Когда перевернута последняя страница романа

Джерома Дейвида Сэлинджера

"Над пропастью во ржи"

Я познакомилась с творчеством выдающегося американ­ского писателя Джерома Дейвида Сэлинджера, мастера тон­кого анализа духовного мира человека.

Роман "Над пропастью во ржи" — центральное произведе­ние прозы Сэлинджера. Автор выбирает форму романа-испо­веди, что помогает нам лучше понять душевное состояние главного героя.

Семнадцатилетний Холден Колфилд повествует нам о пе­реломных событиях своей жизни. Во-первых, мальчика ис­ключили уже из третьей по счету школы, и ему предстоит нерадостное свидание с родителями. Во-вторых, Холден ос­кандалился и как капитан школьной фехтовальной коман­ды: он по рассеянности забыл все спортивное снаряжение в метро и тем самым опозорил всю школу. В-третьих, главный герой никак не может поладить и ужиться со своими товари­щами. Его поведение бывает порой ужасным: он груб, обид­чив, в отношениях Холдена с людьми чувствуется насмешка над окружающими.

Это замечают и родители, и учителя, и его товарищи. Однако никому из них не приходит в голову выяснить, почему Холден так себя ведет, заглянуть ему в душу. Читая роман, я увидела перед собой одинокого, полностью предо­ставленного себе подростка, в душе которого происходит борьба. Конечно, у Холдена есть родители, и они любят его, но понять сына не могут. На их взгляд, дети должны быть сыты, хорошо одеты и получить достойное образование, и этому они посвятили свою жизнь. Но, на мой взгляд, этого недостаточно.

Холден один из первых увидел порочность американского общества пятидесятых годов, его угнетает дух обмана и недо­верия между людьми, поэтому мальчик возмущается "показу­хой" и "липой", которые окружают его. Холдену приходится тяжело в его одинокой борьбе против лжи, он страдает, пото­му что все его надежды жить по законам справедливости

обречены на неудачу. Он не хочет учиться, чтобы после быть "пронырой" и "работать в какой-нибудь конторе, зарабаты­вать уйму денег и ездить на работу в машине или в автобусах на Медисон-авеню, и читать газеты, и играть в бридж все вечера, и ходить в кино..." — такой видит Холден жизнь обеспеченных американцев, бессмысленной и бессодержатель­ной, и поэтому он не принимает ее.

Когда Холдена спросили, кем бы он хотел стать, он отве­тил: "Понимаете, я себе представил, как маленькие ребятиш­ки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малы­шей и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю обрыва, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть".

На мой взгляд, Холден мечтает спасать чистые, невинные души детей от падения в пропасть безнравственности, безду­ховности.

Больше всего на свете Холден боится стать таким, как все взрослые, приспособиться к окружающей лжи, поэтому он и восстает против "показухи".

Несколько дней, проведенных мальчиком в Нью-Йорке, пос­ле бегства из Пэнси, сыграли огромную роль в формировании характера Холдена. Во-первых, он столкнулся с насилием, про­ституцией, сутенерством и открыл самую жуткую и гнусную сторону жизни. А во-вторых, Холден узнал немало добрых и чутких людей, это сделало его терпимее и рассудительнее. И если раньше мальчик хотел просто бежать от людей, то те­перь он понимает, что от трудностей бегут только слабые, а он должен остаться и продолжать борьбу с пороками американ­ского общества.

К сожалению, Холдена никто не способен понять, и взрос­лые находят самый простой способ избавиться от него: от­править на лечение в санаторий для нервных больных. Но, на мой взгляд, если кого и надо лечить, то тех людей, которые окружают Холдена, то общество, которое погрязло в обмане и лицемерии.

Сэлинджер в романе "Над пропастью во ржи" делает пе­чальный вывод: молодое поколение США находится на краю обрыва, с одной стороны которого находится жизнь по зако-

нам справедливости и добра, а с другой — пропасть лицеме­рия и зла. Холден, по-моему, один из тех немногих людей,, которые не дают целому поколению американцев упасть в эту пропасть безнравственности.

На меня роман Сэлинджера произвел огромное впечатле­ние, и я полностью поддерживаю идеи Холдена: нельзя жить в атмосфере лицемерия, самодовольства, безнравственности, нельзя быть равнодушным.

ДЖОРДЖ ОРУЭЛЛ

Жизненные воззрения Дж. Оруэлла

Будет мир без бича и без ноши! Пусть нам до него не дожить, Все: гуси, коровы и лошади — Будем свободе служить!

Дж. Оруэлл

Джордж Оруэлл родился в 1903 году в Бенгалии, в шотланд­ской обедневшей аристократической семье. С величайшим трудом его определили в элитарную закрытую приготови­тельную школу. Здесь он впервые познал, что закон жизни — триумф сильных над слабыми. И внутри его души зародился протест.

Пройдя через все испытания жизни: войну в Испании, кру­шение всего светлого, что его окружало, — Оруэлл остался оптимистом. Оптимизм его основан на нескольких убежде­ниях: прогресс человечества — не иллюзия; всякий репрес­сивный режим таит в себе свое возмездие; жажда власти — не свойство человеческой натуры, а следствие конкуренции. Однако во время второй мировой войны произошел перелом в воззрениях писателя. Сказка "Скотный двор" основана уже на совершенно других началах: прогресс человечества, воз­можно, лишь наша иллюзия; возможно, существование реп-

'lit- ИШ совр. <ич. но рус:^ и мир. лит.,*)-11 кл. 801

рессивных режимов способно утвердиться навечно; жажда власти, может быть, не ситуативная реакция, а органическое свойство человеческой природы.

И появляется гениальная фраза, выражающая структуру любого тоталитарного общества: "Все животные равны, но некоторые животные более равны, чем другие". Человек, при­думавший ее, эту химеру, это "чудовище разума" — каких-то животных, которые не то чтобы больше или сильнее, а немыс­лимым образом "более равны", — провел черту под веками мечтаний, проектов, трактатов, программ, художественных тек­стов, объединенных загадочным термином "утопия". Этим он дал оценку любого "похода к светлому будущему", осно­ванного на насилии.

Сатира "Скотный двор" адресована вполне конкретной стране — Стране Советов. Оруэлл видел в ней наглядное воплощение своих идей. Однако он никак не мог разочаро­ваться в сталинизме, потому что никогда не был очарован им. Неологизмы типа "гомо советикус" вызывали у него отвращение. Но рассуждения о "цене прогресса", "трезвом и реалистическом отношении к насилию" своих коллег-соци­алистов вызывали у него еще больший ужас. Обе эти идеи ярко видны в сказке, ведь животные там — не какие-нибудь мутанты-Франкенштейны — звери. Конечно, это — чисто людские типажи, проходящие через мясорубку тота­литаризма.

Однако здесь же можно видеть, несмотря на всю ед­кую горечь повествования, веру в то, о чем поют его жи­вотные:

Скот домашний, скот бесправный,

Изнуренный маетой,

Верю, ждет нас праздник

славный,

Век наступит золотой!

Все-таки он до конца верил в это.

ДЖОН АПДАЙК Миф и реальность в романе Д. Апдайка "Кентавр"

Роман Д. Апдайка "Кентавр" принадлежит одновременно к мифологическому и вместе с тем растущему из земли ис­кусству.

Как пересказать самое дорогое воспоминание? Как воссоз­дать для любимой девушки свой мальчишеский мир? Как это сделать, если прошлое, как и настоящее, зыбко, неустой­чиво, очертания их расплываются и едва уловима грань между тем, что было, и тем, что кажется, между порядком и хаосом?

Именно таков мир в романе "Кентавр". Художник Питер Колдуэлл разговаривает со своей возлюбленной, рассказывает ей о себе, о детстве, о своем отце, думает о настоящем, возвра­щается в прошлое.

Не сразу понимаешь, когда происходит действие: в 1947 году или пятнадцать лет спустя, или вообще во времена кентавров. Можно, конечно, попытаться пересказать книгу в хронологической последовательности, прозаически "вытя­нуть" ее в том порядке, в котором происходили события, отобрав только эпизоды реальные, отбросив мифологию. Но упорядочивать роман Апдайка таким способом нельзя: в искусстве от перемены мест слагаемых сумма всегда меня­ется. Мир в романе "Кентавр" — это мир, в котором причудливо смешаны вчера и сегодня. Но книга Апдайка не ребус, рассчитанный лишь на изощренную сообразитель­ность и специальные знания. Ее можно воспринимать как сказку, и тогда не покажется странным, что герой романа все еще живет и действует после того, как мы прочитали посвященный ему некролог, что в учителя стреляют не из традиционной рогатки, а его ранят настоящей стрелой. Много в книге причудливого вымысла. А боль от ранения — истинная.

Для чего живет человек? Об этом всегда спрашивали ге­рои Апдайка, об этом тоскливо спрашивают представители семьи Колдуэллов в трех поколениях.

Что же противостоит хаосу? Той черной пропасти, в кото-

рую неизбежно попадает рано или поздно и в которую сегод­ня ежеминутно может быть повержено все человечество? Что защищает, что ограждает человека от хаоса, что же дает силу жить?

Может быть, спасет религия? Но она не спасла и деда-священника, так тосковавшего на смертном одре. Его пе­чальный опыт закрыл путь к религии для его сына и внука.

Множество людей защищает от хаоса другая вера — вера в возможность преобразования общества. Но у героев Апдай-ка, да и у него самого, ее нет.

От хаоса могут спасти и разные виды человеческих ощущений; причастности к родине, городу, заводу, школе, а также осознание связи с другими людьми. Но герой Апдай-ка одинок. Не может помочь ему и любовь. Жена уже плохо слышит своего мужа. Возникшее было чувство к Вере Гаммел ближе к миру фантастическому, чем к реаль­ности.

Но все-таки мир и человек в романе Апдайка не тонут в хаосе. Опора Джорджа Колдуэлла - доброта.

Он - странный человек, ведет себя странно. Даже его уродливая, найденная в ящике для утиля шапочка, столь не­навистная сыну, — это ведь, по сути, шутовской колпак, толь­ко что без бубенцов.

По реакции на мир, по интонациям речи герою уже не шестнадцать, а пятьдесят, и все равно он нисколько не по­взрослел.

Он чувствует свою ответственность за всех людей. Добро­та Колдуэлла, однако, не вознаграждается. Герой обречен, по­тому что он беспомощен, добр и жалок.

Его доброта не достается сыну в наследство. Питер и не пытается подражать отцу. Он из другого теста. Он по-иному противостоит хаосу. С детства он воспринимает мир в зри­мых очертаниях, в красках. Питер становится художником. Запечатлеть на полотне ускользающие мгновения, удержать этот свой мир.... Ведь больше никто, ни один человек на зем­ле так не увидит, не изобразит маленькую ферму близ город­ка Олинджер в штате Пенсильвания. И тогда крошечный этот мирок тоже канет в Лету вслед за другими бесчисленны­ми мирами и мирками.

Но писатель Апдайк вовсе не подчиняется природе. Он ее преобразует, он властно творит свой мир.

Мифология — при всех снижающих подробностях о жиз­ни богов — все же сохраняет в романе значение нормы, образ­ца, гармонии.

Стремление к гармонии, к эстетическому порядку у Алдай-ка глубоко противоречиво: он хочет дать слепок той части хаоса, в которой и живут его герои, то есть неизбежно впус­тить хаос на свои страницы. Но вместе с тем и обуздать его, удержать ускользающее, странное, причудливое.

Если полностью довериться писателю, его реальность и фантазия предстают во все более стройном, единственном в своем роде сочетании.

В первой же главе ясно, как сочетаются разные планы у Апдайка. Учителя ранило стрелой. Ему больно, а класс сме­ется. Смех противный, он переходит "в визгливый лай". У самого учителя видения одно страшнее другого: то ему ка­жется* что он — огромная птица, то, что его мозг — кусок мяса, который он спасает от хищных зубов. Он бежит из класса, закрывая дверь, "под звериный торжествующий рев".

Столь же отвратительно и возвращение в класс. Колдуэлл боится. И не зря. Потому что в класс пришел директор шко­лы Зиммерман. Он одновременно и Зевс-громовержец. Стрела Колдуэлла — громоотвод.

Класс ведет себя подло, подыгрывает директору, а Колду­элл позволяет издеваться над собой.

С огромным трудом учитель заставляет себя продолжить урок. Он делает это увлеченно, талантливо, но его никто не слу­шает. И герою невольно кажется, что учитель он плохой, и жизнь прожита зря. Вот та реальность, что встает за фантасмагорией мыслей, ощущений, поступков в первой сцене романа.

Раненый Колдуэлл бежит из класса, из школы в гараж Гаммела, где ему вынимают стрелу.

Вокруг еще реалии города Олинджера, — школа, трамвай, склад, ящик из-под кока-колы... Но эти реалии уже вытесня­ются мифологическими, Колдуэлл уже цокает копытами, при разговоре о современных детях он вспоминает своих учени­ков — Ахилла, Геракла, Ясона, гараж похож на пещеру, а когда он уходит, вслед ему гогочут циклопы.

Все это напоминает какой-то хаос. Однако и хаосу и стра­ху все-таки противостоит человек. Вот как скажет об этом учитель, заканчивая тяжелый урок: "Минуту назад, с отто­ченным кремнем, с тлеющим трутом, с предвкушением смер­ти появилось новое животное с трагической судьбой, живот­ное..." — зазвенел звонок, по коридорам огромного здания прокатился грохот; дурнота захлестнула Колдуэлла, но он совладал с собой...

Переходы из одного художественного мира в другой у Апдайка не всегда плавны, подчас они головокружительны. Тогда сбивается настройка на одну волну, и все мертвеет, обнажается конструкция, за блистательной сценой вид­ны пыльные задники декораций. Автор сам это чувствует, ведь Питер недаром говорит: "Последнюю грань мне не преодолеть".

РЕЙ БРЭДБЕРИ

"Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек"

(По роману Р. Брэдбери "451° по Фаренгейту")

Персонажи Р. Брэдбери - одиночки, броса­ющиеся в безнадежную схватку, стремясь не столько победить, сколько утвердить свое че­ловеческое достоинство.

А. Мейер

Любовь к человеку, ненависть ко всему ему враждебно­му — к тому, что мешает человеку быть достойным это­го гордого звания, — такова движущая сила творчества Р. Брэдбери. Эта неразделимая "любовь-ненависть" помогла ему создать, может быть, самый сильный из бесконечного множества написанных в нашем веке романов-предупреж­дений — "451° по Фаренгейту", книгу, принесшую автору всемирную известность.

С ужасом взглянул мир на отблески пламени от горя-

mux книг, порожденные зловещими пожарниками Брэдбери, который перенес действие своего романа в те времена, когда книги стали сжигать за то, что они заставляют людей думать. Профессия главного героя романа Гая Монтэга — пожарный, но пожарный, вооруженный не брандспойтом с водой, а огнеметом с керосином. Он не тушит, а разжигает пожары. Действительно, так случалось не раз: то, что при­звано спасать людей, помогать им, делать жизнь счастливее, внезапно оборачивается против них, начинает давить, угне­тать, угрожать, наконец, убивать. Нечто подобное происхо­дит сейчас и с западной культурой, которая переходит — порой неуловимо — в контркультуру, в масскульт, в кич, в нечто такое, что с подлинной культурой ничего общего не имеет, хотя зачастую продолжает наряжаться в прежние одежды. Но ведь и пожарные из романа уверены, что смысл их профессии всегда заключается в том, чтобы по сигналу пожарной тревоги мчаться и сжигать крамольные томики вместе с домами, а то и владельцами.

Изображенное Брэдбери общество не только убивает кни­ги и людей, так сказать, физически. Оно прежде всего уби­вает души... Сколько их таких, как Милдред, существ с человекообразной оболочкой, из которой, однако, вытряхнуто все человеческое. Когда остатки души, проблески совести просыпаются, Милдред, даже четко не сознавая, что она делает, пытается покончить с собой, а ее подруги, такие же несчастные жертвы масскульта, плачут, услышав несколько стихотворных строк. Но это порыв на миг — у них процесс духовного распада зашел слишком далеко. Они, по суще­ству, мертвы.

А разве осталось что-нибудь человеческое в банде гогочу­щих подростков на автомашинах, которые, завидев одинокого прохожего, тут же решают: "Сшибем его!" Они развлекают­ся. Так, как учили их "педагоги", сжигающие книги...

Но Брэдбери не был бы прогрессивным писателем, если бы ограничился только предупреждениями и пугающими сцена­ми. Во всех его сочинениях всегда присутствуют герои, кото­рые выступают против. Замечательные антиконформистские слова Хуана Рамоса Хименеса: "Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек", ставшие эпиграфом к роману, можно

поставить эпиграфом и ко всему творчеству американского фантаста. Не только в сердце главного героя романа "451° по Фаренгейту", но и читателя острой болью отзовется эпизод с женщиной, которая сама подожгла себя вместе с библиоте­кой. Недаром в романе цитируются слова заживо сожженно­го инквизицией еретика шестнадцатого века: "Мы зажжем сегодня в Англии такую свечу, которую, я верю, им не пога­сить никогда".

Поперек пишет и юная Кларисса, разбередившая душу Монтэга, девушка, которую интересует не то, как делается что-нибудь, а для чего и почему. Вот уже и потомственный пожарный Монтэг прячет за пазуху полуобгоревшие томики, как верующий — погибающие святыни. А когда Монтэг бежит из города, его встречают бродяги у костров — интел­лигенты, писатели, учителя. Каждый из них выучил наи­зусть какое-нибудь великое творение прошлого. Они верят, что настанет время, когда все сокровища человеческой мысли, которые злые силы так тщательно старались испепелить, снова возродятся, сохраненные этой живой библиотекой. Общество, сжигающее книги, не может, не имеет морального права на существование, и автор приговаривает его к выс­шей мере наказания. С ревом проносятся атомные бомбар­дировщики, и всепожирающее пламя, еще более жесто­кое, чем то, которое уничтожало книги, слизывает с лица Земли сумрачный город. Огненной смертью казнит Монтэг брандмейстера Битти, циничного идеолога общества сож­женных книг. Чтобы оправдать свой взгляд на буду­щее, писатель говорит о потенциальных угрозах, подстере­гающих нас.

В романе "451° по Фаренгейту" я нашла множество мрачных, потрясающих душу картин, но удивительно: за­крыла его без тяжелого осадка, наоборот, в нем есть что-то светлое, даже солнечное, напоминающее улыбку рыжего, вихрастого, веснушчатого мальчишки. Это произошло пото­му, что сквозь строки пробивается оптимизм автора, его вера в конечное торжество разума, в то, что все созданные человеком чудеса и диковинки будут переданы дальше — от поколения к поколению, и так без конца. В своем романе Брэдбери убеждает нас в том, что человечество смо-

жет справиться с любыми трудностями, что оно не только выживет, но и сможет стать счастливым. И так хочется в это верить!