Йозеф Геббельс
Дневники 1945 года. Последние записи
Йозеф Геббельс
Последние записи
ПРЕДИСЛОВИЕ
К русскому изданию
Дневниковые записи Геббельса, всемогущего министра пропаганды гитлеровской Германии, относятся к числу таких документов, без знания и осмысления которых невозможно создать сколько-нибудь полное представление о германском национал-социализме и политической истории нацистской Германии. Почти два десятилетия изо дня в день он вел записи, содержавшие все то, что, с его точки зрения, заслуживало быть отмеченным. Записи не предназначались для опубликования. Скорее всего, их автор, обладавший огромным честолюбием и втайне мечтавший о литературной славе, тешил себя надеждой когда-нибудь использовать их для фундаментальной историко-художественной эпопеи. Во всяком случае, к началу апреля 1945 года, когда были продиктованы последние дневниковые фразы, записи насчитывали предположительно 15 тысяч страниц текста. До сих пор далеко не все они найдены. Среди разысканных часть еще не полностью идентифицирована.
Вниманию читателя предлагаются дневниковые записи с 28 февраля по 10 апреля 1945 года — последних кризисных недель гитлеровской империи. К началу 1945 года война на Востоке и Западе вплотную приблизилась к германским границам. Фашистский военно-политический блок распался. Страна оказалась полностью изолированной как экономически, так и военно-политически.
За три недели до той даты, которой помечена первая приводимая запись, состоялась Крымская конференция глав основных держав антигитлеровской коалиции — СССР, США и Великобритании. На ней были окончательно сформулированы общие цели в отношении Германии. Они, как отмечалось в заявлении, принятом конференцией, состояли в уничтожении германского милитаризма и нацизма и создании гарантий в том, что Германия никогда не будет в состоянии нарушить мир. Было решено взыскать репарации за счет единовременного изъятия капитального оборудования, ежегодных поставок производимой продукции и использования труда германских военнопленных.
|
|
Конференция определила формы и функции управления побежденной Германией. Территорию Германии предлагалось разделить на четыре оккупационные зоны — советскую, американскую, английскую и французскую. Совместной оккупации подлежал район Большого Берлина. Для проведения согласованной политики в отношении Германии имелось в виду учредить в Берлине Центральную контрольную комиссию, обладающую полномочиями верховной власти. Было продолжено обсуждение идеи создания международной организации, имеющей целью поддержание мира и безопасности, — Организации Объединенных Наций. Ее учредительную конференцию согласились созвать в Сан-Франциско 25 апреля 1945 года.
Крымская конференция зафиксировала решимость ее участников довести до победного конца войну с фашистским блоком.
Вместе с тем в связи с приближением окончания войны в Европе в рядах союзников стали в большей степени проявляться разногласия по поводу перспектив социально-экономического и политического развития в Восточной Европе, те самые разногласия, которые затем стали детонатором «холодной войны».
Кольцо, в котором находилась Германия, неумолимо сужалось. В результате Висло-Одерской операции советские войска широким фронтом вышли к реке Одер и захватили ряд плацдармов на ее западном берегу. До Берлина оставалось всего 60-70 км. На севере была изолирована и расчленена на три части восточно-прусская группировка германских войск. В феврале — марте нацистские войска в Восточной Померании и Силезии понесли серьезные поражения. В завершающую фазу вступили бои в Югославии, Венгрии, Австрии.
|
|
В феврале началось наступление союзников на Западном фронте. К середине марта их войска вышли к Рейну на всем его протяжении. Был также захвачен важный плацдарм на его восточном берегу, в районе Ремагена. 1 апреля, продвинувшись на 100 км на восток, англо-американские войска окружили немецкую группу армий в Руре. Продолжались интенсивные бомбардировки германских городов.
Приближение краха усилило разногласия в руководстве «третьего рейха». Обострилась борьба претендентов на роль преемника Гитлера в случае его политической или физической смерти — командующего военно-воздушными силами рейхсмаршала Геринга, главы «СС» и Главного управления имперской безопасности Гиммлера, начальника главной канцелярии нацистской партии Бормана и министра вооружений Шпеера. Выход из создавшегося положения нацистские вожди видели в использовании противоречий в противостоявшей им коалиции. Предполагалось, что при дальнейшем углублении этих противоречий могут возникнуть условия, делающие возможным сепаратный сговор с одной из враждебных сторон. При этом имелись в виду два возможных сценария. Один был ориентирован на соглашение с Соединенными Штатами и Англией и образование — совместно с ними — единого фронта против СССР. Его сторонниками выступали остававшиеся во всем остальном непримиримыми соперниками Геринг, Гиммлер и Шпеер. В основе другого лежал расчет на сепаратное соглашение с Советским Союзом. Возможность такого сценария взвешивал Геббельс. Сам Гитлер воздерживался от оценки того или иного сценария. Он выжидал, рассчитывая, видимо, что внутренние противоречия взорвут коалицию, развязав руки нацистской Германии.
|
|
Дело, естественно, не ограничивалось размышлениями. Одновременно шел интенсивный поиск каналов связи с противной стороной. Гиммлер, используя подчиненный ему аппарат, нащупывал контакты через Швецию и Швейцарию. Зондаж в Швеции осуществлялся, в частности, начальником зарубежной разведки Главного управления имперской безопасности Шелленбергом, установившим контакт с представителем Международного Красного Креста шведским аристократом Бернадоттом, а в Швейцарии — руководителем службы безопасности итальянского фронта Вольфом, вступившим в переговоры с эмиссаром разведывательных служб США А. Даллесом и видными представителями английской разведки. Пыталось установить связи и нацистское министерство иностранных дел. С этой целью в Ватикан был направлен статс-секретарь германского МИД Вайцзеккер, в Стокгольм — видный чиновник этого министерства Хессе, в Швейцарию — советник фон Шмиден. Одни инициаторы зондажа не всегда знали, что делали другие. Все это в той или иной степени нашло отражение в дневниковых записях Геббельса.
Когда читаешь их, как бы смотришь на происходящее его глазами. Что же дает читателю такое видение? Описание автором внешней канвы событий малоинформативно. О международных встречах, событиях в столицах других государств, о ходе военных действий на Западе и Востоке известно больше и лучше из других источников. Если бы записи были ограничены этим, они не представляли бы серьезного интереса. Подлинное значение прочитанного осознается лишь тогда, когда его воспринимают как предметное отражение состояния верхов нацистского рейха накануне краха. И в этом смысле записи трудно переоценить.
Они исключительно важны, например, как материал для историко-политологического анализа. Одна из кардинальных задач, встающих перед исследователем прошлого, — дать адекватное реальности описание той немногочисленной группы лиц, поведение и решения которых определяют судьбы десятков и сотен миллионов людей, стран и даже континентов. Кто они такие — государственные деятели, принимающие решения, влекущие за собой страдания или счастье, зло или благо? В какой степени они похожи на тот образ, который формируется в массовом сознании? Обладают ли они качествами, необходимыми для реализации выпавшего на их долю исторического призвания? В какой степени их действия или бездействие являлись определяющими для последующих событий?
На эти вопросы ответить не просто. Обычно реальный образ людей высшего эшелона власти теряет свою рельефность в тумане многочисленных событий, не поддающихся однозначной оценке. Его выявлению препятствует политически обусловленная деятельность, направленная на то, чтобы скрыть правду. Не всегда горит особым стремлением выявить ее и общественное сознание: ведь терять веру в привычных идолов больно и страшно. В результате вместо реального знания потомкам остается набор утешительных мифов, создающих трудно преодолимую завесу для тех, кто хотел бы извлечь из истории полезные уроки.
Записи Геббельса позволяют бросить взгляд на эту завесу. Разумеется, перед нами открывается далеко не вся правда. Однако даже того, что мы видим, достаточно, чтобы воспринять реальность во всей ее неприглядности.
Перед читателем проходят чередой козырные тузы третьей империи: фюрер немецкой нации Гитлер, второй человек в фашистской иерархии Геринг, всевластный глава аппарата насилия Гиммлер, руководитель наиболее массовой организации нацистского режима — Трудового фронта Лей и некоторые другие. На протяжении 12 лет они безраздельно властвовали в Германии. Для десятков миллионов немцев они были небожителями, олицетворением государственной мудрости, объектом преклонения. В верхах международного сообщества их рассматривали как равных. С их позицией считались, с ними вели переговоры. Когда свойственный им авантюризм вверг мир в очередную мировую бойню, в большинстве стран их стали оценивать со знаком минус. Однако при всем этом предполагалось, что речь идет об опытных и хитрых политиках, действующих на высоком профессиональном уровне.
Свидетельства Геббельса, при всей его сдержанности, стремлении изобразить состояние дел лучше, чем это было на самом деле, рисуют иную картину. Оказавшись в тяжелой ситуации, верхушка нацистской Германии ведет себя немногим лучше, чем паникующие пассажиры на получившей пробоину прогулочной яхте. Очевидна, например, неспособность руководства страны адекватно оценить обстановку. Оно предпочитает тешить себя иллюзиями. Поступающая информация неосознанно фильтруется: то, что свидетельствует о нарастающей опасности, отбрасывается или преуменьшается, зато кажущейся благоприятной придается несвойственное ей значение. Естественно, что основанные на таком подходе решения либо не реализуются, так как их реализация попросту невозможна, либо приводят к обратным результатам.
Показательно также повсеместное избавление представителей правящего клана от идеологических одеяний. Только немногие из актеров этого последнего акта драмы вспоминают, что шли к власти и пользовались ее плодами во имя осуществления неких идеологических постулатов. Соответствующие слова произносят лишь Гитлер и Геббельс. И звучат эти слова не столько искренне, сколько ритуально. Для всех остальных это балласт, от которого следует освободиться — и чем быстрее, тем лучше.
Практически уже никто не выполняет надлежащих функций. Гитлер, держащий в своих руках основные нити руководства, по сути дела, не принимает принципиальных решений, ограничиваясь импульсивными действиями и обрушивая на приближенных водопады сбивчивых, мистически многозначительных изречений. Геринг, разрушивший своей бездеятельностью и волюнтаристской кадровой политикой военно-воздушные силы Германии и окончательно выпустивший бразды правления, продолжает сибаритствовать. В той степени, в какой он все же проявляет энергию, она направлена на решение собственных, сугубо личных задач. Гиммлер, явно потерявший чувство реальности, воображает себя военачальником и, отстранив профессионалов, берет на себя верховное командование группой армий на самом ответственном участке фронта, чем ускоряет катастрофу. У Лея возникает публицистический зуд. Свою патологическую ограниченность, известную до поры до времени лишь небольшому кругу лиц, он демонстрирует публично, печатая статьи, вызывающие растерянность, а иногда и панику. Дело доходит до того, что Геббельс оказывается перед необходимостью изъять уже подготовленную к печати статью Лея — и это несмотря на его очень высокое положение в нацистской иерархии.
Нечто подобное происходит и в более низком эшелоне власти. Гаулейтеры — всевластные уполномоченные нацистской партии в землях и провинциях — либо демонстрируют неспособность справиться с положением на подопечных территориях, либо просто исчезают, оставляя их на произвол судьбы. Те немногие министерства, которые подают признаки жизни, лишь имитируют деятельность.
Особого разговора в связи с изложенным заслуживает сам автор публикуемых записок. Считается общепризнанным, что написанное — будь то литература, публицистика или что-либо иное — свидетельствует о самом написавшем не меньше, чем о предмете изложения. Дневники Геббельса полностью подтверждают это. Разумеется, более полное представление об их авторе можно получить, лишь ознакомившись с дневниками полностью. Однако многое в этом отношении дают даже записи 1945 года.
В ряду главных нацистских бонз Геббельс стоял особняком. Он был значительно умнее, интеллигентнее большинства партнеров. Ощущая это, они его не очень любили, на что он отвечал взаимностью. Немалую роль играло и то, что в руководство НСДАП Геббельс попал из противостоявшего Гитлеру лагеря партийной оппозиции: на протяжении ряда лет он был ближайшим сотрудником уничтоженного в 1934 году Грегора Штассера. Это побуждало будущего министра проявлять особую осторожность, тщательно взвешивая каждый шаг, каждое произнесенное слово.
Явная неординарность главного пропагандиста «третьего рейха» побудила Рольфа Хоххута, талантливого драматурга и публициста, взявшегося написать предисловие к немецкому изданию дневников 1945 года, посвятить изложение исключительно их автору, рассматриваемому как своеобразный социально-психологический феномен. Это предисловие в полном объеме воспроизводится ниже, и читатель имеет возможность составить о нем представление.
Тем не менее имеет смысл обратить его внимание на то, что написанное Хоххутом вовсе не предисловие, призванное помочь читателю погрузиться в воспроизводимую атмосферу. Это, скорее, самостоятельное эссе, своего рода заготовка драматургического материала. Его герой — интеллектуал с высокими творческими запросами и потенциями. Он обижен судьбой, наградившей его физическим недостатком, и безжалостным обществом. Мстя ему, он становится на неправедный путь и избирает ложных кумиров. В дальнейшем, не выдержав испытания властью, он обретает новую, инфернальную сущность.
Очевидно, что пьеса, созданная на этом материале, вышла бы крайне интересной. Однако к реальному Геббельсу изложенный сценарий относится лишь частично. Да, молодой выпускник университета, доктор философии остро переживал из-за своего малого роста и искалеченной ноги. Да, его литературные и публицистические опыты не встретили понимания и поддержки. Однако реальное политическое и идейное созревание Геббельса происходило гораздо сложнее. Он не был простой жертвой обстоятельств. Пройденный им путь гораздо сложнее. Не только среда формировала его, но и он в значительной мере формировал эту среду.
Для Хоххута он слабый литератор, но неплохой оратор, умевший срывать аплодисменты. В действительности же, как нам представляется, Геббельс еще и незаурядный пропагандист. Ему принадлежит пальма первенства в создании современной системы политической манипуляции. Им был сформулирован ряд ее принципов, которые и поныне считаются классическими. Среди них принцип размаха и концентрации, согласно которому заранее отобранные лозунги должны внедряться в сознание населения последовательно и методично, принцип простоты, исходящий из того, что массовое сознание в наибольшей степени открыто примитивным постулатам, освобожденным от нюансов и не требующим аргументации, и некоторые другие.
Одним из первых Геббельс оценил огромные возможности манипуляции общественным мнением, открывшиеся в связи с прогрессом в области средств информации и связи. Он широко использовал на практике пропагандистскую силу радио и кино. Большой эффект дала осуществленная им концентрация контроля над средствами массовых коммуникаций с помощью созданного впервые в истории министерства пропаганды.
Разумеется, эффективность нацистской пропаганды — обстоятельство, признанное ныне повсеместно, — была обусловлена не только мастерством Геббельса. Ей способствовали и некоторые объективные факторы. Первым из них был недостаточно высокий уровень политического и интеллектуального развития значительной части тогдашнего германского населения. Вторым — возможная в то время относительная монополия в области информации. Третьим — постоянное подкрепление пусть незначительными, но тем не менее видимыми успехами политики, которой служила пропаганда.
Не случайно в конце войны, когда воздействие двух последних факторов ослабло, ослабло и воздействие механизма манипулирования массами. Это, в частности, видно и из записей, сделанных главным нацистским пропагандистом. В отличие от большинства своих партнеров Геббельс сохраняет высокую степень активности. Он прилагает огромные усилия, чтобы помешать параличу, который поразил его министерство, и добивается замены впавших в прострацию высокопоставленных чиновников. Он тщательно отрабатывает тексты своих традиционных статей в еженедельнике «Рейх» и речей, произносимых по радио, регулярно контролирует тональность всех еще действующих пропагандистских каналов. При всем этом ему с растущей горечью приходится констатировать крайне низкую отдачу предпринимаемых усилий. Исчезла готовность народа принимать сказанное на веру, и, наоборот, усилилось доверие к информации, исходящей от противника. То, что раньше порождало восторг, экзальтацию, теперь оставляет равнодушным или вызывает раздражение.
Осознал ли Геббельс значение этого профессионального краха в той области деятельности, которой он посвятил значительную часть своей сознательной жизни, мы не знаем. 10 апреля он прекратил записи. Быть может, и по этой причине.
Думаю, что наш читатель с интересом примет новое документальное свидетельство, бросающее свет на еще одну важную страницу из прошлого нацистской Германии. Ведь история без опоры на документальные источники — не наука, а мифология. Тем более мифологией является выдающая себя за историю, но пренебрегающая документами модная ныне псевдопублицистика.
Александр Галкин
ГЕББЕЛЬС В СВОИХ ДНЕВНИКАХ (Предисловие)
Гегель, Дарвин, Ницше — вот кто стал действительной причиной гибели многих миллионов людей. Слова преступнее любого убийства, за мысли расплачиваются герои и толпы.
Готфрид Бенн. К вопросу об истории (1943)
I
5 марта 1945 года Геббельс убеждал своего фюрера Адольфа Гитлера в необходимости сформировать в Берлине женские батальоны. Еще 14 марта он считал возможным на время, пока в Берлине существует Верховный народный суд, отказаться от военно-полевых судов. Но потом он продиктовал: «Фюрер говорит мне, что теперь под руководством генерала Хюбнера начали действовать летучие военно-полевые суды. Первым был приговорен к смерти и двумя часами позже расстрелян генерал, повинный в том, что не взорвал ремагенский мост. По крайней мере хоть какой-то проблеск». При посещении 9 марта в Силезии своего кумира фельдмаршала Шёрнера Геббельс расхваливает его за то, что тот приказывает без счета вешать немецких солдат. «Большую помощь оказывает Шёрнеру во всей этой работе мой сотрудник Тоденхёфер». 1 апреля Геббельс выражает надежду, что можно добиться перелома в воздушной войне с помощью немецких самолетов-истребителей для таранного боя — они должны врезаться в английские и американские бомбардировщики и таким образом сбивать их: «Ожидают, что это даст исключительный эффект». Однако «самой лучшей вестью последнего времени фюрер считает сообщение о том, что на Ялтинской конференции Рузвельт сделал уступку Сталину, согласившись на отправку немецких военнопленных в качестве рабов с Запада в Советский Союз. Это и подобные ему известия, полагает он, наверняка будут способствовать подъему боевого духа наших войск: ведь должны же мы где-то остановиться на западе».
Подлинность этого дневника подтверждают два чиновника геббельсовского министерства (они еще живы), которые стенографировали то, что диктовал им министр. Одна лишь их экспертиза может исключить подозрение, будто эти цитаты — злая пародия. В самом деле, даже прожженные циники не смогли бы по какому-нибудь направляемому, из Лондона антинацистскому радиопередатчику более точно описать тот страх перед самоубийством, из-за которого Геббельс и Гитлер снова и снова откладывали срок своего ухода из истории — сначала на недели, а под конец на дни. Символичен тот наглядно демонстрирующий «безмерную любовь» Гитлера к «своему» народу факт, что на последних из уцелевших его фотографий можно видеть тринадцати-, четырнадцати-, шестнадцатилетних юношей, которым он прикрепляет ордена или «отечески» похлопывает по щекам, ибо они сражались за него — за то, чтобы он и семья Геббельса могли протянуть еще несколько дней в бомбоубежище под разрушенной имперской канцелярией, прежде чем наконец покончить с собой, а следовательно, и со смертоубийством наверху, на улицах.
14 марта, как и каждый год, госпожа Магда Геббельс со своими детьми Хельгой, Хильдой, Гельмутом, Хольдой, Геддой и Хайдой [1]поздравила с днем рождения гинеколога Штёккеля, который помогал появлению на свет ее детей. Она сказала: «Сегодня, мой дорогой господин тайный советник, мы не сможем как следует отметить этот праздник. Но вскоре, когда господину Сталину здорово достанется и Гитлер во главе объединенной Европы победит Россию, мы снова отпразднуем ваш день рождения так же хорошо, как и раньше». Из окна квартиры семидесятичетырехлетнего Штёккеля были видны баррикады. Госпожа Геббельс спросила госпожу Штёккель, что бы это могло значить, и «услышала» ответ (конечно, она знала, в чем дело), что это баррикады для уличных боев. Штёккель: «И госпожа Магда с величайшим оптимизмом заметила: „Ах, это сделано лишь для успокоения народа, практически же это ничего не значит“».
Она разыгрывала комедию даже лучше, чем ее муж, которому Штёккель тогда уже ни в чем более не верил; впрочем, Штёккель полагал, что, возможно, госпожа Геббельс все еще не имеет правильного представления о политической становке. Врач не знал, что госпожа Геббельс уже двумя месяцами раньше сказала референту своего супруга по вопросам печати Вильфреду фон Овену (последний 21 января зафиксировал ее слова в своем дневнике): «Мы с мужем уже давно решили покончить с жизнью… Но что меня еще волнует, так это судьба детей. Конечно, я понимаю, что не имею права допустить, чтобы из-за того, что они наши дети, они стали беззащитными и бесправными жертвами еврейской мести». Геббельс напомнил ей о Фридрихе Великом, чью биографию, написанную в восторженных тонах Карлейлем, он принес незадолго перед этим Гитлеру для прочтения. Госпожа Геббельс ответила: «…Но у Фридриха Великого не было детей». А 29 января фон Овен записывает: «Госпожа Геббельс безудержно плачет. Она еще не пришла ни к какому решению о судьбе своих детей…»
Гаулейтер Геббельс, выходец из мелкой буржуазии, более, чем любой другой национал-социалист, преуспевший в том, чтобы уговорить стать попутчиками и соратниками Гитлера многих из тех, кто, как говорилось в народе, «встал под красное знамя еще до того, как на него нашили знак свастики», спустя 19 лет распрощался с «маленькими людьми» Берлина, осуществив «мероприятие», которое в предпоследней из продиктованных им записей, датированной 8 апреля, описано так: «В Берлине-Рансдорфе впервые с начала войны произошли небольшие беспорядки. 200 мужчин и женщин ворвались в две булочные и взяли себе хлеба… Хотя снабжение продуктами питания сейчас далеко от совершенства, никоим образом нельзя мириться с подобными эксцессами… Во второй половине дня… трое — мужчина и две женщины — будут приговорены… к смертной казни. У одной из женщин есть серьезные смягчающие обстоятельства, так что я решусь на ее помилование. Двух других… я прикажу ночью же обезглавить».
Вообще-то Геббельсу, назначенному 24 июля 1944 года также «генеральным уполномоченным по тотальной военной мобилизации», уже давно нечего было делать. В упомянутый выше день, 8 апреля 1945 года, американцы заняли Эрфурт в Тюрингии, а русские — Восточный вокзал в Вене и западный берег реки Одер. И хотя теперь Геббельс мог только диктовать дневники или отдавать приказы о казнях «соотечественников и соотечественниц», он оставался самым энергичным после Гитлера из всех нацистов. Полностью оправившись от логореи, которой он заболел 9 июля 1941 года, он перестал сам вести дневник, а начал диктовать своему стенографу Рихарду Отте или его заместителю Отто Якобсу. В среднем он диктовал по 30 машинописных страниц в день (максимальный объем сохранившихся продиктованных им текстов превышает эту цифру на целых 100 страниц). Разумеется, тексты печатались специальным крупным шрифтом на так называемой «машинке фюрера», названной так потому, что Гитлер не хотел выступать публично в очках и приказывал печатать свои речи, а также распоряжения на такой машинке.
Геббельс диктовал ежедневно, пока не переселился в бомбоубежище имперской канцелярии, и уже тогда взор его был устремлен не столько в настоящее, сколько в будущее. Только так следует понимать и последнее его деяние — отравление шестерых своих детей: он покончил с ними так же, как покончили с собой он и его жена. Решение о самоубийстве он принял — как явствует из одного разговора с фон Овеном — еще 27 августа 1943 года, причем «его мысли были направлены на единственную цель — произвести впечатление на будущие поколения». Его сотрудник Вернер Штефан сделал следующее наблюдение, совпадающее с тем, что заметили другие: «Того, кто грозил посмертной славе Геббельса, он старался уничтожить. Так случилось со сбежавшими от него под благовидными предлогами сотрудниками его личного штаба. Он передал по полицейской радиостанции приказ задержать и немедленно казнить их». Штефан подтверждает также, что главной заботой Геббельса было теперь сохранить дневник. Он поручил это «секретчику» Отте и приказал ему изготовить с машинописной копии микрофильмы, а затем сжечь копию. Значительную часть оригинала, вероятно, захватили русские в бомбоубежище имперской канцелярии. На основе оставшихся записей, подобранных в развалинах на Вильгельмштрассе неким безымянным антикваром, в 1948 году Луис П. Лохнер впервые издал избранные места из дневника.
Под конец Геббельс жил только ради своего дневника. Это, так же как и тщетность его усилий по организации тотальной войны, послужило причиной логореи — неустанной жажды говорить и диктовать, что, впрочем, уже начало проявляться и в непомерно длительных беседах за трапезой и после нее, которые с июня 1943 года конспективно записывал фон Овен. Чем меньше Геббельс ставил на стол угощений и чем меньше поднимал вопросов, тем дольше он говорил за едой. От обилия дневниковых материалов стонал уже американец Луис П. Лохнер, составивший свою публикацию на основе просмотра не менее чем 7100 машинописных страниц.
Болезненная болтливость Геббельса определила и его стиль. Он расцвечивал текст такими перлами, каким мог бы позавидовать подвергнутый им остракизму комик Вернер Финк. После занятия Касселя 3-й армией Паттона в дневнике записано: «Население верило в возможность того, что наши гаулейтеры будут сражаться в своих гау и, если необходимо, сложат там свои головы. Этого ни в коем случае не произойдет». По его словам, 13 марта 1945 года где-то на востоке будто бы надлежало попытаться «окончательно обратить противника в бегство». 12 марта он решил, что надо убить всех немецких священников («Здесь мы найдем широкое поле деятельности для наших террористических групп»), сотрудничавших с англо-американцами. Фюрер будто бы намерен «предать этих священников военно-полевому суду, о котором они никогда не забудут».
А еще несколько позднее, когда американцы вступили уже в Готу, он сравнивает агонию Германии с «приступом обильного потения»: «Мы переживаем опасную критическую стадию этой войны, и иногда кажется, будто в разгар военного кризиса у сражающегося немецкого народа появился приступ обильного потения, и непосвященный не решает, приведет ли это к смерти или к выздоровлению». На той же странице он утверждает, что фюрер совершит «решающий для войны подвиг», если только ему удастся «снова сколько-нибудь отрегулировать положение на западе» — как будто центральную часть Тюрингии вообще можно было называть «западом»! «Здесь противник продвинулся до Готы. В данный момент нам нечего ему противопоставить, так как мы не хотим пока изматывать наши наступательные силы». Несомненно, он верил в то, что диктовал: ведь эти фразы были предназначены для его дневника, а не для того, чтобы ввести в заблуждение общественность.
Почти в той же мере, что и фюрер, Геббельс уже давно отрешился от «мира сего». Это подтверждается хотя бы тем, как неосторожно он, годами не разглашавший, а тщательно скрывавший в дневнике уничтожение евреев (правда, 27 марта 1942 года он подробно описал процедуру истребления), теперь, 14 марта 1945 года, вроде бы не беспокоясь о посмертной славе, заявил, что евреев следует «убивать, как крыс. В Германии мы, слава Богу, это уже честно сделали. Я надеюсь, что мир последует нашему примеру».
Показательна его истерическая реакция на одну тривиальность — сообщение от 18 марта из Вашингтона о том, что противник намерен занять всю территорию рейха. Хотя в этом не было ничего неожиданного, поскольку противник уже занял обширные части Германии. Геббельс комментирует: «Сверх того, никаких других требований он [противник] пока не выдвигает. Но, может быть, появится еще требование, чтобы мы друг друга перевешали или перестреляли».