Рождество Христово, таинство Боговоплощения – это прощение и дар в чистом виде. Ангел говорит пастухам: …не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь… (Лк. 2: 10–11). Младенец рождается для нас, для великой радости всех людей, хотя мы этого ничем не заслужили.
Сын Божий приходит в мир в полноте смирения и доверия, хотя предыдущая история отношений Бога и человека – это ряд нарушенных заветов. Господь забывает обо всех человеческих изменах и ошибках и полагает новое начало, открывая Себя в бесконечном доверии к нам: «Пришествие в мир Бога в образе „Отроча Младо“ не только „кенозис“, но и самое „адекватное“ Богоявление. Поэтому‑то в нем так очевидна, так божественна – ненужность силы, славы, правоты, прав, самоутверждения, авторитета, власти, всего того, что нужно только там, где нет истины, и что поэтому не нужно Богу»[78].
Когда Бог рождается как Сын Человеческий, отказываясь от Своего величия и принимая бедность нашей жизни, забывая о прошлых наших изменах и начиная новую историю, Он являет нам прощение, вполне и безусловно доверяясь людям.
Крест и Воскресение как прощение
Каждый год в Пасхальную ночь мы слышим слова Святого Иоанна Златоуста: «Никто пусть не жалуется на бедность, ибо открылось общее Царство. Никто пусть не плачет о грехах, ибо из гроба воссияло прощение. Никто пусть не боится смерти, ибо смерть Спасителя освободила нас».
Пасхальная радость – Царство, прощение, свобода. Божье прощение освобождает нас и открывает нам вход в Царство. Об этом поется и в стихирах Пасхи: «Воскресения день, и просветимся торжеством, и друг друга обымем, рцем „братие“ и ненавидящим нас, простим всех воскресением». Свет и торжество Воскресения Христова дает нам силу назвать братьями, обнять и простить всех, включая и врагов.
|
|
Крестом и Воскресением Бог упраздняет вражду и утверждает прощение для всех, и принять это нам трудно. Стихотворение Бориса Пастернака «Магдалина» завершается так:
Брошусь на землю у ног распятья,
Обомру и закушу уста.
Слишком многим руки для объятья
Ты раскинешь по концам креста.
Для кого на свете столько шири,
Столько муки и такая мощь?
Есть ли столько душ и жизней в мире?
Столько поселений, рек и рощ?
Но пройдут такие трое суток
И столкнут в такую пустоту,
Что за этот страшный промежуток
Я до воскресенья дорасту.
Бог, распятый на Кресте, раскрывает свои объятия всем, и нам кажется, это слишком: разве достойны мир и человечество такой любви? Разве не должны быть наказаны грехи, пороки и преступления? Но, если мы так думаем, если мы отказываем кому‑то в праве на божественное милосердие, мы не доросли еще до Воскресения.
Тот, Кто родился для радости всем людям, был ими отвергнут и убит. Люди снова предали доверие Бога, стали Ему врагами, но Его это не испугало и не смутило. Иисус на Кресте молится за распинающих Его: Отче, прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23: 34). Протестантский богослов Юрген Мольтман размышляет: «Эта молитва Христа победила универсальную религию мести и отменила всеобщий закон возмездия. Во имя Распятого с того дня в мире должно царить прощение. Христианство, которое вправе называться его именем, – это религия примирения. Простить того, кто причинил боль, – акт высшей независимости и величайшей внутренней свободы. Прощение и примирение ставит жертв выше преступников, освобождая их от непреодолимого желания творить зло»[79].
|
|
Прощение, возвещенное с Креста, не может быть легким и безболезненным. Радость примирения в нем неотделима от страданий. Прощая, мы смиряемся, терпим, отказываемся от справедливого возмездия, добровольно ограничиваем свои права. Это тяжело, и такой трудный путь можно избрать только в одном случае – если мы хотим следовать за Христом. Поскольку сам Бог раскрывает крестные объятия людям, враждебным к нему, и прощает их, и мы призваны строить отношения с другими именно так.
Созерцание Креста и Воскресения позволяет нам понять, что прощение вовсе не является проявлением слабости и ничтожества. Напротив, прощая своих врагов, Иисус открывает «вражду против вражды», по выражению Мирослава Вольфа. Отказ от насилия – это действие, направленное на прекращение насилия. Когда мы вслед за Христом прощаем совершенное против нас зло, мы побеждаем, потому что утверждаем свою свободу от зла, не впускаем его в себя, отказываемся умножать его.
Крест Христов разрывает порочный круг насилия и показывает нам путь прощения, ведущий к радости Воскресения, полноте жизни в Царстве Божьем.
Суд Божий и прощение
Едва ли найдется человек, который бы всерьез думал о Страшном суде и не чувствовал при этом, что суд этот предстоит лично ему и отвечать придется за многое. Честно исследуя свою душу, каждый из нас открывает горькую правду о том, что нет такого греха, который не имел бы к нам никакого отношения.
|
|
В начале «Божественной комедии» Данте описывает нисхождение в Ад. Проходя его круги, герой испытывает великое сострадание к грешникам, поскольку, глядя на них и беседуя с ними, понимает, что нет такого греха, от которого он сам был бы совершенно свободен.
Лишь однажды вместо сострадания он чувствует отвращение и презрение – в последнем круге, в ледяной Джудекке, где в трех пастях Люцифера терзаются предатели божественного и человеческого величия – предавший Христа Иуда и предательски убившие Цезаря Брут и Кассий.
Поскольку путешествие по Аду вызвало в сердце героя глубокое покаяние, перед подъемом на гору Чистилища ангел пишет у него на лбу семь латинских букв P (peccatum – грех) в знак того, что он не свободен от семи смертных грехов, но видит свою вину и искренне просит за них прощения у Бога.
По мере прохождения семи кругов Чистилища эти знаки изглаживаются, герой постепенно освобождается от своих грехов и вступает в земной Рай, где встречает Беатриче. Она сурово обличает Данте в том, что он забыл ее, предал свою любовь. Так выясняется, что напрасно он презирал предателей и считал себя непричастным к этому греху. Герой плачет, и так исполняется его покаяние.
Пока суета и мелкие заботы туманят наш ум, мы еще можем считать себя «вполне приличными людьми». Но если наша жизнь выходит за рамки тягучей рутины, о которой Блаженный Августин[80]говорил, что непонятно, что это такое – мертвая жизнь или живая смерть, если с нами происходит какое‑то прекрасное или страшное событие, мы ясно видим, что никто из людей не свободен от греха.
Об этом говорит в своей «Балладе Редингской тюрьмы» Оскар Уайльд[81], которого никак нельзя было назвать праведником, пока, оказавшись в заключении, он не пережил встречу с Христом. Глядя на человека, отбывающего срок за убийство любимой женщины, Уайльд понимает, что такое же преступление лежит на каждом из нас:
Пускай до Страшного суда
Лежит спокойно Он,
Пусть не ворвется скорбный стон,
В его последний сон, –
Убил возлюбленную Он,
И потому казнен.
Но каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один – жестокостью, другой –
Отравою похвал,
Трус – поцелуем, тот, кто смел, –
Кинжалом наповал.
Нет человека, который не нуждался бы в Божественном прощении. Нет человека, которого Бог не может простить. Поскольку Бог есть Любовь, для Него нет ничего непростительного. Его прощение безусловно и безгранично: … Я прощу беззакония их и грехов их уже не воспомяну более (Иер. 31: 34).
Эти богословские тезисы представляются нам вполне бесспорными до тех пор, пока мы сами не оказываемся жертвами насилия. Поскольку насилие совершается на земле каждый день, среди нас всегда найдутся люди глубоко раненные и оскорбленные. Им трудно отказаться от надежды на то, что если не в этом мире, то уж хотя бы в мире ином те, кто стал причиной их страданий, понесут наказание: «Нельзя даже представить себе будущее искупление, в котором преступники – даже осужденные и преображенные – облекутся в белые одежды. Все в нас восстает против этого образа. Но все, что мы знаем о распятом Боге, призывает нас задуматься именно о нем»[82].
Когда речь идет о тяжких преступлениях и больших страданиях, часто звучит мысль о том, что прощать и забывать в этом случае безнравственно, нужно помнить для того, чтобы ужас не повторился. Это верно для нашей земной жизни, и в главе, посвященной прощению истории, мы говорили о двойной работе знания и оплакивания. Но так ли будет в жизни будущего века? Напомним известную мысль Святого Силуана Афонского: «Есть люди, которые желают своим врагам или врагам Церкви погибели и мук в адском огне. Так мыслят они потому, что не научились любви Божией от Духа Святого, ибо тот, кто научился, будет проливать слезы за весь мир. Ты говоришь, что он злодей, и пусть горит в адском огне. Но спрошу тебя: если Бог даст тебе хорошее место в раю, но ты будешь видеть в огне того, кому ты желал огня мучений, неужели и тогда тебе не будет жалко его, кто бы он ни был, хотя бы враг Церкви? Или у тебя сердце железное? Но в раю железо не нужно. Там нужны смирение и любовь Христова, которой всех жалко»[83].
Любви Христовой всех жалко, прощение простирается на всех. Более того, и память о злодеяниях в раю изгладится: «Если говорить прямо, перед нами стоит выбор: или рай, или память о пережитых ужасах. Либо в раю ничто не будет напоминать нам об этих ужасах, либо он будет больше похож на ад, чем нам хотелось бы думать. Ведь если рай не сможет исправить последствий Освенцима, то память об Освенциме должна разрушить жизнь в раю. Искупление может стать окончательным, только когда сотворение всего нового будет сопровождаться перемещением всего прошлого в двойное ничто небытия и забвения»[84].
Поскольку судить нас будет сама Любовь, нам обещаны не вечные муки, а полнота прощения и утешения: И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло. И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое (Откр. 21: 4–5).
Вершина божественного утешения – радость и веселие: …прежние скорби будут забыты и сокрыты от очей Моих. Ибо вот, Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце. А вы будете веселиться и радоваться вовеки о том, что Я творю: ибо вот, Я творю Иерусалим веселием и народ его радостью. И буду радоваться о Иерусалиме и веселиться о народе Моем; и не услышится в нем более голос плача и голос вопля (Ис. 65: 16–19).
Единственное препятствие, которое может помешать нам войти в радость Божьего прощения, – наш свободный выбор. Ни радость, ни прощение, ни любое другое благо не могут быть нам предписаны насильственно. Бог прощает нас, объятия Отца открыты всегда, но мы остаемся свободными. Владыка Антоний Сурожский однажды сказал, что свобода сохраняется за человеком навсегда, но можно ли представить, что кто‑то увидел за пределами этой жизни Христа во всей Его славе и красоте – и отвернулся от него? Пока мы проходим свою земную жизнь, мы никогда не узнаем ответа на этот вопрос. Нам остается только надежда на милость Бога и вера в Его победу над злом, полную и окончательную.
В словах Священного Писания, посвященных жизни будущего века, сильно и свежо звучит мысль о новом начале. Собственно говоря, прощение Божье и Царство Небесное – это одно и то же. Сколь бы ни были велики наши страдания и обиды, все забудется, когда мы войдем в полноту богообщения, и новая жизнь в прощении начинается для нас уже сейчас: Вот, Я делаю новое; ныне же оно явится; неужели вы и этого не хотите знать? (Ис. 43: 19).
Перед судом Божьим никто не оправдается, все грешны. Мы все нуждаемся в прощении, и Бог‑Любовь дает нам его в полноте. От нас требуется только свободное согласие принять от Бога этот дар.
«Отче наш»: прощение как условие богообщения
Когда ученики просят Иисуса научить их молиться, Он дает им молитву «Отче наш». Главное прошение в ней – «и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Господь придает ему особенное значение, потому что после дарования молитвы повторяет: Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших (Мф. 6: 14–15). Получается, что прощение – входной билет в Царство Небесное.
Над этим стоит задуматься. Мы много говорили о безусловном характере прощения, о христианской этике дара – и вдруг в этом тексте мы встречаемся с ясно сформулированным условием: вы будете прощены Отцом Небесным, если будете прощать людей. Почему Бог ставит нам это условие? Неужели Он не может простить нас просто так? Разве Отец наш Небесный обидчив, или злопамятен, или обладает еще какими‑то трудностями характера?
Очевидно, что дело не в Его обидчивости, Он уже всех нас заранее простил навсегда. Условие это относится не к Богу, а к нам. Человек, не научившийся прощению, не прост, не прям и не свободен. Бог готов его простить и принять, но есть опасность, что он сам станет таким, что не сможет войти в прощение от Господа. Получается, что ад – дело наших рук. Господь готов меня принять, но я сам внутри так запутался в своих счетах, обидах, размышлениях о том, кто перед кем сколько виноват, что не способен войти в Царство.
Строгость и определенность, с которыми Иисус заповедует нам прощение, указывают на то, что истинное богообщение невозможно в немирном состоянии духа. Кто чужд прощению, тот чужд Богу.
В фильме Павла Павликовского [85] «Ида» есть такая сцена. Девушки‑послушницы готовятся принять обеты. Накануне решающего дня они читают вечернее правило и доходят до слов молитвы «Отче наш» о прощении. В следующем кадре утро, торжественная служба, и Ида не идет вместе с другими сестрами принимать монашеские обеты.
Она понимает, что не простила. Перед постригом героиня узнала, что она – еврейка и ее родители были убиты во время войны. Она разыскала убийцу, нашла останки родных и перенесла их на семейное кладбище. И теперь в ее сердце нет прощения по отношению к людям, которые разрушили ее семью, и героиня понимает, что в таком внутреннем состоянии принятие монашества будет ложью. Не может всецело посвятить себя Богу человек, который не исполнил главную заповедь – не простил своего врага.