Вскоре после наступления нового 2000 года на площади перед железнодорожным вокзалом Гаоми появились два поводыря с дрессированной обезьяной. Вы, любезные читатели, наверняка догадались, что эта обезьяна была ещё одним перевоплощением Симэнь Нао после того, как он уже перерождался ослом, волом, хряком и псом. Конечно же, это был самец, и, конечно же, не маленькая обезьянка, к каким мы привыкли, а крупная мартышка. Шерсть зеленовато‑серая, без блеска, как полувысохший мох. Глаза поставлены очень близко, глазницы глубокие, взгляд недобрый. Уши, похожие на гриб линчжи,[295]прижаты к черепу. Морда задрана кверху, рот раскрыт, верхней губы почти нет, и зубы всегда ощерены. В общем, облик свирепый. В то же время в красной безрукавке она выглядела вроде бы очень потешно. На самом деле и не скажешь, злая она или забавная… Разве не все обезьяны такие, если на них что‑то надеть?
С шеи обезьяны свисала тонкая цепочка. Другой конец цепочки был намотан на запястье молодой девушки. Нет нужды говорить, любезные читатели, – вы тоже, верно, догадались, что это была затерявшаяся на несколько лет Пан Фэнхуан. А молодой человек вместе с ней – не кто иной, как тоже пропавший на несколько лет Симэнь Хуань. Оба одеты неважно, пуховики настолько замызганы, что и изначальный цвет не определишь. Джинсы на обоих изношены до невозможности, обувь хоть и грязная, но вроде бы известной марки. У Фэнхуан волосы выкрашены в золотистый цвет, брови выщипаны в тонкую линию, в левой ноздре серебряное колечко. У Симэнь Хуаня волосы красные, на правой брови тоже пирсинг, колечко из золота.
В последние годы Гаоми развивался стремительно, но по сравнению с большими городами всё же был не так велик. Пословица гласит: «Когда лес большой, каких только птиц там нет». А вот если лес маленький, птиц там не так уж и много. Поэтому появление этих двух «странных пташек», да ещё со злобной обезьяной, привлекло всеобщее внимание. Тут же нашлись доброхоты, которые побежали докладывать о них в привокзальный полицейский участок.
|
|
Неизвестно откуда собравшаяся толпа образовала круг, а это было как раз то что надо Симэнь Хуаню и Фэнхуан. А тут ещё он достал из рюкзака медный гонг и принялся колотить в него. На звуки гонга зевак собралось ещё больше, на площади вскоре стало не протолкнуться. Те, у кого зрение было поострее, узнали Пан Фэнхуан и Симэнь Хуаня. Но большинство не отрывали глаз от обезьяны, им было не до поводырей.
Симэнь Хуань выбивал на гонге чёткий ритм, а Фэнхуан ослабила на всю длину намотанную на руке цепочку, чтобы предоставить обезьяне большую свободу. Потом тоже достала из рюкзака немудрёный реквизит – соломенную шляпку, небольшое коромысло, маленькие корзинки, курительную трубку – и положила рядом.
Под звуки гонга она вдруг запела хрипловатым голосом, но не без изящества. Обезьяна встала на задние лапы и пошла по кругу. Она ковыляла на кривых ногах, волоча хвост по земле и оглядываясь по сторонам.
Медный гонг гремит – дан, дан, дан!
Звучит внушительно для нас, обезьян.
В горах Эмэйшань [296] я дао обрёл,
В родные края поклониться пришёл.
Хочу представленье землякам показать –
Пусть не забудут награду подать.
– Посторонись! Посторонись!
Расталкивая толпу зевак, в круг напористо протискивался недавно назначенный заместителем начальника привокзального полицейского участка Лань Кайфан. Он словно родился полицейским и за два года работы в криминальной полиции уже дважды был отмечен за отличную службу; ему не исполнилось ещё и двадцати, а его в порядке исключения выдвинули в начальники. Район вокзала всегда был беспокойным, и то, что его назначили в тамошний участок заместителем, говорило, что в управлении его способности ценили.
|
|
А ну, как старик в своей шляпе и с трубкой,
Руки за спиною, идёт на базар…
Распевая, Фэнхуан бросила соломенную шляпку прямо перед обезьяной, которая схватила её и мгновенно нахлобучила себе на голову. Фэнхуан швырнула и трубку, а обезьяна, ловко подпрыгнув, поймала её и засунула в рот. Затем завела руки назад, ссутулилась, выгнула ноги колесом, покачивая головой в разные стороны и вращая белками глаз, – ну ни дать ни взять прогуливающийся старик. Её представление вызвало взрыв смеха и аплодисменты.
– Дорогу! В сторону! – протискивался вперёд Кайфан.
Когда он услышал о поводырях с обезьяной, сердце у него ёкнуло. В городе давно ходили слухи о том, что Симэнь Хуаня и Пан Фэнхуан нелегально переправили в одну из стран Юго‑Восточной Азии, где он стал рабочим, а она – проституткой. Другие говорили, что они умерли там от передозировки наркотиков. Но Кайфан всегда чувствовал, что оба живы, а главное, что жива Фэнхуан. Вы, любезные читатели, конечно, не забыли, как он порезал себе палец, чтобы продемонстрировать ей волшебную силу волос Хучжу, и это, несомненно, отпечаталось у него глубоко в душе… Он сразу понял, что это вернулись они, оставил все дела и помчался на привокзальную площадь. Пока он добирался туда, почти всё перед глазами закрывал образ Фэнхуан. В последний раз он видел её на похоронах бабушки. В белоснежном пуховике, вязаной шапке, с лицом, раскрасневшимся от мороза, она походила на «прозрачную как лёд, чистую как яшма»[297]принцессу из детской сказки. Имея дело с преступными элементами, Кайфан уже загрубел душой, но от звука её хрипловатого голоса у него выступили слёзы.
|
|
Как Эрлан [298] горы на коромысле несёт,
Как он за луной устремился в полёт,
Как расправил феникс свою пару крыл,
Как потом к солнцу он воспарил…
Фэнхуан поддевает ногой коромысло с корзинками и посылает его в воздух, причём так ловко и умело, что оно, даже не качнувшись, опускается прямо на плечи обезьяны. Та сначала вешает коромысло на правое плечо, одна корзинка впереди, другая позади. Это и есть «Эрлан несёт на коромысле горы и преследует луну». Затем обезьяна устраивает коромысло у себя на голове, с корзинками слева и справа. А это – «феникс расправляет крылья и летит к солнцу».
Номера исполнить рады,
За труды прошу награды…
Обезьяна отшвырнула коромысло, поймала брошенную Фэнхуан красную пластиковую миску и, держа её обеими руками, пошла по кругу собирать плату.
Старики почтенные, братья, земляки,
Верим, что на родине нет щедрей руки,
Мелочь – не обидимся, ну а сотню кинь –
Почитай, сошла с небес богиня Гуаньинь…
Фэнхуан напевала, а народ кидал деньги в миску, которую обезьяна держала высоко над головой. Со звоном летели монетки – один фэнь, два фэня, пять фэней, один цзяо, пять цзяо, даже монетка в один юань. Бросали и банкноты – один цзяо, пять цзяо, один юань, пять, десять. Все они ложились на дно миски почти беззвучно.
Когда обезьяна предстала перед Кайфаном, он положил в миску толстенный конверт с месячной зарплатой и компенсацией за дежурства в выходные. Обезьяна взвизгнула и с миской в зубах на четырёх конечностях поскакала к Фэнхуан.
Симэнь Хуань трижды ударил в гонг, как клоун в цирке, отвесил низкий поклон в сторону Лань Кайфана и, выпрямившись, поблагодарил:
– Спасибо, дядюшка полицейский!
Фэнхуан вынула этот толстый конверт, зажала его в правой руке и, отбивая ритм левой и хвастливо передразнивая манеру поп‑звезды, мелодично и громко пропела на мотив песни «В Дунбэе каждый – живой Лэй Фэн»:[299]
Здесь, в Гаоми, среди родимых стен
Есть и такие, как живой Лэй Фэн.
Нам он пачку денег подарил
Сотворил добро, ну а имя скрыл…
Кайфан надвинул козырёк на глаза, повернулся и, расталкивая толпу, молча удалился.
ДУШЕРАЗДИРАЮЩАЯ БОЛЬ
Дорогие читатели, в силу своих полномочий Лань Кайфан вообще‑то мог на справедливых основаниях выгнать с площади Симэнь Хуаня и Фэнхуан вместе с их обезьяной. Но он этого не сделал.
С Цзефаном мы на дружеской ноге, и Кайфан должен бы быть мне вроде племянника, но мы с этим парнишкой едва знакомы – даже парой фраз ни разу не перебросились. Вполне возможно, у него против меня глубокое предубеждение. Ведь это я привёл Пан Чуньмяо в кабинет его отца, а с этого и началась вся последующая трагическая история. На самом деле, Кайфан, племянничек мой любезный, в жизни твоего отца могла возникнуть если не Пан Чуньмяо, то другая женщина. Давно хотелось сказать тебе это, да вот возможность никак не представляется.
Нет у нас с Кайфаном общения, поэтому о том, что у него творится в душе, приходится только догадываться.
Думаю, когда он надвинул на глаза козырёк и выбрался из толпы, в душе у него наверняка царило смятение. Давно ли Пан Фэнхуан была первой невестой, а Симэнь Хуань – первым женихом Гаоми? У одной мать главный начальник в уезде, а у другого отец – богатейший воротила. И сами народ вольный, и вели себя как богема, деньгами сорили, широкий круг друзей имели – просто Золотой Отрок и Яшмовая Дева,[300]сколько завистливых и ревнивых взглядов привлекали… И тут во мгновение ока высокопоставленной чиновницы и богатея не стало, богатство и привилегии обратились в прах. Некогда золотая молодёжь, они докатились до того, что показывают на улице за деньги дрессированную обезьяну. Как при таком разительном контрасте оправиться от тяжёлых переживаний!
Думаю, Кайфан по‑прежнему был по уши влюблён в Фэнхуан, но хотя прежняя принцесса опустилась до уличной актрисы, и разрыв между ней и замначальника полицейского участка с его неограниченными перспективами громаден, в душе он не мог преодолеть чувства собственной неполноценности. То, что он бросил в миску обезьяны свою месячную зарплату вместе с компенсацией, можно было воспринимать как благодеяние стоящего выше; но язвительная насмешка Фэнхуан и Симэнь Хуаня говорила, что прежнее чувство превосходства у них осталось, и его, какого‑то там полицейского с безобразным лицом, они ни во что не ставили. Это также полностью сводило на нет его уверенность в себе и смелость, с которыми он намеревался вырвать Фэнхуан из рук Симэнь Хуаня или выручить в этой тяжёлой ситуации. Поэтому ему ничего не оставалось, как только надвинуть козырёк на глаза, выбраться из толпы и скрыться.
Новость о том, что дочь Пан Канмэй и сын Симэнь Цзиньлуна выступают с дрессированной обезьяной, быстро разнеслась по городу, даже до деревни докатилась. Люди собирались на привокзальную площадь отовсюду. Что вело их туда, сказать трудно, но общий настрой был очевиден: ни стыда ни совести у вас, Пан Фэнхуан и Симэнь Хуань, два «золотка», будто все связи с прошлым порвали!.. Привокзальная площадь для вас будто заграница какая, чужая земля, и с людьми, что перед вами, вы, можно подумать, никогда не знались. Они старательно выступали, желая заработать, а в обступившей их толпе кто выкрикивал их имена, кто честил напропалую их родителей. Но они пропускали всё это мимо ушей, и на их лицах светились улыбки. Однако стоило кому‑то позволить себе отпустить дерзость или непристойность в адрес Фэнхуан, могучий самец обезьяны молнией бросался на обидчика, норовя укусить.
Один из известных в прошлом «четырёх маленьких злыдней», Ван Железная Башка из восточного предместья, стал задирать Фэнхуан, помахивая двумя сотенными купюрами:
– Эй, тёлка, у тебя в носу колечко, а внизу что? Тоже колечко продето? А ну скинь штаны, братишка глянет, и эти бумажки твои.
Вслед за ним загалдели и его подручные:
– Во‑во, скидывай давай, дай братве глянуть!
Фэнхуан не обращала на их непристойности ни малейшего внимания, лишь подтянула одной рукой цепочку, а движением другой, в которой держала тонкую длинную плеть, погнала обезьяну по кругу собирать деньги:
– Как вы слышали, почтенные, есть деньги, нет – не важно, сколько дадите, столько и хорошо. Нет денег, поддержите одобрением.
Симэнь Хуань, тоже с улыбкой на лице, размеренно и не сбиваясь, колотил в гонг.
– А ты, Симэнь Хуань, ублюдок, куда твой прежний гонор девался? Братка Тощего Юя погубил, ещё и этот должок за тобой. А ну быстро, скажи своей бабе, пусть спускает штаны, чтобы братва полюбовалась, а не то… – И вся компания за спиной Железной Башки завопила на все лады.
Обезьяна с миской в руке подошла вперевалочку к Железной Башке – одни утверждали, что видели, как Пан Фэнхуан поднатянула цепочку, другие говорили, что ничего такого не было, – отбросила миску за голову, резко подпрыгнула, забралась к Железной Башке на плечи – и ну царапаться и кусаться. Её верещание слилось с горестными воплями молодчика, а толпа бросилась врассыпную. Быстрее всех удрали его братки. Усмехаясь, Фэнхуан стащила с него обезьяну и пропела:
Деньги и почёт не небо даёт –
Всяк, бывает, бродит по белу свету…
Лицо Железной Башки превратилось в кровавое месиво, и он с воплями катался по земле. Подоспевшие двое полицейских собрались было арестовать Симэнь Хуаня и Пан Фэнхуан, но обезьяна, взвизгнув, оскалилась на них, и один полицейский вытащил пистолет. Фэнхуан крепко прижала обезьяну к груди, будто мать, защищающая дитя. Многие из тех, кто снова окружил поводырей, стали выступать в их защиту.
– Вот кого арестовать надо! – указывали они на Железную Башку.
Вот ведь не разберёшь, что на уме у этой толпы, любезные читатели! Когда Пан Канмэй и Симэнь Цзиньлун были у власти, народ ненавидел Пан Фэнхуан и Симэнь Хуаня лютой ненавистью, желая, чтобы у них всё прахом пошло. Но стоило так и случиться, стоило им утратить силу, как к ним стали относиться с сочувствием. Полицейские, конечно, знали о прошлом этих двоих, но ещё лучше знали про их особые отношения с замначальника участка и перед лицом расходившейся толпы молча махнули рукой. Один схватил Железную Башку за ворот и поднял, приговаривая:
– Пошёл, мать твою, нечего на жалость давить!
Случай этот всколыхнул уездный партком. Внимательный к людям секретарь Ша Уцзин послал к Пан Фэнхуан и Симэнь Хуаню в гостиничку, расположенную в подвале здания вокзала, заведующего канцелярией вместе с делопроизводителем. Обезьяна и на них оскалилась. Завканцелярией передал слова секретаря и выразил надежду, что обезьяну сдадут в недавно разбитый в западном предместье парк Феникса, а их устроят на подходящую работу. С нашей точки зрения, людей обыкновенных, очень даже неплохо, но Фэнхуан прижала обезьяну к себе и зыркнула на них:
– Только посмейте тронуть её, убью!
А Симэнь Хуань озорно улыбнулся:
– Спасибо руководству за заботу, у нас всё в порядке; вы лучше сначала устройте рабочих, уволенных по сокращению штатов!
Дальнейшие события вновь принимают трагический оборот. Но моего умысла в этом нет, любезные читатели, такая уж судьба выпала этим персонажам.
Так вот, однажды под вечер Пан Фэнхуан и Симэнь Хуань со своей обезьяной перекусывали в небольшой харчевне с южной стороны привокзальной площади. В это время к ним подкрался Ван Железная Башка с марлевым чулком на голове. К нему с воплем ринулась обезьяна. Но она была привязана за цепочку к ножке стола и лишь перекувырнулась через голову. Вскочивший Симэнь Хуань повернулся и обнаружил перед собой свирепую физиономию Железной Башки, который, ни слова не говоря, всадил ему в грудь нож. Возможно, этот молодчик намеревался заодно прикончить и Фэнхуан, но так испугался бешеных воплей катавшейся по земле обезьяны, что, даже не вытащив ножа, обратился в бегство. Пан Фэнхуан бросилась к Симэнь Хуаню и зарыдала. Обезьяна сидела рядом с горящим взглядом, с ненавистью глядя на всех, кто пытался приблизиться. Кайфан, который узнал о случившемся и примчался на место происшествия с парой полицейских, тоже попробовал подойти. Но дикие крики обезьяны заставили его отступить. Один полицейский наставил на неё пистолет, но его схватил за руку Кайфан.
– Фэнхуан, придержи обезьяну, нам его в больницу нужно отправить, – взмолился он и повернулся к полицейскому с пистолетом: – Быстро вызывай «скорую»!
Фэнхуан обняла обезьяну и закрыла ей глаза ладонями. Та послушно свернулась у неё на груди. Ну просто мать и сын, что стоят друг за друга.
Вытащив нож из груди Симэнь Хуаня, Кайфан зажал ладонью рану, чтобы остановить кровь.
– Хуаньхуань! Хуаньхуань! – воскликнул он.
Симэнь Хуань медленно открыл глаза.
– Кайфан… – Изо рта у него шла кровь. – Ты мой старший брат… Я сам… добился‑таки наконец…
– Хуаньхуань, держись, «скорая» сейчас приедет! – кричал Кайфан, поддерживая его за шею.
Кровь сильным потоком струилась у него между пальцами.
– Фэнхуан… Фэнхуан… – невнятно бормотал Симэнь Хуань. – …Фэнхуан…
Под вой сирены примчалась карета «скорой помощи», из неё выскочили врачи с сумками и носилками, но Симэнь Хуань на руках у Лань Кайфана уже закрыл глаза.
Спустя двадцать минут руки Лань Кайфана, перепачканные в крови Симэнь Хуаня, стальными щипцами замкнулись на горле Вана Железной Башки.
Смерть Симэнь Хуаня чрезвычайно опечалила меня, любезные читатели, но ведь объективно после этого уже ничто не мешало нашему Лань Кайфану добиваться Пан Фэнхуан. Здесь открывается занавес и начинается ещё одна, ещё большая трагедия.
В этом мире полно таинственных явлений, но с развитием науки на всё находятся ответы. Убедительные доводы не найти лишь для любви. Наш отечественный писатель А Чэн[301]в одном из своих произведений как‑то сказал, что любовь – это некая химическая реакция. Суждение оригинальное и в значительной степени воспринимается как нечто новое. Но если любовь можно творить химически и химически ею управлять, у писателя не остаётся за что сражаться. И хотя сказанное им верно, я всё же против.
Ну, довольно языком болтать, продолжим рассказ про нашего Лань Кайфана. Он принял на себя все хлопоты с похоронами Симэнь Хуаня и с согласия отца и тётушки захоронил его прах за могилой Цзиньлуна. Не будем далее распространяться о том, как горевали Хуан Хучжу и Лань Цзефан; речь о Кайфане, который с тех пор каждый вечер появлялся в полуподвальной комнатке привокзальной гостиницы, где остановилась Фэнхуан. Днём, как выдавалась свободная минута, он отправлялся на площадь. Пока Фэнхуан выступала с обезьяной, он, ни слова не говоря, следовал за ними, как телохранитель. В участке его поведением были недовольны, и его вызвал старый начальник участка:
– Брат Кайфан, в городе столько славных девушек, а тут женщина, выступающая с обезьяной… Ты только взгляни, на кого она похожа…
– Воля твоя, начальник, можешь отстранить меня от должности, а если и на простого полицейского не тяну, так и уволюсь.
Раз Кайфан до такого договорился, остальным стало неудобно вмешиваться, и с течением времени высказывавшие недовольство изменили своё отношение к Пан Фэнхуан. Да, она курит и пьёт, красит волосы в золотистый цвет, носит колечко в носу, шатается по площади целыми днями и действительно не похожа на приличную женщину, но настолько ли она плохой человек? И полицейские, наоборот, стали относиться к ней по‑дружески. Они даже старались шутливо заговорить с ней, когда встречали на площади во время патрулирования:
– Эй, Златовласка, ты нашего замначальника слишком уж в оборот не бери, а то от него скоро совсем стебелёк останется!
– Точно, когда пора ослабить хватку, уж подотпусти!
Фэнхуан их шуточки всегда пропускала мимо ушей, лишь обезьяна грозно скалилась.
Сначала Кайфан настаивал, чтобы Фэнхуан перебралась в переулок Тяньхуа, потом – в усадьбу Симэнь, но она категорически отказалась. Прошло какое‑то время, и он сам почувствовал, что, если её не будет по вечерам в этой гостиничке при вокзале, а днём она не будет бродить по привокзальной площади, ему в привокзальном участке и работать не захочется. О том, что у симпатичной «девицы с золотыми волосами и колечком в носу, что выступает с обезьяной», близкие отношения с маленьким синеликим полицейским с железной хваткой из привокзального участка, прознали также местные бродяги и шпана. Поначалу они хотели погреть на этом руки, но тут же отказались от своей затеи: кто осмелится вырывать куриную ногу из пасти тигра!
Попробую вообразить, как Кайфан каждый вечер навещал Фэнхуан в её комнатке. Эта гостиница раньше была коллективной собственностью, а после начала реформ стала частной. С точки зрения строгих установлений общественной безопасности, закрыть её было проще простого. Поэтому всякий раз при виде Лань Кайфана пухлая физиономия хозяйки расплывалась в любезной улыбке, а из её размалёванного помадой, обычно громогласного рта разве что мёд не тёк.
Первые несколько вечеров Фэнхуан на стук Кайфана не открывала. Наш Кайфан оставался стоять за дверью – молча, как столб. Из‑за двери доносились то всхлипывания, то взрывы смеха. Он слышал, как повизгивает и скребётся в дверь обезьяна. Чуял то сигаретный дым, то запах вина. Но никогда не ощущал ничего похожего на запах наркотиков и радовался про себя. Если человек с такими вещами свяжется, то, считай, погиб. «А если она на самом деле займётся этим, – думал он, – смогу ли я по‑прежнему сходить с ума от неё? Да, чтобы с ней ни случилось, пусть хоть вся сгниёт изнутри, буду любить её».
Всякий раз, приходя к ней, он приносил букет цветов или фрукты и, если она не открывала, стоял, пока не наставала пора уходить. Цветы и фрукты оставлял перед дверью. Хозяйка гостиницы поначалу не догадывалась, в чём дело, и предложила:
– Любезный брат, у меня с десяток красивых девушек имеется, могу позвать, выбирай, какая приглянется…
Его ледяной взгляд и сжавшиеся до хруста в костях кулаки напугали её до смерти, и больше нести всякий вздор она не осмеливалась.
Как гласит пословица, «терпение и труд всё перетрут». Фэнхуан таки отворила дверь нашему Кайфану. В полутёмной комнатке было сыро, краска на стенах пузырилась. С потолка свешивалась тусклая лампочка, стоял запах плесени. Две узкие кровати, пара драных диванов, словно притащенных со свалки. Присев на один из них, Кайфан тут же почувствовал, что коснулся задом бетонного пола. Именно тогда он и заговорил о переезде. Одна кровать её. На другой ещё разложены старые вещи Симэнь Хуаня. Теперь на этой кровати спит обезьяна. Ещё есть два термоса. И чёрно‑белый телевизор с экраном четырнадцать дюймов, тоже, похоже, с помойки. Вот среди этой бедности и грязи наш Кайфан наконец и вымолвил «люблю», которое таил в душе больше десяти лет.
– Я люблю тебя… – сказал он. – Люблю с тех пор, как впервые увидел.
– Чушь! – холодно усмехнулась Фэнхуан. – Ты впервые увидел меня в Симэньтуни на кане своей бабушки. В то время ты и ползать‑то не умел!
– Ползать не умел, а тебя уже любил! – не уступал Кайфан.
– Ну да, конечно. – Фэнхуан затянулась. – Ты понимаешь, что говорить о любви с такой женщиной, как я, всё равно что жемчужину в отхожее место бросать?
– Не надо наговаривать на себя. Я прекрасно вижу, что ты собой представляешь!
– Видишь ты, как же, – фыркнула Фэнхуан. – Да я проституткой была, с тысячей мужчин переспала! И с обезьяной тоже! А ты о любви со мной говоришь? Ступай‑ка ты прочь, Лань Кайфан, найди себе приличную женщину, не надо переносить на себя затхлый запах моего тела!
– Ерунду ты говоришь! – разрыдался Кайфан, закрыв лицо руками. – Врёшь ты всё, ну скажи, что ничего подобного у тебя не было!
– А что, если было? И что, если не было? Тебе‑то какое, чёрт возьми, до этого дело? – равнодушно проговорила Фэнхуан. – Кто я тебе – жена? Любовница? Меня отец с матерью не смели контролировать, а ты смеешь!
– Потому что люблю тебя! – взревел наш Кайфан.
– Не смей больше произносить это слово, тошнит уже! Давай проваливай, бедный малыш синеморденький! – И она нежно и призывно махнула обезьяне. – Мартышечка, золотце, давай, спатеньки ложимся!
Обезьяна вскочила и одним прыжком очутилась у неё на кровати.
Наш Кайфан вытащил пистолет и прицелился в мартышку.
Фэнхуан с яростным криком прижала обезьяну к себе:
– Сперва меня убей, Лань Кайфан!
Для нашего Кайфана это было страшным ударом. До него давно доходили слухи, что Фэнхуан была проституткой, но подсознательно поверить в это на сто процентов он не мог. Но когда она сама безжалостно бросила ему в лицо, что переспала с тысячей мужчин да ещё с обезьяной, сердце будто пронзила туча стрел.
Держась за грудь и спотыкаясь, Кайфан выбежал из гостиницы на площадь; в опустевшей голове крутилась одна‑единственная мысль. Перед входом в сияющий неоновыми огнями бар его остановили две разряженные и накрашенные девицы и увлекли внутрь. Он сидел на высоком стуле и опрокидывал в себя коньяк, три рюмки одна за другой. А потом мучительно уронил голову на стойку. К нему подсела женщина – золотисторыжие волосы, подведённые синим глаза, кроваво‑красные губы, открытая грудь – и попыталась погладить по синей половине лица. Эта ночная бабочка была залётная, не из местных, и ещё не знала, что здесь в полиции есть человек с синим лицом (Кайфан, когда навещал Фэнхуан, форму никогда не надевал). Он по профессиональной привычке не дал её руке коснуться своего лица и перехватил за запястье. Женщина вскрикнула. Отпустив руку, Кайфан с извиняющимся видом хохотнул. Женщина кокетливо прижалась к нему ногой:
– Какие сильные у тебя руки, брат!
Кайфан махнул ей, чтобы она уходила, но она жарко прижалась к нему грудью, дыша в лицо смесью табака и винного перегара:
– Столько страданий, братец, красотка какая бросила? Бабы они все одинаковы, давай сестрёнка утешит тебя…
«Ну, шлюха, ты у меня попляшешь!» – с ненавистью подумал Кайфан.
И чуть не упал со стула. Вслед за этой женщиной прошёл по полутёмному коридору в переливающуюся блуждающими огнями комнату. Без лишних слов она разделась догола и улеглась на спину на кровать. Тело, можно сказать, привлекательное: высокая грудь, плоский живот, длинные ноги. Впервые видевший обнажённое женское тело Кайфан возбудился, но напрягся ещё больше. И медлил. Женщина стала проявлять нетерпение, к ней тоже применялось правило «время – деньги».
– Ну иди сюда, что застыл? – приподнялась она. – Несмышлёныша из себя корчит!
Когда она приподнималась, золотистый парик слетел, открыв сплюснутый череп с жидкими волосёнками. В голове Кайфана словно громыхнуло, перед глазами всплыли золотистые волосы Фэнхуан и её милое лицо. Он вытащил из кармана стоюаневую купюру, швырнул на тело женщины и повернулся, чтобы уйти. Женщина вскочила и обвила его как осьминог, изрыгая ругательства:
– Негодяй паршивый, шутки шутить со мной вздумал, сотенкой захотел отделаться!
И одновременно шарила по телу Кайфана, конечно же, пытаясь нащупать деньги. Но её рука наткнулась на что‑то твёрдое. Это была холодная сталь пистолета. Кайфан не дал ей отдёрнуть руку и снова ухватил за запястье. Женщина попробовала было взвыть благим матом, но тут же замолкла. Кайфан отпихнул её, она отступила на пару шагов и опустилась на кровать.
Он вышел на площадь. Голову охватило прохладным ветром, выпитое подступило к горлу и хлынуло рвотой на землю. Мысли стали гораздо яснее, но боль в сердце так и не унять. Он то ругался, стиснув зубы, то таял от нежности к Фэнхуан, ненавистной и любимой. Ненависть тонула в обрушивающейся на него волне любви; любовь утопала под яростными валами ненависти. Два дня и две ночи Кайфан барахтался среди этих смешанных чувств, которые накатывались мутным прибоем и накрывали с головой. Сколько раз он доставал пистолет и приставлял к груди – не делай этого, малец, не совершай глупости! – но в конце концов разум возобладал над безумным порывом.
– Пусть она проститутка, всё равно женюсь на ней! – шёпотом поклялся он.
Приняв решение, Кайфан снова постучался в дверь Фэнхуан.
– Ну что тебя опять принесло?! – раздражённо начала она, но тут же почувствовала, как он переменился за эти два дня: лицо ещё больше посинело и осунулось, соединившиеся в одну линию густые брови нависли над глазами огромной мохнатой гусеницей. Сами глаза отливали чернотой, а их блеск просто обжигал. От его жгучего взгляда даже обезьяна с визгом забилась в угол, дрожа от страха. – Ну садись, раз пришёл, – проговорила она, уже помягче. – Если про любовь разговоры заводить не будешь, можем остаться друзьями.
– Буду, и не только разговоры, я жениться на тебе хочу! – свирепо выпалил Кайфан. – Подумаешь, с тысячей мужчин переспала! Да хоть со львом, хоть с тигром, хоть с крокодилом – всё равно хочу, чтобы ты стала моей женой!
– Не горячись, малыш Синеликий, – усмехнулась, помолчав, Фэнхуан. – О любви походя не говорят, о женитьбе тем более.
– А я и не походя, – заявил Кайфан. – Я два дня и две ночи думал, всё продумано. Мне не нужно ничего: ни должность начальника участка, ни работа полицейским, – я хочу бить для тебя в гонг, скитаться вслед за тобой!
– Ладно, не сходи с ума. Не стоит губить карьеру ради такой женщины, как я. – И возможно, чтобы разрядить атмосферу подавленности, шутливо заявила: – Выйду за тебя, но только когда твоё синее лицо станет белым.
Вот уж поистине, как говорится, «нечаянное слово может быть воспринято близко к сердцу». Над человеком, который дошёл в своей любви до одержимости, ни в коем случае нельзя подшучивать как попало. Вы, любезные читатели, наверняка помните, как в «А Бао», одной из новелл «Рассказов Ляо Чжая о необычайном»,[302]учёный по имени Сунь Цзычу без колебаний отсёк себе шестой палец на руке, стоило барышне А Бао подшутить над ним. А потом обратился в попугая и прилетел к её постели. После нескольких перерождений они с А Бао стали мужем и женой.
У истории с А Бао прекрасный финал, дорогие читатели, в моей же истории ничего красивого нет. Но, как говаривали раньше, это не в моей воле, такова уж их участь.
Кайфан попросил отпуск по болезни и, несмотря на возражения начальства, отправился в Циндао. Отдал всё, что было, и сделал жестокую операцию по пересадке кожи. Когда он появился в полуподвальной комнатушке привокзальной гостиницы с перебинтованным лицом, потрясённая Пан Фэнхуан застыла в изумлении. Застыла и обезьяна, которая, возможно, из‑за Вана Железной Башки терпеть не могла людей в марле. Оскалившись, она бросилась на него, но Кайфан оглушил её ударом кулака.
– Вот, поменял кожу, – переполненный эмоциями, выпалил он.
Фэнхуан в растерянности смотрела на него полными слёз глазами. Кайфан опустился перед ней на колени, обнял за ноги и прижался лицом к её животу.
– Дурачок ты, дурачок… – гладя его по голове, бормотала она. – Ну почему ты такой глупый…
Потом они заключили друг друга в объятия. Кайфану ещё было больно, и она целовала другую половину лица. Он отнёс её на кровать, и они предались любви.
Вся кровать окрасилась красным.
– Ты девственница?! – воскликнул поражённый Кайфан, и от потока слёз все бинты у него намокли. – Ты девственница, моя Фэнхуан, родная, что же ты глупости мне говорила…
– Девственница, как же, – словно назло бросила Фэнхуан. – Восемьсот юаней, и ты опять девочка!
– Ах ты озорница маленькая, снова провела меня, моя Фэнхуан… – Не обращая внимания на боль, Кайфан покрывал поцелуями тело прекраснейшей во всём Гаоми – а для Кайфана и на всём белом свете – женщины.
Поглаживая этого мужчину, твёрдого и гибкого, как вязанка прутьев, Фэнхуан приговаривала, словно потеряв всякую надежду:
– Силы небесные, так и не удалось отвертеться от тебя…
Просто духу не хватает рассказывать о том, что было дальше, любезные читатели. Но раз уж начал, надо заканчивать, так что уж позвольте мне выступить в роли беспощадного повествователя.
Когда Кайфан, весь в бинтах, явился в дом номер один по переулку Тяньхуа, Лань Цзефан с Хуан Хучжу так и обмерли. Ну как, скажите, вынести такое. А Кайфан, не реагируя на их расспросы о перебинтованном лице, преисполненный радости и просто светясь от счастья, выпалил:
– Отец, тётушка, я женюсь на Фэнхуан!
Будь у них в руках что‑то стеклянное, оно выпало бы из рук и разбилось вдребезги.
Мой приятель Лань Цзефан мучительно нахмурил брови и тоном, не терпящим возражений, заявил:
– Ну нет, это никуда не годится!
– Это почему?
– Не годится, и всё!
– Папа, неужели вы тоже верите всем этим сплетням? – не смутился Кайфан. – Я тебе клянусь, Фэнхуан – чистейшая девушка, каких поискать… Она девственница…
– Силы небесные! – возопил мой приятель. – Ну не годится это, сынок…
– Папа, – рассердился Кайфан, – тебе ли останавливать меня в вопросах любви и брака?
– Конечно, не мне, сынок… Но… Пусть твоя тётушка скажет… – И, бегом вернувшись в дом, мой приятель закрыл за собой дверь.
– Кайфан… Бедное дитя… – залилась слезами Хучжу. – Фэнхуан – родная дочь твоего дядюшки, у вас с ней одна бабушка…
Кайфан содрал бинты, а с ними и свою новую кожу, половина лица превратилась в огромную зияющую рану. Выскочив из ворот, он уселся на мотоцикл и так газанул, что въехал в дверь парикмахерского салона напротив. Находившиеся там замерли от страха. А он пнул переднее колесо, резко повернул руль, и мотоцикл, как взбесившаяся лошадь, понёсся к привокзальной площади. Он уже не слышал, как парикмахерша, которая много лет прожила рядом с его семьёй, бросила вслед:
– Ну и семейка, все как один ненормальные!
Пошатываясь, наш Лань Кайфан ворвался в полуподвальное помещение и распахнул настежь полуотворённую дверь. Фэнхуан ожидала его, сидя на кровати. К нему бешено рванулась обезьяна. На сей раз он забыл полицейские установления, забыл всё и с одного выстрела уложил мартышку. Так полувековые перевоплощения в животных души безвинно погибшего нашли наконец своё разрешение.
Всё это произошло так внезапно, что Фэнхуан от страха потеряла сознание. Кайфан наставил пистолет на неё – ни в коем случае не совершай этой глупости, малец! – но при виде её прекрасного лика, будто выточенного из яшмы, – этого красивейшего на всём белом свете лица – бессильно выронил пистолет. Подняв его, он вылетел за дверь, и на самой верхней ступеньке – словно на ступеньке, ведущей из ада в рай, – ноги нашего Кайфана подкосились. Он рухнул на колени, приставил пистолет к своему уже разбитому сердцу – не делай этого, малец, не совершай глупости! – и нажал курок. Прозвучал глухой выстрел, и Кайфан мёртвым распластался на ступеньке.
ДИТЯ ВЕКА
Прах Кайфана Цзефан и Хучжу отвезли на полоску земли, уже усеянную могилами, и похоронили рядом с Хэцзо. Во время кремации и похорон за ними неотступно следовала Фэнхуан с трупом обезьяны на руках. Она горько плакала, исполненное скорби лицо не могло не вызывать жалости. Все относились к ней с участием, и хотя Кайфана уже не было в живых, ничего не говорили. Обезьяна уже начала смердеть, Фэнхуан убеждали бросить её, но она стала умолять разрешить ей похоронить обезьяну на том же клочке земли. Мои друзья без колебания дали согласие. Так, рядом с захоронениями осла, вола, хряка и пса появилась ещё и могила обезьяны. Немалые затруднения вызвал у моих друзей вопрос о том, как устроить Фэнхуан, и они собрались вместе двумя семьями, чтобы обсудить его. Чан Тяньхун не сказал ни слова, Хучжу тоже неловко было высказаться. А Баофэн сказала:
– Отправляйся‑ка ты к ней, Гайгэ, послушай, что она сама на этот счёт думает. В конце концов, она вышла в жизнь с кана нашей семьи; если в чём‑то нуждается, можем помочь, если у неё совсем край, тоже в беде не оставим.
Вернувшийся Гайгэ сообщил, что Фэнхуан уехала.
Время, как вода, неумолимо стремится вперёд: не успели оглянуться, а уже и двухтысячный год подошёл к концу. Близилось начало нового тысячелетия, и все признаки праздника в Гаоми были налицо. На домах развешаны фонари, во дворах – гирлянды, на привокзальной площади и на площади Тяньхуа установили высоченные дисплеи с обратным отсчётом времени, а по краям площади приглашённые за большие деньги мастера приготовили ещё и фейерверки, которые в момент смены старого года новым должны были раскрасить небо сверканием праздничной иллюминации.