Сандино понимал, что Сомоса вскоре попытается отстранить Сакасу от власти и тогда президенту не останется ничего иного, как опереться на сандинистов.
2 июня 1933 года Сандино постигло тяжкое горе – во время родов умерла его любимая жена. Сандино ждал сына, но на свет появилась дочка, которую назвали в честь матери и партизанского края Бланкой Сеговией.
Сомоса между тем решил, что настало время вызвать Сандино на открытую борьбу, чтобы покончить с ним раз и навсегда.
1 августа 1933 года в 21:30 в Манагуа во время народного праздника взлетел на воздух от сильнейшего взрыва арсенал национальной гвардии. Сомоса немедленно расценил взрыв как неудавшееся покушение на собственную персону – ведь он посещал арсенал 31 июля[381]. Однако бросается в глаза, что взрыв произошел поздно вечером и от него не пострадал ни один национальный гвардеец, потому что в арсенале в тот момент никого не было. Сандинисты были опытными подрывниками и легко могли бы взорвать объект вместе с его гарнизоном.
Сакаса объявил в Манагуа военное положение и стал вооружать своих сторонников из рядов либералов. Только в столице были арестованы около двухсот сторонников консерваторов.
Взрыв арсенала произошел и в Леоне – самом прогрессивно настроенном городе страны. Должно было создаться впечатление (так, по крайней мере, хотел Сомоса), что сандинисты и их сторонники подрывают стабильность в стране.
7 августа Сандино отправил Сакасе телеграмму, в которой информировал, что поставил под ружье для возможной защиты президента 600 человек[382]. Сандино предполагал, что Сомоса немедленно обвинит партизан в нарушении соглашений февраля 1933 года о сдаче оружия. Поэтому генерал подчеркнул, что 500 винтовок, которые он раздал своим людям, принадлежат гондурасским революционерам.
Сакаса выразил Сандино благодарность и просил «чрезвычайные силы» быть в полной боевой готовности. Сомоса же понял, что у сандинистов есть большие запасы оружия в джунглях на гондурасской границе и в самом Гондурасе, и врасплох их застать не удастся. Глава национальной гвардии предупредил президента, что гвардия не потерпит вооружения сандинистов. В качестве угрожающего жеста штаб‑квартира гвардии была окружена пулеметами.
Именно после августа 1933 года Сомоса окончательно решил физически ликвидировать Сандино как основное препятствие на своем пути к власти. В сентябре 1933 года Сакаса продлил военное положение на неопределенный срок. Американский посланник Ханна считал, что перспективы Сакасы остаться у власти весьма призрачны.
Уничтожение партизанского вождя было намечено на февраль 1934 года. Сомоса надеялся, что по истечении года с момента подписания мирного соглашения Сакаса распустит «чрезвычайные силы» сандинистов.
Сам Сандино прекрасно сознавал, что ему грозит опасность. Он готовился уехать из Никарагуа для того, чтобы развернуть за границей пропаганду в защиту своего дела: «…прежде всего, я с фактами в руках попытаюсь разоблачить ту изощренную клевету, которую на нас обрушили. Но если говорить правду, то те, кто нападает на меня, не сомневаются в моей искренности, они стремятся только к тому, чтобы заставить нас принять точку зрения, с которой мы не согласны…»[383]
Были у Сандино и более далеко идущие планы. Он начал думать о воссоздании центральноамериканского союза и даже разработал Устав Автономистской армии Центральной Америки, в которой он отводил себе пост верховного главнокомандующего. Цветами новой армии должны были стать красный и черный, официальным приветствием между солдатами и офицерами – слова «мой дорогой брат».
Столица новой центральноамериканской федерации, по замыслу Сандино, должна была находиться в Гондурасе. Во главе государства должен был стоять президент, но поста вице‑президента Сандино не предусматривал.
В союзном правительстве пост министра образования закреплялся за Гватемалой (где было больше всего учителей), сальвадорец должен был стать министром обороны (так как именно граждан этой страны Сандино считал самыми лучшими солдатами в Центральной Америке). Коста‑Рика как самая богатая страна должна была отвечать за финансы, Никарагуа – за внешние связи[384].
Сомоса тем временем не оставлял попыток поссорить Сандино с Сакасой. Он пытался установить непрямой контакт с Сандино через одного бывшего лейтенанта партизанской армии, намекая тому, что Сомоса и Сандино как два самых сильных человека в Никарагуа могут объединиться «против старика Сакасы, который разоряет страну»[385].
Но Сандино решительно отказался вести какие‑либо разговоры на эту тему.
Сакаса тоже стал понимать, от кого исходит реальная опасность. В декабре 1933 года он встретился в Манагуа с Сандино и согласился создать в районе расположения кооператива сандинистов специальные органы власти во главе с бывшими партизанами. Сандино предложил Сакасе и переформировать национальную гвардию, включив в ее состав (в том числе командный) бывших санднистов.
Сомоса понял, что ни о каком разоружении сандинистов после февраля 1934 года речи не идет, а вот он может лишиться своего поста в самое ближайшее время. Тогда командующий национальной гвардии решился на очередную провокацию. Он сообщил Сакасе, что Сепеда, представитель Сандино, якобы пришел к нему в штаб‑квартиру национальной гвардии и в присутствии брата жены Сомосы (явно более чем предвзятый свидетель) предложил помощь Сандино в свержении Сакасы[386]. По этой версии, пост президента предлагался Сомосе. Если учесть отношение Сандино к национальной гвардии, то такое предложение с его стороны было бы абсурдом. Не поверил в это и Сакаса.
Сначала Сомоса воодушевился, когда брат президента Федерико передал ему указание быть готовым к принятию мер «против предателя Сандино». Но уже на следующий день Сомоса с негодованием увидел, как Сакаса дружески беседует с Сепедой в президентском дворце.
Сакаса видел в Сандино необходимый противовес национальной гвардии Сомосы. Еще в марте 1933 года президент внес законопроект о сокращении ассигнований на национальную гвардию, на которую выделяли миллион из 2,8 миллиона долларов доходной части бюджета в 1932‑м. К июню 1932 года на гвардию тратили в месяц уже не 100 тысяч, а только 75 тысяч долларов. Посланник США в Манагуа отмечал, что высокомерное и презрительное отношение гвардейцев к гражданскому населению делает создание вооруженной оппозиции лишь вопросом времени. Было ясно, что основой такой оппозиции могут стать только бывшие бойцы армии Сандино. Сакаса получил от парламента полномочия на дальнейшее сокращение расходов, что совпало с манифестом Сандино, в котором говорилось о неконституционности самой гвардии. Сакаса и Сандино явно становились союзниками.
Это понимал и Сомоса, который в конце 1933 года перешел к реализации плана физического устранения Сандино. Для получения необходимых средств Сомоса обратился в контролируемый американцами Национальный банк и получил оттуда 25 тысяч долларов.
Вице‑президент Эспиноса сообщил сотруднику посольства США Дэниелсу, что в стране готовится военный переворот с целью отстранения Сакасы от власти. Об этом же информировал Мехико и мексиканский посланник из Манагуа. Правда, у американцев были сведения, что и сам Эспиноса вовлечен в заговор против президента.
В январе 1934 года в официальном органе национальной гвардии «Гуардиа Насьональ» появилась статья Сомосы. В ней говорилось о невозможности продолжения существования «государства в государстве», как Сомоса окрестил район расположения «чрезвычайных сил» сандинистов[387]. Примечательно, что, требуя разоружения сандинистов, Сомоса ссылался на мнение иностранного и отечественного капитала, который, дескать, напуган продолжающимся сохранением влияния Сандино в стране. Сандино предлагалось положиться на охрану национальной гвардии, распустить «чрезвычайные силы» и заняться сельским хозяйством.
Это было последнее предупреждение Сомосы «генералу свободных людей».
Сандино, однако, не испугался, а наборот, решил перейти в политическое контрнаступление. 14 и 15 февраля 1934 года у генерала состоялось несколько бесед с Сальватьеррой. Сандино жаловался, что национальная гвардия стягивает вокруг сандинистского района Вивили кольцо окружения. Неужели это делается с ведома Сакасы? Сальватьерра это решительно отрицал, убеждая, что Сакаса занимает по отношению к Сандино лояльную позицию. Сандино заявил, что Сомоса мечтает его уничтожить, чтобы самому стать хозяином в стране. Но Сомоса всего лишь чиновник, и если отправить его в отставку, о нем все забудут. Он же, Сандино, – народный вождь, и по его зову вокруг него соберутся тысячи людей[388].
Сандино решил снова поехать в Манагуа для беседы с Сакасой, чтобы убедить президента в своей верности и рассказать ему об интригах Сомосы.
Утром 16 февраля Сандино в сопровождении своих лучших генералов Эстрады и Умансора, а также брата Сократеса прибыл в Манагуа. Генерал остановился в доме Сальватьерры. Он был немедленно и радушно принят Сакасой, который обещал сандинистам обезопасить их от любых преследований национальной гвардии. 17 февраля обменялись визитами вежливости и Сандино с Сомосой.
19 февраля Сандино, все еще находясь в Манагуа, отправил Сакасе письмо, в котором говорил о неконституционности существования национальной гвардии: «Я понимаю Ваше горячее стремление поставить жизнь страны под контроль законов, но здесь есть одно препятствие, выражающееся в существовании двух армий – национальной гвардии с ее антиконституционным уставом и чрезвычайных сил, которыми Вы располагаете в районе реки Коко, под командованием генералов Франсиско Эстрады и Хуана Сантоса Моралеса. Наши войска носят конституционный характер с того самого момента, как они созданы Вами – президентом республики и верховным главнокомандующим». Сандино предлагал Сакасе помощь в «приведении статуса национальной гвардии в соответствие с требованиями конституции республики»: «…я окажу все свое влияние на людей из моей Армии, чтобы обеспечить Вам полную поддержку в ваших благородных начинаниях»[389].
20 февраля Сакаса ответил, что, несмотря на некоторые расхождения в оценке ситуации, он согласен с Сандино в необходимости улучшения работы национальной гвардии. Президент, к возмущению Сомосы, согласился назначить специальным делегатом правительства в четырех департаментах Сеговии соратника Сандино Портокарреро, что означало потерю национальной гвардией контроля над Сеговией. Портокарреро получал в свои руки командование и над национальной гвардией в этом районе.
Сомоса немедленно отправился с протестом к президенту. Сомоса говорил Сакасе, что Сандино фактически становится командующим национальной гвардией на севере страны, с чем он, Сомоса, смириться не может. Но Сакаса защищал свое решение и, потеряв терпение, Сомоса схватил свою шляпу и уже в дверях пригрозил, что снимает с себя ответственность за возможные события[390].
Сомоса в этой непростой для себя обстановке решил опереться на американцев. 17 февраля командующий национальной гвардией провел несколько часов в миссии США, беседуя с новым посланником Лейном. На следующий день Сомоса и Лейн вместе смотрели бейсбольный матч (Сомоса был горячим поклонником американского образа жизни, в том числе и бейсбола) между командами «Генерал Сомоса» и «Манагуа». Этим Сомоса демонстрировал Сакасе, что американцы на его стороне.
18 февраля 1934 года в президентском дворце был устроен пышный обед. Сандино с его отцом доном Грегорио заметили, что руки Сомосы сильно дрожали. Трижды Сандино спрашивал своего отца, чтобы это значило. Сомоса встал и ушел задолго до окончания банкета.
21 февраля переписка Сандино и Сакасы была опубликована в никарагуанских газетах. Общественное мнение страны поняло, что Сакаса – на стороне «генерала свободных людей» в его противостоянии с Сомосой.
Ободренный Сандино заявил в интервью: «Я не сдам оружие национальной гвардии, поскольку ее устав и действия антиконституционны… Уже убиты семнадцать наших товарищей, тюрьмы Лас‑Сеговиас заполнены сандинистами… Пусть национальная гвардия будет преобразована согласно конституции, и тогда я со своими парнями подчинюсь и сам доставлю оружие в назначенное место… Дело в том, что у нас даже не два, а три государства: силы президента республики, национальная гвардия и моя Армия. Все это тем более абсурдно, что гвардия не подчиняется президенту, а я – подчиняюсь»[391].
В 17:00 21 февраля Сандино вместе с отцом, генералами Эстрадой и Умансором прибыл в президентский дворец с прощальным визитом. Сандино был в хорошем настроении, много шутил, рассказывал эпизоды из партизанской войны. Он говорил, что намеревается после отъезда из Манагуа посетить свои родные места. Рассказывал Сандино и о залежах золота, которые его люди открыли в бассейне реки Коко. Примерно в 22:00 Сандино и его спутники покинули дворец Сакасы, чтобы отправиться в свою резиденцию – дом Сальватьерры.
Но еще до того, как Сандино отправился на ужин к президенту, около полудня, Сомоса присутствовал на «интимном завтраке» с посланником США Лейном. Примечательно, что Сомосу сопровождал лютый враг Сандино – бывший президент Монкада, который после отставки уединенно жил в своей резиденции в Месатепе. В 15:00 Сомоса уехал из американской дипмиссии, прибыл в штаб‑квартиру национальной гвардии «Марсово поле» и приказал назначить на 19:00 экстренное совещание командного состава.
Однако через час Сомоса вновь появился в американской миссии и опять вел с Лейном переговоры, на которых присутствовал сотрудник миссии США Пол Дэниэлс. Операция по физическому устранению Сандино была окончательно согласована.
В 19:30 Сомоса появился на «Марсовом поле» и сообщил командному составу национальной гвардии, что Вашингтон «настаивает на ликвидации Сандино». Однако брать на себя личную ответственность за убийство Сомоса побоялся и собственноручно написал на листке бумаги «приговор» Сандино, заставив всех присутствующих подписать этот «документ».
15 национальных гвардейцев во главе с майором Дельгадильо были направлены в форт Эль Ормигеро, находившийся недалеко от президентского дворца. Между тем Сандино, его отец, брат Сократес, Сальватьерра и генералы Эстрада и Умансор сели в машину и отъехали от президентского дворца. Но уже через несколько десятков метров им преградил дорогу грузовик, водитель которого, переодетый сержант национальный гвардии Каналес, якобы был занят устранением поломки. Он закричал: «Это они!» Эстрада и Умансор выхватили пистолеты, но в этот момент машину Сандино окружили солдаты Дельгадильо и приказали все пассажирам сдать оружие.
Сандино и его спутники подчинились, причем Сандино все еще надеялся, что речь идет о каком‑то недоразумении. К тому же в момент ареста рядом остановился автомобиль дочери Сакасы Маруки, которая возмущенно воскликнула: «Что вы делаете? Генерал только что ужинал с моим отцом!» Сандино был уверен, что Марука немедленно отправится в президентский дворец и расскажет обо все Сакасе.
В форте Эль‑Ормигеро под дулом пулемета Сандино потребовал, чтобы его связали с Сомосой. Однако последнего «не удалось найти». Сомоса в этот момент был на вечере поэзии в офицерском клубе национальной гвардии, где внимал стихам поэтессы Зоилы Росы Карденас.
Только теперь Сандино понял, что его ждет. Он воскликнул, обращаясь к национальным гвардейцам: «Что все это значит? Ведь мы братья! Мы заключили мир и стараемся возродить нашу страну, трудиться на благо народа. Я воевал только за то, чтобы Никарагуа была свободной»[392].
Но на вымуштрованных американцами национальных гвардейцев слова «генерала свободных людей» не произвели никакого впечатления. Вскоре прибыл еще взвод солдат, и Сандино, Эстраде и Умансору было приказано следовать за ними. Трех генералов поместили в грузовик и отвезли в военный лагерь Ларрейнага в семи километрах от Манагуа. Там один из офицеров национальной гвардии потянулся к кошельку Сандино, но тот его оттолкнул. Сандино попросил воды, но ему отказали. Эстрада сказал своему вождю: «Генерал, разве ты не видишь, это не люди, а звери. Не надо у них ничего просить. Скажи, пусть скорее убивают».
Между тем Марука сообщила Сакасе об аресте Сандино, и тот связался с миссией США, чтобы помешать казни. Но американцы отнюдь не желали спасать ненавистного им Сандино, хотя и обещали Сакасе предпринять все необходимые меры.
Трех генералов расстреляли из пулемета примерно в 11 часов вечера. Последними словами Сандино были: «Политиканы… предатели». Капитан Карлос Теллериа подошел к умирающему Сандино и выстрелил ему в лицо, после этого национальные гвардейцы обшарили карманы убитых, забрав деньги, кольца, цепочки и ордена. Трупы раздели догола, одежду сожгли, а изуродованные до неузнаваемости тела бросили в колодец. После этого командовавший расстрелом лейтенант Монтеррей отвез участников казни в ближайшую рощу и расстрелял их из пулемета.
На следующий день национальная гвардия напала на кооператив сандинистов у реки Коко и в течение месяца зверски убила более трехсот человек.
Сомоса торжествовал победу. Он не знал, что его самого в 1956 году настигнет пуля патриота, а в свое время именем Сандино назовут главный аэропорт Манагуа и поставят «генералу свободных людей» памятники по всей стране.
Глава 3. Диктатура клана Сомосы и сандинистская революция: Никарагуа в 1934‑1979 годах
21 февраля 1934 года Сомоса не ограничился убийством самого Сандино и двух самых толковых его генералов. Отряд национальной гвардии атаковал и дом Сальватьерры, где находились брат Сандино Сократес и полковник армии сандинистов Лопес. Возникла перестрелка, в ходе которой Сократес был убит, а Лопес – ранен в ногу, но сумел скрыться[393]. Во втором часу ночи в казарму пятой роты национальной гвардии без каких‑либо проблем приехал американский посланник Лейн, который «уговорил» отпустить Сальватьерру и отца Сандино. Лейн потом хвалился, что спас их от неминуемой гибели. Из американской миссии Пол Дэниэлс отвез Грегорио Сандино и Сальватьерру к Сакасе, который хотел услышать о происшествии от очевидцев.
На следующий день сводная сестра Сандино Америка и ее племянница Амелия Альфаро пришли в американскую миссию и в штаб национальной гвардии. Женщины просили отдать им для погребения тело Сандино, но их никто не хотел и слушать.
Сакаса публично резко осудил убийство Сандино и потребовал полного расследования и установления виновных. Больше всего его возмутило то, что были нарушены гарантии безопасности Сандино данные им, Сакасой, лично как президентом республики. Формально к этому требованию присоединился и Сомоса. Однако командующий национальной гвардией уже видел себя президентом и Сакасу всерьез не воспринимал. На стороне Сомосы были теперь единственная вооруженная сила в стране – национальная гвардия – и страна, которая эту силу создала. Наконец, убийству Сандино октрыто аплодировали крупная олигархия и бизнесмены Никарагуа.
Злодейское и подлое убийство «генерала свободных людей» вызвало волну осуждения в Латинской Америке, США, да и в Европе. В центральноамериканских странах во многих местах в знак траура были приспущены национальные флаги. Один из американских солдат, воевавший против Сандино, написал отцу генерала письмо: «Я только что узнал о смерти Ваших детей Аугусто и Сократеса. Позвольте мне выразить Вам самое искреннее сочувствие. Хотя генерала даже некоторые его соотечественники называли бандитом, мы, морские пехотинцы, воевавшие против него, восхищались его военным талантом. Республика Никарагуа потеряла выдающегося вождя, воина и патриота. Пусть его имя навсегда останется в сердцах его сограждан!»[394]
Уже 25 февраля 1934 года в президентском дворце был устроен роскошный прием в честь «национальной гвардии» и ее «верховного директора». В присутствии дипломатического корпуса Сакаса хвалил Сомосу как «национального героя». Но престарелый президент понимал, что после Сандино на очереди он сам.
И Сакаса, и Сомоса стремились заручиться поддержкой Вашингтона и продвинуть на ключевые посты в национальной гвардии лично преданных им людей. Но Сакаса, в отличие от жесткого и беспринципного Сомосы, был политиком старого салонного типа. Он мог произносить пышные речи и принимать верительные грамоты. Однако к борьбе не на жизнь, а на смерть с готовым на все выскочкой он готов не был.
Первая открытая схватка между Сомосой и Сакасой произошла 25 мая 1934 года в никарагуанском конгрессе, где у обоих были свои люди. Один из консервативных депутатов предложил отменить в стране осадное положение, так как Сомоса и национальная гвардия полностью умиротворили страну. Сакаса, напротив, предложил продлить осадное положение и внес в конгресс соответствующий законопроект. Депутат‑консерватор специально подчеркнул, что говорил с Сомосой и выражает его позицию. Несколько либеральных депутатов заявили, что мнение президента важнее точки зрения Сомосы. Законопроект Сакасы был отвергнут большинством в 27 голосов против 15. Последовали жаркие дебаты, в ходе которых некоторые либералы обвинили консерваторов в том, что они готовят диктатуру Сомосы[395].
Всей страна впервые публично продемонстрировали, кто является настоящим хозяином Никарагуа.
21 июня олигархия консервативной Гранады чествовала на банкете Сомосу, который заявил: «Единственный способ покончить с преступлениями заключался в ликвидации генерала Сандино и сандинистов. В районе Сеговии бандиты разрушали дома, грабили, убивали. Национальная гвардия не могла равнодушно взирать на эти преступления. Мне, начальнику гвардии, удалось ликвидировать виновных в актах бандитизма. Наступил момент, когда я был вынужден решить назревшую проблему, я это сделал и не пытаюсь уйти от ответственности».
Заявление Сомосы напечатали все газеты, и это стало публичной пощечиной Сакасе, который формально искал виновных в убийстве Сандино и его соратников. Но 25 августа голосами и либералов, и консерваторов никарагуанский конгресс принял решение о полной амнистии всех замешанных в злодейском преступлении (в «февральских событиях» на языке парламентариев). За амнистию высказались 33 депутата, против – только четыре. Напрасно Сакаса убеждал депутатов, что юридически неверно объявлять амнистию, если еще даже не установлены виновные. Но один из депутатов‑либералов Карлос Пасос возразил, что раз в феврале 1933 года были амнистированы сами «бандиты», то почему бы не амнистировать тех, кто этих «бандитов» убил.
Консервативная партия в ходе дебатов заявила, что соглашение с Сандино было «аморальным» (хотя представитель партии его подписал). И вообще этим соглашением с Сандино был заключен не мир, а всего лишь перемирие. Тем более, говорили консерваторы, если уж судить виновных, то следует признать, что виновата вся национальная гвардия и ее следует распустить (что и предлагал в свое время Сандино). Но это, мол, ввергнет страну в хаос, из которого она и так еле выбралась.
Напрасно один из депутатов‑либералов убеждал коллег одуматься, пока не поздно. Ведь если национальная гвардия убила Сандино и тем самым нарушила закон конгресса об амнистии, что помешает ей в будущем убить любого другого человека?
Сакаса и его правительство наложили на закон об амнистии вето, но оно было преодолено конгрессом.
Интересно, что незадолго до появления закона об амнистии, в июле 1934 года, Сомоса «раскрыл» заговор с целью собственного убийства[396]. Шеф национальной гвардии намекал, что за заговором стоит президент республики. В таких напряженных условиях депутаты конгресса предпочитали с Сомосой не ссориться – это было опасно для жизни.
Сомоса в 1934‑1935 годах усиленно продвигал на ключевые посты в национальной гвардии своих людей. Постепенно в руках президента остались лишь небольшая президентская гвардия и форт в твердыне либералов – Леоне, которым командовал родственник Сакасы.
На сторону Сомосы постепенно перешел и крупный бизнес. Он был крайне недоволен экономической политикой Сакасы, хотя ее, собственно, диктовали американцы. Именно банкирам из США принадлежал Национальный (эмиссионный) банк Никарагуа, который выпускал кордобы и менял их на валюту. Биржи в стране не было, и от хозяев Национального банка зависело, дать тому или иному бизнесмену доллары или нет. Вся экономика Никарагуа была завязана на экспорт (прежде всего кофе), и без коммерческих кредитов в долларах внешняя торговля постоянно находилась под угрозой краха.
Американские же хозяева Национального банка выпускали в обращение столько кордоб, сколько у банка было долларов (курс никарагуанской валюты к американской был один к одному). Но так как экспорт кофе в условиях мирового экономического кризиса 1929‑1933 годов упал, долларов в страну попадало мало. К тому же американские акционеры Национального банка (сами держатели облигаций никарагуанского долга) сразу же переводили валюту за рубеж (фактически самим себе) в счет погашения долга.
Госсекретарь США Стимсон с удовлетворением констатировал, что в начале 30‑х годов долг Никарагуа составлял «всего» 4,6 миллиона долларов, в то время как долг Сальвадора – 22 миллиона, Гондураса – 13,5 миллиона, Гватемалы – 21 миллион, Коста‑Рики – 21,6 миллиона[397]. Но гражданская война 1926‑1927 годов, фактически спровоцированная политикой США, привела к тому, что местные и иностранные (главным образом американские) капиталисты выдвинули правительству претензий на 19772933 доллара. Смешанная американо‑никарагуанская комиссия поначалу удовлетворила претензии только на 1 286 526 долларов, но фактически было выплачено 165 593 доллара. В целом же комиссия собиралась выплатить «пострадавшим» около 2,7 миллиона долларов – естественно, за счет Никарагуа. Американцы с такой «скидкой» мирились, так как все деньги уходили на борьбу с Сандино, в случае победы которого они вообще не получили бы ни цента.
Отсутствие в Никарагуа достаточного количества денег в обращении вело к резкому росту процентных ставок по кредитам и вгоняло в банкротство мелких и средних производителей, которым такие проценты были не по силам.
В условиях жесткого кризиса экспорта правильной политикой было бы девальвировать кордобу, чтобы сделать никарагуанский кофе более доступным для иностранных импортеров. Но американцы были против девальвации, якобы стремясь не допустить инфляции. Заметим, что это была политика классического «валютного совета» (currency board), которая привела к банкротству Аргентину в 2001 году и едва не была введена в России осенью 1998 года.
Никарагуа при американском протекторате 1910‑1933 годов исправно платила по внешнему долгу, но только потому, что практически ничего не инвестировала в развитие страны.
Сакаса был врачом по образованию и в экономике разбирался слабо. К тому же он, будучи либералом классического толка, считал, что власти не должны вмешиваться в экономическую жизнь. Да и бизнесменов‑нуворишей выходец из старейшего никарагуанского «элитного» рода презирал. Он не понимал, что пришло время, когда пропуском во власть становится не происхождение, а крупный капитал.
Зато это прекрасно понимал Сомоса, ценивший личное благополучие выше любых политических принципов. Если Сакаса не отреагировал на просьбу Торговой палаты Манагуа (предпринимательского лобби) о личной встрече с целью обсуждения изменений в валютно‑финансовой политике, то Сомоса старательно обхаживал бизнесменов, обещая в случае прихода к власти смягчить валютную политику[398].
Протекторат и финансовый диктат США привели к тому, что Никарагуа стала самой слаборазвитой в промышленном отношении страной не только Латинской, но и Центральной Америки. Так как страна фактически зависела от экспорта только одного товара – кофе, Великая депрессия 1929 года ударила по ней особенно сильно.
Американские инвестиции в Никарагуа в первой половине 30‑х годов равнялись примерно 15 миллионам долларов, что было меньше, чем во всех остальных латиноамериканских странах, за исключением Эквадора и Парагвая. Это было менее 0,3 % всех американских капиталовложений в Латинскую Америку. Однако для Никарагуа сумма была очень большой. К тому же именно американский капитал и представлял собой фактически всю рудиментарную промышленность Никарагуа.
13 миллионов долларов американских инвестиций было сосредоточено в Москитии – добыча золота, заготовка древесины, банановые плантации. Там у американских компаний были собственные портовые сооружения и железные дороги. В западной части Никарагуа американцы вложили только 2 миллиона долларов – в плантации кофе, хлопка и коммунальное хозяйство Манагуа.
Начиная с 1929 года американские инвестиции в аграрный сектор Никарагуа сильно сокращались: с 11,3 миллиона долларов в 1929 годудо 2,4 миллиона долларов в 1935‑м.
И до кризиса 1929 года никарагуанская промышленность находилась в эмбриональном состоянии, произведя в 1928 году товаров на 7 миллионов долларов (в ценах 1970 года), или 10 долларов на душу населения. Такие показатели были сравнимы с Гондурасом, но сильно уступали Коста‑Рике – там на душу населения производили промышленной продукции на 20 долларов. Доля промышленности в ВВП Никарагуа составляла только 5 % (в Коста‑Рике – 9 %, в Мексике – 11,8 %)[399].
В Никарагуа не было крупных промышленных предприятий. Большинство товаров производилось ремесленниками, но подавляющая часть готовой продукции импортировалась. Для импорта же была необходима валюта, поступление которой из‑за кризиса 1929 года и жесткого американского финансового диктата резко упало. Никарагуанцев спасало только то, что большинство из них ввиду крайней бедности и раньше покупали мало импортных товаров.
Однако именно импортные пошлины составляли в преддверии кризиса в 1929 году 58 % всех доходов никарагуанского правительства (самый большой показатель в Латинской Америке за исключением Гаити). Только 1,2 % приходилось на экспортные пошлины. Доходы правительства в 1929‑м оценивались в 6,6 миллиона долларов в год. При этом Никарагуа была фактически лишена финансового суверенитета и не могла распоряжаться даже этими скромными средствами.