Она вернулась к ужину и наклонила голову.
— Мне надо, чтобы ты накрыла на стол. Я просила твоего отца, но у него очень важное дело в другой комнате.
— Ты имеешь в виду, сон? — подразнила я. — Не беспокойся, мамочка. Какой смысл приезжать домой, если не заниматься тут домашними делами.
Не повернув головы и не придавая значения моей искренней честности, она фыркнула над своей кипящей едой.
— Он сегодня очень устал спать. Его дневного сна ему видимо не хватило. И я, знаешь ли, разбудила его, когда пылесосила, поэтому ему пришлось начать заново, когда я закончила. У этого мужчины нет стойкости.
— У него есть стойкость. Он женат на тебе уже тридцать лет.
Я давно уже не старалась оставаться в стороне родительских отношений. Это могло бы прозвучать странно для обычного человека, не любящего конфликты, но я сталкивалась с этим сложным уроком уже не один раз. Если я оставалась в стороне, это никогда не заканчивалось. Если я ввязывалась и начинала напоминать моим родителям, как сильно они любят друг друга, они прекращали конфликт, только затем, чтобы остановить меня.
Вот так я и поддерживала мир в семье.
Кто-то мог бы подумать, что это делало меня смелой, и что я могла ввязаться в любой конфликт или разобраться с критической ситуацией, или просто постоять за себя. Но, по правде говоря, имея дело с родителями всю мою жизнь, в любом конфликте я чувствовала себя неуютно.
Я даже хвалила себя за то, что у Веры и Ванна были прекрасные отношения. Я чувствовала себя ответственной за то, чтобы они любили друг друга.
Я не могла выносить их ссоры, когда мы были детьми. Я начинала истерично плакать, как только они начинали драться. И Ванн не то, чтобы очень заботился обо мне, он просто не любил, когда девочки плакали. Это был один из его самых больших страхов — плаксивые женщины. Поэтому он готов был сделать всё, что угодно, чтобы я прекратила — даже помириться со своей несносной сестрой.
Когда мы стали старше, Ванн всё меньше воспринимал меня как девушку и всё больше как сестру, и мои слёзы имели на него всё меньше и меньше влияния. Поэтому в наши подростковые годы я прекращала плакать и просто уходила. Мы могли быть посредине домашнего задания или кулинарного эксперимента Веры, но если атмосфера хоть немного накалялась, я собирала вещи и уходила.
Не ради них, ради себя.
Ссоры сводили меня с ума. И после прослушивания этого нескончаемого саундтрека у себя дома, я неплохо научилась останавливать их, разрешать конфликт или убегать от него.
— Он не может позволить себе развод, — проворчала мама.
— Мам, он знает, что я накрою на стол. Я это всегда делаю. И всегда буду делать.
Она проворчала что-то себе под нос и кинула на стол подставки под горячее, словно это были фрисби. В моей маме интересным образом сочетались решительная баба-гром, говорившая всё как есть, и праведная любительница нравоучений. На одном дыхании она задавала жару папе, или швыряла подставки под горячее, словно звезда фрисби, а потом читала мне нравоучения о том, что не надо жаловаться на босса или класть локти на стол.
Когда подставки были на месте, она опять повернулась к своей плите и что-то сердито пробормотала про папу и его дурацкое право на сон в любое время. Папа ещё даже не появился на кухне, а я уже знала, каким будет этот вечер. Если папа спал уже второй раз за сегодня, на то была причина.
Потому что в этом доме, если мама не была счастлива, никто не был счастлив до скончания века. Вот прямо до самого конца. Когда уже даже прошёл эпилог, благодарности и началось введение во вторую часть.
Я взяла три салфетки и начала складывать журавликов оригами, поместив каждого из них в центре наших старых тарелок. Обеденная зона в кухне была маленькая и несовременная, но каким-то образом она помогла уменьшить боль у меня в груди.
Мои родители были сложные и сердитые, и очень резкие, но забота обо мне для них была превыше всего. И я знала, что они любят друг друга. Даже если им было сложно признать это. Именно поэтому мои воспоминания интересным образом совмещали в себе тоску и любовь, плохие воспоминания всегда смешивались с прекрасными.
— Ты в курсе, что он опять потерял работу? — сказала мама громким шёпотом. —
Опять, Молли.
Я уставилась на маму и потеряла способность говорить. Её напряжённые плечи и механические движения были красноречивее слов, которые она никогда не произнесла бы вслух. "Что нам теперь делать?"
Она никогда не задавала этот вопрос вслух, потому что она всегда знала ответ. Она всегда находила выход. Сама. Без чьей-либо помощи и без папы. Она бы экономила деньги и продолжала бы делать всё возможное, чтобы оплачивать счета и ставить еду на стол. Она делала бы то, что делала всегда — разгребала за папой его проблемы.
Мой папа никогда не задерживался долго на одном месте работы. И это было забавно, учитывая сколько раз его нанимали. Такова была особенность моего папы, у него не было проблем с поиском работы. Он просто не мог её сохранить. Люди любили его. Его боссы всегда сначала любили его. Я любила его. Он был бойкий, обаятельный и абсолютно безответственный.
И он был продавцом. Когда я была маленькая, он продавал машины. И ножи, и посуду, и даже страхование жизни одно время. Когда я была в средней школе, он пошёл искать клиентов в соседние районы и продавал крыши, потом заборы и в итоге водосточные трубы. В моей старшей школе у него была стабильная работа в офисе, и он продавал медицинское оборудование.
Мама и я искренне надеялись, что работа в офисе станет для него переломным моментом.
Он даже носил галстук на работу и каждый день приходил домой, насвистывая.
Но то, что мешало отцу собраться, что бы это ни было, всё равно поднимало свою уродливую голову и возвращалось с новой силой. Когда он потерял работу в офисе, он так и не нашёл другую работу, пока я не окончила школу и не уехала из дома.
В последнее время он периодически находил временную работу в коммунальной службе, но он уже давно не был бодрым двадцатилетним юношей. Ручной труд давался ему тяжело в этом возрасте. Поэтому он его бросил, чтобы попробовать себя в продаже лодок.
Ему удалось продержаться восемь месяцев.
Сердце мое опустилось, как каменное. Я схватилась за грудь, где сейчас не было ничего кроме зияющей дыры.
— Он найдёт другую работу, мама, — уверила я её настойчивым шёпотом. — Он всегда находит.
Она не повернулась ко мне. Она даже не дрогнула.
— Хотя бы ты здесь больше не живёшь, — сказала она.
Я опять сосредоточилась на салфетках. Я не знала, что она имеет в виду. Может быть, она была рада, что мне не нужно выносить все эти тяготы, и видеть, как папа скатывается в депрессию, потому что он мучил себя за то, что не может сохранить работу, как большинство других людей. Либо она была рада, что одним ртом, который надо кормить, и человеком, за
которым надо ухаживать, стало меньше. Может быть, она просто была рада, что у неё разрешилась одна из проблем.
— Если тебе нужна помощь, мама, я могу....
Её рука резко взмыла вверх и застыла как деревянная, оборвав мои слова.
— Нет, нам не нужна помощь. Особенно от нашей дочери. У тебя счета, и новая машина, поэтому даже не думай о нас. Это проблемы твоего отца. Пусть сам решает, что мы будем делать.
Дыра у меня в груди стала шире, трещины поползли по всему моему телу до самых пяток, словно это была какая-то болезнь.
— Ну, тогда дай мне знать, если я могу помочь, — сказала я упрямо. — Вы всю жизнь обо мне заботились, мне важно иметь возможность помогать вам.
— Молли Николь, забота о тебе моя работа.
И вот оно снова возникло. Замешательство, которое всегда не давало мне покоя и кусало за кожу, словно противная мошка. Неужели это всё, чем я для неё была? Обязанность? Ещё одна работа, где ей приходилось расплачиваться за лень отца?
Я случайно сломала шею моему журавлику из салфетки. Я постаралась починить его, но салфетка была не достаточно плотная, и я только сделала хуже.
Тяжёлые шаги папы послышались в конце коридора. Не говоря ни слова друг другу, мы с мамой перестали разговаривать о работе и сосредоточились на своих занятиях.
— Пэтти, ты не видела мою зелёную футболку? — папа начал говорить ещё до того, как дошёл до кухни.
— Она в прачечной, — ответила мама, которая всё ещё смотрела на мясные шарики. — Она грязная.
— Твою мать, — проворчал в ответ папа. Он завернул в кухню и остановился, удивившись, увидев меня, стоящую у стола. — Ну, если это не самая прекрасная девушка в Северной Каролине, то я не знаю.
Я подняла голову и улыбнулась человеку, которого хотела видеть героем, а не злодеем в истории моей жизни. Он был худой и неуклюжий, но так как его живот выдавался на два метра вперед, его попытки держать равновесие выглядели неловко. Он прислонился к косяку двери и улыбнулся мне в ответ.
— Привет, папочка.
— Эй, котёнок. Я скучал.
Я вышла из-за стола и, встретившись с ним посередине кухни, обняла его.
— Я тоже по тебе скучала.
Он поцеловал меня в макушку и сказал то же, что всегда говорил мне:
— Ты знаешь, я и не заметил, как ты выросла. Не думал, что ты переедешь и будешь жить не с нами. Тебе надо вернуться, Молли Монстр.
Я шмыгнула носом, почувствовав слёзы в уголках своих глаз. Я не позволила бы им упасть, но боль в груди стала давящей, вибрирующей, разрушающей, и это всё, что я могла сделать, чтобы не сломаться.
Он пах дешёвым пивом, "Олд Спайсом" и моим папой. Я зажмурила глаза и удержала предательские слёзы.
— Я здесь, — сказала я ему. — Не могла пропустить.
Он опять поцеловал мою голову и даже не назвал меня лгуньей. Он знал, что я бы пропустила ужин, если бы могла. Что я пропустила уже столько семейных ужинов. Он знал, что я бы лучше была в сотне в других мест, также как и он сам.
— Всё готово, — объявила мама.
Папа и я разошлись по своим местам, он на свой стул, а я взяла стаканы и наполнила их водой. Мама и я поставили на стол мясные шарики — звучит мерзко, но на самом деле они были чудесные — плов и листья салата. Как только мы уселись, мы начали передавать еду по кругу.
— Ну что, Молли Монстр, мы готовы слушать. Расскажи нам о своей жизни, — потребовал папа своим звучным и тёплым голосом. — Кто из мальчиков за тобой бегает?
Я как будто бы снова перенеслась в свое двенадцатилетнее тело, которое не знало, что делать с грудью и как сделать коленки менее выпуклыми.
— Нет никаких мальчиков, — ответила я честно. — Я решила сосредоточиться на кошках.
Я всегда предполагала, что маме была неинтересна эта тема или, в крайнем случае, она упорно отказывалась разговаривать об этом. Но сегодня она удивила меня вопросом:
— Мне казалось, на прошлой неделе у тебя было свидание с кем-то?
— Уже несколько месяцев как не было. Я решила навсегда отказаться от свиданий, аминь. После них моё разочарование в человечестве подпитывается снова и снова, — уточнила я. — Я встречалась с Уайеттом и Ванном на прошлой неделе. Ты об этом?
— А что не так с Ванном? — спросил папа. Это был не первый и даже не сотый раз, когда он пытался убедить меня присмотреться к Ванну. Я была ещё ребёнком, а папа уже толкал меня в его сторону.
— Он милый парень. И он не разочарует тебя, как все остальные ублюдки. Я терпеливо улыбнулась папе.
— Ванн и я никогда не будем вместе, папочка. Мы друзья. Ничего больше. Мама подняла одну бровь.
— А что насчёт второго?
— Уайетт? Он тоже друг.
— Все эти твои друзья, — цыкнула мама. — Ты говоришь, что они хорошие ребята, но они никогда тебя не интересовали. Может и хорошо, что ты так избирательна, Молли Николь.
Я точно была такой.
— Разве плохо быть избирательной?
— Конечно, нет, — уверил меня папа.
Голос мамы стал тверже, и она украдкой глянула на папу, сидящего на другом конце
стола.
— Конечно, выбирай. Тебе некуда торопиться. Только убедись, что они делают то же,
что говорят. Не надо просто слушать их, и не надо верить им на слово. В большинстве своём это ничего не значит. Найди трудягу, Молли. Найди кого-нибудь, кто будет усердно трудиться всю жизнь.
— Пэтти, — прорычал папа, который понял её подкол. — Это сейчас обязательно? Мама бросила в его сторону безжалостный взгляд.
— Я просто хочу, чтобы она была осторожна, Том. Каждое решение имеет свои
последствия. Или ты забыл?
Папа скрипнул зубами и выдавил:
— О, у меня есть богатый опыт последствий. Вся моя жизнь это одно большое последствие.
— Тогда, может быть, тебе стоит перестать предлагать ей ходить на эти свидания? Мы не хотим, чтобы она вышла замуж за первого парня, который попросит её руки, и оказалась вместе с кем–то, кто не сможет разделить с ней часть её расходов.
— У меня новый проект! — объявила я максимально радостно, насколько это было вообще возможно. — И в конце меня, вероятно, ожидает что-то типа продвижения! Под продвижением я понимала то, что меня начнут, наконец, замечать.
То есть социальное продвижение.
— Это здорово, котёнок, — пробормотал папа.
— Ты мне уже об этом говорила, — пробубнила мама.
Я катала по тарелке мясной шарик, мой аппетит улетучился.
— Вообще-то, это серьёзно.
— Это из-за работы, Пэтти? — грозно сказал папа. Он воткнул вилку в мясной шарик так, что она осталась стоять на его тарелке. — Ты всё ещё злишься из-за того, что меня выперли? Я уже говорил тебе, и скажу ещё сто раз, компания не может содержать продавцов! У них осталось только два или три места, поэтому работа осталась за теми, кто был там дольше всех.
Мама наклонилась вперёд, над её головой формировалось грозовое облако.
— Это не из-за работы, Том. Не из-за этой работы. Из-за всех!
— Да в конце–то концов! — папа вскочил из-за стола, его тарелка слегка задрожала в знак протеста. — Как же я устал от этого твоего отношения, когда ты у нас самая святая, Пэтти.
— Ты устал от меня? — возмутилась мама. — От меня?!
И понеслось. Меня начало подташнивать, но я заставила себя поесть, зная, что будет ещё хуже, если я этого не сделаю. Я выключила привычную для себя ссору и решила сосредоточиться на подсчитывании кусочков еды и воде, которую я медленно цедила мелкими глотками. Я рисовала вилкой маленькие картинки в сладком соусе, которым были политы мясные шарики. Я не ввязывалась. Я не говорила. Я просто слушала и терпела, и ждала момента, когда я смогу незаметно улизнуть.
В конце концов, мама встала из-за стола и начала убирать посуду, а папа потопал в спальню, взяв ещё пару бутылок пива. Мама провела остаток вечера, яростно убирая на кухне и жалея о каждой минуте свой жизни до этого самого момента. А папа пил пиво, пока не погрузился в блаженное беспамятство. Потом они пошли спать, не понимая, что с ними не так. Или, по крайней мере, не заботясь о том, как это исправить. И завтра всё это должно было начаться снова.
А я должна была унести это с собой, потом бороться с этим всю ночь и ещё завтра, снова и снова, до скончания дней. Это воспоминание я положила в воображаемый рюкзак, который я носила с детства, вместе с другими воспоминаниями, никогда не покидавшими меня.
Завтра я пойду на работу и расшибусь в лепёшку, чтобы максимально хорошо сделать мою работу, включая каждую ее, даже самую маленькую, деталь. Я очень постараюсь не закончить так же, как мой папа, который не ценил постоянную работу и не заботился о светлом будущем. И я обещала себе, что никогда не превращусь в мою мать, которая никак не хотела отстать от папы, и которую не волновал тот недуг, который мешал ему работать и добиваться успеха. Я была готова поклясться, что не буду придираться и не буду жестокой только ради жестокости.
Я всегда буду любить своих родителей, но я не позволю себе стать ими. Что касается сегодняшнего вечера? Я буду рисовать.
После того, как я уехала от родителей, я практически вползла в свою квартиру. Я подумывала о бутылке вина, но потом вспомнила, как папа унёс в спальню упаковку из шести банок пива, и не смогла примириться с идеей о том, чтобы также утопить свои печали в алкоголе.
Вместо этого я поставила свой любимый плейлист, достала диетическую колу и краски. Несмотря на работу с утра и моё безответственное обещание Вере встретиться в спортзале ещё раньше, я не отходила от холста до одиннадцати вечера.
И когда я, наконец, закончила выплескивать свои эмоции и расстроенные чувства, и выражать всё то, что я не сказала, чего не думала и чего не хотела, чтобы кто-либо знал, я отступила от мольберта и сделала глубокий вдох, чтобы выровнять дыхание.
Наконец-то передо мной был не вариант Эзры. Я не прорабатывала мелкие детали, такие как глаза или ресницы, или губы. Я не стала рисовать ничего реалистичного, привлекательного или милого.
Это были просто яркие мазки. Красные, синие и жёлтые. И пятна: оранжевые, зелёные и чёрные.
А потом только чернота, чернота, чернота. И сверху красные мазки.
Цветов было так много, что у меня заболели глаза, а потом, когда я добавила ещё цветов, всё стало чёрным, и мне захотелось заплакать.
Я оставила кисти не мытыми и не стала чистить палитру. Я повернулась спиной к комнате, так как у меня просто не осталось энергии разбираться с ней сейчас.
Беспорядок останется ждать меня здесь до утра, также как и эта комната и все остальные картины в ней.
Я облокотилась о дверной косяк на какое-то время, осматривая комнату уставшими расстроенными глазами. Часть меня хотела бросить рисование. Это было довольно болезненное хобби. Оно забирало значительную часть моей души, заставляло меня признавать слишком многое. И ещё оно собирало воедино осколки и части меня, которые я так отчаянно пыталась скрыть от всех остальных.
С одной стороны, это было хобби, но оно также ощущалось как нечто большее. Оно казалось мне глубже и стабильнее, чем что-либо в моей жизни. Но больше всего оно ощущалось, как единственная возможность достигнуть душевного равновесия, которое мне было крайне необходимо.
Когда я, наконец, уснула, у меня на глазах были слёзы, но если бы вы спросили меня, почему я плакала, я бы не смогла ответить.
Может быть, это было из-за моих родителей, которые не могли нормально относиться друг к другу.
Может быть, из-за меня самой и моего перманентного одиночества, невозможности найти достойного парня и довольно реальной перспективы остаться одной на всю оставшуюся жизнь.
Может быть, это было из-за искусства, которое так много для меня значило и являлось творческим выходом для моих эмоций, что, как я очень надеялась, должно было собрать сломанные кусочки моей души.
А, может быть, это было из-за того, что я знала, что я не способна уладить ни одну из преследующих меня проблем. Я не могла исправить брак своих родителей или заставить их уважать друг друга. Я не могла заставить Того Самого неожиданно появиться в моей жизни и сбить меня с ног. Я не могла заставить мистера Такера сделать меня руководителем хорошего проекта. Я не могла заставить моих коллег уважать меня и воспринимать мои идеи серьёзно.
Всё для меня казалось невозможным. Всё кроме рисования.
ГЛАВА 11
В понедельник утром в офисе было так же тихо как на похоронах. В любой другой день недели люди возбуждённо перемещались вокруг, движимые желанием побыстрее сделать свою работу, и возбуждённые всем тем, что им надо было сделать до обеда.
Но, не по понедельникам.
В этот день в офисе не было настойчивого гудения как в остальные дни недели, вместо этого люди ковыляли между своими столами и принтерами, попивая кофе на ходу. Выражения их лиц были унылыми и неискренними, а в медленно моргающих глазах отражались воспоминания об их любимом выходном, который неожиданно умер прошлой ночью.
Обычно меня забавляло утро понедельника. За второй, третьей и четвёртой чашками кофе, мы с Эмили играли в игру "Угадай у Кого Похмелье" и посмеивались над нашими коллегами, раздавленными понедельником.
Но сегодня утром, после беспокойного ночного сна и нервной недели, я была хуже всех.
И это была не просто болезнь под названием "понедельник", это было сродни бубонной чуме.
Именно так должен был начинаться зомби-апокалипсис. Меня практически не было.
— Ты выглядишь как сама смерть, — посочувствовала мне Эмили, сидящая через проход от меня, когда я плюхнулась на свой стул.
Я отмахнулась.
— Не нужно комплиментов. Я от них краснею.
Она начала двигать свой стул к моему столу, её десятисантиметровые каблуки стучали по
полу.
— Серьёзно, Молли, ты больна? Похмелье? Что-то случилось с Крисом Праттом?
Бросив на неё взгляд, который напоминал о том, что не следует шутить о Крисе Пратте, я
сделала неуверенный глоток кофе и сказала просто:
— Я устала.
Эмили выпучила глаза.
— Это больше, чем просто усталость. Подруга, ты выглядишь так, как будто прошла десять километров по неровной дороге.
Я выдавила смех, хотя на самом деле я очень хотела улизнуть в туалет и поплакать.
— Мне просто нужен кофе, — приподняв свой латте с тройным эспрессо, я добавила. — Это моя первая чашка.
— Тогда пей её скорее, — предупредила она. — Прошёл слух, что очень важный клиент хочет видеть тебя.
Оживившись после её объявления, я помяла себе шею и попыталась расшевелить свои слабые конечности.
— "Блэк Соул"?
Она покачала головой.
— Нет, кто-то новый.
Кофе упал мне в желудок со странным булькающим звуком, и я резко почувствовала тошноту.
— Имени не знаешь?
Её брови подскочили над её выразительными глазами.
— Знаю только, что он попросил именно тебя.
— Кто он?
Эмили покачала головой, её бледно-лиловые волосы разлетелись у неё на плечах.
— Молли, я понятия не имею, — она наклонилась вперёд и приложила тыльную сторону своей руки к моему липкому лбу. — Ты точно в порядке? Ты вдруг побледнела, как привидение.
Телефон на моём столе зазвонил, я взвизгнула и заёрзала на стуле. Не обращая внимания на глубокую озабоченность на лице Эмили, я потянулась к телефону и ответила настолько уверенно, насколько могла:
— Э-это Молли Маверик.
— Привет, Молли, — секретарша мистера Такера мило поприветствовала меня. — Мистер Такер хочет, чтобы ты присоединилась к нему в его офисе. Тебя хочет видеть клиент.
— Ох, — я стала молча покусывать и терзать свою нижнюю губу, пытаясь придумать предлог, для того чтобы уйти на целый день.
А может вообще уйти? Мне в душу прокралось глубокое интуитивное ощущение, предупреждающее о том, что я могу совершить гигантскую ошибку, если пойду в офис Такера.
— Сейчас буду.
Я повесила трубку, обеими руками взяла свою кружку–термос и поднесла её к губам, чтобы сделать успокаивающий глоток тёплого кофе.
— Может ещё не поздно взять больничный?
Эмили посмотрела на проход между столами, а потом опять на меня.
— Что происходит, Молли? Ты заставляешь меня переживать.
— Всё хорошо, — соврала я. — Всё будет хорошо. Очередная ложь.
В голову ударил жар, воздух вокруг меня вдруг стал душным. Капли пота начали появляться вдоль линии роста волос, и мне отчаянно захотелось начать сбрасывать с себя слои одежды. Я тут же пожалела о розовом пиджаке, который я надела поверх белой блузки. Я не могла снять его, потому что по глупости надела бюстгальтер с рисунком в виде огурцов, который не смогла бы скрыть моя беспомощная тонкая блузка.
И почему я принимаю такие плохие решения, пока не выпью кофе?
Сделав последний большой глоток, я встала из-за стола, взяла блокнот, толстый ежедневник и "Тик-Так". Я воткнула ручку в свой высокий пучок на голове и помахала на прощание Эмили. Она стояла у моего стола и смотрела, как я ухожу, глазами полными беспокойной сосредоточенности. Уверено улыбнувшись ей, я признала, что веду себя немного странно — даже по моим меркам.
Секретарша мистера Такера, Тереза, провела меня к нему в офис, где сбылся мой худший кошмар. Я постаралась не измениться в лице и мысленно призналась себе, что должна была это предвидеть.
Я должна была знать, что он не примет ответ "нет".
И я должна была понимать, что, как правило, "626" были заинтересованы работать с такими известными клиентами, как он.
Эзра Батист.
Он сидел напротив мистера Такера и к счастью для себя выглядел довольно учтиво. Его длинные ноги были небрежно скрещены, демонстрируя строгие чёрные брюки. Руки его лежали на коленях, дорогие часы блестели на запястье. Его крепкое тело откинулось назад на стуле, он был одет в чёрный свитер, который идеально гармонировал с его слишком загорелой кожей, края белой рубашки виднелись из-под рукавов и ворота. Его волосы были мастерски уложены волнами и просто просили, чтобы в них запустили пальцы, или зачесали назад, или схватили и потянули, и...
Я облизала сухие губы и встретила его сосредоточенный взгляд. Он встал, как только я вошла в кабинет, и поприветствовал меня со всей своей мрачной сосредоточенностью. Мистер Такер тоже неохотно встал, и я была рада возможности посмотреть куда-то ещё кроме Эзры.
— Привет, Молли, — брови мистера Такера слегка поднялись в удивлении. Он не предполагал, что это буду я. У меня было ощущение, что он знал моё имя только потому, что
Эзра попросил именно меня. Я представила, как мистер Такер нетерпеливо ждёт, чтобы узнать, кто же такая эта Молли. Теперь он знал.
Со следующей недели он заставит нас носить бейджики с именами. Я прямо чувствовала
это.
— Здравствуйте, мистер Такер, — я опять стала профессиональной, невозмутимой и
почувствовала себя абсолютно в своей стихии.
Или, по крайней мере, притворилась.
— Садись, — он указал на стул рядом с Эзрой. — Это Эзра Батист, — продолжал мистер Такер. — Он и его компания "ЭФБ Энтерпрайсес" заинтересованы в наших маркетинговых услугах, и он просит твоей помощи. Похоже, он знает о твоей выдающейся репутации.
Мистер Такер гордо улыбнулся, как будто он тоже знал о моей выдающейся репутации. Выдающейся репутации, которой не существовало. И даже если бы она существовала, для мистера Такера это была слишком незначительная информация, чтобы ознакомиться с ней.
Эзра не стал подтверждать это заявление, поэтому на минуту повисла неловкая тишина. Я отказывалась говорить, а мистер Такер не знал, что ещё сказать. В конце концов, не в силах выносить тягостное напряжение, я скрестила ноги, посмотрела на своего босса и сказала:
— Спасибо.
Это заставило мистера Такера задуматься о подходящем ответе, так как он не был уверен, благодарила ли я Эзру или его за комплимент или за этот заказ.
В конце концов, мистер Такер откашлялся и кивнул.
— Пожалуйста.
И снова повисла тишина.
Если бы это произошло с кем-то другим, я бы решила, что вся эта встреча довольно забавная. Но будучи жертвой в этой ситуации, я постаралась невзначай оценить нижнюю часть стола мистера Такера на случай, если я решу залезть под него, чтобы раскачиваться там взад и вперёд, пока все не уйдут домой.
Мистер Такер почесал низ подбородка и в отчаянии посмотрел сначала на Эзру, а потом на меня. Он очень хотел, чтобы один из нас направил разговор в нужное русло. Бедный, наивный мистер Такер.
— Вы же в ресторанном бизнесе, верно? — спросил мистер Такер Эзру.
— Всё верно, — согласился Эзра, который наконец-то заговорил. — У меня четыре ресторана в Дареме, но мой логотип и сайт устарели. Я бы хотел поработать с мисс Маверик и модернизировать свой имидж, создав свежий образ для всей корпорации. Мне также интересны её мысли по поводу продвижения в социальных сетях и рекламы для различных ресторанов, да вообще всё, что вы могли бы предложить. Я хочу полный пакет услуг.
Мистер Такер улыбнулся, и я была готова поклясться, что у него перед глазами уже поплыли долларовые знаки. Я подавила в себе сильное желание пнуть Эзру по ноге.
Неужели этот разговор происходил на самом деле? Ему что серьёзно было всё это нужно от "626"? От меня?
Если бы это был кто-то другой, я бы поняла его мотивацию. Я классно делала свою работу. Особенно, если клиент хотел полный пакет продвижения в социальных сетях. В интернете я бы порвала всех ради этого клиента. Но мы говорили про Эзру.
Только на этих выходных он назвал меня "зелёной". И пытался диктовать мне мой стиль своими советами о том, какие цвета избегать, и это всё в электронном письме, чёрт его побери. Этот мужчина был неспособен позволить мне делать мою работу без того, чтобы не вмешиваться во все мои дела.
Но, может быть, здесь было что-то ещё? Может быть, он подкатывал ко мне или наказывал меня за то, что я осмелилась перечить ему в пятницу вечером. Или он просто хотел усложнить мне жизнь.
Потому что именно это он и делал. И у него получалось.
Утром я обнаружила письмо от него во входящих, но у меня не было возможности прочитать его. Хотя вполне возможно я намеренно не стала читать его. Теперь я жалела, что оставила свой телефон у себя на столе.
Более того, "626" были известны за счёт своей звёздной команды дизайнеров. Мы превосходили всех в округе с нашими логотипами, графикой и рекламой. Я делала всё возможное, чтобы помочь с продвижением в социальных сетях, но в целом "626" были не самым крутым вариантом, когда дело доходило до социальных сетей и других рабочих инструментов. Здесь я вела ожесточённую войну, и если Эзра действительно всего этого хотел, по крайней мере, он выбрал правильного человека.