Отношения с Тамарой, моим «милым другом», занимали в моей жизни особое и весьма весомое место. В них было всё, что я мог предоставить девушке в части духовной открытости. И то, что мы были так открыты в письмах и сдержанны при встречах, только подтверждало, что в наших отношениях было всё не так просто, как казалось внешне, и это понимали и я, и она. Когда меня спрашивали, может ли быть такая дружба между парнем и девушкой, как связанных, так и не связанных родственными узами, я однозначно и со знанием дела отвечал: «Да!» И такие отношения из-за ерунды прерваться не могут. Но если бы между ними всё-таки «что-то» произошло, это уже было бы не просто дружбой, это могло быть только любовью. А если это срыв, то продолжать дружить после этого было бы уже невозможно. Да и дружбой ли было бы это?
В наших дискуссиях о любви, об отношении к женщине Вовчик, почти, не принимал участия, хотя он один среди нас имел сексуальный опыт, но о нём он поведал далеко не сразу. Слушая наши споры, он долго колебался, сумеем ли мы понять его, но однажды решился.
РАССКАЗ ВОВЧИКА
- После войны к нам в Рославль из эвакуации вернулось много народа. Город был сильно разрушен, особенно его центральная часть, где раньше были сосредоточены основные жилые здания. Целые жилые дома сохранились только на окраинах, в частном секторе, и хотя жилые дома в центре срочно восстанавливали и ремонтировали, но жилья всё равно не хватало. В наш дом, во вторую комнату, подселили молодую женщину, вернувшуюся из эвакуации. Мать не возражала, благо туда была ещё одна дверь из сенцев, которую расколотили, закрыв дверь между комнатами. Женщину звали Соней, ей было не более 30 лет, она работала в исполкоме, была приветлива и благожелательна и часто делилась с нами продуктами, что там получала. У меня с Соней изначально установились нормальные, чисто деловые взаимоотношения. Я распилил с ней дрова, что ей привезли, потом расколол, благо, что она сразу же сказала, что «дрова общие». Носил для неё воду из колодца и оказывал другие мелкие услуги. Она подкармливала нас с сестрой, поила чаем, помогала с уроками. Из-за войны я пошёл в школу на три года позже. Мне исполнилось уже 15, когда в доме появилась Соня. Парень я был не по годам рослый и возмужалый, и уже обращал внимание на соседских девчонок, отличавших и меня среди моих сверстников. Как-то ранней весной, из-за болезни учительницы, я пришёл из школы на два часа раньше. Матери дома не было, она приходила поздно, сестра была ещё в школе, и я, вспомнив, что накануне оставил у Сони книгу, заскочил, не стучась, в её комнату, памятуя, что она в исполкоме, и остолбенел. У печки, в большом тазу, спиной ко мне стояла нагишом Соня и поливала на свою голову воду из ковшика. Видимо, услышав, как скрипнула дверь, она обернулась и встретилась со мной взглядом. Я растерянно стоял у порога, не в силах сдвинуться с места. Вид обнажённой женщины ошеломил меня. «Иди сюда», - спокойно, как о чём-то обычном, сказала Соня. Я, как заворожённый, подошёл к ней. Она зачерпнула воду из кадушки, что стояла рядом, и протянула мне: «Полей на голову», - и наклонилась над вторым тазиком, что стоял на стуле. Я стал поливать, а она перебирала пальцами пряди волос под струёй воды. Потом выпрямилась и повернулась ко мне. Я смотрел на неё, очумев от вида молодого женского тела, что представилось моему взору, и это зрелище было настолько необычно и волнительно, что я растерялся ещё больше. Соня, видя мою растерянность, понимающе улыбнулась: «Не видел голых женщин? Ну, посмотри, я не жадная, и заодно оботри мне спину», - она подала мне полотенце, что висело на спинке стула, и повернулась ко мне спиной. Я стал обтирать её спину дрожащими от волнения руками. «А теперь спереди», - и она снова повернулась ко мне лицом. Когда я коснулся её груди, моя «плоть» стала стремительно набухать, а во рту всё пересохло. Соня, словно почувствовав это, прижала рукой мои руки вместе с полотенцем к своей груди, а другой рукой притянула меня к себе и поцеловала, потом отпустила, перехватив мой испуганный взгляд, и улыбнулась. «Дай-ка, я тебя тоже помою», - сказала она и стала расстегивать пуговки на моей рубашке, а потом стянула её с меня и, расстегнув ремень моих штанов, ровным голосом скомандовала: «Снимай!» - Я поспешно снял штаны и сжал их в руках. Она взяла их у меня и положила на стул. Я стоял, как столб, не зная, что делать. Соня улыбнулась: «Сними трусики и вставай в таз». Пока я снимал трусы, она сняла с вешалки и накинула на себя, не застёгивая, халатик, потом подошла ко мне, стоящему в тазу, и взъерошила рукой мои волосы. Оглядела всего, на мгновение остановив взгляд на моём подросшем «братце» в волосяных зарослях. Процедура мытья не заняла много времени. Чувствовалось, что моё возбуждение передалось и на неё. Уже через четверть часа она стала вытирать меня полотенцем, а потом подтолкнула к кровати, откинув одеяло.
Мы слушали Вовчика, затаив дыхание. Мысленно я представлял всё это, и от этих образов, что ярко вырисовывались в моей голове, становилось как-то необычно и волнительно. А Вовчик закурил папиросу и, глубоко затянувшись, продолжил:
- Вы даже вряд ли сможете себе представить то, что ощутил я, оказавшись в постели рядом с молодой и красивой женщиной. Жар от её тела распылял меня, я уже ничего не соображал, всё, что было необходимо, делала за меня Соня. Покрывая поцелуями моё лицо, она перетянула меня на себя и, раздвинув ноги, взяла торчащего торчком моего «братца» и ввела его в истекающую влагой впадину. Я поспешно задвигался на ней, но она придержала меня, прижав мою спину, и, оторвавшись от моих губ, каким-то сдавленным голосом прошептала: «Не спеши», - и стала сама размеренно прижимать и отпускать меня, но я, возбуждаясь всё больше и больше, вопреки ей, ускорял свои движения, и она перестала сдерживать меня. Я кончил настолько бурно, что мгновенно покрылся потом и, весь мокрый, попытался скатиться с неё, но она задержала меня руками и лишь через некоторое время отпустила. Я лежал рядом, постепенно успокаиваясь, а она, повернувшись ко мне, прижала одной рукой к себе мою голову, а другой гладила мою грудь, живот, потом её рука опустилась ниже и пальцы сжали моего обмякшего «крепыша», она обтёрла его полотенцем и начала медленно водить по нему рукой, то сжимая, то разжимая пальцы. Прошло не так много времени, как я снова почувствовал, что мой «брательник» начинает расти и набирать силу, а она продолжала ласкать его, пока он снова не встал торчком. «Попробуй ещё раз», - шепнула она мне на ухо и потянула меня на себя. На сей раз всё было по другому, и по тому, как она конвульсивно дёрнулась и задрожала, я понял, что достиг желаемого результата, и продолжил ещё интенсивней задвигать и вынимать своего «братца», пока и сам не почувствовал облегчения. Какое-то время мы ещё лежали рядом. Ощутив прелесть содеянного, я готов был продолжить это занятие и ещё, и ещё раз, но Соня, склонившись надо мной, взяла в руки моё лицо, поцеловала и тихо засмеялась. «Оставим удовольствие на другой раз. Ты же хочешь этого?» - спросила она меня. «Хочу, очень хочу!» - срывающимся голосом ответил я, притянул её голову и впился в губы. Засмеявшись, она слегка оттолкнула меня, села на кровати и погрозила пальцем: «Так целоваться нельзя, могут быть синяки. Неужели тебе нужно, чтобы меня видели с синяками на губах? Вставай, одевайся, уже много времени, скоро придёт из школы твоя сестричка», - Соня встала с кровати и одела халатик. Я искал любой повод, чтобы лишний раз забежать к ней ещё и ещё, но она была предельно осторожна, и наши интимные встречи были не так часты, как мне хотелось бы. А хотелось мне постоянно, и едва расставшись, я уже мечтал о следующем свидании. Учёба не лезла в голову, и только благодаря своим способностям я не нахватал двоек. Я не анализировал чувств, что испытывал к Соне, но меня необоримо тянуло к этой молодой, цветущей женщине, более того, мне был неприятен вид любого мужчины, которого я видел рядом с ней, я уже изначально ненавидел его. Соня старалась, как могла сдерживаться, ограничивая наши встречи, хотя чувствовалось, что давалось ей это нелегко, видно я капитально растревожил её, и молодому женскому телу, изголодавшемуся от долгого ожидания, было трудно сдерживать себя. Но, в отличие от меня, она понимала, что делает недозволенное, и глубоко страдала от этого. При наших редких, но таких желанных, любовных встречах, я часто видел, как слёзы туманили её глаза. Прошло два месяца. Закончив учебный год, я с ребятами уехал на сенокос, а когда вернулся, её комната была уже пуста. «А где Соня?» - растерянно спросил я у матери. «Так она на днях съехала, нашла комнату поближе к работе», - ответила мать. Я нашёл её новое прибежище, проследив за нею от исполкома, а потом, порасспросив ребятню про её комнату, пришёл к ней. Увидев меня в дверях, она села к столу и показала мне на стул рядом. Я прошёл и сел. Она запустила пальцы в мои волосы, как это любила делать, притянула к себе, поцеловала и сразу же отпустила. «Не надо тебе сюда ходить! - сказала она и тяжело вздохнула. «Но почему?!» - вскинулся я. Она посмотрела на меня и, чуть помолчав, ответила: «Я очень виновата перед тобой и твоей мамой. Не следовало нам этого делать, но вот не сдержалась.., - и словно оправдываясь, продолжила: - У меня, как мобилизовали мужа, так никого и не было. После того, как получила похоронку, подкатывали ко мне мужики, но я как-то сдерживалась, знала, что им надо, а вот с тобой не смогла… - она снова замолчала и отвернула голову. Её взгляд заскользил по стенам, словно искал там что-то, потом она повернулась ко мне и, глядя прямо в мои глаза, и снова взъерошив мои волосы, тихо, но твёрдо сказала: - Иди домой и не приходи больше, иначе мы вконец запутаемся». Когда же я через две недели, не выдержав, снова пришёл к ней, хозяйка квартиры, что открыла мне дверь, сказала, что она рассчиталась и уехала в другой город. Видно испугалась, что не выдержит и снова оступится.
Володя замолчал, поднялся из-за стола, отошёл к окну и снова закурил. Видно воспоминания о давно минувшем растревожили и взволновали его не меньше, чем нас.
- А ты её больше не встречал? - спросил я.
- Нет, встречать не встречал, но слышал как-то случайно, что её кто-то видел в Могилёве. Говорят, вышла замуж, и будь-то бы у неё есть ребёнок, кажется, девочка.
Ночью, лёжа в постели, я завидовал Вовчику, что у него был такой замечательный наставник и мысленно представлял себя в той избе на его месте, и сердце сладостно замирало от переживаний, представляя это всё, как на Яву. Только на месте Сони я почему-то видел Леночку Бадикову, и мысленно возвращаясь к ней, бранил себя за свою глупость: «Не будь я таким дураком, и у меня могло быть то же самое! – и, вместе с тем, предостерегал себя: - Но мог бы и залететь капитально! - но тут же другая мысль жгла меня: - А мог и не залететь!» За этим волнительным противоборством двух внутренних голосов, я, как-то незаметно, уснул.
ВРЕМЯПРОВОЖДЕНИЕ
Перечитывая письмо Тамары с упрёками по поводу нашей безобразной учёбы, полное искреннего негодования и возмущения, я невольно задумался. А чем же, действительно мы занимались в свободное от учёбы время, которого у нас, видимо, было более чем достаточно.
Знаю, что тогда я очень много читал, а поскольку читал без особого разбора, то вскоре меня откинуло от беллетристики, и я переключился на историческую литературу. Читая эти книги, у меня часто возникало желание узнать, а что здесь истина, а где вымысел автора. И я копался в первоисточниках, не очень-то задумываясь о времени, что я на это тратил. Потом меня заинтересовала астрономия, и, наконец, архитектура как-то успокоила меня, и это был истинно познавательный интерес. Правда, после того я снова стал читать художественную литературу, но более выборочно, и прежде чем взять очередную книгу, старался что-то узнать о ней и её авторе, и был счастлив, когда мне в руки попадала действительно достойная книга. Порой, я даже перечитывал отдельные страницы особенно понравившейся мне книги, и делал выписки. Возникало неодолимое желание написать нечто подобное, и я даже пытался сделать это на страничках своего дневника, но это оказалось сложнее, чем я думал. Но ведь точно также я мог читать и техническую литературу по изучаемым в институте предметам, но не читал, точнее, почти не читал. Мог, но не хотел.
Главное, где мы теряли наше время, был круг нашего общения. Мы легко пропускали лекции ради нового кинофильма, шли на танцы, или в гости к девчонкам, отложив в сторону курсовые проекты, садились за стол, если была возможность и повод для застолья, которое иногда заканчивалось и перебором. И так поступал не только я один, дело было в балансе рационального использования времени, чтобы он не шёл в ущерб основному - учёбе, а у нас, к сожалению, всё было наоборот, по крайней мере, и в большей степени, на первых двух курсах.
Посещение театров не было основным в нашем времяпровождении, но, если мы шли туда, то после таких походов хотелось идти в театр ещё и ещё. Мне казалось, что артисты какие-то особенные люди, и я однажды как-то высказал эту мысль, на что Алёхин заметил:
- Безусловно, игра на сцене, накладывает на них свой отпечаток, но это, порой, для них самих выходит боком. Со мною в группе учится Глеб, у него отец и мать артисты драмтеатра, так он говорил, что дома отец с матерью нормально разговаривать не могут, то он играет, то она, и друг друга в этом упрекают.
Я не стал спорить, но то, что искусство делает человека чище морально и духовно, в этом я убеждён. Помню, как поразил меня «Маскарад» и этот замечательный вальс, словно в этой музыке была заключена вся моя жизнь.
Курить я начал далеко не сразу, но, находясь среди курящих, невольно чувствуешь себя как бы вне «сообщества», особенно когда призыв «пойти покурить», т.е. выйти поразмяться, тебя и касается, и нет. Я пристрастился к курению ещё и по другой причине. Выкуренная папироса на какое-то время туманила голову и избавляла от смущения, которое я часто испытывал на танцах из-за своей низкой танцевальной «квалификации» А уже потом курение вошло в привычку. Правда и расстался я с этим «недугом» сравнительно легко. Уже работая на производстве, из-за нерегулярного, а, порой, и не качественного, питания, а также из-за моего пристрастия к наливкам, настойкам и ликёрам, я нажил гастрит. Саша Немцев, один из моих друзей, в то время молодой хирург, предупредил меня, что если я не расстанусь с этими своими «привязанностями», то вслед за гастритом меня ждёт язва. Он оказался прав, язвы я не избежал, но нашёл в себе силы и через год не только бросил курить, но целых три года не брал в рот спиртного, воздерживаясь и от острой пищи. Но в те далёкие студенческие годы я, нередко, папиросой заменял закуску. Пристрастия к виноводочным изделиям у нас не было, но если был повод и деньги, мы от этого не отказывались. Генка Дьяченко хвастался, что может «принять на грудь» более литра водки. Я свою предельную норму узнал в зимние каникулы на втором курсе. Оставшись второй раз без стипендии, я не поехал домой на зимние каникулы, а остался в Саратове, используя это время для подчистки хвостов, кои перешли у меня на второй семестр с первого. В один из таких дней ко мне зашёл Борис, дальний родственник Алёхина. Раскритиковав меня за «нерационально расходуемое время», он выставил на стол бутылку водки и предложил выпить. Через час мы поняли, что этой «дозы» нам недостаточно, и оприходовали вторую, потом Борис предложил съездить в ресторан, сказав, что он «при деньгах». В ресторане мы заказали ещё по двести, и запили это двумя бутылками пива. И пиво оказалось лишним. Что было дальше, я уже не помнил. Первое, что я увидел, придя в себя, был белый потолок незнакомой мне комнаты, где я лежал раздетый на большой двуспальной кровати с никелированными шариками по углам. Через приоткрытую дверь, слышались голоса женщин. Я встал, оделся и выглянул за дверь, которая выходила на большую коммунальную кухню, где две женщины что-то варили на плите. Поздоровавшись, я поинтересовался, где Борис, на что получил весьма интересный ответ:
- Он привёл тебя вчера распьянёхонького поздно вечером, уложил на кровать, вышел во двор и до сих пор не вернулся.
Я понял, что ждать Бориса бесполезно, щёлкнул замком комнатных дверей и поехал к себе на квартиру. Каково же было моё удивление, когда, открыв дверь, увидел на своей кровати Бориса. Мария Васильевна, видя моё недоумение, пояснила мне, что он приехал вчера поздно вечером и, узнав, что я не приходил, ушёл на трамвайную остановку и ждал меня там, а потом вернулся и уснул. Я разбудил Бориса, и мы вместе стали разбираться с тем, что было накануне. Оказывается, приведя меня к себе, он вышел во двор покурить и, начисто забыв, что я у него, решил, что мы расстались у ресторана и, забеспокоившись за меня, поехал ко мне на квартиру. Посмеявшись над собой, он предложил опохмелиться, но я наотрез отказался. Тогда он, сказав, что я «враг самому себе», рассмеялся и уехал. Больше я себе перебирать не позволял, хотя и не отказывался «поддержать компанию», когда такая необходимость возникала.
Что же касается «чуть лишка», то «это» имело место в нашей компании и, порой, приводило к курьёзным, но далеко не смешным, случаям. Как-то, когда Евгений ещё жил с нами, мы, выпив по какому-то поводу, решили прошвырнуться по городу. Добавив «чуток» в кафушке, мы решили, зачем-то, заехать на птичий рынок. И вот, болтаясь по рыночной площади, в снующей туда и назад толпе народа, Валентин «поделился с коллективом», что ему позарез необходимо отлить. Женька, смеясь, оттопырил карман пальто и предложил Валентину отлить туда. Валька раззадорился: «А что, я могу!» А Женька ему: «Ну, так лей!» Мы с Володей оба ухохатываемся, не принимая всё это всерьёз. Потом смотрю, Валька прижимается к Женьке, вынимает «своего» и пристроив к Женькиному карману, даёт струю. Главное, всё это было настолько быстро, что мы опомниться не смогли, ну и с Женькой было то же самое. Через какое-то мгновение он соображает, в чём дело, и отскакивает в сторону. Кто-то, проходивший мимо, с трудом избегает «свободной» струи и разряжается бранью. Нам уже не до смеха, мы быстренько затираемся в толпу. В Женькиных глазах я вижу слёзы. Валентин молчит, но чувствуется, что и он, не сразу, но сообразил, какую дурость сморозил. Он дёргает Женьку за рукав: «Ну, прости…» Женька отдёргивает руку: «Да иди ты!..» Сырым оказался и карман, и часть подкладки пальто, которые Валентин, отобрав у Женьки, уже дома застирывал сам.
Но это, как говорится, цветочки. Были случаи, когда излишне выпитое спиртное выходило нам боком. Примерно такой расклад произошёл, когда мы на третьем курсе решили обмыть новые ботинки Юры Фокина. Накануне ему из дому прислали 400 рублей, которых, по его расчётам, было более чем достаточно и на ботинки, и на «обмыв», и даже ещё могли остаться кое-какие «излишки». На следующий день, где-то сразу после занятий, наша четвёрка, два Сашки я и Юрка, отправилась за покупкой. Ботинки Юра, при нашем активном участии, выбрал наишикарнейшие, и с драгоценной коробкой в подмышке он привёл нас в железнодорожную столовую, где в буфете всегда было пиво. Взяв по кружке этого пенящегося напитка и щедро разбавив пиво водочкой, купленной загодя, мы закрепили успех дела. Потом эту процедуру повторили и решили, малость, прогуляться. По пути зашли в кафешку и добавили ещё «по чуть-чуть» и где-то уже довольно поздно вечером сели в трамвай, идущий к «дому».
Очень жаль, что в нашей компании не было Генки Дьяченко, у него вечером была пересдача по сопромату, и он не мог себе позволить расслабится, ну а Юрка не захотел передвигать мероприятие, и потому мы оказались без Генки, а ведь будь он с нами, всё могло бы быть иначе, но всё произошло так, как произошло. Ехали на задней площадке, хохмили и придурялись, и кто-то из нас, случайно, локтем разбил стекло. Кондукторша «заверещала» и включила сигнал тревоги, дабы привлечь милицию. Мы отжали заднюю дверь и на ходу высыпались из трамвая, но услышав, к довершение ко всему, трель милицейского свистка, бросились врассыпную. К Юрке на квартиру зашли на следующий день, благо было воскресенье, и первое, что увидели, - это его новый ботинок, висящий на шнурке над дверью в комнату, где он жил с Генкой и Алмазом, а всю троицу за столом на котором стояла початая бутылка водки и кое-какая закусь. Оказывается, когда мы прыгали из трамвая второй ботинок у Юрки из коробки выпал, а он потерю не сразу заметил, а когда вернулся найти ботинок не смог.
- Я в назидание ему повесил, - пояснил нам Генка, после того как мы выпили «за счастливое избавление». - Пусть Бога благодарит, что не поймали, а то бы ещё сотняжку за стекло выложил, и в милиции одним бы штрафиком не отделался, в институт бы сообщили, а потому и бутылка эта за его счёт.
- А экзамен-то ты пересдал? - поинтересовался Шмыгин.
- Если бы! Мы же с Алмазом рванули за вами, но вас и след простыл! А экзамен, этот скотина, перенёс на понедельник!
- Так это же завтра, чего же ты сегодня решил «разговеться»?
- Сдам, злость появилась, а это значит - точно сдам.
Экзамен Генка сдал, а вот в ботинках Юрке пришлось ходить до лета в старых. Как он отговорился дома, мы не узнали, но осенью приехал в новых, правда, не в таких шикарных.
Наше квартирное жильё находилось рядом с корпусами клинической больницы. Как-то осенью мы купили большую тыкву и попросили нашу квартирную хозяйку накормить нас тыквенной кашей. Внук хозяйки Анатолий очень аккуратно вынул из тыквы её содержимое и вырезал в стенке тыквы глаза, нос и рот. Потом закрыл изнутри эти отверстия красной материей и вставил туда электрический фонарик. Мы с интересом наблюдали за его манипуляциями.
- Ну и что дальше? - спросил Валентин.
- Если не против, пойдём вечером к клиникам старух пугать.
Идея нам понравилась, как и каша, которую мы съели с превеликим удовольствием. Поздно вечером, прикрепив тыквенную голову к длинной палке, мы втроём (Вовчик с нами не пошёл), подошли к тёмным окнам больничных корпусов. Где окна больничных палат, Анатолий знал, сказав, что подобные «шалости» они с ребятами уже проделывали.
- И какой же результат? - поинтересовался я.
- Сейчас увидишь.
Анатолий, включил фонарь, поднял тыквенную голову к окну больничной палаты, и стал медленно передвигать её вдоль окна. Почти сразу же через открытую форточку до нас донёсся какой-то вскрик, потом другой. Анатолий передвинул голову к окнам другой палаты, и здесь повторилось то же самое с добавлением шума от падения чего-то на пол. В это время в окнах первой палаты зажёгся и погас свет.
- Шухер! - прошептал Анатолий, и мы рванули в кусты.
- Малость погодя можно снова, - предложил Анатолий, но мы уже были «сыты» приключениями по горло.- Тогда я тыкву забираю, и мы с ребятнёй сходим ещё раз, - заключил Анатолий.
На следующий день наша хозяйка поведала нам, что «ночью к окнам больничных палат какие-то идиоты приставили огненную голову, насмерть испугав больных женщин, и кто-то даже упал».
- Руки бы оторвать этим пакостникам. В том году напугали и вот опять. Завхоз сказал, что всё равно поймает эту шантрапу!
Мы «посочувствовали» пострадавшим.
ЛКА И МИЛА
В конце октября, на третьем курсе, где-то перед праздниками, Витёк предложил мне составить ему компанию в его визите к девчонке, студентке консерватории, с которой встречался уже длительное время:
- Пойдёшь?
Мне показалось неуместным и смешным задавать этот вопрос после всего, что он рассказал о ней и так заинтриговал.
- Конечно, пойду! Только ты не болтай про меня больше ничего лишнего.
- А что я такого сказал?
- Уже и забыл! Сам же проговорился, что я без степухи учился, когда про меня ей рассказывал.
- Ладно, не ершись, учту.
С Милой, до этой встречи, мы были знакомы только заочно, поскольку Витёк мне рассказывал про неё, а ей, на её расспросы, обо мне. При этой встрече Мила мне понравилась с первых же минут. Правда, ещё до этого мне как-то на танцах показал её Сашко, и она, признаюсь, не произвела на меня особого впечатления, но при общении это оказался интереснейший человек! Из неё так и струилась жизнерадостность, благожелательность, доброта, а улыбка, часто появляющаяся на её лице, просто завораживала. Я искренне завидовал Виктору.
Вместе мы провели прекраснейший вечер, слушая пластинки Вертинского. В прекраснейшем настроении я заскочил в трамвай, идущий к дому. Огляделся и увидел Анатолия, внука нашей бабуси. Подхожу, здороваюсь, сажусь рядом на свободное место кондуктора. Анатолий поворачивается ко мне:
- Как бабуля? Не догадалась, что это мы ходили с тыквой?
- Догадаться, пока не догадалась, но возмущалась страшно.
- А мы с ребятами через день снова ходили, нас санитарки чуть не прижопили, мы тыкву бросили и убежали. Я у бабки давненько не был. Прошлый раз про тебя рассказывала, что ты очень по дому скучаешь.
- Вот старая карга! - искренне возмущаюсь я. - Это ж когда было, в начале первого курса, сколько времени прошло!
Недалеко стоит симпатичная девчонка, а рядом её подруга. Обеим лет по семнадцать. О чём-то оживлённо болтают. Случайно перехватываю взгляд одной из них. Подходит кондуктор, уступаю место. С сидения, что рядом с девчонками, встаёт женщина и на её место плюхается хмельной мужчина. Девчонки отодвигаются ближе к нам. Есть возможность разговориться. Обращаюсь к Анатолию, изображая негодование:
- Ты чего это сидишь, когда рядом с тобой стоят две такие красавицы? Как тебе не стыдно?!
- Такие недогадливые мальчики! - откликается та, что ближе.
- Толя, ты слышал? Надо иметь совесть!
Анатолий краснеет и порывается встать. Девчонки заливисто хохочут. Я осаживаю Анатолия обратно.
- Ладно, сиди, я и забыл, что у тебя ноги болят, - Анатолий, наконец, понял, что я его разыгрываю.
- Мы прощаем, - не переставая улыбаться, говорит та первая, на которую я обратил внимание, и что-то говорит на ухо подруге.
Интересуюсь:
- Девочки, Вы не с нефтепромыслового техникума?
- Нет, мы работаем, - отвечает та первая.
- Да? - удивляюсь я. - Мы с приятелем тоже.
- Нет, Вы с Автодорожного.
С наигранным сожалением обращаюсь к Анатолию:
- Надо же, раскрыли!
А та, первая, продолжает:
- Вы учитесь вместе с Галей Ушаковой, Тамарой Кнутовой и Люсей Синёвой.
Теперь и я удивлён этой осведомлённостью:
- Откуда такая обильная информация?! Вы не Галей Ушаковой живёте? Я как-то заскакивал к ней вечером. Знаю, что с ней живёт какая-то Инна. Это не Вы?
- Нет.
- А где же Вы живёте?
- Рядом.
Разговорились, перехожу на «ты». Оказывается, они обе с электромеханического техникума. Вспоминаю: «А ведь у Люси Синёвой там учится сестрёнка! - И тут же мелькает мысль: - А не она ли это?» - но спросить не успеваю, наша остановка. Машу рукой девчонкам и рву к выходу, выскакиваю, когда трамвай уже трогается. Анатолий прыгает вслед за мной, но не совсем удачно - прямо в лужу, брызги летят во все стороны. В окне удаляющегося трамвая две улыбающиеся рожицы.
На следующий день на занятиях всё выясняется. Оказывается это, действительно, Людкина сестра Лена или Ёлка, как её часто называли друзья, и я в том числе, когда мы познакомились поближе. О нашей встрече она тем же вечером рассказала сестре, а та, смеясь, передала мне.
- В таком случае, я ваш гость в самое ближайшее время.
- Заходи, будем очень рады.
И я зашёл к ним где-то уже дня через четыре. Познакомился с Люсиной мамой, Анной Васильевной, очень доброжелательной и гостеприимной женщиной. Лена была в своей комнате, но не спешила выходить, хотя, безусловно, слышала, что я пришёл. Мы довольно оживлённо беседовали, и как-то непроизвольно наш разговор затронул наше пребывание на целине.
- Что-то, в отличие от других, вы там не очень-то и заработали, - посетовала Анна Васильевна.
- Так ведь многое зависело от того, где работали, покрепче хозяйство, там лучше и платили, а потом для хорошего заработка
надо иметь соответствующую специальность, или попасть на более высокооплачиваемые работы. У нас, кто работал непосредственно на уборке, хорошо и получили, особенно, кто работал помощниками комбайнёров. Да там и работали, не считаясь со временем. А на токах, как мы, много не заработаешь. Вот мы и решили не уродоваться и в еде себе не отказывать, с чем успешно справились.
- Да и погода была не очень, - добавила Люся, - почти неделю шёл дождь, дороги развезло, дня два к нам даже продукты не подвозили. Одна работа зерно перелопачивать, чтоб не спарилось, да анекдоты рассказывать.
- Да анекдотов поговорили порядком, но под конец выдохлись, а тут Рита Ивакина и спрашивает: «Что, больше и анекдотов не знаете? Ну, так и быть, я вам «сказку» расскажу: «Жили-были дед и баба, и была у них курочка ряба. И снесла курочка яичко, не простое, а… пёстрое. Дед гадал, гадал, почему пёстрое, - не догадался, баба думала, думала - не додумала, а петух подходит и говорит: «Будет опять индюку морда бита!»
Мы от души посмеялись, а я вспомнил ещё один анекдотичный случай, произошедший в то время. Все мы, кто работал на току, а это человек двадцать мальчишек и девчонок, жили вместе здесь же, в амбаре, где были оборудованы двух ярусные лежаки. За время нашего совместного проживания «скомплектовались» две пары, что ещё и до поездки контачили друг с другом, и на полатях они «укладывались» попарно, к общей зависти остальных ребят. Рита Ивакина, та самая, что рассказывала анекдот про петуха, крупная и весьма пухленькая девочка, выбрала Витю Теслина, высокого, сухощавого парня уже с залысинами на голове. Нина Груничева, худенькая поджарая цыганка, остановила свой выбор на Генке Либусе, такого же, как и она, не высокого росточка с большой копной кудрявых чёрных волос. Как-то вечером, когда весь женский отряд выбежал «проветриться», мы уговорили Генку и Витьку поменяться местами. В амбаре не было окон, так что обнаружить подмену сразу было невозможно. Девчонки вернулись и расползлись по местам. Ждём, что будет. Вдруг слышим Нинин крик: «Подменили!» - и вслед за ним грохот от падающего на пол тела. Как потом рассказывал «пострадавший», Нина, улёгшись рядом и запустив пальцы в Витькины волосы, коренным образом отличающиеся от Генкиной шевелюры, сразу поняла, в чём дело, и спихнула ногами, не ожидавшего такого подвоха, Витьку со второго яруса на амбарный пол. Генка, слушавший рассказ Теслина, скромно заметил: «А мне повезло больше, я даже поласкал Риткины «дыньки», вот только жаль, ничего другого не успел, так что Витя, извини, не смогу оценить твой выбор», - и он от души засмеялся. Да на тех полатях ничего и не могло быть, все спали, почти, не раздеваясь, да и очень уж плотно нам приходилось располагаться. У меня была мысль рассказать про этот случай, но потом решил воздержаться. Мало ли что может подумать Анна Васильевна! И я, полушутя посетовал, что рядом нет моей «знакомой незнакомки». Анна Васильевна сразу поняла о ком идёт речь, видно слышала разговор об этом от её дочерей.