Виктор Александрович Пичугин
Повесть о красном галстуке
Виктор Пичугин
ПОВЕСТЬ О КРАСНОМ ГАЛСТУКЕ
Как повяжешь галстук,
Береги его:
Он ведь с нашим знаменем
Цвета одного.
А под этим знаменем
В бой идут бойцы,
За Отчизну бьются
Братья и отцы.
Как повяжешь галстук,
Ты – светлей лицом…
На скольких ребятах
Он пробит свинцом!..
Пионерский галстук –
Нет его родней!
Он от юной крови
Стал еще красней…
Как повяжешь галстук,
Береги его:
Он ведь с нашим знаменем
Цвета одного.
Степан ЩИПАЧЕВ. 1942 год.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В феврале 1941 года военврача Георгия Константиновича Подтыкайлова перевели из Бреста в небольшой пограничный городок Беловежа. Месяц спустя из Воронежской области приехала к нему вся его семья: жена Александра Матвеевна, четырехлетняя дочь Валя и старший сын Юра…
Уютный городок понравился всем. И хотя в Белоруссии таких городов немало, однако Беловежа показался Юре самым лучшим на свете.
Георгий Константинович работал в госпитале врачом, Александра Матвеевна хирургической сестрой. Бывая у них в госпитале, Юра видел, с каким уважением относились к отцу больные и медицинский персонал. Юра гордился этим и сам мечтал стать врачом.
В начале июня отца командировали, в Смоленск на курсы военных врачей. Он часто писал жене, детям. Александра Матвеевна торжественно вскрывала конверт и вручала персональные послания дочери и сыну. Затем удалялась на кухню и внимательно читала письма мужа.
Валя усаживалась на диван и с важным видом рассматривала присланные отцом цветные открытки.
Юра же уходил в сад, в самый дальний его уголок, и по нескольку раз перечитывал отцовское послание. А потом долго сочинял ответ.
|
|
И сегодня было что написать. Завтра, в воскресенье, работники госпиталя собираются отдыхать в лесу. Для мамы он специально набрал клубники. Выбрал самую крупную, красную и сочную. Но ей об этом не сказал. Скажет утром, по дороге в лес. И Валю угостит, конечно. Правда, она иногда капризничает, но он все равно любит ее.
Юра сбегал на станцию, бросил письмо в почтовый вагон проходящего поезда. Домой возвратился не сразу. А когда вернулся, то еще во дворе почувствовал приятный запах. Юра знал, что сегодня мать печет пироги.
Из окна соседнего дома слышался оживленный разговор. Юра уловил радостный голос дочки комиссара госпиталя Веры. Ей только что вручили в райкоме комсомольский билет. Счастливая!
Юра закрыл за собой калитку и вошел в дом. Мать, разрумянившаяся у печки, повернулась к нему и ласково улыбнулась.
– Садись, сынок, поешь пирожков. Смотри, какие славные получились.
Юра не успел съесть и одного пирожка, как в дом влетела Вера. Она светилась необыкновенной радостью; высоко и торжественно подняв над собой новенький комсомольский билет, закружилась по комнате.
Появилась Валя, уселась на диване и с удивлением следила за Верой. Рядом присел Юра, и оба они не спускали с Веры завороженных глаз. Такой они еще ее не видели…
Потом Юра подошел к Вере, спросил осторожно:
– Покажи билет, а?
– На, смотри, – Вера открыла заветную книжечку, но в руки не дала и, всматриваясь в награды, с гордостью добавила: – Я никогда, никогда не подведу комсомол, понял?
– Понял, – сказал Юра и снова попросил: – Дай в руках подержать.
|
|
– Ты что?! Билет не передают, а ты даже и не пионер еще.
– Скоро буду, – буркнул обиженный Юра и, недовольный отказом, пошел к двери.
Вера догнала у порога и преградила дорогу.
– Ладно уж, на, подержи.
Юра затаив дыхание смотрел на билет. Он не видел, как мать подошла к комоду и достала новенький пионерский галстук. А Вера догадалась, для чего Александра Матвеевна достала его, и вдруг заторопилась:
– Ну все, Юра, хватит; глянь, что мать приготовила тебе.
Александра Матвеевна подошла к сыну и тихо, но торжественно произнесла:
– Вот, сынок, возьми. Я пионервожатой в школе была, его секретарь райкома за лучший пионерский отряд вручил мне.
Юра был ошеломлен. Галстук, о котором столько мечталось, – вот он, протяни руку – и он твой, твой навсегда! Юра пытливо посмотрел в глаза матери.
– Бери, бери. – Материнские руки легли ему на плечи. – Скоро он тебе понадобится, а пока храни как самое дорогое!
Юра бережно взял галстук. От радости на глазах блеснули слезы. Мать понимающе переглянулась с Верой, но обе промолчали.
С дивана торопливо сползла Валя, подбежала к матери и вдруг решительно потребовала:
– А мне галстук? Я тоже хочу быть пионеркой!
Александра Матвеевна растроганно улыбнулась, взяла дочь на руки и с материнской нежностью стала ее целовать…
В эту ночь Юра долго не мог заснуть. Подумать только: он имел теперь свой, настоящий красный галстук.
Не вступив еще в пионеры, он уже сегодня был счастливым, верил, что обязательно будет хорошим пионером. Ему очень, очень этого хотелось! Заставляя себя заснуть, Юра с сожалением подумал, что поторопился отправить отцу письмо, не написал про красный галстук. Ну, да ладно, вернутся они завтра из леса, и он еще напишет большое‑пребольшое письмо…
|
|
ГЛАВА ВТОРАЯ
На следующее утро Юру разбудили рано. Разбудили с каким‑то нетерпением, нервозностью. Просыпаясь, он спросил недовольно:
– Что, уже пора? – открыл глаза и увидел заплаканное лицо матери.
Юра встревоженно приподнялся. Что‑то случилось! Он прильнул к матери, но она отстранилась.
– Одевайся, сынок, да быстрее! – В ее голосе была тревога.
– Разве мы не в лес? – предчувствуя беду, спросил он.
– А ты не слышишь, как стреляют?
Юра прислушался. Действительно, где‑то стреляли, что‑то взрывалось, гудели самолеты. И как это он сразу не услышал?
– Не до прогулок теперь. Война.
Валя никак не могла проснуться, ее одевали сонную…
До госпиталя добрались быстро. Во дворе суетились люди, грузили в машины имущество, медикаменты. В «санитарки» садились больные.
Юра впервые услышал и понял слово «эвакуация». Он ни за что не хотел уезжать, просил подождать отца. Он думал: приедет отец, и они вместе уедут отсюда. Иначе где же ему найти их?
Александра Матвеевна пустилась на хитрость, убеждая, что они едут к отцу. Юра не верил. Уже все знали, что госпиталь эвакуируется в Волковыск, а не в Смоленск.
Подошел Петрович, шофер госпитальной полуторки, высокий, широкоплечий богатырь.
– Ты, малыш, не буянь, – сказал он спокойно, но внушительно. – Война тебе не игрушка, а потому не капризничай. Полезай в кузов и замри. Для своей же пользы, понял?
Он легко подхватил Юру и усадил на какие‑то узлы рядом с Валей. Она смотрела на все широко открытыми, непонимающими глазами.
Кто‑то отозвал Александру Матвеевну в сторону. И тут Юра увидел Веру. Вера вскарабкалась в кузов, приняла от Петровича свой чемоданчик, санитарную сумку и стала с беспокойством ждать, когда появится ее мать, Ольга Васильевна.
Вернулась Александра Матвеевна и сказала Вере, что ее мать поедет с больным лейтенантом… Александра Матвеевна устроилась около детей. Петрович запустил мотор.
Вдруг Юра перепрыгнул через борт и помчался за ворота госпиталя.
– Куда? – испуганно крикнула Александра Матвеевна.
– Я сейчас! – махнул он рукой и во весь дух припустил по улице.
Мать растерялась. Из кабины выглянул Петрович:
– Вы меня, что ль, спрашиваете, куда? – и сразу заметил исчезновение Юры. – А он куда делся?
– Домой побежал. Я догоню, – сердито ответила Вера.
– Сиди! – остановил ее Петрович. – Вместе догоним.
Он с силой захлопнул дверцу и, круто развернувшись, повел машину к дому Подтыкайловых.
Юра выбегал уже из дома, когда подкатила полуторка. Петрович высунулся из кабины, с гневом хотел что‑то крикнуть, но, увидев в руках Юры красный галстук и корзиночку с клубникой, сменил гнев на милость.
– А ну, сигай в машину! И без разрешения ни шагу. Не то вместо батьки всыплю, чтоб дисциплину уважал. Сообразил? Чего стоишь? Лезь!
Юра торопливо сунул галстук за пазуху, подал матери корзиночку с клубникой, ловко забрался в кузов. Он весь взмок, волосы прилипли ко лбу. Мать прижала к себе сына и ласково поцеловала разгоряченные щеки.
Когда вернулись к госпиталю, из ворот уже выезжала колонна машин.
Шел седьмой час. Солнце поднялось высоко. На голубом небе – ни облачка. День ожидался жаркий. Со стороны Бреста слышались орудийные раскаты; было видно, как небо над городом затягивалось густым дымом. И чем ближе подъезжали, тем яснее понимали, что там идет настоящее сражение.
Было решено – объехать город стороной. Свернули в лес. Поехали быстрее. Сильно трясло на ухабах, но скорость не сбавляли. Вскоре лес кончился. Началось зеленое ржаное поле. Слабый ветерок волнами бороздил его.
Юра посмотрел на мать и, как никогда, почувствовал всю остроту ее переживаний. Ему стало не по себе. Он готов был сделать все что угодно, но только бы не видеть ее в таком состоянии.
Александра Матвеевна заметила тревожный взгляд сына, поняла, о чем он думает, и прижала его к своей груди.
Юра вспомнил про клубнику, протянул матери самую большую ягоду.
– Для тебя набрал. Смотри, какая красная, спелая.
Александра Матвеевна благодарно улыбнулась сыну.
– Спасибо, сынок, но лучше потом, хорошо? – Она говорила тихо, растроганно, а в глазах стояли слезы.
– Хорошо, – согласился Юра и передал Вале корзиночку и предупредил, чтоб не рассыпала. Почувствовав общую беду, девочка словно повзрослела и понимающе кивнула ему головой.
Вера слышала разговор, но сама в него не вступала. А увидев в глазах Александры Матвеевны слезы, сказала:
– Не надо, прошу вас.
Александра Матвеевна смахнула слезинки и, стараясь улыбнуться, еще крепче прижала к себе детей. Неужели материнское сердце чуяло беду?..
Юра заметил, как Вера встревоженно посмотрела влево, вправо, вверх. И тут услышал нарастающий непривычный гул самолетов. Юра уставился в небо. Сколько их! На крыльях одни кресты. Все небо закрыли. Теперь оно не казалось таким голубым и чистым. Несколько самолетов повернули на колонну. От них стали отделяться черные точки. Послышался свист. Юра невольно втянул голову в плечи и плотнее прижался к матери. Дрогнула земля. Огромные клубы земли вскинулись в небо, закрыли солнце, стало темно и страшно. Вдруг кто‑то подхватил и выкинул Юру из машины…
Очнулся он в большой воронке. И первое, что увидел, – солнце, низко висевшее над лесом. Пахло гарью. Юра пошевелился и почувствовал пронизывающую боль в спине и ногах.
– Ма..а..ма! – позвал он, но никто ему не ответил.
С трудом приподнялся. С головы и плеч посыпалась земля. Превозмогая боль, привстал на колени, отряхнулся и медленно полез наверх.
По всей дороге дымились исковерканные, обугленные машины. Зеленое поле стало неузнаваемым, серым, изрытым. Юра растерялся, присел на край воронки и несколько минут просидел в оцепенении. Затем подошел к ближнему перевернутому грузовику, заметил санитарную сумку матери, нагнулся поднять ее и обмер: из‑под обломков на него смотрело искаженное родное лицо – мертвыми глазами. Чуть дальше лежала Валя. Под рассыпавшуюся клубнику подтекала кровь.
– Мама?! Мамочка! Валя?!
Тишина. Слышались только слабые стоны умирающих. Юра глянул на смятую, обугленную кабину, из нее торчало почерневшее тело Петровича. В стороне от грузовика, уткнувшись лицом в землю, неподвижно лежала Вера.
Юра понял, что произошло страшное, непоправимое несчастье. Упал на землю и горько‑горько зарыдал.
…Вечерело. Оставаться одному среди погибших было страшно. И, полный ужаса, Юра решил вернуться домой, позвать людей на помощь, привести их сюда и потом, дома, дожидаться возвращения отца…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Уже ночью Юра подошел к лесу и остановился в нерешительности. Трудно найти человека, который отказался бы побывать в лесу днем или ранним утром, полежать на залитой солнцем поляне. Но это когда светло, когда все видно. А в темноте?
Юра стоял перед сплошной темной массой леса и, страшась войти в него, колебался. Появилась луна. Обозначила контуры деревьев, голубым светом отразилась на листьях.
Подбадривая себя, Юра осторожно вступил в лес.
Ветки кустарников стегали его по плечам, царапали лицо. Юра плакал и с опаской шел вперед. Только бы добраться до города, рассказать людям, что здесь произошло, и они обязательно поспешат сюда на помощь!
Он понимал, что мать и Валя погибли. И в то же время не верил, не хотел верить. Ему хотелось бежать, кричать, чтобы его услышали, пришли на помощь – тогда все станет по‑прежнему. Но мрачный лес сковывал ноги, душил голос. Юре казалось, что его кто‑то догоняет, что еще миг и… Трудно представить, что произойдет дальше… Юра затаил дыхание. Он был уверен, что если хоть чуть‑чуть повернется, то… нет, нет!
Вдруг жуткий вопль раздался над головой. Юра присел от страха. Он был ни жив ни мертв. Вопль повторился сильнее.
– Ма‑а‑ма! – закричал он и прижался к дереву.
В наступившей тишине он слышал, как бьется его сердце. «Это филин, всего‑навсего филин», – успокаивал он себя, но возбуждение от незримой опасности не проходило. Зловещие шорохи ползли к нему со всех сторон.
Снова вспомнились мама, Валя, Вера, Петрович. Пересиливая страх, Юра зашагал вперед. С каждым шагом он чувствовал себя увереннее. Он должен торопиться в город, за помощью, к людям.
Вскоре он устал. Лес, казалось, никогда не кончится. Юра присел отдохнуть, прислонился спиной к стволу дерева и сразу почувствовал, как усталость расслабила все тело, неудержимо потянуло ко сну…
Проснулся он, когда яркие лучи солнца, пробившись сквозь листву, коснулись его лица. Юра открыл глаза, не понимая, почему он в лесу, и, вдруг вспомнив вчерашний день, быстро вскочил.
Несколько минут от стоял раздумывая. В какую сторону ему идти? Надо вспомнить, с какого бока было солнце, когда они вчера выезжали из города… И опять он услышал знакомый нарастающий гул вражеских самолетов. В просвете деревьев увидел самолеты с крестами на крыльях.
Куда они летят? Бомбить Брест? Или возвращаются обратно? И что делать ему?! Искать дорогу в Брест? А если в городе немцы? Тогда что? Не лучше ли идти сразу к отцу, в Смоленск? Юра подобрал валявшуюся на земле сухую крепкую палку и почувствовал себя сильнее. Нет, в Смоленск потом, сначала он все расскажет людям.
Где‑то сбоку послышалось урчание тяжелого мотора. Неужели трактор? Как он здесь оказался? Прямо через кусты Юра помчался навстречу звуку. Есть наконец кому рассказать о вчерашней беде!
Но что это? Между деревьями мелькнула фашистская свастика. Немцы!!! Юра остановился как вкопанный. Присел затаив дыхание. За первым танком показался второй, третий. Люки открыты. В черных комбинезонах на башнях сидели танкисты. Улыбались. Наслаждались русской природой.
Юра впервые видел живых немцев. Сам не зная для чего, стал считать танки. Им, казалось, не будет конца. За танками появились мотоциклисты. В касках, с засученными по локоть рукавами, они весело и громко переговаривались.
Сорок танков и семьдесят мотоциклов насчитал Юра. После них долго пахло бензиновой гарью. Юра вышел на дорогу. Сомнений уже не было: враг проехал по дороге, которая вела из города. Значит, немцы уже и там. Туда ему идти не надо. Остается одно: идти к отцу. К своим. В ту сторону, куда уехали немцы.
И он пошел. Он узнал вчерашний лес. Скоро начнется ржаное поле, и он снова увидит… Лес редел, становился ниже. Вот оно, это поле. Перед глазами Юры разбитая колонна. Рядом с изуродованными машинами стояли немецкие мотоциклы. Немцы копошились в обломках, чего‑то искали, трясли уцелевшие чемоданы и сумки.
Видеть это было невыносимо. Юра свернул левее, чтобы лесом обойти ужасное место и идти дальше, в сторону, откуда слышится стрельба. Там, конечно, находятся наши. Юра в последний раз посмотрел на поле и, прощаясь, повернул в глубину леса.
Лес становился для него родным домом. Здесь можно было укрыться. Утолить голод и жажду земляникой. Дать волю своим чувствам.
Теперь его единственным стремлением стало добраться до своих, выпросить винтовку и вместе со всеми уничтожить фашистов. Отомстить за смерть матери, Вали, за всех‑всех!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Юра шел долго. С каждым шагом ноги наливались свинцовой тяжестью, идти становилось труднее, хотелось отдохнуть, полежать в мягкой густой траве.
Белоствольные березки обступали со всех сторон. Стройные, кудрявые, зеленые… Юра любил рисовать, особенно акварелью. Весною на школьном конкурсе он занял второе место. Лесной пейзаж получился веселый, солнечный. Среди цветов Юра посадил под березкой зайчат. Они смотрели так, словно приготовились сфотографироваться. Картина всем понравилась.
А как радовались родные, когда принес домой грамоту! Отец подарил новые краски и альбом для рисования.
Юра совсем устал, в изнеможении бросился в мягкую траву. Хорошо бы лежать с открытыми глазами, смотреть в далекое‑далекое небо и ни о чем не думать.
А вдруг и в Смоленске немцы? Сколько танков и мотоциклов по дороге проехало, а сколько таких дорог. И по железной дороге не меньше провезли. А самолеты? Все летят, летят и летят… Нет, не может быть, чтобы немцев далеко пустили. Наши разобьют фашистов, и тогда, тогда… Он заснул мгновенно, как в яму провалился.
…Рядовой Николай Прохоров пробирался лесом. Слегка сутулясь, часто останавливался и вслушивался в лесную тишину. Слева от него продвигался старшина Иван Бондаренко. За эти два дня войны они многое испытали: не раз дрались в рукопашной, на их глазах гибли товарищи. Удивительно, как они уцелели, как вырвались в лес.
Вдруг Прохоров насторожился и, всматриваясь в мелкую поросль кустарника, негромко позвал:
– Товарищ старшина, я мальчишку нашел, плашмя лежит.
– Живой?
– Дышит. Значит, живой.
Прохоров нагнулся, тронул Юру за плечо:
– Эй, парень, боевая тревога!
Юра с трудом открыл глаза, увидел военного, винтовку и потянулся за палкой.
– Ишь ты! Личное оружие имеешь? – улыбнулся Прохоров.
– Вы кто? – не узнавая своего голоса, спросил Юра.
– Свои, не бойся, – произнес подошедший Бондаренко и сказал Прохорову: – Отверни винтовку‑то, не пугай хлопца.
– Так она ж не стреляет, товарищ старшина. Последний патрон на фашиста истратил. Теперь она так, для виду.
– А штык? С ним и патроны и чего хочешь раздобудем. Тебя как звать‑то малыш?
– Юра. Юра Подтыкайлов.
– Ты что, Юра Подтыкайлов, заблудился или от своих отстал? – спросил старшина, присаживаясь рядом.
Юра молча кивнул головой. Бондаренко поставил между ног винтовку, сжал ее коленями и предложил Прохорову:
– Садись и ты, Никола, передохнем малость и дальше двинем. Ну‑ка, Юра, погрызи сухарик. Небось проголодался? Бери, бери.
Юра взял сухарь. Остро запахло махоркой. Чихнул.
– Что, – засмеялся Бондаренко, – в носу защекотало? Ты уж извиняй, брат, махра в кармане просыпалась. Ты продуй. Ничего не будет.
Сухарь крепко отдавал табаком. Но Юра ел его с таким удовольствием, будто самое вкусное лакомство.
Бондаренко свернул цигарку, закурил и, затягиваясь дымом, передал кисет Прохорову.
– Небось пирожные любишь, а? – Юра кивнул. – Все любили, а теперь забудь, сухарю радуйся. Такая жизнь началась.
– Доберемся к своим, эх и щец горяченьких нахлебаемся, – мечтательно проговорил Прохоров, прикуривая у Бондаренко. – Люблю щи с черным хлебом и чесноком.
Бондаренко прилег, спросил снова:
– Так ты, я не понял, заблудился или от своих отстал?
Юра на знал, как лучше ответить. Бондаренко не торопил, лежал в траве и, поглаживая ее рукой, рассуждал:
– Если бы не война, мне отпуск обещали. Глянь, Никола, трава какая, ее косить одно удовольствие. Ну что молчишь, Юра Подтыкайлов? Или сказать нечего?
Юра перестал жевать сухарь. И, глубоко вздохнув, рассказал, что произошло вчера на дороге. Бондаренко с Прохоровым перестали курить, загасили о подметки сапог самокрутки и сидели тихо, задумавшись.
– Ты, парень, крепись, – после некоторого молчания заговорил старшина. – Главное сейчас зубы стиснуть, чтоб покрепче сдачи давать.
– Видели мы вашу колонну, – тихо произнес Прохоров. – Видели, как фашисты мертвых грабили.
– Ладно, хватит об этом. Придет время, все припомним фашистам, а сейчас к своим пробиваться надо. Подъем, Прохоров!
Юра забеспокоился. Неужели его оставят здесь, не возьмут с собой?!
– Дяденька старшина, я тоже к своим хочу!
Нехотя поднимаясь, Прохоров глянул на старшину.
– А что, – сказал он, – не бросать же его в лесу. Он и так натерпелся. У тебя, значит, никого в живых не осталось?
Юра понял, что Прохоров на его стороне.
– Отец у меня в Смоленске. На курсах.
– Как в Смоленске? – удивился Бондаренко. – Какие курсы?
– Он врачом в госпитале работал, и его на курсы послали.
Бондаренко подтянул ремень, поднял с земли винтовку.
– Ладно, Юра, берем тебя с собой. Но имей в виду, держаться молодцом. В случае чего – молчи как рыба. Иначе всем хана. В нашем деле только так. Война! На пироги и мягкую постель не рассчитывай. Ясно?
Юра кивнул головой и, готовый в дорогу, поднял свою палку. Военные переглянулись, но промолчали.
– А теперь вперед! – скомандовал Бондаренко. – И чтоб никаких разговоров.
И двинулся вперед первым.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Вечером вышли к селу. Оно лежало в низине и хорошо просматривалось. Спрятались в кустарнике, стали наблюдать. Кое‑где из труб тонкими струйками тянулся дымок.
Прохоров повел носом;
– Отварной картошечкой пахнет. Люблю горяченькую с малосольным огурчиком. Объеденье!
– У тебя, Прохоров, одна еда на уме: то щи, то картошечка.
– А как же, товарищ старшина, есть хочется. Может, заглянем на дымок?
– Не торопись, Никола. В селе что‑то подозрительно пусто. Может, немцев опасаются?
– Так ведь картошечка, – не унимался Прохоров. – У немцев, поди, тушенки навалом, а я ее не чую. Рискнем?
Бондаренко и сам чувствовал запах картошки, ему тоже хотелось горяченькой, но предосторожность прежде всего.
– Не спеши, – предупредил он Прохорова. – Проверить надо. А то нарвемся: и себя и мальчишку зря загубим.
– Тогда в разведку пустите. Я мигом проберусь и все узнаю.
– Опасно. Местность открытая, сразу заметят. – Старшина посмотрел на Юру. – Вот если тебе, не испугаешься?
– Я? Что вы! – не задумываясь, согласился Юра. – Да я…
– Погоди, выслушай до конца, – остановил его Бондаренко. – В случае чего, говори: заблудился. Город называй, это лучше, не запутаешься. И плачь, не жалей слез. А нет фашистов – свистни. Свистеть умеешь?
Юра даже удивился. Кто же из мальчишек не умеет свистеть? Бондаренко положил ему руку на плечо.
– Будь осторожен. Про нас ни звука. Ну будь здоров, разведчик.
– И все примечай, – посоветовал Прохоров, протягивая палку. – Так убедительнее выглядишь: один идешь, а она твоя защита.
Юра кивнул головой и отправился в село. Шел медленно, назад не оглядывался. Знал, что за каждым его шагом следили Бондаренко и Прохоров.
У крайнего дома из подворотни выскочила лохматая собачонка и с лаем кинулась на Юру. Он замахнулся палкой. Собака с визгом отскочила в сторону и залаяла злее. Скрипнула калитка. На улицу выглянула высокая пожилая женщина. Цыкнула на собаку, долгим, внимательным взглядом осмотрела Юру. Он подошел ближе, поздоровался. Женщина ответила холодно, настороженно. Голос низкий, грубоватый. Выйдя из калитки, спросила с подозрением:
– Ты, я вижу, ненашенский, чужой. Откуда взялся?
Юра решил говорить по‑честному. Сказал, откуда и куда идет. Сказал про гибель родных. Глаза у женщины сразу подобрели. Она распахнула калитку.
– Проходи, сирота. Покормлю тебя чем бог послал. И на дорожку заверну.
Юра шагнул во двор. В стороне лежали перевернутые сани, колеса телеги. В центре двора стояла деревянная колода с водой. Около нее дымила железная печурка. В стоящем на ней чугунке что‑то кипело. Пахло вареной картошкой.
Хозяйка закрыла калитку и задвинула засов.
– Так надежнее. К нам утром фашисты заявлялись. Все подчистили. Учителя Коломийца с женой застрелили. Недавно уехали.
Они вошли в дом.
– Антихристы! Ну, погодите, обломают вам ваши зубы. Ей‑богу, обломают, – повернулась к образам – Господи, услышь людское горе, сотвори фашисту гибель.
Она перекрестилась, взяла глубокую миску и вышла. Вернулась с дымящейся, разварившейся картошкой. Поставила ее на стол, подвинула Юре. Налила в большую кружку молока. Затем развернула полотенце и отрезала несколько ломтей серого душистого хлеба.
На печи кто‑то завозился, послышался шепот. Хозяйка повернулась к печи, спросила:
– Что, проголодались? А ну, слезайте сюда!
– Не… нам хлебушка дай, корочку.
На Юру смотрели две пары детских глаз. Детям было не больше пяти‑шести лет.
Хозяйка отрезала две горбушки и подала. Ребята приняли хлеб и, поглядывая на Юру, с аппетитом уплетали свои горбушки.
Хозяйка проворчала недовольно:
– Что‑то снохи долго нет. Наш председатель всех женщин собрал. Мужиков‑то он в лес спровадил, а теперь с женщинами толкует. Семеныч у нас молодец. В гражданскую многих от белогвардейской смерти уберег. Да ты чего не ешь? Ай брезгуешь?
Юра откусил кусочек хлеба. Стал медленно жевать. Отхлебнул молока. Молоко холодное, вкусное. Юра ел и радовался, что хозяйка совсем не злая, а очень добрая. И вдруг ему стало не по себе: ведь ожидавшие его Бондаренко и Прохоров тоже хотят есть. Он сидит за столом, ест, а они? Стало стыдно. Юра прекратил жевать и отодвинул от себя еду.
– Чего так? – встрепенулась хозяйка. – Не понравилось?
– Понравилось. Да еще как! Только… меня в лесу ждут и тоже есть хотят. Я лучше уйду, спасибо.
– Ты что! – возмутилась хозяйка. – Ешь. А еще лучше – веди их сюда. Картошки и молока на всех хватит. Зови!
Юра пулей вылетел за околицу, свистнул, как условились, и тотчас из леса появились Иван Бондаренко и Николай Прохоров. Юра оглянулся. У калитки стояла хозяйка и укоризненно качала головой. Выражение лица было доброе, заботливое, материнское.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Июльские дни стояли жаркие. Даже в лесу духота была невыносимой.
К группе Ивана Бондаренко присоединился молодой пограничник Рахматулин, небольшого роста и тонкий, как девушка.
К фронту пробирались ночами. Днем видели, как по всем дорогам немцы колоннами катили на восток. Бондаренко говорил:
– Хозяевами себя чувствуют, а мы по родной земле крадемся.
Однажды Прохоров спросил Рахматулина:
– Ты хвастался, ножи хорошо бросаешь. Это точно?
– Почему хвастался? – обиделся Рахматулин. – У нас все умеют. Обычай такой. Спроси Юру, я показывал ему.
Рахматулин только вчера показывал свое искусство. На дереве вырезал круг, отмерил шагов двадцать и бросил нож точно в центр круга. Юра с трудом выдернул. Кинул сам и промазал.
Юра подтвердил умение Рахматулина. Покраснел. Ему впервые приходилось подтверждать слова взрослого человека. Бондаренко понял его смущение.
– Ну что ж, проверим в деле. Штыки от винтовок подойдут?
– Должны. Только я попробую сперва, кину раза три.
С двух винтовок сняли штыки. Рахматулин выбрал дерево, прицелился и с силой бросил – раз за разом. Сталь со звоном вонзилась в ствол кряжистого дуба.
– Ого! – присвистнул Прохоров, с трудом выдергивая штыки.
Рахматулин, довольный, подмигнул Юре.
К вечеру Бондаренко с Рахматулиным ушли в разведку. Юра с Прохоровым остались вдвоем. Прохоров вспоминал свое детство, город Калач Воронежской области.
Через несколько часов разведчики вернулись. Рахматулин подошел к Прохорову и протянул ему новенький немецкий автомат. Прохоров опешил.
– Да ты чё? А себе?
– Берите, мой в другой раз будет.
Иван Бондаренко похвалил:
– Вот это работа! В миг двух фашистов уложил, ни один пикнуть не успел. И два автомата добыл. За выполнение боевого задания бойцу Рахматулину объявляю благодарность.
– Служу Советскому Союзу! – отчеканил Рахматулин.
Юра подошел к нему, обнял, тихо спросил:
– Меня научите так бросать?
– Пожалуйста! – Рахматулин ласково потрепал его за вихры.
Старшина развязал вещмешок, достал кусочек сала, ломоть засохшего хлеба и разделил все на равные части. Принимая свою порцию, Прохоров произнес благодарно: