Рост городского населения 9 глава

А. N.. К 1349.

³⁸⁴ Nordmann С. Op. cit.,
р. 15.

³⁸⁵ Bogucka M. Le
marchi monitaire de
Gdansk et les problemes du
credit public аи cows de la
premiere moitie du XVII'
siecle (машинописный
текст), р. 5. Неделя
Прато, 1972 г.

^38<s Savary des Brulons J. Op. cit., V, col. 579—580.

³⁸⁷ Bogucka M. Op. cit.,
p. 3.

³⁸⁸ Achilles W.
Getreidepreise und
Getreidehandelsbeziehungen
europaischer Rdume im 16.
und 17. Jahrhundert.—
«Zeitschrift fur
Agrargeschichte und
Agrarsoziologie», April
1959, S. 46.

рожь росла быстрее цены на деготь, то в конце XVIII в. прис­тупят к сведению лесов и обширной распашке земель. Зна­чит, финляндский крестьянин не был сам себе хозяином, даже если на базовом уровне он и обладал некоторой свободой ма­невра.

Тогда откуда же эта относительная свобода? По мнению Свена Эрика Астрёма, знающего проблему лучше, чем мы, она гарантировалась участием крестьянина в сеймах Великого княжества, которые наподобие стокгольмского Риксдага вклю­чали четвертое сословие—крестьянское. Политика и право будто бы предохраняли свободу этого крестьянина далеких окраинных областей, как и свободу самого шведского кресть­янина, который тоже никогда не был крепостным. Тем более что монархическое государство, противник дворянства, могло сказать свое слово в этом случае. Короче говоря, эти швед­ские крестьяне, будучи хозяевами своего достояния— hem-man^3S3_L были привилегированными по сравнению с возра­ставшей массой батраков и с кишевшими во множестве бродягами и беднейшими— торпарями³⁶*. Правда и то, что шведские и финляндские земли были пересечены громадны­ми зонами первоначального заселения. Не сыграла ли так­же своей роли и такая зона в создании и сохранении кресть­янской свободы?

Но не в этом заключается наша проблема. Что интерес­но для нас в финляндском примере, так это возможность при­смотреться поближе к «торговому» положению крестьянина, а также узнать, на каком уровне происходила смена занятого производством собирателя имущества стоявшим выше него­циантом, узнать, до какого момента крупный купец действо­вал сам по себе. Разная высота точки смыкания цепи верхней с цепью нижней—это показатель, почти что мера. В принципе в Выборге голландцев не было. Они были только в Сток­гольме.

Последний пример: Гданьск (Данциг), город странный во многих отношениях, богатый, густонаселенный, восхитительно расположенный, сумевший лучше любого другого города Ганзы сохранить драгоценные права своего этапного место­положения. Его немногочисленный патрициат был богатей­шим³⁸⁵. Его «горожане обладают исключительной привиле­гией закупать зерно и прочие товары, кои прибывают из Поль­ши... в своем городе, иностранцам же не дозволено ни торго­вать с Польшей, ни провозить свои товары в Польшу через го­род; они обязаны вести свою торговлю с горожанами как при покупке, так и при продаже товаров». Еще раз восхитимся ми­моходом краткой ясностью Савари дэ Брюлона³⁸⁶. Монопо­лия Гданьска определена в нескольких словах: город был если и не единственной³⁸⁷, то по меньшей мере самой главной, оставлявшей далеко позади все остальные, входной и выход­ной дверью между широким миром и громадной Польшей. Од­нако эта привилегия завершалась жесткой подчиненностью вовне—по отношению к Амстердаму: существовала достаточ­но строгая корреляция между ценами в Гданьске и ценами на голландском рынке³⁸⁸, который ими командовал. И если этот

«⁹ Malowist M. Croissance et regression en Europe. 1972, p. 172. 3»o Astrom S. E. Op. cit. 3»i Как показал это Витольд Куля: Kula W. Theorie economique du systime feodal. 1970, p. 93 sq. 3»2 Savary J. Op. cit., V,

col. 578.

голландский рынок столь заботился о сохранении вольности города на Висле, так-это потому, что, защищая ее, он обе­регал свои собственные интересы. А также потому, что Гданьск уступил в главном: на рубеже XVI и XVII вв. голланд­ская конкуренция положила конец морской активности Гдань­ска в западном направлении, и заодно вызвала в виде компен­сации краткий подъем промышленности Гданьска ³⁸⁹.

Следовательно, взаимное положение Гданьска и Амстерда­ма не отличалось существенно от взаимного положения Сток­гольма и Амстердама. Что отличало, так это расположение Польши позади города, который ее эксплуатировал, положе­ние, аналогичное тому, какое по тем же причинам сложилось позади Риги³⁹⁰, другого господствовавшего города, на милость которого была отдана зона крепостнической эксплуатации кре­стьян. Тогда как в Финляндии, на окраине, где затухала эксплуа­тация Западом, или в Швеции, напротив, крестьянство остава­лось свободным. Правда, Швеция не знала в средние века фео­дального строя; правда, что зерно, повсюду, где оно служило предметом широкой экспортной торговли, работало на «фео­дализацию» или на «рефеодализацию». Тогда как вероятно, что горнопромышленная или лесопромышленная деятельность предрасполагала к определенной свободе [работника].

Как бы то ни было, польское крестьянство Опутано было се­тью крепостничества. Тем не менее любопытно, что для своих обменов Гданьск выискивал свободных крестьян, еще встре­чавшихся неподалеку от его стен, или мелких шляхтичей, пред­почитая их магнатам, которыми, несомненно, труднее было управлять, но которых гданьский купец в конечном счете тоже обходил, предоставляя им, как и прочим, авансы под поставки пшеницы или ржи, давая им в обмен на их поставки предметы роскоши с Запада. Противостоя сеньерам, купец во многом был господином условий торговли (terms of trade) ³⁹¹.

Интересно было бы лучше узнать эту внутреннюю торговую деятельность; узнать, обращались ли к эвентуальным продав­цам у них на дому или же они лично отправлялись в Гданьск; выяснить точно роль посредников, которых город исполь­зовал в делах со своими поставщиками; выяснить, кто был хозяином или по меньшей мере вдохновителем судоходства по Висле, кто контролировал перевалочные склады Торуни, где зерно сушили и складировали из года в год, как это было и в многоэтажных бапшях-хранилищах Гданьска; кто в Гданьске заботился о лихтерах, о плашкоутах (bordings), которые раз­гружали корабли и могли (из-за небольшой своей осадки) под­ниматься или спускаться по каналу, соединяющему город с Ви­слой. В 1752 г. в низовья Вислы пришло 1288 судов и барок (польских и прусских), в то время как в порт пришло более 1000 морских кораблей. Было чем занять, и занять целиком, 200 го­рожан-негоциантов, каждый день сходившихся на Юнкерском дворе (Junckerhoff), активной гданьской бирже³⁹².

Мы слишком хорошо видим, как Гданьск, погруженный в собственный эгоизм и поглощенный своим благосостоянием, эксплуатировал и предавал огромную Польшу и как ему удава­лось придавать ей [нужную ему] форму.

17—1006

Старинные экономики с доминирующим городским центром: Амстердам

[реобладание и капитализм

Отплытие кораблей из французских гаваней на Тексел, аванпорт Амстердама (1774 г.) Речь идет почти исключительно о кораблях голландских, активно действовавших вдоль всего французского побережья Северного моря, Ла-Манша и Атлантического океана. Что же касается французских средиземноморских портов, то активность голландских кораблей была ограниченной. (По данным документа: A. N., А.Е., В1—165, Р2, 12 января 1775 г.)

³⁹³ Le Pottier de La
Hestroy. Doc. tit., P 17.

³⁹⁴ Pere Mathias dc
Saint-Jean (alias Jean
Eon). Le Commerce
honorable..., 1646, 89 — 90.

³⁹⁵ Boissonnade P.,
Charliat P. Colbert et la
Compagnie de commerce
duNord (1661 —1689).
1930, p. 31 sq.

ФРАНЦИЯ ПРОТИВ ГОЛЛАНДИИ: НЕРАВНАЯ БОРЬБА

В XVII в. Франция была буквально порабощена крохотной северной республикой. Вдоль ее атлантического побережья, от Фландрии до Байонны, не было ни одной гавани, которая не познала бы всевозрастающих посещений голландских кора­блей с очень небольшой командой (7—8 человек), они непре­станно грузились либо вином, либо водкой, либо солью, или фруктами и прочими скоропортящимися продовольственными товарами ³⁹³, или даже холстами, а то и пшеницей. Во всех этих портах, особенно в Бордо и в Нанте, обосновывались голланд­ские купцы и комиссионеры. По видимости, а часто и в действи­тельности, это бывали довольно незначительные люди, по от­ношению к которым население (я не говорю о местных купцах) не обнаруживало глубокой враждебности. Однако они сколачи­вали состояния, накапливали кругленький капиталец и в один прекрасный день возвращались домой. Годами они вмешива­лись в повседневную экономическую жизнь—жизнь города, гавани, соседних рынков. Такими я показал их вокруг Нанта, скупающими авансом урожай слабых вин Луары³⁹⁴. Местные купцы, каким бы ни было их ревнивое отношение и их нетерпе­ние, ничего не могли поделать с этой конкуренцией и устранить ее: продовольственные товары, доставляемые во французские гавани на Ла-Манше и на океанском побережье, слишком часто были товарами скоропортящимися, так что частота прихода кораблей была для нидерландцев главным козырем, не считая других. А если французское судно додумается везти прямо в Амстердам либо вино, либо местные продовольственные то­вары, оно столкнется с систематическими затруднениями³⁹⁵.

Перед лицом французских обращенных против нее мер, не­достатка в которых не было, у Голландии были средства для

з»«Le Pottier de La Hestroy. Doc. cit., f> 18.

3»i A.N., A.E., B¹, 619, Гаага, 5 сентября 1669 г. з»в A.N., G⁷, 1695, 52. з»«A.N., M 662, n° 5, f 1 V.

ответных ударов. И прежде всего—обходиться без француз­ских изделий. Ей достаточно было обратиться к другим постав­щикам— отсюда и успех португальских или испанских вин или еще вин Азорских островов и Мадейры, а также каталонских водок. Рейнские вина, в 1669 г. редкие и дорогие в Амстердаме, в XVIII в. были там в изобилии. Соль Бурнёфа и Бруажа долгое время предпочитали слишком едкой соли Сетубала или Кадиса для засолки голландцами рыбы; но голландцы научились смягчать соль Иберийского полуострова, смешивая ее с мор­ской водой своих побережий³⁹⁶. Французские изделия рос­коши были в большой моде за границей. Но они не были не­заменимы. Всегда было возможно их имитировать, изготов­лять в Голландии почти такого же качества. При свидании с Яном де Виттом в 1669 г. Помпонн, представлявший в Гааге Людовика XIV, с раздражением увидел, что касторовая шляпа, которую носил великий пенсионарий, голландского производ­ства, тогда как несколькими годами раньше все шляпы такого типа поступали из Франции³⁹⁷.

Чего никогда не понимали даже самые умные французы, так это того, что речь тут шла о неравном диалоге. Голландия с ее торговыми сетями и ее кредитными возможностями могла по своему усмотрению менять свою политику, борясь против Франции. И именно поэтому Франция, невзирая на свои ресур­сы, свои усилия и свою ярость, не смогла избавиться от гол­ландского посредника, так же как и Швеция. Ни Людовик XIV, ни Кольбер, ни преемники последнего не разорвали узды. В Нимвегене (1678 г.), в Рисвике (1697 г.) голландцы неизменно заставляли устранять помехи, создававшиеся прежде их пере­возкам. «Наши уполномоченные в Рисвике,—заявлял 15 фев­раля 1711 г. граф де Борегар,— [позабыв] значение максим г-на Кольбера, решили, что можно равнодушно согласиться на отмену налога в пятьдесят су с тонны водоизмещения» ³⁹⁸. Ка­кой это было ошибкой! И ведь в Утрехте (1713 г.) ошибка эта повторилась. И уже в ходе долгой войны за Испанское наслед­ство Голландия благодаря паспортам, которые щедро раздава­ло французское правительство, благодаря «замаскированным» кораблям нейтральных стран, благодаря попустительству французов, благодаря сухопутной торговле, которая с помо­щью контрабанды усилилась вдоль французских границ, ни­когда не испытывала нехватки французских изделий, которые были ей по вкусу и в достатке.

Пространный французский отчет, написанный сразу же после Рисвикского мира, перечисляет, еще раз уточняет голландские приемы, их шитые белыми нитками проделки, бесчисленные французские ответные меры, которыми хотели одновременно и соблюсти и перевернуть условия трактатов, заключенных правительством Людовика XIV, и которые не могли уловить неуловимого противника—«голландцев, коих гений, в некото­ром смысле изощренный в своей грубости, почти что не дает их поколебать, кроме как резонами, порождаемыми их собствен­ным интересом»³⁹⁹. Но этот «собственный интерес» заклю­чался в том, чтобы наводнить Францию товарами, перераспре­деляемыми Голландией или происходящими из нее. Ослабить

Старинные экономики с доминирующим городским центром: Амстердам

Сношения Ббрдо с портами Европы

Среднегодовые цифры тоннажа, отправляющегося из Бордо в 1780—1791 гг. Преобладание северного направления в этой торговле, осуществлявшейся главным образом под голландским флагом, очевидно. (Согласно перечню французского консула де Лиронкура, в 1786 г. из 273 судов, пришедших из Франции в Амстердам, все были голландскими.) Груз состоял преимущественно из вин, сахара, кофе, индиго; обратные грузы—лес и зерно. (По данным Поля Бютеля: Butel P. Les Aires convnerciales europeennes et coloniales de Bordeaux.)

Преобладание и капитализм

хватку их заставила бы только сила, но ее не было в наличии. Чудесные планы—закрыть порты и границы королевства, за­труднить голландское рыболовство, нарушить «частную тор­говлю» амстердамских купцов (в противоположность государ­ственной торговле голландских Компаний в Америке, Африке и в Ост-Индии)—легче было изложить на бумаге, нежели осу­ществить. Ибо у Франции не было крупных купцов, «те, коих мы рассматриваем как таковых, суть большей частию лишь иноземные комиссионеры и посредники...»⁴⁰⁰—понимай: за ними стоят голландские негоцианты. Французские золотые луидоры и серебро как бы случайно оказывались в Голлан­дии⁴⁰¹. И чтобы закончить, у Франции не было достаточно ко­раблей. Захваты французских каперов «во время последней войны дали нам довольно большое число их, пригодных для [дальней] торговли, но за отсутствием купцов, чтобы оные снарядить, и мореходов мы от них избавились в пользу англичан и голландцев, кои по заключении мира явились их вы­купить»⁴⁰².

И та же подчиненность, если вернуться ко временам Кольбе­ра. При образовании французской Северной компании в 1699 г., «невзирая на усилия генерального контролера и братьев Пьера и Никола Фромон, руанцы отказались участвовать в Компании... Со своей стороны жители Бордо вступили в нее лишь по принуждению». Не потому ли, что «они не чувствова­ли себя достаточно богатыми—ни кораблями, ни капитала­ми—перед лицом голландцев»⁴⁰³? Или же потому, что они уже были включены в амстердамскую сеть в качестве переда­точного звена? Во всяком случае, если поверить в этом Ле Пот-тье де ла Этруа ⁴⁰⁴, писавшему свои пространные отчеты око­ло 1700 г., французские купцы в ту эпоху служили посредника­ми для голландских негоциантов. Это уже было прогрессом в сравнении с положением, которое описывал в 1646 г. отец Матвей де Сен-Жан⁴⁰⁵. Тогда голландцы сами занимали пози­ции посредников на французских рынках; по-видимому, они, по крайней мере частично, оставили их местным купцам. Однако, как мы уже говорили, придется дожидаться 20-х годов XVIII в., чтобы торговый капитализм во Франции начал освобождаться от иностранной опеки с появлением категории французских не­гоциантов, находившихся на высоте международной экономи­ки⁴⁰⁶. К тому же не будем спешить: по словам одного очевид­ца, в Бордо (чей торговый расцвет в конце XVIII в. был сенса­ционным) «всем хорошо известно, что более трети торговли будто бы находится под голландским контролем».

АНГЛИЯ И ГОЛЛАНДИЯ

Английская реакция на вторжения голландцев началась очень рано. Кромвелев Навигационный акт относится к 1651 г., в 1660 г. Карл II его подтвердил. Четырежды Англия ввязыва­лась в жестокие войны с Соединенными Провициями (1652— 1654, 1665—1667,1672—1674,1782—1783 гг.). И всякий раз Гол­ландия терпела урон. Одновременно в Англии под зашитой

Старинные экономики с доминирующим городским центром: Амстердам

бдительного протекционизма развивалось все более и более -процветающее национальное производство. Это, вне сомнения, доказывает, что английская экономика была более уравнове­шенной, чем французская, менее уязвимой для внешних сил, что ее продукция была более необходима голландцам, кото­рые, впрочем, всегда щадили англичан, чьи порты были луч­шим убежищем для голландских кораблей в дурную погоду.

Но не подумайте, что Англия избежала голландского влия­ния. Чарлз Уилсон⁴⁰⁷ заметил, что для любого внимательного голландца имелось немало путей приспособиться к Навига­ционным актам. В самом деле, мир в Бреде (1667 г.) смягчил их. В то время как Навигационный акт запрещал любому ино­странному судну доставлять в Англию товары, которые не бы­ли бы произведены в его стране, в 1667 г. было принято, что «голландскими» будут считаться товары, привезенные по Рей­ну или купленные в Лейпциге и Франкфурте и помещенные на склады в Амстердаме, в том числе и льняное немецкое полотно при условии, что отбеливаться оно будет в Гарлеме. Больше того, у крупных голландских торговых домов (Ван Некков, Ван Ноттенов, Нёвиллей, Клиффордов, Барингов, Хоупов, Ван Леннепов ⁴⁰⁸) в Лондоне были свои филиалы. Отсюда и друже­ские связи и потворство, чему служили поездки с одного берега моря на другой плюс взаимные подарки, луковицы тюльпанов и гиацинтов, бочонки с рейнским вином, окорока, голландская можжевеловая водка... Английские фирмы даже корреспонден­цию свою вели на нидерландском языке.

Посредством таких путей, таких лазеек, таких связей пос­редническая торговля Голландии играла свою роль как на вво­зе, так и при вывозе с острова по меньшей мере до 1700 г., а воз­можно, вплоть до 1730 г. При ввозе она доставляла пушнину, кожи, деготь, лес, русский и прибалтийский янтарь, немецкое тонкое льняное полотно, отбеливавшееся в Голландии, которо­го в XVIII в. молодые лондонские модники требовали для своих сорочек, тогда как их отцы довольствовались тем, что использовали это полотно для отделки воротников и манжет сорочек более грубого английского полотна⁴⁰⁹. При вывозе голландцы забирали большую часть колониальных товаров на торгах Ост-Индской компании; они также покупали много та­бака, сахара, при случае—пшеницу и олово, и «невероятное» количество шерстяных сукон—более чем на два миллиона фун­тов стерлингов в год, по словам Даниэля Дефо (1728 г.)⁴¹⁰,— которые складировались в Роттердаме и Амстердаме, чтобы затем быть реэкспортированными, главным образом в Герма­нию⁴¹¹. Таким образом, Англия долго оставалась включен­ной в нидерландскую игру посреднической торговли. Один английский памфлет даже утверждал в 1689 г.: «Все наши купцы находятся на пути к тому, чтобы стать комиссионерами голландцев» ⁴¹².

Пристальное изучение определенно выявило бы немало эффективных связей—особенно таких, что создавались креди­том и закупками авансом,—которые позволяли нидерландской системе процветать в Англии, и даже долгое время процветать вовсю. Так что англичане, совсем как французы, нередко имели

Преобладание и капитализм

случай с удивлением обнаруживать, что в Амстердаме все их то­вары могли продаваться по более низкой цене, чем в стране, где они были изготовлены.

Только с 1730 г. нидерландская торговая система в Европе расстроилась (после пятидесяти лет возрождения активности с 1680 по 1730 г.⁴¹³). И лишь во второй половине века нидер­ландские купцы стали жаловаться, что «их более не допускают к реальным торговым сделкам и они теперь всего лишь про­стые агенты по морским перевозкам и отправлениям»⁴¹⁴. Не­возможно удачнее сказать, что игра пошла в обратную сто­рону. Отныне Англия становится страной, свободной от ино­земной опеки, готовой подхватить скипетр мирового господ­ства.

Она тем более была к этому готова, что голландское отсту­пление в торговле помогло ей получить то, чего ей так отчаян­но недоставало на протяжении XVII в.: возможность для госу­дарства в широких масштабах делать займы. Голландцы до то­го времени всегда отказывались доверять свои капиталы ан­глийскому государству, предлагаемые гарантии представля­лись им недостаточными. Но в последнем десятилетии этого века лондонский парламент одобрил принцип образования фонда, питаемого особыми налогами, чтобы гарантировать выпускаемые государством займы и выплату процентов. С этого времени голландцы развязывают свои кошельки, и с годами все больше и больше. Английские «бумаги» предо­ставляли им разом и удобные инвестиции (с процентом, превы­шавшим денежный процент в Голландии) и высоко ценимый на Амстердамской бирже объект спекуляций—все те вещи, каких они (и это существенно!) не находили во Франции.

Следовательно, именно в Англию выплеснутся избыточные капиталы голландских негоциантов. На протяжении всего XVIII в. они широко участвовали в займах английского госу­дарства, спекулировали также на других английских ценностях, на акциях Ост-Индской компании, компании Южных Морей или Английского банка. В Лондоне нидерландская колония бы­ла богаче и многочисленнее, чем когда-либо. Ее~ члены группи­ровались вокруг голландской церкви в Остин-Фрайрс, пример­но так же, как генуэзцы в Палермо концентрировались вокруг церкви Сан-Джорджо. Если прибавить к купцам-христианам (в том числе было множество гугенотов, первоначально эмигри­ровавших в Амстердам) еще и еврейских купцов, которые обра­зовали другую могущественную колонию, хотя и уступавшую христианской, создается впечатление голландского вторжения, голландского завоевания⁴¹⁵.

Именно так воспринимали это англичане, и Чарлз Уил­сон⁴¹⁶ даже видит в этом объяснение их неприязни («фобии») к займам и государственному долгу, которым, как им казалось, управляли из-за границы. И в самом деле, этот наплыв нидер­ландских денег вдыхал силы в английский кредит. Англия, ме­нее богатая, чем Франция, но имевшая, как говорил Пинто, бо­лее «блестящий» кредит, всегда получала необходимые деньги в достаточном количестве и в желаемый момент. Это громад­ное преимущество!

Старинные экономики

Неожиданностью будет для Голландии та ярость, с которой английская мощь обратится против нее в 1782—1783 гг. и нис­провергнет ее. Однако же разве нельзя было предвидеть такой эпилог? Фактически Голландия XVIII в. позволила завоевать себя английскому национальному рынку, лондонской социаль­ной среде, где голландские негоцианты чувствовали себя воль­готнее, зарабатывали больше и даже находили развлечения, в которых им отказывал суровый Амстердам. В разнообразной голландской колоде английская карта любопытна: карта пона­чалу выигрышная становится вдруг проигрышной.

ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫЕВРОПЫ: ИНДОНЕЗИЯ

Можно ли в связи с первыми нидерландскими плаваниями
в Индонезию попытаться понаблюдать за чем-то совершенно
отличным? За своего рода рождением из ничего, ex nihilo, не­
коего процесса господства и быстрым утяжелением такого го­
сподства.

При первом проникновении голландцев в Азию ясно раз­
личимы три этапа (как, без сомнения, при любом европей­
ском проникновении). Их уже давно, в 1923 г., выделил
У. Морленд⁴¹⁷: торговый корабль, своего рода странствую­
щий базар, тяжело груженный разносчик; фактория, которая
представляет уступленный участок внутри страны или на тор­
говом рынке; наконец, оккупированная территория. Макао сле-
довало бы отнести к факториям; Батавия—это уже начинаю-
щаяся колонизация Явы. Что же до странствующего базара, то
для первых лет XVTI в. их настолько много, что трудно выби-
рать.

Например, четыре корабля Пауля Ван Кердена, отправленные в Ост-Индию (в 1599—1601 гг.)⁴¹⁸ одной из «предшествующих компаний» (voorkompanie) ⁴¹⁹ — Новой компанией брабантцев, из которых возвратятся только два. Первым портом прибытия стал 6 августа 1600 г. Бантам. Поскольку на рейде стояло слишком много голландских кораблей, а значит, слишком много было покупателей, два корабля отправились в ма- ленькую гавань Пассаман, где, по слухам, было изобилие пер- ца. Но продавцы там были плутами, а навигационные условия оказались опасными. Тогда не без колебаний приняли решение идти в Ачех (Ачем) у западной оконечности Суматры. Два ко- рабля пришли туда 21 ноября 1600 г. Сколько уже было потеря- но времени! Им понадобилось 7 месяцев и 15 дней, чтобы добраться от Тексела до Бантама, затем 3 месяца и 15 дней, чтоб оказаться, как они полагали, в идеальной гавани. В дей­ствительности же путешественники полезли в пасть ко льву. Скрытный и ловкий правитель Ачеха, предварительно выманив у них тысячу восьмерных монет, понапрасну водил их за нос. Голландцы, чтобы восстановить преимущество, укрылись на своих кораблях и захватили находившиеся в гавани девять тор­говых судов, из которых три очень кстати были нагружены пер-

________________________________________ 265

цем, каковой осторожные победители «велели хорошо сте­речь». И снова начались переговоры, пока голландцы не ре­шили, смирившись, покинуть негостеприимную гавань в ночь с 21 на 22 января 1601 г., сжегши в назидание два из захвачен­ных судов. Они потеряли два лишних месяца в этих опасных тропических водах, где древоточцы пожирают дерево судовых корпусов. Теперь у них не было иного решения, как возвра­титься в Бантам, куда они прибыли 15 марта после еще семи не­дель плавания. Но зато там затруднений не было: Бантам пред­ставлял своего рода индонезийскую Венецию. Пришедшие в это же время голландские корабли вздули цены, но товар был погружен на борт, и 22 апреля оба корабля, наконец, отправи­лись в Европу⁴²⁰.

Что явствует из этого опыта, так это трудность проникнове­ния, не говоря уж об установлении господства, в торговый кру­гооборот в еще плохо знакомом мире, чертовски отличав­шемся от Европы. В такой торговой столице, как Бантам, сразу же появлялись посредники, они ждали вас, но именно они гос­подствовали над новоприбывшими. Ситуация не начнет менять­ся, пока голландец не станет хозяином торговли молуккски­ми пряностями. Установить эту монополию—таково было первейшее условие для того, чтобы одно за другим преодолеть все препятствия и внедриться здесь в качестве привилегирован­ного и отныне необходимого партнера. Но может быть, то бы­ло главным пороком голландской эксплуатации, пожелавшей взять в свои руки все на Востоке, ограничивая производство, разрушая торговлю коренного населения, ввергая это населе­ние в нищету и истребляя его — в общем, убивая курицу, несу­щую золотые яйца.