крыл огонь.

Первая очередь прошла над его кабиной. Я скоррек­тировал свой прицел, но затем пушка отказала. Про­должая стрелять из пулеметов, я добился нескольких попаданий, но бортстрелок вел ответный огонь. Рус­ский пилот твердо держал свой самолет на курсе, и я мог прицелиться точнее.

Потом один из двух моих пулеметов тоже заклини­ло. Теперь мне могла помочь только точная стрельба. В третий раз я сидел на хвосте у врага и проклинал свое отказавшее оружие. Я нажал на спуск.

Почти все пули попали в фюзеляж Пе-2. Полете­ли куски, и показалось пламя, но русский продолжал лететь. К счастью, верхний бортстрелок прекратил огонь, очевидно, я ранил его. Теперь я мог подойти еще ближе. 60, 40, 20 метров. Я попал в его турбу­лентный поток. Мой самолет затрясло, и я должен был уйти вверх. Я немедленно снова спикировал и

обстрелял его сверху сбоку с дистанции 20 метров. Ни одна пуля не прошла мимо.

Пе-2 взорвался, хвостовое оперение и часть фюзеля­жа разлетелись на куски. Остальное упало на землю, подобно огненной комете. Я приказал своему ведомо­му отправляться домой кратчайшим путем, чтобы, по крайней мере, он мог приземлиться относительно бла­гополучно.

Затем я должен был позаботиться о себе самом. Я не осмелился пролететь над Таманью на малой высо­те, поскольку Пе-2, конечно, передал свое точное ме­стоположение и русские истребители были подняты по тревоге. Медленно набирая высоту, я летел на юг к морю. Они не ожидали бы меня там.

Я молился, чтобы мне хватило топлива. Повернув на запад и собираясь подняться выше, я заметил справа вдали несколько точек. Теперь мне необходимо оста­ваться внизу, иначе самолет будет четко выделяться на фоне яркого неба. Так что я летел, испытывая чувства между надеждой и отчаянием, то переводя взгляд на топливный расходомер, то осматривая воздушное про­странство вокруг. Я пересек Керченский пролив к югу от Эльтыгена на высоте 700 метров. Теперь не имело значения, смогу ли я достичь своего аэродрома, подо мной уже была дружественная территория.

Затем Мор сообщил по радио, что собирается са­диться. О нем можно было не волноваться. Пройдя над аэродромом, я увидел внизу самолет Мора, сто­явший на взлетно-посадочной полосе. Двигатель мо­его отважного «Мессершмита» замолк на финальном этапе захода на посадку, но он доставил меня домой. Я выполнил плавное приземление точно в 7.05.

После моей 76-й победы в течение нескольких дней было затишье. Оно было не только у меня: вся II./JG52 не имела никаких контактов с врагом. Мы спокойно отпраздновали Рождество.

27 декабря я взлетел вместе с унтер-офицером Мид-дельдорфом. Я летел на новом самолете, вооруженном двумя пулеметами и тремя пушками, на так называемой

 

«канонерской лодке»¹. Сначала над Керченским проли­вом мы вступили в драку с четырьмя «Аэрокобрами». В этом случае нам пришлось «спасаться бегством», так как на сей раз русские были по-настоящему хороши и их самолеты были быстрее. Мы спикировали и быстро скрылись, затем по широкой дуге пролетели над юго-восточной оконечностью Керченского полуострова, мысом Такыл², в направлении моря.

С высоты 1000 метров я заметил внизу на поверх­ности воды след. Следуя по нему, я обнаружил ма­ленький скоростной катер. Приказав Миддельдорфу остаться наверху, я начал снижаться, чтобы осмот­реть судно с меньшей высоты. При моем приближе­нии оно пошло зигзагами, изменило курс и направ­лялось в открытое море.

Даже на дистанции 100 метров я не был уверен — это друг или противник. Я заметил на палубе два спа­ренных пулемета и позади них моряков, которые раз­ворачивали стволы ко мне, но огня не открывали. В тот момент я не знал, что делать, и отвернул. Вскоре услышал по радио сообщение, что это русский торпед­ный катер. Наземный командный пункт, который уп­равлял действиями над Крымским побережьем, отдал мне приказ атаковать его.

Я понимал, какую угрозу представляет такой катер, особенно посмотрев вблизи на его оборонительное во­оружение. Я снова приказал Миддельдорфу оставать­ся наверху и обеспечивать прикрытие и затем начал первую атаку. Я не полетел непосредственно к кате­ру, а предпочел действовать так, как будто я его не видел. Спикировав на высокой скорости в точку вда­ли от борта катера и оказавшись немного выше волн, я изменил курс и полетел к нему.

Снова все оружие развернулось в мою сторону, но я должен был атаковать, так или иначе. Я открыл огонь,

¹ Так называли модификацию Bf-109, которая в дополнение к
стандартному набору бортового вооружения имела еще две 20-мм пуш­
ки MG151, установленные в контейнерах под плоскостями.

² Находится в 5 км юго-восточнее пос. Заветное.

когда находился приблизительно в 200 метрах. Едва ли я.мог промахнуться. Вспышки попаданий были видны по всей длине палубы и бортов катера. Русские, долж­но быть, на секунду испугались, потому что не стре­ляли, пока я не развернулся прямо перед ними и не полетел прочь. Но затем они обрушили на меня насто­ящий шквальный огонь. Трассеры освещали все вокруг меня, и я был вынужден вертеться и крутиться, словно угорь. К счастью, лишь три пули попали в меня, две — в фюзеляж и одна — в правое крыло.

Катер извергал дым и пар, но продолжал идти, его скорость не уменьшилась. Для второй атаки я вызвал Миттельдорфа. Он должен был напасть на него слева, в то время как я зайду с другой стороны. Таким обра­зом, оборонявшиеся должны будут одновременно стре­лять по двум целям, и не смогут сконцентрировать огонь на одной машине. Именно так и случилось.

Я снова опустился к самой воде и открыл огонь с большей дистанции, корректируя свой прицел по мере приближения. Еще не достигнув цели, я увидел, как над катером пронесся и ушел вверх Миттельдорф. Те­перь катер дымился довольно интенсивно. Русский заградительный огонь резко прекратился. Я закрыл дроссель и открыл створки радиатора, чтобы умень­шить скорость, и затем тщательно прицелился в перед­нюю треть борта катера. Подойдя почти вплотную, я был вынужден отвернуть. Оглянувшись назад, я уви­дел огромный взрыв. Большие плотные облака дыма поднялись в воздух, и, когда на высоте 800 метров мы выполняли круг над катером, он начал медленно кре­ниться на один борт, выбрасывая пар. Прежде чем мы закончили круг, на его борту вспыхнул большой по­жар, и в течение нескольких секунд катер затонул.

Двумя днями позже Миттельдорф и я сумели пото­пить другой торпедный катер почти в том же самом месте. Как и в первом случае, его уничтожение было замечено и подтверждено наблюдателями на берегу.

Можно предположить, что многие мои победы ча­сто одерживались в одной и той же ситуации. Это не