Он вёл машину очень уверенно, разрезая поток, словно был гонщиком NASCAR. Мне казалось, что он управлял машиной так же, как он управлял всем в своей жизни — решительно, держа всё под контролем. И он ни разу не потерял концентрацию, чтобы посмотреть на меня.
Он не просто делал что-то. Он завоёвывал. Всё.
Это было слишком для меня. Он был слишком уверенный в себе. Слишком успешный.
Слишком хладнокровный.
Слишком мужественный. Слишком не из моей лиги.
К тому времени, как мы подъехали к моему микрорайону, я вообще перестала дышать. Нервозность бегала кругами у меня в груди, и никак не успокаивалась. Я представила, что она подняла руки вверх и открыла рот в отчаянии. "Отбой, отбой! — кричала она. — Беги!"
Как будто бы я могла выпрыгнуть из машины Эзры, перекатиться как ниндзя в кусты и прожить остаток своей жизни в горах Аппалачи. Звучит как сюжет для поучительного фильма минут на шестьдесят.
Эзра остановил машину на парковке и протянул руку к зажиганию.
— Могу я проводить тебя внутрь?
— Пожалуйста, не надо! — сказала я, отмахиваясь от него. — Всё в порядке. Я просто...
— я указала рукой куда-то в небо.
— Всё взяла? — спросил он.
Я поболтала ногами и потрогала сумочку на коленях.
— Угу.
Моя рука скользнула по двери, пока я не нащупала ручку.
— Молли, — Эзра остановил меня всего лишь одним словом — тем, как он произнёс его.
Я села к нему вполоборота. Впервые за все время нашего знакомства, я увидела колебание и может быть неуверенность.
— То, что ты сказала насчёт моего веб-сайта... Мне просто интересно... Может, если у тебя есть время... я бы хотел заплатить тебе, чтобы ты ещё раз на него взглянула.
Мой пульс ускорился, пока я смотрела на него в попытке расшифровать, шутил он или нет. Даже если бы у меня не было проекта "Блэк Соул", хотела бы я работать с ресторатором, который считает нормальным называть меня разными именами и оскорблять мой вкус? Нет, спасибо. Наше первое пятиминутное знакомство разрушило все потенциальные варианты сотрудничества между нами.
И я надеялась, что это также касалось не только рабочего сотрудничества.
Вот что бывает, если быть милой. Надо было думать, прежде чем вести себя мило.
Я начала придумывать достойный предлог для отказа у себя в голове, что-нибудь связанное с новым проектом и нехваткой времени. Но вместо этого, я выдала неприкрытую правду.
— Эзра, это ужасная идея.
— Вовсе нет, — настаивал он.
Мой ответ даже не задел его, как будто бы он ожидал его.
— Меня окружают люди, которые со мной соглашаются. Кроме Киллиана и Диллон. И у меня нет никого, кто бы говорил мне правду. Они все меня боятся.
Мне не надо было смеяться. Правда. Он был открыт и честен... открыт и честен. Но у него было выражение лица, как у обиженного трёхлетки.
После того как я засмеялась, он уже выглядел не так очаровательно. Теперь он был похож на бизнесмена-убийцу.
— Молли.
Он произнес моё имя, и я содрогнулась. Я винила погоду, кожаные кресла, и полнолуние.
— Я боюсь тебя, — сказала я ему. — Но не сегодня, потому что я, как ты понимаешь, выпила шампанского.
Он открыл рот, и я быстро добавила:
— Напиваться каждый раз, как мне придётся работать с тобой — не вариант. Это ненормально для меня. Я обычно более ответственная.
— Два ибупрофена и два парацетамола.
— Что?
Он постучал пальцами по рулю.
— И Алка-Зельтцер через полчаса после пробуждения, — он посмотрел на меня. — От твоего завтрашнего похмелья.
Я сжала губы, чтобы не улыбнуться. Завтра я буду благодарна за его лекарство, но сейчас я не могла понять его.
— Ты всегда такой...
Я запнулась на последнем слове, пытаясь подобрать описание. Проще всего было сказать "заботливый", но он не был особенно "заботливым", что предполагало его желание поделиться с другим человеком информацией ради его блага. Но Эзра явно не делал это ради меня. Нет, это было больше похоже на... "практичность".
Избегая моего взгляда, он смотрел вперёд, и я была готова поклясться, если бы это был другой человек, его щёки вспыхнули бы.
— Я напишу тебе в письме, что меня интересует. Ты решишь, что ты думаешь об этом проекте.
— Ты сумасшедший.
Его улыбка была недолгой и полной самоуверенности.
— Я привык получать то, что хочу.
Мой вздох был таким глубоким, что достал пальцев моих ног.
— Охотно верю.
Его телефон завибрировал на подставке, словно ставя точку в разговоре. Было уже три часа утра. Это означало, что мне пора было сделать временную передышку и отправиться в постель.
— Вот кажется, мне и пора, — проговорила я больше для себя, чем для Эзры.
— Это не то, что ты думаешь...
— Тебе не надо ничего мне объяснять, — сказала я торопливо. Но, похоже, он чувствовал, что надо.
— Это моя сестра.
Я не стала его слушать, зная, что не имело никакого значения, кто это был, потому что это было не моё дело.
— Увидимся, Эзра.
Выйдя из машины, я заторопилась, отчасти потому что ночь была прохладной, отчасти потому что я не могла дождаться, чтобы уйти от него подальше. Он был милым. Я могла признать это.
Но я также понимала, что рядом с ним я была сама не своя. При обычных обстоятельствах, я была вежливая и добрая. Я внимательно слушала и участливо отвечала. Я была очень милой, сдержанной и зрелой.
Что-то такое в Эзре заставляло меня терять контроль. Я становилась едкой, придирчивой мегерой, способной укусить. Мой внутренний фильтр полностью исчезал, и во мне оставалась лишь голая правда и острые углы. И для меня это было сумасшествием, так как я привыкла делать всё возможное, для того, чтобы угодить людям.
Решив полностью забыть об Эзре и запомнить только ту часть вечеринки, где Эзры не было, я направилась к своей квартире, не обращая внимания на Альфа Ромео, которая ждала, пока я не окажусь внутри здания. Я начала раздеваться ещё до того, как заперла дверь. Сумочка отправилась на кухонный стол. Туфли остались в коридоре. Я сняла платье. Лифчик. Волосы собрала наверх.
Я взяла безразмерную футболку и направилась в ванную, чтобы почистить зубы и заняться сложным процессом снятия праздничного макияжа. Ох, и почему водостойкая подводка такая несусветная гадость?
Смирившись с тем, что получилось, я направилась в спальню. И вот тут всё пошло не так.
Я долго смотрела на свою кровать. Я застелила её сегодня утром, она была красивой и манила меня вместе с одеялом, уголок которого был загнут. Мой телефон был готов умереть, поэтому мне надо было зарядить его. И затем мне надо было пойти спать. Я была всё ещё заведена, а утром надо было делать дела. Был ещё миллион других причин, почему мне надо было пойти спать, которые я, правда, не могла толком вспомнить.
Поэтому я так и сделала.
Шутка. Я включила свет в коридоре и направилась к себе в студию, где я провела следующие три часа, пытаясь создать мужественные плечи и линию подбородка, которой можно было резать стекло. Я была одержима глазами, в которых отражалась бесконечная загадка. И открытым ртом, который мог быть таким соблазнительным, а потом закрывался и за какие- нибудь три секунды становился таким жестоким.
Луна ушла спать раньше меня. И когда я, наконец, освободила себя из тюрьмы рисования, я всё ещё не смогла передать линии, ракурсы и цвета лучше, чем неделю назад.
Я пошла спать только из-за полного расстройства и чувства протеста. Но когда я закрыла глаза, его глаза смотрели на меня в моих снах, насмехаясь. Он уставился на меня, словно
спрашивая, смогу ли я постараться ещё сильнее, стать лучше, перестать бороться со своим желанием и отдаться этой маленькой и незначительной влюблённости.
ГЛАВА 9
Бзз. Бзззз.
Бзз. Бзз. Бзз.
Я перевернулась и хлопнула ладонью по ночному столику. Потом хлопнула снова, в надежде найти свой телефон. Пошарив рукой пару секунд, словно слепой зомби, я наконец-то схватила его и покосилась на время.
Полдень. Ооох.
Я плюхнулась на спину, так и не ответив на телефон. Я проспала шесть часов. Или типа того. Очевидно, этого было недостаточно.
Пару секунд я смотрела на дверь спальни и вспоминала, почему было так поздно, когда я уснула.
Эзра.
Вера. Это была помолвочная вечеринка Веры, и я напраздновалась в край. А когда ты слишком много пьёшь, ты потом заводишься на несколько часов вперёд.
И в тебе полно энергии. И ты не можешь уснуть. Ооох, опять.
Несмотря на моё сонное состояние, во мне пульсировала необходимость уничтожить вчерашние улики рисунки. Это было похоже на стадо слонов на роликовых коньках.
А может это была моя голова?
В любом случае, мне надо было всё подчистить — в прямом и переносном смысле.
Мой телефон опять зазвонил, и я ругнулась, смотря на люстру-вентилятор на потолке. Вместо того чтобы поднести телефон к лицу, я перекатилась и уронила лицо на телефон. После того, как взяла трубку, конечно.
— Привет? — произнёс мужской голос — шучу, это была я. Я сказала "привет" мужским голосом, потому что именно так я звучала с утра.
— Молли, — мама вздохнула в телефон. — Я думала, тебя похитили. Я потёрла глаза кулаком.
— Чего?
— Похитили в сексуальное рабство, — уточнила мама. — Когда ты не ответила в первый
раз.
— Я, э, что?
— Молли Николь, ты что — только что проснулась? Уже полдень.
Моя мама очень много работала. В течение тридцати с лишним лет она проработала в
школьной столовой, поэтому она просыпалась в такие часы, которые для меня были ночью. Весь день она организовывала шумных детишек на завтрак и обед, а потом приходила домой и организовывала папу, который был не лучше. Она никогда не брала больничных и не спала в выходные. У нее не было хобби или любимых передач, и она не знала, как ещё можно веселиться. Она работала, и работала и работала.
И она ожидала от меня того же.
— Сегодня суббота, — каркнула я. — Единственное время, когда я могу спать весь день.
— Зачем тебе спать весь день? — спросила она строго, её голос стал жёстче, в нём слышалось беспокойство.
Когда моя мама нервничала, она не порхала вокруг да около как бабочка, которая боялась приземлиться, а напрямую разделывалась с проблемой, как опасный хищник, которому грозило
вымирание. Моя мама не была хрупким цветочком. Она была смертельно опасным тираннозавром — хотя у неё и были маленькие руки.
— Вчера я устраивала Вере помолвочную вечеринку, мама. Она поздно закончилась. Я устала.
— Ты имеешь в виду похмелье? Допустим, она была права.
— Это мило с твоей стороны. Вера хорошая подруга.
Моя мама любила Веру. Она любила всех Делайнов. Мы были соседями, когда росли.
Мои родители и Хэнк до сих пор были соседями. Только позже Вера, Ванн и я переехали.
Папа Веры, Хэнк Делайн, который ценил тяжёлую работу, был для нее всем тем, чем должен был быть мужчина. Он горячо любил свою умершую жену и чтил её память тем, что никуда не уезжал и делал всё для их детей. Он очень много работал, чтобы обеспечить им хорошую жизнь и убедиться, что они в порядке.
Глядя на него, Вера и Ванн также научились усердно работать. Моя мама видела их успешными бизнесменами, которые оправдали усилия отца, вырастившего их. Когда я была ребёнком, она хотела, чтобы я проводила у них как можно больше времени. И сейчас, когда я выросла, она хотела, чтобы я как можно больше была похожа на Веру и Ванна.
И поскольку я до сих пор не стала такой, она не думала, что я так уж сильно старалась быть, как они. В этом она винила моего папу.
Не имело значения, что я уже не раз говорила ей, что работаю в крутой компании и могу оплачивать все мои счета, или что у меня есть социальный пакет, который был даже больше, чем тот, что был у Веры до недавнего времени.
Мой интерес к рисованию она воспринимала, как признак того, что я была на полпути к бутылке и была готова отказаться от всего, чего достигла.
Искусство высвобождало моё ленивое существо.
Очевидно, это ленивое существо жило внутри меня и вяло скреблось по стенкам, в несмелых попытках вырваться наружу. "Пошла вон, Трудовая Дисциплина!" — кричало оно, сидя на диване где-то в глубине моего сердца, кидая двухлитровую бутылку диетической колы мне в мозг и почёсывая лохматую задницу. "Пенсионный план, не мешай мне смотреть телик!"
Затем оно зевало, показывало зубы, в которых застряли чипсы, и ворчало: "Ладно, я сдаюсь". Потом его голова откидывалась назад, и оно начинало громко храпеть.
Спасибо, дамы и господа. Я буду с вами всю неделю.
— Молли, — прервала меня мама.
— Я слушаю, — быстро ответила я, наполовину удивившись тому, что мои фантазии не перешли в сон. У меня даже слюнка потекла. Хороший индикатор того, что я, вероятно, заснула на мгновение.
— Твой папа хочет знать, когда ты заедешь домой на обед.
Я зарылась головой в подушку и начала дышать в неё, пока наволочка не стала горячей и не начала пахнуть моим утренним дыханием. Я любила своих родителей. На самом деле. И они меня любили. По крайней мере, я на это надеялась. Но семейные обеды всегда были нервными.
Решив, что лучше расквитаться с этим сейчас, чем откладывать на следующий месяц, десять лет или типа того, я сказала:
— Я свободна в эти выходные.
— Тогда до завтра.
Мама отвернула голову от микрофона и кашлянула. Когда она снова заговорила, её голос звучал старше обычного. Я знала, что она устала, но сегодняшним субботним утром она звучала ещё более вымотанной.
— Я приготовлю твоё любимое блюдо.
Моё сердце растаяло от этого её жеста. Она могла быть остра на язык и нетерпелива, но она была доброй внутри. По-настоящему доброй.
— Спасибо, мамочка.
Она усмехнулась моей ласке. Я звала её мамочкой, только когда мне что-то было нужно, и это стало нашей с ней шуткой.
— Хорошо, Молли. Теперь, когда ты проснулась, сходи и сделай что-то полезное.
— Я люблю тебя.
Повисла небольшая пауза, потому что она решалась на то, чтобы выразить свои эмоции.
Наконец, она призналась:
— Я тоже тебя люблю.
Я повесила трубку и снова плюхнулась на подушку. Мама была тем человеком, которого я любила больше всего на свете. Но она также была человеком, который чаще других выбивал меня из равновесия.
Я пыталась утешать себя, что это было нормально. Большинство мам желали детям только хорошего. И это не означало, что у их детей не было багажа, который им приходилось нести остаток своей жизни.
Ведь так?
Было ли это безумием считать, что вполне вероятно, моя мама слишком перегружала
меня?
Я пыталась разговаривать об этом с Верой, но она не росла с мамой. Она смотрела на
мою семью, так же как я смотрела на её — с тоской и нежными мечтами о том, что могло бы быть.
Конечно, глазами Веры, у меня были оба родителя и семейный ужин каждый вечер. Она видела, как мама брала меня с собой на шопинг и помогала с драмкружком в школе. Она переживала со мной мои первые месячные и устроила мне самый неудобный разговор о сексе в истории. Иногда мы вместе ходили на маникюр, когда было лето, и ей не надо было работать в столовой.
Но, видя ситуацию со своей стороны, я знала, что у семейных ужинов есть своя цена. И я часто задавалась вопросом, не лучше ли иметь одного родителя, вместо того, чтобы слушать, как двое всё время спорят. Она брала меня с собой на шопинг, но покупала только те вещи, которые считала уместными и достаточно взрослыми. Она провела со мной множество вечеров за разговорами о школьных друзьях, рассказывая мне о том, с кем надо дружить, у кого есть потенциал, и кого следует избегать любой ценой, если я не хочу перенять их дурные наклонности. Она вручила мне коробку тампонов и сказала, что теперь я могу забеременеть. И если вдруг я залечу и приду домой, она никогда больше не заговорит со мной. И да, мне пришлось выслушать разговор о сексе с ней, но я вышла после этого разговора ещё более озадаченная, чем раньше.
И я была совершенно точно уверена, что у моих родителей секс был всего один раз, когда я была волшебным образом зачата.
Поход на маникюр представлял собой мою отчаянную попытку помочь маме расслабиться. Потому что я боялась, что она может заработать инфаркт, или язву, или бородавку на кончике носа или что-то такое.
Одной из самых классных вещей в дружбе с Верой было то, что она была постоянным напоминанием о том, как я должна быть благодарна, что у меня есть мама. И я была благодарна. Но некоторые вещи просто сводили меня с ума.
И я знала, что завтрашний семейный ужин будет одной из тех вещей.
Размяв пальцы рук, я проигнорировала сильное желание пойти в мою студию, чтобы порисовать. Голос моей мамы всё ещё висел в воздухе, и мне не хотелось запятнать моё
священное пространство её негативной энергией. Мамина ненависть к творчеству была такой сильной, что я рисковала лишиться пальцев рук, которые, вероятно, могли бы просто отпасть.
В итоге я покинула свою кровать и сделала достойную взрослую вещь. Я приняла душ и смыла весь алкоголь, сочившийся из моих пор.
Боже, я пахла текилой.
Я винила Уайетта, мастера шотов.
Когда я вышла из душа, мой телефон мигал, сообщая о новых письмах. Он был похож на Рождественскую ёлку. Я опять растянулась на кровати, завернутая в полотенце, мои всё ещё мокрые волосы свисали мне на плечи и одеяло.
Сначала я проверила социальные сети и, улыбаясь тому, как было весело, полайкала глупые фотографии с прошлого вечера, на которых меня отметили. Затем я переключилась на электронную почту, поудаляла скидочные купоны и рекламу ремонта автомобилей и занялась рабочими письмами, чтобы доказать маме, что она не права.
Ответив на два письма Генри, одно из которых было о проекте "Блэк Соул", а второе более туманное о каком-то чудесном заказе для меня на понедельник, я официально подтвердила, что моя мама не права. Я умудрилась ответить не на одно, а на целых два письма, и это днём в субботу. Ура.
И тут я заметила письмо, которое должна была обнаружить первым. Мне было так интересно узнать о "секретном заказе" Генри, и я была так разочарована, что он не рассказал мне, что я совсем пропустила письмо с адреса: ezra.baptiste@yahoo.com.
Теперь, когда я это заметила, я обнаружила, что писем было три, сгруппированных Gmail в одну цепочку.
В первом говорилось:
Тема: Я знаю, что ты хочешь...
Соглашайся на работу, Маверик. Ты не пожалеешь.
~ЭФБ
P.S. Обещаю не мешать.
Я поразмыслила над тем, что значит бука "Ф", пока моё упрямство боролось за власть с бабочками, одержимыми карьерой.
Фрэнсис? Фредерик? Фицджеральд? Феррет?
Эзра Фиговый Батист? Не исключено.
Перейдя ко второму письму, я открыла его с большим беспокойством.
Тема: По поводу вчера. Молли,
Извини, что пишу так поздно. Я был возбуждён после вечеринки и не мог уснуть. Честно говоря, я изучил твой профиль на сайте твоей фирмы, и хотя я впечатлён твоей работой, ты ещё зелёная. Я предлагаю работу, которая поможет тебе оформить портфолио и повысить уровень доверия к себе. И ты должна знать, что я готов заплатить любую цену, которую ты назовёшь. Это выгодно для нас обоих.
~ЭФБ
Ещё одно. Я вижу, что тебе нравятся серый и жёлтый цвета, я бы не стал на них останавливаться.
Он что серьёзно?
Серый и жёлтый?
Да что он знает о дизайне? Ничего! Вообще!!! Ноль! Ему лучше продолжать делать то, что он хорошо умеет — быть козлом — а меня и мои любимые модные цвета оставить в покое.
Было очевидно, что он социопат. Или даже хуже. Реалист. Мерзко!
Гнев заставил меня открыть третье письмо. Точнее, гнев и нездоровое любопытство.
Тема: Это для твоего же блага.
Увидимся в понедельник и тогда сможем обсудить детали.
~ЭФБ
И ещё, не помню, говорил ли я уже, но я просто хотел бы поблагодарить тебя ещё раз за работу, которую ты проделала, организуя помолвочную вечеринку. Я ценю всё то, что ты сделала.
И последнее, так как кое-кто засел у меня как заноза в заднице и читает через плечо.
Меня заставляют передать тебе привет от Диллон. Она была рада пообщаться с тобой.
Вот и всё, Молли. Скоро увидимся.
На секунду я задумалась над всеми его постскриптумами и о том, как ему удаётся сказать в них больше, чем в начале письма. Но затем я отбросила эту забавную дурацкую мысль, и её место занял праведный гнев, кипевший у меня в крови.
Он оскорбил меня настолько, насколько это было возможно. Мне даже сложно было выбрать, какое из оскорблений было хуже всего.
Здесь было и предположение, что деньги для меня важнее моих принципов, и очередное оскорбление моего чувства стиля, и предположение, что я соглашусь на эту работу просто потому, что он этого потребовал. Этот мужчина был невыносим.
Очевидно, что он не привык слышать "нет". Или "нет, спасибо". Или "без шансов, парниша".
У меня опять появилось сильное желание нарисовать что-нибудь, но только чтобы это было что-то смутно напоминающее его лицо, чтобы потом поиграть в дротики с его изображением.
Сидя посредине своей кровати, скрестив ноги, я постаралась подавить своё довольное эго. Хорошо, на секунду я могла бы признать, что приятно, когда тебя имеют в виду для проекта по модернизации сайта Эзры. И не просто имеют в виду, а настойчиво упрашивают.
У меня не было сомнений, что он хорошо заплатит. И почему-то я знала, что если потребую больше, он всё равно заплатит.
Не то, чтобы я собиралась. Я не была совсем уж жадной.
Но я ни на секунду не поверила бы, что он не будет мне мешать. По факту, я его едва знала, мы редко встречались, я не хотела иметь с ним дел, при этом он постоянно мешал мне.
Держа телефон обеими руками, я набрала самый быстрый ответ, который только могла. Чтобы здесь ни происходило, не было причин продолжать это. Эти письма следовало остановить. И прекратить все непрошеные советы. А Эзра Батист просто должен навсегда исчезнуть из моей жизни.
Тема: Давай остановимся прямо сейчас. Дорогой Эзра Франклин Батист...
Привет, Эзра Фенвик Батист... Как дела ЭФБ...
Эзра,
Не нужно звонить мне в понедельник, так как нам нечего обсуждать. Я прошу прощения за то, что в то время как ты настроен работать вместе, я вместе работать не настроена. Если ты действительно хочешь поработать с "626", я буду рада свести тебя с другим дизайнером, которому я доверяю.
Всего тебе. ММ.
P.S. Передавай привет Диллон и скажи, что я тоже была рада пообщаться. И что она мой любимый Батист.
Я нажала на "Отправить" с чувством полной удовлетворённости. Я повела себя профессионально, вежливо и настойчиво. Наконец-то до него дойдёт, и он оставит меня в покое.
Он был успешным бизнесменом, управляющим ресторанами и строящим империи. Вряд ли он мог удерживать внимание дольше, чем хомячок под кокаином. Понедельник наступит и пройдёт, также как и его мысли обо мне, и о том, что я могла бы сделать для его бизнеса и о моей страсти к серому и жёлтому, и про мою "зелёность".
А я постараюсь не терять бдительности и избегать Эзру насколько это только возможно. Теперь, когда помолвочная вечеринка завершилась, мне не нужно будет обращаться к нему опять, и шансы, что мы вообще столкнёмся где-то случайно очень низкие.
Мы не вращались в одних и тех же кругах, не закупались в одних и тех же дорогих магазинах экологических продуктов, не отдыхали на одних и тех же частных тропических островах. Я могла оставаться на своей половине города, а он на своей.
Мне осталось только беспокоиться о свадьбе Веры, но к тому времени мы уже будем чужими людьми. Как если бы мы развелись. Мы могли бы по очереди общаться с Верой и Киллианом, поделив выходные.
Мы бы иногда пересекались на случайных вечеринках, устраиваемых нашими общими друзьями, но его мир был его миром, а мой мир моим, и они никогда бы не встретились.
Я уставилась на телефон, не желая закрывать глаза и представлять его глаза, нос и широкие сильные руки. Я проигнорировала покалывание в пальцах из-за желания нарисовать и поймать что-то такое в нём, не имеющее названия, что я находила до ужаса очаровательным. Сделав причёску и накрасившись, я заупрямилась и отказалась от идеи пойти в свою студию и оценить всё то, что я сделала прошлой ночью.
Приготовив обед и приняв два парацетамола, два ибупрофена и Алка-Зельцер, я решила забыть о совете Эзры, который он дал мне вчера ночью и о том, как он внимательно изучал меня.
Затем я решила удалить из своей памяти три сегодняшних письма, а также письма, присланные им до этого, и всё наше общение, что происходило после моей встречи с ним.
У него была своя жизнь, у меня своя. Всё в нас было настолько разное, что не имело смысла рассматривать возможность работать вместе или даже недалеко друг от друга. Мы были слишком разные и шли каждый своим путём.
Удачи, Эзра Физзиуиг10 Батист. Счастливого пути.
 |
10 Мистер Физзиуиг – персонаж из новеллы 1843 года «Рождественская песнь», созданной Чарльзом Диккенсом.
ГЛАВА 10
Никто не зажёг свет на крыльце дома моих родителей. С улицы он выглядел как предвестник несчастья, как тот дом, который ты в детстве избегаешь на Хэллоуин, потому что знаешь, что там тебе дадут монетки вместо конфет.
Именно таким и было моё детство. Всегда монетки. Никогда ничего сладкого.
Когда я вошла, в гостиной было темно, хотя спокойное зимнее солнце начало садиться час назад. Всё как обычно. Мама не заботилась о том, чтобы я чувствовала себя как дома. Она уже пригласила меня на ужин, так что её обязательства были выполнены.
Свет из кухни, расположенной в задней части дома, падал длинным ярко-оранжевым прямоугольником на старый ковер, раскинувшись до самого края обшарпанного кофейного столика. Я слышала, как мама гремела чем-то на кухне, добавляя последние штрихи к ужину. Стучали кастрюли, закипала вода, открывались ящики и гремели ложки, но ни радио, ни телевизора слышно не было. Только то, как она доводила до совершенства наш ужин, и негромкое покашливание папы из их спальни.
Я постояла минуту, невидимая и незамеченная. Сделав глубокий вдох, я почувствовала весь букет воспоминаний и эмоций. Моя грудь сжалась, и я не могла понять, связано ли это с тем, что я согласилась на ужин или с ностальгией по детству, когда у меня не было никаких обязанностей. Чтобы это ни было, но это чувство тяжёлым грузом легло мне на сердце, и мне хотелось вырвать его из своего тела, достать изнутри себя и в чём-нибудь увековечить. Я хотела нарисовать вот этот момент, каким–то образом переместить его из реальности на холст.
Я бы сосредоточилась на растянутом треугольнике света, сделала бы его центром композиции. Ковёр был бы правильного цвета, выцветший и коричневый. Мне бы пришлось провести множество часов, вырисовывая зернистость дерева на кофейном столике. И для дверного проёма пришлось бы выбрать правильные пропорции.
Затем на заднем плане я бы добавила маму у плиты, её чёрные волосы, усыпанные сединой, собраны в низкий хвост. Я бы нарисовала её голову наклонённой над кастрюлей, и детально прорисовала бы её пальцы, согнутые вокруг деревянной ложки, и чёрные брюки и рубашку, которая точно была на ней сейчас надета. Но я бы скрыла её лицо.
Каким-то образом я бы включила в композицию главную спальню. Может быть, в виде части дверного проёма, где бы виднелся угол кровати, а на краю — пара огромных ног в носках.
Всё это я бы раскрасила в серые, чёрные и коричневые тона. Весь свет сосредоточился бы в одном месте. И я бы позволила зрителям увидеть ту историю, какую они бы хотели. Я бы позволила им посмотреть на закулисье моей семьи, и они могли бы сами сделать свои выводы о той истории, которую я им рассказала.
И она бы зависела от них, и от их видения мира. Это могла быть история о стойкости и преданности, о людях, которые держатся вместе несмотря ни на что, про счастливый конец. Но это также легко могло превратиться в трагедию. Я сама ещё не решила.
Я потрясла ключами и откашлялась. Уронив сумочку на кресло рядом с окном, я постаралась издать столько шума, сколько было возможно, и направилась в кухню.
— Я тут! — крикнула я, чтобы все, кто был в доме, знали, что я приехала.
Мама повернулась на своём месте у стола и посмотрела на меня точно ястреб. Она никогда не красилась, поэтому её глаза всегда выглядели точно бусины, а её оценивающий взгляд вызывал тревогу.
— Привет, — сказала она.
— Привет.
Тяжесть у меня в груди усилилась. Я немного переживала из-за своего выбора одежды и вообще из-за любого жизненного выбора, который мне приходилось делать.