Мы вспомнили о том, как героиня фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние» выкапывает из могилы труп человека, ставшего причиной безвинной гибели многих людей. В основе этого поступка – осознание символической и культурной важности погребения. Отказывая Варламу Аравидзе в праве покоиться в земле, Кетеван Баратели выступает как своего рода анти‑Антигона.
В трагедии «Антигона» Софокл рассказывает историю детей царя Эдипа. После того как Эдип ослепил себя и отправился в изгнание, в Фивах воцарился его дядя Креонт.
Когда сыновья Эдипа выросли, они повели себя по‑разному. Полиник, заручившись поддержкой семи эллинских царей, пошел войной против родного города, чтобы вернуть себе отцовский престол (об этом рассказывается в трагедии Эсхила «Семеро против Фив»).
Его брат Этеокл, напротив, сражался на стороне фиванцев. Во время боя братья вступили в поединок и нанесли друг другу смертельные раны. После победы царь Креонт велел похоронить Этеокла с почестями, как героя, а Полиника бросить в чистом поле на растерзание диким зверям и птицам.
Вопреки воле царя сестра Полиника Антигона тайно предает земле тело брата. Когда ее арестовывают и приводят к царю, она объясняет свой поступок тем, что есть законы, которым послушны даже боги, и они важнее законов политических. Один из таких божественных законов – уважение к мертвым. Враг является врагом лишь при жизни, а после смерти он становится только братом, заслуживающим жалости, оплакивания и достойным погребения.
Удивительным образом задолго до христианской проповеди Софокл утверждает евангельский принцип безусловной любви к человеку, которая все покрывает. Каковы бы ни были деяния, совершенные нами, все мы равно заслуживаем любви, слез, молитвы. Признавая, что ценность человека в глазах Божьих не разрушима его грехами и преступлениями, мы получаем возможность, по словам Поля Рикера, «перейти от бесконечного экзорцизма[61]к работе памяти, которая – о чем не следует забывать – является также работой скорби»[62]. Рикер говорит о работе скорби (о жалости и оплакивании), когда размышляет о том, как французы проживают свою историю времен Второй мировой войны, в которой было немало постыдных и тяжелых страниц. Заметим, что Антигона не говорит, что умереть за Отечество и привести врагов к стенам родного города – это нравственно равноценные поступки. Она утверждает другое: сердцу сестры дороги и брат‑герой, и брат‑предатель, потому что и тот, и другой – братья, она не может отвергнуть и забыть ни одного из них, и, может быть, любовь к преступному брату становится еще сильнее оттого, что Антигона ужасается его поступкам и горько сожалеет о них. Речь идет, конечно же, не об оправдании преступления, а о сострадании к преступнику, о признании в нем человеческой ценности, попранной и оскорбленной его же собственными деяниями.
Работа скорби, как и работа знания, совершается на личном уровне. Трудно представить себе коллективные акты оплакивания, которые были бы совершенно свободны от театрализации, излишнего пафоса и граничащей с неискренностью искусственно возгреваемой эмоциональности. При этом каждый из нас, зная историю своей семьи, может молиться за своих родственников, воздавая им честь за их достойные поступки, испрашивая прощения за их преступления и оплакивая перед Богом их страдания.
В конце 1980‑х на волне общего интереса к истории Светлана стала расспрашивать старших родственников об истории своего рода. Ей рассказали, что в семье ее матери многие стали жертвами сталинского террора, а родной брат ее деда по отцу в те же годы служил в НКВД и погиб при невыясненных обстоятельствах, не то был застрелен, не то застрелился сам. Светлана испытала стыд и ужас. Ей казалось, что история ее семьи позорна и чудовищна, что на ней самой лежит тень преступлений и страданий ее предков. Однажды в дружеском кругу зашел разговор об историческом прошлом, и одна женщина сказала, что недавно после смерти своей бабушки разбирала ее документы и узнала, что та работала машинисткой в НКВД: «Представляете, может быть, она печатала смертные приговоры другим нашим родственникам, которые погибли в те годы…» Света спросила: «И как же теперь со всем этим ты будешь жить?» Подруга спокойно ответила: «Так же, как раньше – любить их всех и молиться за них. А разве Господь учил чему‑то другому?» На следующий день Светлана впервые в жизни пришла в церковь, разыскала священника и спросила, как надо поминать умерших. Она начала молиться за своих предков и дома, и в храме (именно с этого потрясения началось ее движение к Богу). Постепенно тяжелое чувство вины и ужаса ушло, на смену ему пришла глубокая жалость и нежность к умершим, а затем – ровный покой и благодарность.
Работа оплакивания, совершаемая в церковной молитве и семейной памяти, позволяет примирить в нашей собственной жизни тех предков, которые, возможно, были врагами друг другу. Тем самым мы освобождаемся от гнета вины и ненависти, открываем путь к примирению и исцелению памяти, к самоуважению и надежде на лучшее будущее.
Прощение и обещание
Смысл исторической памяти и прощения прошлого раскрывается в отношении к настоящему и будущему. Мое самоощущение, мое положение в мире неотделимо от того, как я отношусь к прошлому: своей семье, роду, истории своего сообщества и народа. Мы уже говорили о том, к каким искажениям личности человека ведет неправое переживание истории, переход в крайности триумфализма и критицизма, равнодушия и непримиримости. Напротив, работа знания и оплакивания помогает нам выстроить верные отношения с историческим прошлым.
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро –
А за грехи, за темные деянья,
Спасителя смиренно умоляют.
Так пушкинский летописец отец Пимен в «Борисе Годунове» определяет достойное отношение к истории: знать о судьбе родной земли необходимо для того, чтобы благодарно поминать труды и добрые дела предков и в то же время смиренно молиться Спасителю о прощении их грехов и темных деяний.
Объемное и уравновешенное видение прошлого позволяет принимать историю в ее правде, не заниматься приукрашиванием и мифотворчеством и не отвергать тотально то, что было сделано предыдущими поколениями, но различать свет и тьму, нравственно ответственно относиться к разным сторонам исторической реальности. Двигаясь этим путем, мы сможем воспитать людей, способных строить справедливое общество.
Нередко христиане устраняются от социальной ответственности. Нам приходилось слышать от уважаемых людей, что христиане и мирские люди не должны смешиваться, как не соединяются вода и масло. В этом случае мы предоставляем порочному миру возможность идти своим гибельным путем и создаем собственное замкнутое пространство. Но совместимо ли это обособление с любовью Божьей к миру, которая столь велика, что Он отдает Сына Своего Единородного за жизнь мира?
Гораздо более убедительной и верной духу Евангелия представляется другая метафора, услышанная нами от протоиерея Льва Большакова[63]. Однажды в разговоре, посвященном переживанию исторического прошлого, он сравнил христиан с живыми клетками, которые начинают расти внутри раны. Здоровые клеточки малы, поначалу их и вовсе не видно, но именно таким путем, постепенно наращивая, восстанавливая живую ткань, организм исцеляет свои раны. Нам кажется убедительным и красивым этот образ нового, которое прорастает внутри старого, не противопоставляя себя ему, но и не смешиваясь с ним. Прощение и примирение мало‑помалу начинаются в гуще жизни, в измерении нашей личной свободы и ответственности. Они, «не будучи проявлением покорности господствующему порядку, <…> создают оазис нового Божьего мира в пустыне старого, делая возможным преображение последнего»[64].
Совершаясь здесь и сейчас, прощение истории с силой обращено в будущее. Ханна Арендт писала о неотменимости наших поступков и о том, что единственным средством уврачевать эту необратимость совершенного зла является прощение. Продолжая свои размышления, она указывает на то, что каждый поступок может стать началом необозримого и непредсказуемого процесса, который будет простираться далеко в будущее. Затем она связывает прощение и обещание как действия, направленные на исцеление прошлого и будущего: «Спасительное средство против неотменимости и необозримости начатых процессов приходит не от какой‑то другой и потенциально более высокой способности, но из возможностей самого поступка. Спасительное средство против неотменимости – против того, что содеянное невозможно вернуть назад, хотя человек не знал и не мог знать что делал, – заключено в человеческой способности прощать. А спасительное средство против необозримости – а тем самым против хаотической недостоверности всего будущего – заложено в способности давать и сдерживать обещания. Обе эти способности взаимосвязаны, поскольку одна относится к прошлому и делает не бывшим нечто совершенное, „грех“, который, подобно Дамоклову мечу, нависал бы над каждым новым поколением и в конечном счете погребал его под собой; тогда как другая устанавливает нечто как указатель на будущее, где без обязывающих обещаний, которые люди бросают в грозное море неизвестности, словно островки безопасности, не была бы возможна никакая преемственность человеческих отношений, не говоря уж о постоянстве и верности»[65].
Связь прощения и обещания состоит не только в том, что они создают возможности разумного и нравственного влияния на прошлое и будущее. Дело еще и в том, что способность давать обещания во многом обусловлена опытом прощения: именно тогда, когда какие‑то негативные события пережиты и осознаны нами непосредственно или через свидетельства других, мы можем желать того, чтобы этот опыт никогда не повторился в будущем, и даем такое обещание.
Так честная и милостивая встреча с прошлым оказывается прочным фундаментом для будущего. Об этом замечательно говорит Жан Ванье, для которого тема мира и миротворчества является одной из центральных в жизни: «Для человека, для общины или для нации всегда хорошо вспоминать, что нынешняя реальность рождена многими тысячами проявлений любви или ненависти, которые предшествовали нам. Это обязывает помнить, что община завтрашнего дня рождается сегодня в нашей верности. Все мы маленькие звенья в нескончаемой цепи поколений, составляющих человечество. Мы существа, которые будут жить только недолгое время по сравнению с историей человечества, с прошлым и будущим. <…> Мы одновременно и что‑то очень маленькое, и что‑то очень большое, потому что каждый из наших жестов по‑своему подготовляет человечество завтрашнего дня: это маленький камешек в создании обширного и славного окончательного человечества»[66].
Способность прощать, направленная в прошлое, связана с другой важнейшей человеческой способностью, обращенной в будущее, – с обещанием, залогом верности. Нравственно верное отношение к прошлому, в котором соединены благодарность и покаяние, становится основанием для лучшего будущего.
Глава 7
Трудности прощения
Прощение – важнейшая часть нашей жизни, каждый день по много раз мы прощаем несерьезные, а иногда и серьезные прегрешения и нестыковки нашим родным и близким, друзьям и коллегам. Семейная жизнь невозможна без прощения. И, несмотря на столь богатую практику, почти у каждого человека есть непрощенные ситуации и люди, примириться с которыми не удается. У кого‑то этот груз – маленький и почти незаметный, затерявшийся в глубинах жизненной истории; у другого – тяжелейшее бремя, которое искажает его отношения с окружающими, отягощает прошлое, настоящее и будущее. Бывают случаи, когда человек понимает, что прощение необходимо, и не может его обрести. Эта глава как раз и посвящена трудностям прощения. Мы не будем рассматривать духовную сторону вопроса, а остановимся лишь на психологических барьерах, которые могут появляться на нашем пути.
Эти препятствия можно преодолеть с помощью психологической практики, иногда даже своими силами, а иногда при содействии близких людей.
Вопрос участникам исследования: «Бывает ли, что вы не прощаете другого человека? Почему?»
• Человек, обидевший беспомощных людей, не может быть прощен.
• Если он не прав и понял это, но не извинился.
• Человек, обидевший беспомощных людей, не может быть прощен.
• Безумием было бы прощать маньяка‑убийцу, подвергая опасности здоровье и жизнь других людей.
• Иногда кажется, что я бы простила, но что‑то мешает. Может быть, мы иногда не можем до конца простить, и остается осадок.
• Если при встрече с обидчиком у меня все внутри поднимается, значит, я недостаточно поработала с собой. Иногда хочется потешить свое Я, пожалеть себя. Хотя потом будет кошмар, я это знаю.
• Трудно прощать, если ситуация – слишком болезненная для меня.
• Если человек неадекватен с моей точки зрения, а именно проявляет агрессивность, ненависть, садистские наклонности и т. п., и это приносит вред, боль, смерть другим людям.
• Не получается, по крайней мере сразу…
• Трудно из‑за злости.
• Если человек совершает проступки, причиняющие мне боль и вред, неоднократно.
• Зависит от поступка.
• В ситуации, когда, сколько бы я ни делал добра человеку, получал взамен только зло.
• Если человек не раскаялся, не извинился.
• Близких людей мало, а прощаю я только их.
• Зависит от того, чем меня обидели.
• Прощение и непрощение зависят от ситуации.
• Если человек недостоин моего прощения.
• Некоторые поступки не прощаются.
• Не получается простить, и все.
• Если не могу простить, то отношения как минимум прекращаются.
• Предательство человека в отношении меня.
• Иногда простить человека получается спустя долгое время.
• Если человек оскорбил меня прилюдно.
• Просто не хочу прощать.
• Если меня сильно обидели или в ситуации, когда общаться мы все равно больше не будем.
• Не вижу смысла тратить время на некоторых людей.
• Если меня обижают без причины и не хотят это признать.
• Когда бывает очень больно.
Возраст, пол и культура
Легкость или трудность прощения зависит от возраста, пола и культурных особенностей человека. Некоторые ситуации легче прощать в юности, другие – в более зрелом возрасте. Например, подростки могут шумно предъявлять незначительные претензии своим родителям, а в зрелом возрасте будут способны простить им куда более тяжелые проступки.
Существуют культуры, в которых ценностью является твердое поддержание правил через наказание тех, кто их преступил; в других возможно милосердие и прощение. Есть культуры, предписывающие тотальное прощение «близких» и невозможность прощения «дальних». Одно и то же действие в разных культурах может вызвать разную реакцию.
Например, незнакомый мужчина на улице решает помочь женщине, которая несет тяжелую ношу. Этот жест может быть принят ею как культурная норма, не требующая благодарности; иногда отсутствие предложения о помощи даже вызывает обиду: «Мог бы и помочь! Мужчина все‑таки!» А однажды автор этих строк наблюдала, как резко отреагировала иностранка из Европы на такой жест мужчины в России: «Не надо! Я не инвалид!» – она явно восприняла его желание помочь как оскорбление. Еще есть культуры, в которых подобное предложение может вызвать возмущение из‑за того, что будет воспринято как флирт, бестактное вторжение в чужое пространство.
Соответственно, существуют и «культурные трудности» прощения. Одна русская женщина, живущая в счастливом браке со своим мужем‑чеченцем, на вопрос о том, что ей труднее всего дается в браке с человеком другой культуры, ответила: визит родственников мужа. У них сложились хорошие отношения, она научилась их понимать и ценить, но ей трудно принять их манеру неожиданно приезжать в гости. Каждый раз она вынуждена в срочном порядке менять свои планы и планы детей. Попросить их предупреждать о своем визите заранее невозможно, поскольку такой порядок в культуре мужа считается показателем близости между родственниками. И она знает, что муж не сможет ее простить, если она обидит его родственников.