Официальная биография Уинстона Спенсера Черчилля 45 глава

Все перечисленные выше имена виднейших деятелей истории касаются исключительно мужчин. Черчилля трудно причислить к рьяным сторонникам феминизма. Он был сыном взрастившей его эпохи, где проблема равноправия полов находилась на периферии сознания власть имущих, и если до ее решения и доходили руки, то последствия этих действий были не в пользу женщин. И тем не менее, он находит место в своем объемном сочинении и для представительниц прекрасной половины человечества. Выше уже упоминались имена Боудикки и Жанны д’Арк. Черчилль уделяет также большое внимание королеве Елизавете I, и даже называет в ее честь две главы, используя при этом красноречивые прозвища дочери Генриха: «Добрая королева Бесс» и «Глориана»^[158] «Знаменитыми были правления наших королев, – заметит Черчилль в 1952 году. – Под их началом наша страна пережила некоторые из величайших периодов своей истории». В своей книге он признает, что «именно королевы, возможно, служили нашей нации наилучшим образом»³⁵⁴.

Черчилль упоминает не только тех, кто правил, но и тех, кто сражался за власть. Одной из первых женщин, которая приблизилась к английскому трону и даже на короткое время захватила престол, стала дочь Генриха I Матильда (1102–1167), вошедшая в историю, как императрица Мод. Представляя ее читателям, автор говорит о ней, как о «жесткой, гордой, суровой, ставившей политику выше всех других страстей, даже неистовых». Восхищается Черчилль также и Маргаритой Анжуйской (1430–1482), называя ее «выдающейся личностью своего времени». Он выделяет ее «мужество и напористость, убежденность и решительность», отмечая, что «редкий человек мог сравниться с ней силой духа»³⁵⁵. Единственным упущением можно считать скромное обхождение с одной из влиятельных и известнейших женщин своего времени – Алиенорой Аквитанской (1124–1204), супругой Генриха II и матерью Ричарда I. Черчилль упоминает ее пятнадцать раз, но не дает ей ни привычной для своего труда резюмирующей оценки, ни заслуженных дифирамб. Он частично восполняет этот пробел, достаточно подробно описывая другую женщину. Она не сражалась за власть, и хотя ее имя связано с войной, свою славу она заработала тем, что спасала жизни там, где другие их забирали, и подняла свою профессию на новый уровень. Речь идет о сестре милосердия Флоренс Найтингейл (1820–1910). «В эпоху горделивого господства мужчин, – отдает ей должное британский политик, – она дала женщинам XIX века новое общественное положение, которое произвело переворот в социальной жизни страны и даже внушило им желание голосовать»⁵⁵⁶.

В ходе исторических изысканий Черчиллем были рассмотрены, проанализированы и описаны сотни имен. Но среди всех этих имен есть одно, которое превосходит для нашего героя все остальные, за исключением разве что его предка 1-го герцога Мальборо и всегда почитаемого лорда Рандольфа. Черчилль не раз размышлял над взлетами и падением этого человека и даже хотел написать его биографию. Но так получилось, что только в своем последнем сочинении он смог в полной мере коснуться его истории – истории человека, харизма, страсть, ум, воля которого, действительно, сияют из прошлого настолько ярко, что видны невооруженным взглядом и сегодня. Именем этого государственного деятеля Черчилль называет отдельную книгу в своей тетралогии^[159]. Ни одна персоналия не удостаивалась такой чести. Столь трепетное отношение может показаться необычным, поскольку речь идет о политике и военном, который не только не был частью англоязычных народов, но и состоялся как личность в государстве, на протяжении многих веков конфронтирующего с Британией. Более того, этот человек вел войска в бой против британцев и вынашивал планы по вторжению на Остров. И тем не менее это не помешало Черчиллю уделить этой фигуре значительное место в своем произведении, а также выразить перед ней свое глубокое восхищение.

Встречайте – император французов Наполеон Бонапарт (1769–1821).

Увлечение Наполеоном сопровождало Черчилля буквально с самого начала его пути в большой политике. Одним из первых действий, которое он предпринял после получения первого министерского портфеля весной 1908 года, было размещение на своем письменном столе небольшого бронзового бюста Наполеона. На протяжении следующих нескольких лет этот бюст будет переходить с ним из одного ведомства в другое, а сам первый период политической карьеры Черчилля получит название «наполеоновского»³⁵⁷. Впоследствии на рабочем столе в Чартвелле появится мраморная копия знаменитого бюста 1806 года работы французского скульптора Шоде Антуана Дени (1763–1810).

Черчилль не делал секрета из своей симпатии к французскому императору, что не шло на пользу его репутации государственного деятеля. Прав был Джон Морли, когда замечал, что «было бы лучше, если бы Уинстон изучал биографии неприметных героев». По мнению пожилого политика, «соразмерять себя с Наполеоном, значит, наживать себе много врагов»³⁵⁸. Но Черчилль не внял предупреждениям. И, как предсказывал его старший друг, тут же попал под огонь глумливой критики, едва представился соответствующий случай.

Вскоре после начала Первой мировой войны, поздним вечером 23 августа, Черчилль беседовал с военным министром, фельдмаршалом Горацио Гербертом Китченером (1850–1916). Министр был мрачен. К западу от Мааса плотный массив германской армии готовился окружить левый фланг англо-французских войск. Китченер стал рассуждать о стремительной контратаке, которая смогла бы разрушить планы противника. «Никто не знает пределов того, на что способна отлично дисциплинированная армия, но если бы французы сумели бы вклиниться вот здесь, – фельдмаршал решительно прочертил стрелку к северо-западу от Намюра, – то Германия вполне может получить собственный Седан, только еще крупнее». Слушая своего коллегу, Черчилль мечтательно представил Аустерлиц: «Австрийцы устремляются вперед, их левый фланг продвигается все дальше, к деревням Тельницы и Сокольницы, а Наполеон готовитудар на Праценские высоты». Было время! «Но где он, нынешний Наполеон? – спросит про себя Черчилль. – Девяносто девять лет назад первый дошел до Шарлеруа. Найдется ли у сегодняшней Франции другой»?³⁵⁹

Насчет Франции сказать трудно, но в Британии кандидат на бессмертную славу Бонапарта имелся. Несмотря на занимаемый пост первого лорда Адмиралтейства, Черчилль принял участие в обороне Антверпена. Он настолько увлекся этим действом, что попросил премьер-министра Асквита снять его с Военно-морского ведомства, произвести в генералы и назначить ответственным за оборону бельгийского порта. Как и следовало ожидать, просьба не будет удовлетворена, а Антверпен все равно падет. Хотя ради справедливости следует отметить, что продержавшийся несколько дней город блокировал значительное количество немецких войск, оказав существенную помощь всему фронту. Но к этому выводу придут историки уже после того, как дым на полях сражений рассеется. Осенью же 1914 года импульсивные предложения главы британского ВМФ не вызывали у общественности ничего, кроме критики. Morning Post, с которой Черчилль сотрудничал во время англо-бурской войны и которая всегда отличалась хорошим расположением к неугомонному политику, выступила с осуждениями странного поведения, а также выразила надежду, что «мистер Черчилль усвоит урок» и уяснит себе, что «он не Наполеон, а министр Его Величества, у которого нет времени организовывать и вести войска в бой»⁵⁶⁰.

Затем будут Дарданеллы, отставка и первый период безвластия. Надо будет смениться премьер-министру (в декабре 1916 года Дэвид Ллойд Джордж перехватит эстафету у Герберта Асквита), надо будет пройти еще некоторому времени, прежде чем на Даунинг-стрит снова захотят увидеть Черчилля в составе правительства. Да и то, даже у импонировавшего Черчиллю нового главы кабинета были свои опасения. В мае 1917 года личный секретарь, любовница, а впоследствии супруга Ллойд Джорджа Фрэнсис Стивенсон (1888–1972) запишет в своем дневнике: «Не знаю, неужели Дэвид серьезно думает над тем, чтобы взять Черчилля, ведь он настолько хорошо знает его недостатки и осознает его тщеславие». «Уинстон разрушил себя чтением книг о Наполеоне», – заметит Ллойд Джордж своей пассии³⁶¹.

У Черчилля действительно скопилось множество книг об узнике острова Святой Елены. Судя по архивным записям, он начал собирать их в 1909 году и продолжил приобретать биографии, мемуары, исследования о жизни полководца на протяжении следующих двадцати лет, сформировав внушительную библиотеку на английском и французском языках. Сегодня эта библиотека с ее главным сокровищем – автографом рукописи самого Наполеона находится в колледже Черчилля в Кембридже.

Основательность, с которой Черчилль подходил к приобретению книг о французском императоре, недвусмысленно говорит о том, что он планировал взяться за написание биографии. В 1932 году он обсуждал с автором одной из работ о Наполеоне – Робертом Баллоном – подготовку предисловия для книги указанного автора объемом в пять тысяч слов. При этом Черчилль собирался оставить за собой право дальнейшего использования некоторых идей и даже фраз уже в своем произведении, которое «собирался написать о предмете исследования»³⁶².

В августе 1934 года, находясь во французском городе Аваллон, где 16 марта 1815 года на пути своего возвращения с острова Эльбы остановился Наполеон, Стэнли Болдуин отправил Черчиллю открытку с упоминанием этого исторического факта. «Прочитай ниже и завидуй, что в этом я превзошел тебя. Тебе следует провести здесь ночь, прежде чем ты начнешь писать его биографию», – хвастался лидер тори³⁶³. В том же августе 1934 года, после автомобильного путешествия со своим сыном и профессором Линдеманом по недавно построенной трассе из Канн в Гренобль, проходившей по тому же пути, по которому Наполеон возвращался с острова Эльбы, Черчилль признался своей супруге: «Я и в самом деле должен написать о Наполеоне, до того как умру»³⁶⁴.

В этих планах политика поддерживал Дж. М. Тревельян, считавший, что после завершения монументальной биографии о Мальборо Черчилль обязательно должен взяться за написание двухтомника («больше не надо», считал историк) о великом французе³⁶⁵. Тревельян был не единственный, кто надеялся, что после рассказа о жизни победителя при Бленхейме Черчилль посвятит себя истории другого полководца. «Что ты собираешься делать после Мальборо? – спрашивал его в октябре 1937 года вице-король Индии Виктор Александр Хоуп, 2-й маркиз Линлитгоу (1887–1952). – Можно ли надеяться, что ты возьмешься за Наполеона»³⁶⁶. Вряд ли. «Слишком много работы накопилось, поэтому я не знаю, хватит ли мне времени и сил» на осуществление этого замысла, – жаловался Черчилль³⁶⁷.

К сожалению, времени не хватило. Черчилль так и не создаст панегирик своему кумиру. По словам Мориса Эшли, книга о Наполеоне является «самой великой ненаписанной биографией нашего времени»³⁶⁸. И тем не менее, Черчилль нашел способ выразить свою точку зрения. Причем не только в четырехтомнике об англоязычных народах. Наиболее громко его голос в отношении Наполеона прозвучал в статье, написанной при весьма необычных обстоятельствах.

Четвертого февраля 1936 года на сцене театра Old Vic была представлена пьеса драматурга Роберта Кедрика Шериффа (1896–1975) и актрисы Жанны де Касалис (1897–1966) «Святая Елена». Главные роли исполнили: Наполеон – Кеннет Кент (1892–1963), генерал граф Шарль-Тристан де Монтолон (1783–1853), адъютант Наполеона – Лео Джон Генн (1905–1978), личный слуга Наполеона Луи Этьен Сен-Денис (1788–1856) – Джон Энтони Куэйл (1913–1989) и двенадцатилетняя Глинис Джонс (род. 1923) в роли Гортензии Бертранд (1810–1889).

На следующий день в Evening Standard появилась рецензия Дадли Баркера (1910–1980), в которой хотя и отмечалась работа авторов по написанию «старательного и эрудированного» текста, сама пьеса и постановка были названы «невыразимо скучными». Информация о «депрессивном отзыве» через заядлого театрала и активного покровителя искусств Эдварда Марша дошла до Черчилля. Политик решил лично посетить спектакль, хотя и признал, что «наблюдение за смертельной агонией личности, о которой я думаю так много, причинит мне боль»³⁶⁹. Пьеса Черчиллю понравилась. И он – «ненасытный читатель литературы про Наполеона» – решил обратиться с открытым письмом в The Times. В своем обращении он заявил, что постановка в Old Vic представляет собой «произведение искусства высокого порядка». По его словам, речь идет о «замечательной пьесе», которая способна «завладеть вниманием зрителей», и которая предлагает рассказ о конце «самого изумительного и потрясающего путешествия, совершенного когда-либо смертным»³⁷⁰.

На момент публикации Черчилль уже семь лет как не занимал никакого официального поста за исключением места в палате общин. Но реакция общественности на заметку в The Times наглядно демонстрирует, что благодаря своей активной литературной деятельности, а также постоянным выступлениям в парламенте и на различных площадках потомок герцога Мальборо продолжал оставаться значимой и влиятельной фигурой. Если до прикосновения Черчилля в зал, рассчитанный на тысячу мест, приходило всего шестьдесят зрителей, то через день после выхода номера The Times их количество возросло до пяти сотен, а следующее представление прошло при аншлаге. В кассу начали выстраиваться длинные очереди, а сам спектакль пришлось переносить в более просторное помещение³⁷¹.

Черчилль не ограничился лишь заметкой, он также написал рецензию на постановку, которая вышла в 1936 году в одном из апрельских номеров Daily Mail. Эта публикация стала первой, в которой британский политик смог выразить не только восхищение перед известным лидером прошлого, но и публично дать ему свою оценку. Заключение и смерть Наполеона на острове Святой Елены он называет «одной из самых трогательных трагедий в истории»: «Шесть горьких лет ограниченности и монотонности, высмеиваемых ложными надеждами, сопровождаемых бесконечным числом второстепенных неприятностей, завершаемых болезнью, болью и медленной смертью».

Черчилль высоко оценил игру Кеннета Кента, который идеально подошел для представления императора в конце жизненного пути. Благодаря актерскому мастерству Кента на сцене предстает «корсиканский великан-людоед с его сотнями преступлений, сотнями битв и несколькими миллионами жизней», оборвавшихся по его вине. Да, Наполеон стал воплощением мирового зла, но по иронии судьбы, как замечает Черчилль, только он и остался в истории, да и история – шесть лет после Ватерлоо – была связана с его пленением и смертью. И любой, кто соприкоснулся с ним в этот период, также обессмертил свое имя или остался в памяти человечества до тех пор, пока «книги читаются, а истории пересказываются».

Черчилль не разделял критических взглядов современников Наполеона. Он считал, что даже в одном мизинце этого невысокого человека было больше власти, чем в скипетре самого могущественного европейского монарха. Даже на заброшенном в Атлантическом океане вулканическом острове этот «военный тиран, завоеватель, человек порядка и дисциплины, космических амбиций и безмерного эгоизма, с разбитым сердцем, утомленный до смерти и оставленный почти всеми, удаляющийся сначала в окрестности Лонгвуда, затем сада, затем в темную комнатку внутри дома и, наконец, в свою походную кровать, все равно продолжал влиять на сердца людей». Черчилль называет Наполеона «великим человеком» и «великим императором», возвышающимся не только над своими современниками, но и над безвластным по отношению к нему временем³⁷².

Он продолжал восхищаться победителем при Ваграме, Маренго и Прейсиш-Эйлау в частных беседах и эпистолярном формате. Он выражал восторг в связи с публикацией в 1935 году в Daily Telegraph недавно обнаруженных «удивительных» писем Наполеона к его второй супруге Марии-Луизе (1791–1847), которые, по мнению Черчилля, «представляют несомненный интерес для всех интересующихся этим периодом»^[160]374. Он сам цитировал императора в своей переписке, как, например, в мае 1936 года в письме Вайолет Бонэм Картер: «Я бы не стал давать совета, пока, как сказал Наполеон: „Мы не увидим всю шахматную доску“»³⁷⁵.

Впоследствии историки займутся сравнением двух колоссов: Черчилля и Наполеона. Они обнаружит, что оба военных лидера относительно рано лишились отцов, имели военное образование, изучали кампании генерал-капитана Мальборо. При этом некоторые исследователи, например Пол Джонсон, указывают на серьезные различия двух исторических фигур. По мнению историка, анархичный стиль правления Наполеона стал провозвестником диктаторских режимов XX века⁵⁷⁶.

В своей оценке Джонсон затронул ключевой вопрос о диктаторском стиле правления Наполеона. Выше уже упоминалась точка зрения Черчилля, считавшего, что не только цель, но и средства определяют величие. Было показано, как это влияло на оценку Кромвеля. Кстати, Черчилль проводит аналогию между двумя государственными деятелями, которые, хотя и жили в разные эпохи и в разных странах, но в решении поставленных задач предпочитали опираться на силу оружия. В этой аналогии интересными представляются два момента. Первое, что британский автор называет Наполеона – «блестящим авантюристом XVIII века». Второе, в своем сравнении двух личностей, он не анализирует их методы и не дает оценку их деятельности, а лишь обращает внимание на различия Кромвеля и Наполеона. В то время как лорд-протектор отличался рефлексией и был полон всевозможных противоречий, Наполеон, наоборот, источал уверенность. «Он не испытывал никаких сомнений и не терзался угрызениями совести. Он точно знал, что хочет делать, – описывает Черчилль его манеру. – Наполеону не было никакого дела до прошлого, он понимал, что не в состоянии управлять отдаленным будущим, но он рассматривал настоящее как свой приз и свою добычу»³⁷⁷.

В то же время, как бы Черчилль ни восхищался Наполеоном, он не мог не признать захватническую составляющую в стремлениях хозяина Фонтебло. «Император намеревался прибрать к своим рукам верховную власть и пользоваться ею до тех пор, пока под контролем его самого и его семьи не окажется весь мир», – констатировал он³⁷⁸.

Наполеон был не единственной личностью в истории, грезившей о мировом господстве. В XX веке на сцене истории появился персонаж, который также собирался контролировать весь мир. Он так же возглавил страну, в которой не родился, он так же обеспечил себе популярность среди сограждан определенными успехами в решении внутренних вопросов, он так же преследовал агрессивную внешнюю политику и захватил половину Европы, он также, как и Наполеон, сломал себе шею на великих просторах России.

Черчилль не мог пройти мимо подобной аналогии. «Наполеон изучил поразительные русские кампании великого шведского короля Карла XII^[161] и считал, что это чтение принесет ему большую пользу. В XX веке другой безжалостный диктатор будет изучать ошибки Наполеона и тоже решит, что усвоил урок. Россия разочаровала их обоих»³⁷⁹, – напишет он.

В отличие от пары Кромвель – Наполеон, которая, хотя и привлекла внимание Черчилля, но не стала предметом глубокого сравнительного исследования, сопоставление фюрера и Бонапарта привело к гораздо более тщательному анализу со стороны британского автора. Наблюдая за захватнической политикой Гитлера в конце 1930-х годов, Черчилль пытался рассмотреть дальнейшее поведение лидера НСДАП в свете известного фиаско французского императора. В марте 1939 года он опубликовал эссе: «Совершит ли Гитлер ошибки Наполеона?». Черчилль планировал включить это эссе в качестве последней главы в свой сборник статей «Шаг за шагом», вышедший в конце июня 1939 года. Однако потом передумал, завершив сборник статьей об англо-турецком альянсе.

Это эссе интересно тем, что было написано в первой половине 1939 года. Если «История» шлифовалась после окончания мировой войны, а издана была и того позже, то названный материал появился на свет до того, как пробил набат нового военного конфликта. Как события будут развиваться дальше? Сделает ли Гитлер последний шаг, толкнув миллионы невинных людей в пропасть мировой войны? Черчилль, считал, что «выбор еще не сделан». Еще можно остановиться. Еще есть время, возможности и пути предотвращения войны. Он напомнил фюреру о Наполеоне – этом «великом гении XIX столетия», «непосредственные причины падения которого имеют значения и для Гитлера». Он напомнил лидеру нацистов о Москве, замечая при этом: «Просто удивительно, насколько огромным противовесом служили в прошлом Европы обширные территории России». Фюрер не внял предупреждениям британца и повел войска на восток.

Использовал Черчилль пример и из национальной истории. Выступая в июне 1940 года в палате общин, когда после дюнкерского избавления вся Британия жила в предвкушении предстоящего вторжения немецких войск, он добавил в свою речь следующий фрагмент: «Когда Наполеон расположился на год у Булони со своими плоскодонными судами и своей Великой армией, ему сказали: „Много трудностей нас ожидает в Англии“. Их будет гораздо больше, поскольку вернулись британские экспедиционные силы»³⁸⁰.

В своей аналогии Черчилль хотел в очередной раз привлечь прошлое для того, чтобы повлиять на настоящее. Но сама аналогия витала в воздухе, и рано или поздно Черчиллю пришлось излагать свою точку зрения по поводу сходства или различий между его современником и кумиром. Пятого сентября 1940 года британский премьер выступал с тридцатипятиминутной речью о военном положении. Среди прочего, он произнес следующее: «До того как закончится эта война, никто не сможет сказать, насколько расширится империя герра Гитлера. Но у меня нет никаких сомнений на тот счет, что она исчезнет так же быстро, возможно, даже быстрее, чем империя Наполеона, хотя, разумеется, без блеска и славы последней»³⁸¹. Тем самым Черчилль указал на различия между двумя диктаторами. Указал он и на то, что любая империя, построенная на оружии, в конечном счете погибнет. Зная увлечение политика трудами Гиббона, этот тезис можно развить, придав ему более универсальный характер – в итоге разрушится любая империя, но та, которая создана на штыках и порядок в которой поддерживается угнетением, падет быстрее.

На следующий месяц Черчилль вернулся к сравнению двух личностей. В октябре 1940 года в издательстве Oxford University Press готовилось к публикации третье издание сборника военных речей Питта-младшего. Глава британского правительства согласился написать к этому изданию предисловие.

В начале XIX века Питт воевал с Наполеоном, вынашивавшим планы покорения Туманного Альбиона. Спустя сто сорок лет с еще одним узурпатором, мечтавшим пересечь Ла-Манш, вступил в бой наш герой. Казалось бы, сходство Наполеона и Гитлера напрашивалось само собой. Но Черчилль не торопится с выводами. «Ни одна историческая аналогия не может быть точной», – считал он. По его мнению, «победа нацистов станет несравнимо более ужасной катастрофой для всего человечества, чем любая победа, которую мог достичь Наполеон». Подаривший Европе Гражданский кодекс, он «не только разрушал, но и строил». Поэтому нельзя даже пытаться ставить знак равенства между империей Наполеона и миром, который стремятся навязать нацисты, считал британский премьер³⁸².

Схожей позиции Черчилль придерживался и дальше. Выступая в декабре 1940 года в парламенте, он заявил, что «категорически против любого сравнения герра Гитлера и Наполеона»; «я не собираюсь оскорблять покойного»³⁸³. В конце сентября 1944 года он вновь назовет «оскорблением» сравнение Гитлера, этого «палача и жалкого политического шулера», с Наполеоном – «великим императором и полководцем». При этом он также добавит, что, будучи увлеченными людьми, максималистами и жертвами своей страсти, оба были неспособны (особенно в пылу увлекающего их азарта) трезво оценивать ситуацию с необходимостью жертвовать малым ради достижения большого: «По своему характеру они оба были не в состоянии отдать самый крохотный клочок какой-либо территории, на которую были вынесены волной прилива их лихорадочной удачи».

В подтверждение своих слов Черчилль приводил решения Наполеона после сражения под Лейпцигом в 1813 году. Потерпев поражение в Битве народов, он «отказался вывести жизненно важные соединения своей армии и вынужден был начать кампанию 1814 года с необученными новобранцами и с небольшим количеством опытных войск, наспех переброшенных из Испании». Схожим образом поступил и Гитлер, который «разбросал германские армии по всей Европе и, упорно цепляясь за каждый пункт от Сталинграда до Туниса, лишил себя возможности сосредоточить основные силы для завершающей битвы». Подобное «распыление и разброс» сил Черчилль считал красноречивым признаком того, что дело Гитлера обречено на провал³⁸⁴.

Интересным в этом сравнении является то, что британский политик не просто восхищался Наполеоном – он подвергал его поступки критическому разбору и с присущей ему любовью к истории пытался перевести теоритический анализ в практическую плоскость с поиском конкретных ответов на волновавшие его вопросы. Он не переставал учиться как на успехах французского императора, так и на его поражениях. Руководитель архива Черчилля Аллен Пэквуд считает, что выводы о причинах провала Бонапарта сыграли для британского политика основополагающую роль в формировании стратегии борьбы с Гитлером. В то время как Наполеона сокрушило поражение в России, превосходство британцев на море, партизанская война в Испании и коалиция европейских держав, Черчилль планировал разбить Гитлера на советском фронте, победой в Атлантике и Северной Африке, а также созданием Великого альянса³⁸⁵. И хотя подобный взгляд представляется несколько упрощенным в описании решений Черчилля в годы Второй мировой, а также самих событий, происходивших на полях сражений, где фактор Восточного фронта перевешивал все остальные направления вместе взятые, само появление подобных трактовок лишний раз доказывает, насколько важна была для британского политика личность французского императора.

В этой связи уместно задаться вопросом, чем же так привлек выходец с Корсики британского аристократа? Ведь, несмотря на несколько перечисленных выше сходств, их многое отличало. Они воспитывались в разных условиях и приняли разные социальные установки. Они принадлежали противоборствующим европейским державам. Более того, Наполеон нес личную ответственность за решения, которые были направлены против любимой Черчиллем Британии. Он был главным идеологом и катализатором английской блокады, а свой успех как полководца и государственного деятеля видел в захвате и разрушении ненавистного Альбиона. И как после всего этого, потомок Мальборо мог восхищаться такой личностью?

Ответ на этот вопрос имеет несколько составляющих. Во-первых, генерал Бонапарт обладал чертами, которые импонировали нашему герою: уверенность, смелость, энергичность, способность воодушевлять людей, ведя их за собой. «Он поражал окружающих своей бурной энергией, – не скрывая восторга, указывает Черчилль. – Всегда возглавляя передовые части своей армии, он вдохновлял подчиненных на борьбу»³⁸⁶. Черчилль называет Наполеона «величайшим человеком дела, родившимся в Европе после Юлия Цезаря»^[162]388.

Во-вторых, Черчилль, несомненно, попал под влияние величия французского политика. Причем не только он. Многие знаменитости восхищались основателем новой Франции. О нем слагали восторженные поэмы, писали героические портреты, создавали хвалебные биографии. Даже его современники-противники признавали его grandeur и выказывали ему уважение. Например, в Британии признание было по обе стороны политического спектра: одни – виги – говорили о Наполеоне не иначе как о «самом великом государственном деятеле и самом способном генерале древних и нынешних времен», другие – тори – отмечали «превосходство его таланта» и «сверкающую власть его гения»³⁸⁹. Томас Карлейль (1795–1881) называл почившего на острове Святой Елены «нашим последним великим человеком»; для Вальтера Скотта он был воплощением глубокого величия; а Ральф Уолдо Эмерсон (1803–1882) возвел Наполеона до уровня архетипа человека, который сделал себя сам³⁹⁰.

Стоит ли удивляться, что и Черчилль с его культом энергии и преклонением перед индивидуальностью и величием не смог пройти мимо столь колоритной фигуры и снять перед ней шляпу. Он нашел в биографии великого француза подтверждение многим своим убеждениям, начиная от верховенства амбиций и заканчивая верой в потенциал, заложенный в каждом человеке и позволяющий самостоятельно выковывать свою удачу и формировать свою судьбу.

Наконец, в-третьих, Наполеон в представлении Черчилля был не просто великим полководцем и лидером. Воспитанный в виговских традициях, британский политик видел в нем олицетворение прогресса: как истинный последователь и продолжатель дела Французской революции, Наполеон нанес сокрушительный удар по устаревшей монархии и заложил основы нового общества. Он «сметал с пути отжившие средневековые системы и аристократические привилегии», «дав народу землю и новый свод законов»³⁹¹. «Он считал себя освободителем, и он действительно был им для многих стран Европы», – отмечает британский политик. «Гений Наполеона распространил импульс Французской революции на все края Европы, – перечисляет он его достижения. – Рожденные в Париже идеалы свободы и национализма передались всем европейским народам. Хотя Франция потерпела поражение, а ее император низвергнут, вдохновлявшие ее принципы продолжали жить»³⁹².

В этой связи уместно вернуться к аналогии с Гитлером. Выступая по радио в августе 1941 года, британский премьер напомнил слушателям, что «наполеоновскими армия двигала идея… свобода, равенство, братство был их боевой клич». А что у Гитлера? Его «новый порядок» представлял собой власть, которая «положит конец демократии, парламентам, основным свободам и нравственным устоям простых мужчин и женщин, историческим правам наций». «У Гитлера нет идеи, нет ничего, кроме безумия, жадности, стремления к эксплуатации».