Но Э. обладает мужеством. И продолжает меня любить, хотя я не то что любви, но и уважения не заслуживаю; с полным основанием называет себя «преданной любовницей».
Смешно, что я вдруг превратился в соблазнителя; никогда не считал себя красивым или даже привлекательным. По мнению Э., главную роль играет витальность, сильный характер. Я вижу, что во мне больше понятливости и во много раз больше чувствительности по отношению к женщинам, чем у большинства англичан, – но «сильный характер»? Я ищу истину, но не живу по ней. Самым отвратительным образом обманывал обеих – и С. и Э. Обманываю родителей. Слишком ленив (или слишком увлечен поражениями, опытом, приходящим с ними?), чтобы думать о будущем. И все же, несмотря на это, чувствую медленный рост, возмужание – всегда за работой; хвастаться пока нечем.
Чтобы считаться настоящим англичанином в лучшем смысле этого слова, надо быть объективным, неэмоциональным, разумным, уравновешенным и физически здоровым. У меня есть немного из двух качеств – средиземноморская основа и оксфордский интеллект; это кое‑что объясняет.
Сегодня написал письмо С. – как я люблю ее, несколько униженно. Никогда прежде не объяснялся первый в любви; кажется, Санчия – первая женщина, которую скорее соблазнил я, чем она меня. Вечно влюбленный, никогда не останавливающийся.
12 августа
От С. писем нет, я понемногу остываю и успокаиваюсь. Оказавшись вчера в Лондоне, я нисколько не трепетал – напротив, боялся случайно с ней встретиться. А прежняя острая боль при мысли о разлуке, расставании уже успела удивительным образом притупиться.
13 августа
Никогда не мог читать Вирджинию Вулф – в ее письме есть некоторая манерность, женственность, небольшой вроде недостаток, но не для меня. Однако недавно, на следующий день после прощания с Санчией, чувствуя себя совершенно разбитым и духовно опустошенным, я взял в руки «Миссис Дэллоуэй» и неожиданно зачитался.
|
|
Чтобы оценить школу «потока сознания», нужно быть обессиленным, изможденным, открытым. Не знаю, можно ли ввести себя сознательно в это состояние или оно всегда возникает случайно – под действием внешних обстоятельств.
Саутенд – там раньше я всегда чувствовал раздражение. Прохладный ручеек – не заросшая живописная заводь, пруд с лилиями.
И миссис Дэллоуэй, живо напомнившая С. А я – Питер Уолш[485].
31 августа
Ясный день, на синем небе ни облачка. Впервые за все лето такой роскошный день. Провел десять дней с Э. Сейчас она живет в маленьком коттедже в глубине большого сада при доме на Фицджонс‑авеню. Обычная для нас жизнь – периоды отчаяния чередуются с периодами счастья, любви, периодами ненависти и сожаления.
Встреча закончилась на счастливой ноте. В субботу нужно было последний раз ехать в Эшридж. Э. проводила меня на автобусе до Уотфорда, расстались мы с глубоким, теплым чувством друг к другу. И вдруг через три дня письмо. У нее была неприятная история с неким мужчиной, которого она пригласила на кофе. Я был в ярости. Все из‑за ее кокетливого поведения. Однажды вечером я попросил ее идти впереди меня по улице, и за одну минуту с ней заговорили не менее трех мужчин. В ней чувствуется что‑то распутное, угадывается половая неразборчивость. Она коротко подстриглась, снова стала такой же привлекательной, как раньше; я горжусь ее успехами у мужчин, но глупость меня раздражает. Одновременно ее в очередной раз уволили с работы. Вот уж социальная неудачница; нет никакой надежды, что она когда‑нибудь обретет постоянную работу. Я каждый раз прихожу в отчаяние; у нее просто nostalgie de la boue[486], она рвется к ней, словно ее притягивает магнитом. Санчия почти забыта, она уходит в прошлое. Только здесь, в Эшридже, периодически накатывают приступы тоски, болезненные спазмы.
|
|
Безграничная женственность Э. – никакого самообладания. Из‑за этого с ней трудно жить сейчас и страшно принимать на себя обязательства, касающиеся будущей жизни.
4 сентября
Скандалы с Э. Звонки со швырянием трубки; все идет к черту. Ущербная личность, противоречивая, надрывная. Сейчас она бесится из‑за того, что Рой не позволяет ей видеть Анну, и еще страшно ревнует его к другой женщине, с которой у него роман. Я стараюсь вернуть ей душевное равновесие, но она обречена вечно переживать трагедии, испытывать страдания. В ней есть нечто от греческих героинь; Федра, троянка; ужасные и влекущие черты. Не знаю, что все это означает; у других женщин я называю такое неврозом, отсутствием самообладания и с негодованием отвергаю, но у Э. это грандиозно.
Славная погода; тихие дни, голубое небо. Кричат грачи, воркуют голуби, будто пришла весна; охваченный дремотой сентябрь; в полнолуние после осеннего равноденствия – туман по вечерам. Через два дня не без сожаления покидаю Эшридж – прелестное сердце Англии. Зеленое и благодатное. Здесь нет даже подобия какой‑то опасности; плодородное, богатое, зрелое, культурное, хорошо знакомое и мирное место, но главное очень красивое. Не такое, как Греция, которая ежедневно дарит свою лучезарную красоту, но раз или два за сезон оно прекрасно – свойство истинно женской красоты. С Грецией возможен любовный роман, но женой может быть только Англия.
|
|
Вновь лишаю себя комфорта; не знаю, сколько еще буду так поступать. Только сумасшедший мог отказаться от такой работы[487]. Столько удобств, все вокруг утопает в зелени. Можно мирно жить, возделывать свой сад. Но я всегда спешу подняться на следующую ступеньку своей особой лестницы.
5 сентября
Как все относительно! Перечитал то, что писал в июле, – кажется, это принадлежит перу незнакомца. Тогда я мечтал жениться на С., теперь смешно даже думать об этом. Нелепо считать, что наши эмоции и желания плавно развиваются; похоже, многие не способны уразуметь, какие они иногда совершают скачки. Думаю, тут дело в неспособности к анализу; такие люди не могут отличить истинную реальность от внешнего правдоподобия. Желание сродни гниющему яблоку – кожура гниет последней. Порча идет с сердцевины, распространяясь наружу. Думаю, мою независимость питает сознание непостоянства желаний и чувств и еще свойственный мне цинизм; и вот эти мои качества некоторые по доброте душевной называют цельностью или зрелостью характера. Потому что в тот момент, когда у меня рождаются желания, я претворяю их в жизнь с большим успехом, чем люди, которые не видят изменчивую, непостоянную природу желаний; я люблю более пылко. И не делаю вид, что они будут долго продолжаться.
Это означает, что жаждать их продолжения – экзистенциалистское несогласие с природой, хаос – вдвойне тяжело.
Здесь таится природа наших острых конфликтов с Э. – ритмическое чередование притяжения и отталкивания. Когда начинается период отталкивания, не надо восставать против такого порядка вещей – надо просто ждать, когда маятник качнется в обратную сторону. Сомнений нет – время глубокой любви вернется. А это такая уверенность (как в писании стихов), которая перенесет даже засуху в чувствах.
14 сентября
Мучительные, полные страданий дни, похожие то ли на роды, то ли на предсмертную агонию. Э. только что ушла на встречу с Р., в Бейсуотер; я остался дома, в коттедже, понимая, что никогда еще не был так близок к тому, чтобы потерять ее навсегда. Я покинул Эшридж, скуля как щенок, и поселился здесь. Думаю, я так привязался к Э., что возможность ее ухода не представлялась мне вероятной. Но возможность превратилась в реальность, и мой роман с С. сыграл здесь не последнюю роль. А также ее желание искупить грех; чувство утраты, связанное с Анной; и еще то, что Рой хорошо устроился, имеет деньги, а она слишком долго живет на грани нищеты. Все ускорил роман Р. с другой женщиной; во мне она не уверена, а видеть, как Р. и дочь тоже от нее отдаляются, выше ее сил.
Я не совсем понимал, что происходит, и потому сначала отнесся к ситуации легкомысленно. До того вечера, когда она ушла повидаться с Р. и вернулась в слезах, сказав, что обещала вернуться к нему. Это было в четверг. Всю ночь и весь следующий день она лила слезы, бесконечные слезы; взрыв мучительных угрызений совести. Э. будто сошла с ума и не понимала, что произошло.
Неожиданно я почувствовал, что мир рушится, и сделал все, чтобы задержать ее хотя бы на уик‑энд. В пятницу она позвонила Рою; выяснилось – ему надо ехать на уик‑энд в Абингдон, и потому сошлись на том, что это время каждый проведет сам по себе. Мы спорили весь уик‑энд; казалось, я веду борьбу за ее душу, однако проигрываю: слишком неравны силы. Всякий раз, когда я представлял, что живу без нее, хожу один в кино, просто гуляю или обедаю, мне становилось так плохо и страшно, что я хватался за первый пришедший на ум аргумент, чтобы убедить ее остаться. Только сейчас я понял всю силу моей любви к ней. Несмотря на все ее недостатки – или благодаря им, – я люблю ее, как никогда никого не любил раньше. Сомнения есть: существует другая извечная повелительница – свобода, для работы необходимо время; финансовая ситуация неблагополучная – мне одному едва хватит денег, чтобы продержаться до новой работы, не говоря уже о ней; не проходит чувство вины, одолевают сомнения – вряд ли что‑то может компенсировать ей утрату Анны или даже Роя; присутствует смутная, инфантильная тревога, что Э. не идеал, не воплощение образа жены; сомневаюсь я и в своей (больше, чем в ее) способности хранить верность; возникает даже чувство, что, если она вернется к Р., ситуация прояснится – и не только на определенный момент, – это может подготовить почву для подлинного возвращения; есть ощущение, что истинное противостояние – религиозного свойства (между мной и Роем) и потому ложное. Все это есть, но есть и страстная физическая любовь; страх перед одиночеством, потребность в друге; знание, что все убеждения, потребности, причуды Э. очень похожи на мои – в нас есть нечто от брата и сестры; все эти личные, эгоистические пристрастия не дают мне, конечно, права удерживать ее при себе.
(Прошел час, как Э. ушла, сейчас она должна быть с ним. При мысли, что прошел час, я чувствую облегчение. Она теперь придет скорее, если вообще придет, – все «если», «если». Жуткий страх, что она не вернется.)
Сомнения. Они не могли не возникнуть, но теперь я уверен, что хочу связать свою жизнь с Э. Написал Рою письмо, в котором сообщил, что готов жениться на Э., так что ему нечего беспокоиться по этому поводу. Ей самой тоже сделал предложение – не один раз.
Что всего важнее, мы сроднились друг с другом. Оба понимаем удивительную живучесть нашей любви, она помогала ей ждать меня (по иронии судьбы, я пришел к ней слишком поздно – и не куда‑нибудь, а в Хэмпстед), преодолевать неимоверные трудности; в моменты расставания мы оба испытываем невыносимую тоску; в наших душах раскрылись глубины; в повседневных отношениях царит полная гармония. Наша любовь подобна любви Тристана и Изольды – чистая, но обреченная[488]. Не думаю, что мы могли бы перестать любить друг друга. На каких‑то поверхностных уровнях мы можем забыть, предать, но нам никогда не остановить соединяющий нас глубокий, мощный поток. А если попытаемся сделать это сейчас, когда он достиг своего пика, то навлечем на себя несчастье. Такое пламя не загасить, его можно только притушить, однако при первой возможности оно вспыхнет с новой силой.
Р. имеет над Э. власть, и это приводит меня в недоумение. Она постоянно говорит о его уродстве, эгоизме, жестокости, но, похоже, находится под его гипнотическим воздействием. Сегодня вечером, перед самым уходом, она сказала:
– Рой – мое проклятие. Он унижает меня, а я позволяю ему это делать. Могу лежать всю ночь, чувствуя к нему ненависть, но это ничего не значит. Я только разрушаю себя.
Я сказал, что некоторые его идеи лживы и она верит в них только потому, что Рой ее убедил; с этим она согласилась, но ее глаза говорили обратное. Да, она действительно в его власти, и я боюсь, что в конце концов он ее погубит.
Можно на это взглянуть иначе; два англичанина‑интеллекту‑ала, будущие писатели, живут на острове. Один уводит у другого жену. В течение года парочка живет вместе, относительно вместе, потом расстается. Как будто случай из истории литературы; газетный репортаж. Нет, такое может случиться только с другими. С нами – никогда.
17 сентября
Наконец принято решение, ситуация понятна; они с Роем несовместимы, и никакое морализаторство по поводу брака и сожаления о судьбе Анны не приведут ни к чему хорошему. Оба находятся во власти идей, заслоняющих факты. Э. только недавно смогла смириться с тем, что Анна прекрасно себя чувствует без нее; поэтому ощущение своей «вины» связано с нежеланием потерять дочь, что естественно, но не является веским основанием для примирения с Роем.
Дожидаясь Э., я достиг такого состояния нервного возбуждения, испытал такой страх, что мне открылась истина: жить с ней трудно, но потерять невозможно. К тому времени, когда она на последнем поезде метро вернулась из Бейсуотера, я решил, что худшее уже произошло. Какое облегчение испытал я, увидев ее, какое чувство освобождения!
Потом, конечно, нахлынуло волнение, связанное с финансами, но оно никак не касалось наших отношений, нашей любви. Э. не вписывается ни в какие социальные институты, но в этом ее особый шарм – вне общественных связей. У нее отсутствует чувство времени, но оно отсутствует и у меня, когда я могу себе это позволить. Она непостоянна, как апрель, но единообразие надоедает. Все недостатки компенсируются, а я не похож на педанта Панглосса. Теперь наша жизнь должна как‑то соотноситься с обществом. Это трудная задача. Но я верю – и сильно верю – в свою способность убеждать; думаю, мне удастся сделать из нее не совсем то, чего бы хотелось, но все же как‑то приспособить ее к моему характеру. Натура Э. нуждается в серьезных перестройках; моя, естественно, тоже.
Надо сделать экзистенциалистский выбор. Сделать и бороться за него. И самое главное – сосредоточиться и собрать силы: писать, укрощать плоть и тренировать ум. Надо найти себя и затем продумать, как нужным образом предложить себя обществу, как лучше войти в него. Пока еще я на это не осмеливался.
22 сентября
Мы нищие, а нищим быть нельзя, когда на пороге маячит зима. У меня же комплекс стрекозы: праздной, легкомысленной, любящей веселье, не думающей о времени; стрекозы, пребывающей на ниве искусства; и что хуже всего – стрекозы с мозгами, которая понимает, к чему это ведет. Нормальное состояние для меня и Э. – мираж, он всегда остается недостижимым. Мне приходится вести почти подпольное существование в квартирке для одного человека; мы боимся, как бы не узнали, что на самом деле здесь живут двое. Если, узнав об обмане, нас выбросят на улицу, это будет конец. Э. трудно найти работу – частично из‑за ее чувствительности, частично из‑за отсутствия напористости; мы странным образом поглощаем энергию друг у друга, ее не хватает на внешний мир. Сейчас у меня огромное желание писать, но Э. настолько выбита из колеи, что устраниться нельзя. На днях у нас как раз из‑за этого была страшная ссора; по словам Э., я был весь день «поглощен собой», и это чистая правда. Она же почувствовала, что ей отведена роль кухарки и шлюхи. Наша давняя ошибка – мы живем в слишком тесном контакте, но ей нужен мужчина, нужен гораздо больше, чем большинству женщин, она знает об этой своей зависимости и тяготится ею.
Еще она не в ладах со временем; постоянно поглядывает на часы, будто ненавидит их. К сожалению, ее манера передается мне, ведь это выглядит вполне разумно и цивилизованно. Э. говорит, что происходит это «от желания поторопить время, чтобы острее насладиться настоящим». Что ж, прекрасно, но только не в нашем положении.
25 сентября
Еду домой с целью занять денег. Однако так и не смог этого сделать. Нас сейчас разделяет пропасть: ведь я не рассказываю им об Э. – впрочем, они, кажется, сами догадываются. Не знаю, будет ли честно сказать, что только ради них я проявляю такую щепетильность – не хочу, чтобы они волновались или придумывали несуществующие мотивы или эмоции. А может, дело в другом и я просто не хочу признаться, что сошел с их прямой и узкой тропы, не хочу, чтобы меня осыпали советами и упреками. Гордость. И еще одна трудность – как им преподнести все это: ведь они не знакомы с тонкостями современной морали.
Отец предлагал мне чек, предполагая, что я нуждаюсь в деньгах, но я отказался, о чем потом сказал Э. Она назвала это извращенной формой гордости. Отчасти так оно и есть. Но, кроме того, я знаю их повышенную тревожность, не говоря уж о том, что они сделали для меня в прошлом, за что я никогда не расплачусь, не став тем, кем они хотели меня видеть.
По возвращении в Хэмпстед разразился еще один скандал. В мое отсутствие Э. прочитала оставленные мною рукописи; многое из них я на днях ей читал, но она обвинила меня в том, что они «отредактированы». Кое‑что я действительно переделал, но отнюдь не так много, как утверждала Э. И сразу опять враждебность, отчаяние, цинизм, сарказм, критика; она разочарована, иллюзии утрачены, любовь «ушла». Я был зол на себя, что не убрал рукописи подальше, – не стоит дразнить гусей. Однако верил, что смогу своей любовью победить ее заблуждения и колебания; не сомневался, что ее слова далеки от того, что она чувствует на самом деле. Надо устроить некоторую передышку в личных отношениях; оставить пока все как есть, это необходимо.
27 сентября
Сегодня Лондон весь голубой, сплошное голубое великолепие; река несет свои чистые воды, постоянно меняясь, очищаясь; дома тянутся вдоль реки, словно прибитый к берегу груз; их вид волнует, в них таятся непредсказуемые возможности, как на берегу после шторма; здоровый город, хотя на берег выбрасывается множество непригодных вещей; прекрасный древний процветающий Лондон, морская соль, соленая сущность – не дубовая; копоть, чайки. Последний день свободы, свободы от долга; завтра – новая работа. Я встретился с Э. в Чаринг‑Кросс – к счастью, светило солнце; она только что устроилась на работу. На ней скромное черное платье и клетчатый черно‑белый пиджак. Мы сели на пароходик, курсирующий между Вестминстером и Гринвичем. С реки виден весь Лондон – словно разрезанное пополам яблоко; незнакомая волшебная страна, будто неожиданно оказался на Амазонке; обидно, что раньше я этого не делал.
13 октября
Жизнь в Хэмпстеде. Колледж, готовящий секретарей, – не внушающее доверия, заурядное учебное заведение. Два или три викторианских здания; претензий никаких; студентки – 16–18‑летние девушки, интеллектуальное развитие которых не позволяет претендовать на карьеру выше секретарской. Преподаватели в основном женщины, словоохотливые, робкие неудачницы. Атмосфера крайне не академическая; комната для преподавателей мало похожа на «профессорскую», ее здесь называют «учительской». Атмосфера заводская или конторская, преподавание строго практическое. Директор – бледный полноватый молодой человек, член городского совета, входит в ассоциацию консерваторов[489]. Фактическая власть в руках секретаря – неряшливой властной женщины, которой легко манипулировать. Я преподаю на младших курсах, где учатся девушки‑иностранки – темпераментные гречанки, шумные, живые француженки, молчаливые, отчужденные исландки, девушки других национальностей, кроме англичанок. Работу я ненавижу, mais il faut vivre[490].
Э. устроилась на работу в «Гэмидж», продает там маленьких свинцовых рыцарей Круглого стола. «МГМ‑фильм» задает главные темы рождественских игрушек. Много часов – мало денег.
Живем одним днем, самая крупная временная единица – неделя, дальше не загадываем. Пятница – кульминационная точка, день получки; живем от жалованья до жалованья. Есть некоторые не терпящие отлагательства покупки – пальто для Э., новый пиджак для меня; такие траты делаются по мере возможности.
Еще одна сложность: наша квартирка на одного человека, и мне приходится вести почти подпольную жизнь, скрываясь от правосудия. Когда Э. отсутствует, приходится делать вид, что и меня здесь нет; я не выхожу на улицу, держусь подальше от окна. Собачья жизнь.
И все же в Хэмпстеде есть свои утешения; когда мы с Э. счастливы, то умудряемся наслаждаться простыми и чистыми радостями, и мы знаем, или я знаю: за то, что нас связывает, можно и пострадать.
20 октября
Время – быстрый, опасный поток; слишком стремительный, чтобы писать – здесь или где‑то еще; стремительный, но не возбуждающий, стремительный, но в то же время монотонный, как всякая жизнь горожанина, но этого мало, мы в придачу осуществляем попытку «жизни в грехе». С Э. я чувствую себя совершенно уверенно – хотя даже сейчас, когда я пишу эти слова, она отсутствует и, возможно, находится в обществе Р., – уверенно и умиротворенно, как и положено любящим людям. Единственное, что меня беспокоит, – останется ли она со мной, выдержит ли предстоящую нам долгую, трудную дорогу, трудную даже в физическом смысле, не говоря уж о психологическом, – я имею в виду ее работу в «Гэмидже». Теперь уже нет сомнений: что касается взаимного влечения, мы почти идеальная пара. Но в остальном множество сложностей – оба ненавидим свою работу, оставаясь при этом бедняками; Э. до сих пор мучает комплекс вины. Пытаемся найти квартиру получше, что‑нибудь более подходящее, чем маленькая комната и односпальная кровать. А пока я продолжаю жить здесь, как беглый преступник. Дешевые квартиры в Хэмпстеде редки, как ласточки зимой.
18 ноября
Существует два рода писателей: те, кто гениально реализует себя в конкретном жанре, – Мольер, Расин, Достоевский, Мэнсфилд; и другие, которые обладают универсальным умом и просто считают, что лучше всего могут выразить себя в слове, – Жид, Гёте, Д.Г. Лоуренс; интеллектуальные писатели и писатели, приверженные одному жанру. Я интеллектуальный писатель, меня интересуют все жанры. Ни в одном не чувствую себя мастером, но со всеми в ладу. И почему бы не представлять на читательский суд все работы, если ты интеллектуальный писатель (которых больше волнуют идеи, нежели слова), по мере того как они создаются – за годы или другие отрезки времени, – рассказы, пьесы, стихи, эссе, заметки, критические статьи, дневники; цель – быть всецело живым художником, не систематизированным музеем. Пусть систематизацией занимаются невропатологи.
Кэтрин Мэнсфилд (Элперс)[491]. Один из кумиров Э.; мне она тоже нравится – хоть и в меньшей степени. В книге много рассказывается об отношениях Мэнсфилд – Марри, особенно о первых трех годах их совместной жизни; похоже на наше с Э. существование: матрасы на полу, ночевки под открытым небом, поиски «подходящей» (то есть дешевой, просторной, светлой, удобной, приличной – несуществующей) квартиры. Постоянные стрессы и напряжение в отношениях между чувствительной женщиной и рассудочным мужчиной. Конечно, К.М. могла себя выразить, но с Э. нельзя жить, не принимая во внимание ее молчание; разум кипит, бурлит; это долгий путь в темноте[492].
22 ноября
Денис Ш. решил уехать в Индонезию с женой и ребенком. Глупый современный гротеск, беспокойство, тяга к переменам; это связано с колоссальным послевоенным освобождением личности, вымыванием энергии.
23 ноября
Женственность Мэнсфилд; описания, реакции, настроения, отношения – мир, лишенный социальных, моральных ценностей и дидактизма; женщина, рисующая мужской мир, – клинически, можно сказать, если бы это понятие не имело такой антисептической, научной, холодной окраски. Больше мужчины способна провидеть будущее, как и Вулф. У Джойса, Джеймса, должно быть, был огромный внутренний мир. Он не человек, а целая команда, и еще женщина, смотрящая матч. Мораль для себя? Феминизация моей литературной восприимчивости.
25 ноября
Почему рассказ Платона о смерти Сократа всегда заставляет меня плакать? А четыре Евангелия оставляют холодным и равнодушным. Возмутительно, что у Иисуса из Назарета все еще так много поклонников, это памятник человеческой глупости, свидетельство психологической нестабильности.
Три пьесы. «Смерть Сократа», «Смерть Христа», «Жизнь Робин Гуда».
Э. – Ксантиппа[493]!
29 ноября
Уик‑энд в Оксфорде с Портерами. Почувствовал, как я отдалился от Оксфорда; смущен его бестолковым очарованием и блеском. Пустой город. Университет кажется юным и отвратительно бесчувственным. В воскресное утро на улицах маленькие группы серьезных молодых людей в темных костюмах и галстуках своего колледжа – печальная примета, ведь униформа никогда не свидетельствовала о свободе мысли, – со сборниками церковных гимнов в руках. Повсюду удушающая атмосфера религиозности, абсолютно повсюду; нелепое объявление в магазине: «Купи здесь папочке подарок на Рождество», – оно много говорит об изменениях в студенческом характере за эти несколько лет.
Полная несхожесть с академическим миром северного Оксфорда, где царят интеллектуализм, скептицизм или интеллектуальный католицизм. Толкиены, Фейт и Кристофер заходят выпить кофе и подискутировать; благоухающие облака бесед; в цене стиль и юмор; позы, диалектика. Французская манера вести разговор, континентальная, элегантная, но постоянно скатывающаяся к типично британскому, замысловатому абсурду. Сознательно неправильное использование открытий логического позитивизма; игра словами.
В их обществе я чувствую себя как неуклюжий тупой бык в салоне в стиле рококо. И бычьим нутром чувствую, какие они жалкие, поверхностные, презренные. Ведь их трагедия – это в какой‑то степени трагедия клоунов, шутов; бессильные, пустые, они должны паясничать, щеголять положением, стилем, ублажать самолюбие. Ни Толкиены, ни Портеры не счастливы в своих отношениях; им не хватает чего‑то главного – уверенности, тепла и, в некотором смысле, крестьянской глубины и простоты, какая есть у меня и Э. В их обществе она постоянно молчала, ослепленная всем этим блеском, и одновременно чувствовала отвращение; я воспринимал это спокойно, понимая, что ее молчание не свидетельствует ни о каком комплексе; удивленные взгляды меня только забавляли. У нее есть способность постигать сущность вещей, они же виртуозы поверхностного – большая опасность для мозга. Платон – сама гармония, их же разум – тиран, подавляющий сердце и чресла.
Родительские чувства. Портеры не наказывают Кэтрин, предпочитая все спокойно объяснять. В основе это сократовский взгляд на разум, равный доброте. Но мне не нравится, что Подж мочится при дочери; а когда она вскарабкалась на перила лестницы высотой двенадцать футов, его спокойное «очень опасно, но нужно позволять это детям» показалось мне чудовищным. Нельзя подвергать ребенка опасности или шокировать его только для того, чтобы произвести впечатление просвещенного родителя на гостящих у него посторонних людей. Беспредельный эгоцентризм.
Косность цивилизованного человека. Потребность в действии, слово «цивилизация» обрело чуть ли не бранное значение! перерубили одну из важных артерий.
Писатель хочет охватить весь мир; мир же ждет от писателя некой изюминки. Величие путают с индивидуальностью, «провидение» со словесной изощренностью. Э. критикует написанные мною недавно рассказы – говорит, надуманные и т. д., – но меня больше тревожит обвинение «отсутствие собственного стиля». Я не люблю обманчиво привлекательное письмо, когда все, что не является совершенно новым, объявляется клише. Придумывать остроумные сравнения и метафоры легко, слишком легко. Отчасти это новые трудности – страх оказаться поборником какой‑то идеи, патологический страх современного человека показаться наивным. Можно сказать, что двусмысленность приносит плоды; в худшем же случае это просто хорошая страховка.
Что мог, я сделал – будет время, почищу эти рассказы. Конечно, назначение художника‑новатора вроде Пикассо – пользоваться самой разной техникой. Всему – хозяин, ничему – раб.
12 декабря
Nuit blanche[494], во время которой мы все проанализировали, наговорили друг другу много непростительных вещей и ни к чему не пришли. Как обычно, это произошло в конце счастливого дня. Теперь Э. постоянно возвращается к проблеме руководства, жизненной цели, она все время обвиняет меня в том, что я не говорю ей, «куда иду, в чем смысл нашей жизни и на что, черт подери, нам жить». Конечно, условия, в которых мы живем, хуже некуда: крохотная однокомнатная квартирка, постоянная нехватка денег, ее работа. Теперь она обвиняет меня также в том, что я испортил наши отношения (Салли и Санчия). Тут я ничего не могу поделать – если она предпочитает относиться к этому как к порче, пусть будет так.
А вот желание, чтобы ею руководили, идет из самых глубин ее натуры. Это желание гонит ее от мужчины к мужчине, она верит, что где‑то существует идеальная любовь, идеальный муж и любовник – Рой с его авторитетом и благородными понятиями о любви и браке и Джон, исповедующий языческую любовь и наслаждение, – два в одном. Однако раньше или позже ее отношения с мужчинами обязательно заканчиваются – либо уходит сама Э., либо своими придирками она доводит очередного мужчину до бешенства. Когда на нее накатывает, бессмысленно пытаться спорить или что‑то объяснять, она обязательно извратит твои слова. Меня пугает ее стремление к истине, сверкающей, абсолютной истине, – так мотылек летит на огонь, и кончиться такой полет может только страданием и смертью. Я вернул бы ее Рою, если бы это могло помочь. Но представление Роя о человеческой природе настолько идеалистическое, настолько католическое, в нем так много догмы и так мало настоящего психологизма, что возвращение видится мне как доставка преступника на место каторжных работ, – это, возможно, заслуженное наказание может еще больше ее озлобить. Как закоренелый преступник, она всю жизнь «таит это в себе».