Риббентроп: Да, это правда. Я знаю, что Гендерсон — мне кажется, это было на следующий день, 26-го — вылетел в Лондон на немецком самолете. Я не знаю деталей, но я знаю о том, что фюрер сказал в ходе встречи: «Берите мой самолет и немедленно вылетайте к своему правительству»
Хорн: С какими результатами посол Гендерсон прибыл в Берлин 28 августа?
Риббентроп: Я хочу сказать в этой связи, что в свете критической ситуации между Польшей и Германией, которая конечно, была известна британскому послу, Гитлер выразил мне определенное разочарование тем, что британский посол вернулся с ответом не скоро, что лишь наэлектризовало атмосферу. 28-го, у Гендерсона была очередная совместная дискуссия с фюрером. Я также присутствовал. Ответ, доставленный сэром Невиллом Гендерсоном из Лондона поначалу показался фюреру неудовлетворительным. Он содержал различные положения, выглядевшие неясными для фюрера. Но главным положением было то, что Англия объявляла о своей готовности для всеобъемлющего решения существующих проблем между Германией и Англией, при условии разрешения германо—польского вопроса мирным путем.
Во время дискуссии Адольф Гитлер сказал сэру Невиллу Гендерсону о том, что он проверит ноту и попросит его вернуться. Затем он…
Хорн: Правда ли то, что этот меморандум Англии предлагал Германии вступить в прямые переговоры с Польшей?
Риббентроп: Это правда. Одним из положений ноты — я намерен продолжить это — было то, что англичане предлагали, что прямые германо—польские переговоры будут наиболее подходящими для поиска решения и, во-вторых, что такие переговоры должны пройти как можно быстрее, потому что Англия признает, что ситуация очень напряженная, в силу пограничных инцидентов и общего положения. В дальнейшем нота заявляла, что независимо от того, какое решение может быть найдено — мне кажется это содержалось в ноте — оно должно быть гарантировано великими державами.
|
|
Хорн: Англия предлагала посредника, для прямых переговоров между Польшей и Германией?
Риббентроп: Да, верно.
Хорн: Какими являлись немецкие предложения, которые были 29 августа 1939 переданы Гитлером Гендерсону в виде ответа на меморандум Гендерсона?
Риббентроп: Ситуация была такой: 29-го Адольф Гитлер снова принял британского посла и по этому случаю сказал ему, что он готов принять английское предложение от 28-го, то есть, что несмотря на великое напряжение и несмотря на польское отношение, которое его глубоко возмущало, он был готов дать свою руку еще раз для мирного решения германо-польских проблем, как предлагала британская нота от 28-го.
Хорн: По каким причинам в немецкое предложение был включен запрос о направлении польского уполномоченного 30 августа?
Риббентроп: В сообщении Адольфа Гитлера послу Гендерсону для британского правительства заявлялось, что германское правительство, в свете напряженной ситуации, немедленно будет работать над предложениями по урегулированию проблем Данцига и коридора. Германское правительство надеялось находится в состоянии получить данные предложения о прибытии польского переговорщика, которое ожидалось в течение 30 августа.
Хорн: Верно ли, что Гитлер включил это условие или запрос направить уполномоченного в течении 24 часов, потому что он боялся, что может возникнуть конфликт из-за того, что две отмобилизованных армии стояли лицом к лицу.
|
|
Риббентроп: Это совершенная, правда. Я могу сказать, что в ходе встречи 29-го посол Гендерсон, насколько я помню, спросил фюрера означает ли это ультиматум. Фюрер ответил: «Нет», о том, что это не ультиматум, но скорее, мне кажется он сказал, практическое предложение или предложение вытекающие из ситуации, или что-либо подобное. Я хочу повторить, что это факт, что ситуация на границах Данцига и коридора во время последних дней августа выглядела, такой, что можно было сказать, что пушки начнут стрелять сами по себе рано или поздно. Это было причиной относительно короткой отсрочки, которая являлась условием фюрера. Он боялся, что если дать много времени, вопросы затянутся и опасность войны не снизится, а возрастет.
Хорн: Правда ли, что, несмотря на информацию переданную послу Гендерсону, ответом британского правительства был то, что предложение неразумно?
Риббентроп: Я знаю британскую реакцию из нескольких документов появившихся позднее. Первая реакция поступила во время моей дискуссии с Гендерсоном 30 августа.
Хорн: Правда ли, что 30 августа вы получили личное сообщение, касающееся всеобщей мобилизации в Польше?
Риббентроп: Правда. 30-го Гитлер ожидал слов от польского переговорщика. Однако, этого не произошло, но, мне кажется, вечером 30-го из Польши пришли новости о том, что приказана, хотя не объявлена, общая мобилизация. Мне кажется о ней не объявляли до следующего утра. Это, конечно, в огромной степени обострило ситуацию.
|
|
Хорн: Правда ли, что британское правительство практически отозвало своё предложение, о посредничестве сделанное Германии для немедленных шагов по подготовке переговоров между Польшей и Германией?
Риббентроп: Вы имеете в виду 30-е?
Хорн: Да, 30-е.
Риббентроп: Это так. Как я сказал ранее, мы ждали 30-го, но польский переговорщик не прибыл. В то же время, Гитлер подготовил предложения, которые он хотел вручить польскому переговорщику, который, как было обещано сэром Невиллом Гендерсоном, мог бы вести переговоры с Германией на основе полного равенства. Не незадолго до полуночи, или по крайней мере до позднего вечера, поступил звонок от британского посла желавшего передать сообщение своего правительства. Эта встреча, мне кажется, была затем отложена еще раз; в любом случае в полночь 30 августа состоялся известный разговор между мной и Гендерсоном.
Хорн: Вчера вы слышали описания посланником Шмидтом[478] этой встречи. У вас есть, что добавить к его описанию?
Риббентроп: Я хочу добавить следующее об этом разговоре. Совершенно ясно, что это был нервозный для нас момент, это правда. Британский посол был нервозен и я тоже. Я хочу и могу отметить здесь тот факт, что британский посол за день до этого имел с фюрером незначительную сцену, которая могла завершиться серьезно. Следовательно, было определенное напряжение между мной и британским послом. Однако, я намеренно воспринимал британского посла спокойно и сдержанно, и принял его сообщение. Я надеялся, что этим сообщением, в последний момент, будет сообщение о польском переговорщике.
Однако, этого не случилось. Скорее, сэр Невилл Гендерсон сказал мне:
1. Его правительство не могло рекомендовать такой порядок процедур, несмотря на напряженную ситуацию, которая обострилась еще больше из-за польской всеобщей мобилизации; скорее британское правительство рекомендовало, чтобы немецкое правительство использовало дипломатические каналы;
2. О том, что если германское правительство представит такое же предложение британскому правительству, британское правительство будет готово оказать своё влияние на Варшаву с целью найти решение, поскольку постольку эти гарантии являлись разумными. В свете общей ситуации было сложно ответить, потому что, как я сказал, ситуация была чрезвычайно напряженной и фюрер в течение дня ждал польского эмиссара. Я, напротив, боялся, что пушки начнут стрелять сами по себе, если решение или нечто подобное как я сказал, не будет найдено как можно быстрее. Я затем прочитал предложения Гендерсону переданные мне фюрером. Я хочу заявить здесь еще раз под присягой, что фюрер недвусмысленно запретил мне передавать их из моих рук. Он сказал мне, что я могу сообщить британскому послу только их суть, если я думал об этом как рекомендуемом. Я сделал немного больше этого; я зачитал британскому послу все предложения, от начала до конца. Я сделал это, потому что надеялся на то, что британское правительство хочет оказать влияние на Варшаву и помочь с решением. Но тут я могу сказать откровенно, что из своего разговора с британским послом 30 августа, из отношения в целом, которое посланник Шмидт также описывал вчера в определенной степени, как и из сущности сообщения британского правительства, у меня сложилось впечатление, что Англия в тот момент не совсем готова оживить ситуацию, и позвольте сказать, сделать все зависящее для мирного решения проблемы.
Хорн: Что делало германское правительство после того как нота стала известна Гендерсону?
Риббентроп: После разговора с британским послом я доложил о нем фюреру. Я сказал ему, что это был серьезный разговор. Я также рассказал ему о том, что следуя его инструкциям я не вручил меморандум сэру Невиллу Гендерсону несмотря на просьбу. Но у меня сложилось впечатление о том, что ситуация была серьезной и я был убежден в том, что британская гарантия Польше была в силе. Таким было мое определенное впечатление от разговора. Затем, в течение 31-го фюрер целый день ожидал увидит он или нет, какого-либо типа польского переговорщика или же придет ли новое сообщение от британского правительства. Мы услышали здесь о вмешательстве рейхсмаршала Геринга, как он проинформировал господина Далеруса[479] о содержании той ноты во всех подробностях. Здесь таким образом нет сомнения в том, что в течении ночи, до раннего утра 31-го точные предложения правительства Рейха находились в руках и лондонского правительства и варшавского правительства. 31-го фюрер ждал целый день и я убежден, и я хочу заявить очень четко здесь, что он надеялся, на то, что будет сделано Англией. Затем в течение 31-го польский посол прибыл ко мне. Но известно, что он не имел полномочий для чего-либо, вступить в переговоры или даже получить предложения какого-либо рода. Я не помню, разрешил ли фюрер мне вручить предложения такого рода ему, но я думаю это возможно. Но польский посол был не уполномочен получать их, как он выразился мне. Я могу отметить кратко, что касается отношения Варшавы, свидетель Далерус уже пояснял.
Хорн: Верно ли, что Англия не последовала германским предложениям Варшаве до вечера 31 августа?
Риббентроп: Пожалуйста, повторите вопрос.
Хорн: Верно ли, что германские предложения, которые были представлены вами предыдущим вечером 30 августа послу сэру Невиллу Гендерсону не передавались Варшаве до вечера 31 августа?
Риббентроп: Вы имеете в виду из Лондона?
Хорн: Из Лондона?
Риббентроп: Я не могу точно сказать, но это, несомненно, подтверждается официальными документами.
Хорн: Какие соображения привели к окончательному решению по принятию военных мер против Польши?
Риббентроп: Я не могу сказать о деталях этого. Я знаю только, что фюрер — о том, что предложения, которые я зачитал британскому послу, ночью 30-го были опубликованы в эфире, мне кажется, вечером 31-го. Реакция варшавского радио, я помню точную реакцию, была к сожалению такой, что звучала как настоящий боевой клич в ответ на немецкие предложения, которые, как я слышал, характеризовались Гендерсоном как разумные. Мне кажется они были охарактеризованы польским радио как наглость, и о немцах говорили как о гуннах или как то так. Я помню это. В любом случае, вскоре после объявления этих предложений последовал очень резкий отрицательный ответ из Варшавы. Я полагаю, что это был ответ, убедивший Фюрера в ночь на 31-е отдать приказ выступить. Я, со своей стороны, могу только сказать, что я отправился в рейхсканцелярию, и фюрер сказал мне о том, что он отдал приказ и, что уже ничего нельзя сделать, или что-то в таком духе, и что вещи теперь в движении. Впоследствии я просто сказал фюреру: «Желаю удачи».
Я могу также отметить, что начало этих враждебных действий положило конец усилиям со стороны Адольфа Гитлера установить дружбу с Англией.
Хорн: Муссолини делал еще одно личное предложение о посредничестве и как от этого предложения отказались?
Риббентроп: Да, это, правда. 3 сентября, утром, такое предложение о посредничестве поступило в Берлин с заявлением Муссолини о том, что он готов вынести польский вопрос на форум, конференцию, и что он будет этим заниматься, если германское правительство быстро согласиться. Это было сказано в то же время, когда и французское правительство уже одобрило это предложение. Германия незамедлительно согласилась. Но через несколько дней — я не помню точное время — было доложено, что в речи, мне кажется, британского министра иностранных дел Галифакса в Палате Общин или в иной британской декларации, это предложение отвергалось Лондоном.
Хорн: Вы знали о том, что Франция также отвергла это предложение?
Риббентроп: Я уже сказал, что мы получили вместе с этим предложение, мне кажется через итальянское правительство, информацию о том, что французское правительство было довольно предложением и уже приняло его.
Хорн: Вы видели иные возможности для мира после завершения польской кампании и преследовали их?
Риббентроп: После завершения польской кампании у меня был долгий разговор с Адольфом Гитлером. Ситуация была такой, что несомненно существовал определенный недостаток энтузиазма у французов. Во время этих недель военные люди между тем использовали выражение «картофельная война на Западе». Гитлер, как я могу судить из всего сказанного мне, не был заинтересован в переносе войны на Запад, и мне кажется это являлось правдой для всех членов правительства. Я хочу напомнить вам речь рейхсмаршала Геринга в отношении этого. Гитлер произнес речь в Данциге, и мне кажется, где-то еще, вероятно в Рейхстаге, мне кажется в Рейхстаге, в которой дважды сказал Англии и Франции на однозначном языке, что он открыт для переговоров в любое время. Мы пытались осторожно услышать дипломатические круги о слухах во вражеских столицах. Но публичные ответы на речи Адольфа Гитлера четко показывали, что не может быть мысли о мире.
Хорн: Что вы предпринимали, чтобы избежать дальнейшего распространения войны?
Риббентроп: Это являлось, я хочу сказать, моим самым пламенным стремлением после завершения польской кампании попытаться локализовать войну, то есть предотвратить распространение войны в Европе. Однако, я вскоре обнаружил, что раз уж разразилась война, политики не всегда или скорее не все, являются решающим фактором в таких вопросах, и что в таких делах так называемые расписания генеральных штабов начинают функционировать. Каждый хотел перещеголять остальных. Наши дипломатические усилия были, несомненны повсюду, в Скандинавии, как и на Балканах, против расширения войны. Вместе с тем, война шла своим ходом. Я хочу заявить о том, что по моим разговорам с Адольфом Гитлером, я также был убежден в том, что немецкие военные того же мнения, Гитлер не желал возникновения войны где-либо.
Хорн: Верно ли, что вы получали информацию о планах западных держав вторгнуться в Рур?
Риббентроп: Да это правда. Тогда мы получали множество докладов. Наша разведывательная служба была такой, что у нас было много каналов для разведывательной работы. Все эти каналы вели к фюреру. Министерство иностранных дел имело относительно мало разведывательных служб, но скорее пользовалось официальными дипломатическими каналами. Но мы также тогда получали доклады и новости, которые, несомненно, позволяли сделать выводы. Мы в министерстве иностранных дел также получали доклады, подтверждавшие намерения западных держав войти на территорию Рура при первой возможности. Ситуация на Западе была такой, что Западный Вал[480] был очень сильным военным барьером против Франции и это естественно вызывало идею, что такая атака может произойти с нейтральной территории, такой как Бельгия и Голландия.
Председательствующий: Сколько вам нужно, времени доктор Хорн?
Хорн: Ваша честь, я уверен час или полтора часа.
Председательствующий: Что же, Трибунал слушал с большим терпением к относительно большого числа деталей. Все, что я могу сказать, это то, что преувеличенное внимание к деталям подсудимого не хорошо по моему мнению. Мы прервемся сейчас.
(Трибунал отложен до 10 часов 30 марта 1946)
Девяносто пятый день
Суббота, 30 марта 1946
Утреннее заседание
Председательствующий: Да, доктор Хорн.
Хорн: 16 февраля 1923 конференция послов передала Литве суверенитет над территорией Мемеля, которая уже была аннексирована в 1923 неожиданной атакой литовских войск. Что заставило Гитлера издать директивы по возвращению территории Мемеля в 1939?
Риббентроп: Небольшая территория Мемеля, упоминающаяся в национальном гимне, всегда была дорога сердцам всего немецкого народа. Военные факты хорошо известны. Он был передан под контроль союзных держав после первой мировой войны и позднее захвачен и оккупирован литовскими солдатами с наскока. Страна сама являлась древней немецкой территорией, и было естественно, что она должна была желать снова стать частью Германии. Ранее в 1938, фюрер обратился к этой проблеме в моём присутствии, как к той, которая должна была разрешиться рано или поздно. Весной 1939 начались переговоры с литовским правительством. Эти переговоры привели к встрече между Урбшисом[481], литовским министром иностранных дел, и мной, и было подписано соглашение, означавшее, что область Мемеля снова станет территорией Рейха. Мне не нужно описывать страдания, которые область испытывала в последние годы. В любом случае вполне соответствовало принципу самоопределения народов, то, что воля народа Мемеля была выражена в 1939, и состоялось соглашение, которое восстанавливало совершенно естественное положение дел и которое бы любой стремился установить рано или поздно.
Хорн: Прошло полгода после войны с Польшей. Что, по вашему мнению, было решающими причинами приведшими к войне?
Риббентроп: Я вчера давал об этом показания. Решающим фактором была английская гарантия Польши. Мне не нужно развивать это положение. Эта гарантия, в сочетании польским менталитетом, создала невозможность переговоров с поляками или достижения с ними договорённости. Что касается действительного начала войны, следующие причины можно привести…
Без сомнений…
Додд: С позволения вашей чести, я обобщу этим утром и повторю своё вчерашнее утверждение о том, что я совсем не хочу вмешиваться в этот допрос. Но как свидетель сам сказал, мы уже проходили это вчера, мы вчера услышали всю историю уже по случаю вечернего заседания. Мое предположение заключается в том, что свидетель сам, до начала вопроса, заявляет, что он уже пояснял причины войны, вчерашним вечером, и я вполне согласен. Я думаю для него совершенно ненужно продолжать это снова. Я могу добавить мимоходом, что у нас есть большое сомнение об относимости или материальности вчерашнего вопроса, но уверен нам не нужно слушать его снова.
Председательствующий: Что скажете доктор Хорн?
Хорн: Я хочу сказать, что бывший германский министр иностранных дел, который обвиняется в пособничестве в агрессивной войне, может, вероятно, сказать несколько слов о решающих причинах, которые согласно ему привели к войне. Подсудимый, конечно, не должен повторять сказанное вчера. Я хочу, чтобы он пояснил некоторые детали положений, которые он упоминал в целом вчера, и это не займет много времени Трибунала.
Председательствующий: Хорошо, доктор Хорн, допустимо, конечно, чтобы он не затрагивал те же темы, которые он проходил вчера.
Хорн: Пожалуйста, расскажите нам кратко о фактах определяющих ваше отношение.
Риббентроп: Есть всего несколько коротких фактов, которые я должен упомянуть, и они касаются только событий этих 2 дней:
Прежде всего, не было сомнений, что 30 и 31 августа, Англия прекрасно осознавала чрезвычайную напряженность ситуации. Этот факт был сообщен Гитлеру в письме, и Гитлер сказал, что решение может быть принято и найден путь решения проблемы, с максимально возможной скоростью. Об этом было письмо Чемберлена Гитлеру.
Во-вторых: Англия знала, что предложения Германии являлись разумными, мы знали, что Англия имела эти предложения в ночь с 30 на 31 августа. Посол Гендерсон лично объявил о том, что предложения разумные.
В-третьих: поэтому, было возможно, 30 или 31 августа, дать Варшаве намек и сказать полякам начать, какого-либо переговоры с нами. Это можно было сделать тремя разными способами: польский переговорщик мог прилететь в Берлин, что являлось, по словам фюрера, вопросом часа или полутора часов; или могла быть организована встреча между министрами иностранных дел или главами государств на границах; или еще, посол Липский мог просто быть проинструктирован принять немецкие предложения. Если бы эти предложения были приняты, кризис был бы предотвращен и состоялись бы дипломатические переговоры. Англия сама, как она сама желала, могла послать своего посла для представления её на переговорах, что являлось бы, после произошедшего ранее, благоприятным знаком для Германии.
Однако, этого не произошло, и как я понял из документов, которые я впервые увидел здесь, ничего не было сделано в тот период для облегчения напряженной ситуации. Шовинизм естественен для поляков; и мы знаем от посла Гендерсона его слова, и из показаний господина Далеруса о том, что посол Липский использовал очень грубый язык для иллюстрации польского менталитета. Из-за того, что Польша прекрасно осознавала, что в любых обстоятельствах, имеет поддержку Англии и Франции, она заняла отношение, которое делало войну неизбежной при всех намерениях и целях. Мне кажется, что эти факты действительно были важны с исторической точки зрения на целый период. Я хочу добавить, что я лично сожалел о развитии событий. Вся моя работа на протяжении 25 лет была разрушена войной; и до последней минуты я прилагал все усилия, чтобы избежать войны. Мне кажется, что даже посол Гендерсон и документы подтверждают эти попытки. Я сказал Адольфу Гитлеру о том, что наиболее пламенным желанием Чемберлена было иметь хорошие отношения с Германией и достижение с ней соглашения; я даже послал специального посланца в посольство повидать Гендерсона, для того, чтобы сказать ему как фюрер серьезно желал этого, и сделал все, что было в его власти, чтобы прояснить это своему правительству.
Хорн: Дания и Норвегия были оккупированы в апреле 1940. Вы заключили пакт о ненападении с Данией 31 мая 1939 и на основе этих фактов обвинение вменяет вам вероломную дипломатию. Когда и каким путем вы узнали о неминуемой оккупации Дании и Норвегии?
Риббентроп: Желанием Фюрера и моим всегда являлось стремление сохранить нейтральную Скандинавию. Согласно политике Адольфа Гитлера, я делал все возможное для предотвращения распространения войны.
В один из дней апреля 1940 Гитлер вызывал меня в рейхсканцелярию. Он сказал мне о том, что он получил доклады утверждающие, что британцы нацелены оккупировать Норвегию, или высадить там войска. Поэтому, он решил оккупировать Норвегию и Данию послезавтра утром. Я впервые услышал об этом. Я был поражен; и затем фюрер показал мне документальные свидетельства, которые он получил от разведывательной службы. Он приказал подготовить ноты, информирующие норвежское и датское правительства о том, что германские войска вступят в них. Я напомнил фюреру о наличии пакта о ненападении с Данией, и о том, что Норвегия являлась нейтральной страной, и сказал ему о том, что доклады, полученные от нашей легации в Осло не предвещали вторжения. Однако, когда мне были показаны документы, я осознал насколько тяжелым было положение и что эти доклады следует воспринимать серьезно.
На следующий день вместе с помощниками, я подготовил дипломатические ноты и 8 апреля отправил их в Осло и Копенгаген. В тот день мы работали над этими нотами день и ночь. Фюрер отдал приказы о том, чтобы эти ноты прибыли незадолго до германской оккупации. Приказ был выполнен.
Насколько я знаю оккупация Дании прошла без проблем. Мне кажется вряд ли даже были выстрелы. Поскольку мы оккупировали страну, мы переговорили с датским правительством[482] Стаунинга, и заключили соглашение о том, что должно быть сделано все для предотвращения беспорядков в насколько возможной дружественной атмосфере. Неприкосновенность Дании полностью гарантировалась, и вопросы решались, даже на поздних стадиях, сравнительно спокойно и упорядоченно.
Ситуация достаточно отличалась в Норвегии. Сопротивление развивалось. Мы пытались сохранить короля Норвегии в стране и убедить его остаться. Мы вели с ним переговоры, но безуспешно. Он отправился на север, мне кажется в Нарвик; и в Норвегии больше не осталось возможности для переговоров. Как вам известно Норвегия была оккупирована, и введена гражданская администрация. После этой даты, Норвегия больше не касалась министерства иностранных дел; но одну вещь я хочу добавить: о том, что фюрер периодически говорил мне о том, что эти меры являлись чрезвычайной необходимостью, и что документы найденные после высадки британских войск в Норвегии, опубликованные позднее, показывали, что оккупация этих стран и высадка в Норвегии долгое время несомненно планировалась Англией.
Частые аллюзии происходят в ходе настоящего суда о больших страданиях норвежского и датского народов. Лично у меня такое мнение, что бы любой не думал о немецкой оккупации, все усилия и цели привели к исключению Скандинавии из театров военных действий, и мне кажется, что таким образом норвежский и датский народы были избавлены от невыносимых страданий. Если бы война разразилась между Германией и скандинавскими странами, эти люди испытали бы большие страдания и лишения.
Хорн: Вы взаимодействовали с Квислингом[483] до оккупации Норвегии?
Риббентроп: Я могу объяснить, что имя Квислинга стало мне известно гораздо позднее. До оккупации Норвегии его имя ничего не значило для меня. Правда, что господин Розенберг контактировал со мной в свете содействия пронемецким скандинавцам в виде бывшего Нордического движения и что было совершенно естественным. В тот период, мы также предоставляли фонды для пропагандистских газет и также для политических акций в Норвегии.
Все эти дискуссии, я отчетливо помню, не упоминались для захвата политической власти через определенные политические круги в Норвегии, или военные операции.
Хорн: Какое влияние министерство иностранных дел имело в Дании после оккупации страны?
Риббентроп: После оккупации Дании министерство иностранных дел было представлено при датском дворе. Позднее, в силу определенных событий — мне кажется будет слишком долго перечислять их — датское правительство ушло в отставку и был назначен уполномоченный Рейха. В Дании также был военный командующий и позднее высший руководитель полиции и СС.
Действия министра датского двора являлись такими же обычными как для очень влиятельного министра, который пытался избежать всех сложностей, которые естественно могли вытекать из оккупации; и позднее функционально уполномоченный Рейха, согласно моим инструкциям, обращался с Данией, не как с врагом Германии, а как с другом. Это всегда являлось руководящим принципом в Дании, даже когда более серьезные трудности возникли из-за интенсификации войны, там было совершенно спокойно в ходе долгих лет войны, и мы были очень сильно удовлетворены такими условиями.
Позднее, в связи с активностью вражеских агентов против наших мер и т.д., вещи, дела приняли более строгий оборот; уполномоченный Рейха всегда имел от меня инструкции не нагнетать вещи, но проводить их и работать, продолжая хорошие отношения между датчанами и немцами. Его задача было не всегда простой; но в целом, мне кажется, он, делал работу удовлетворительно.
Хорн: С какого времени и как вы получали доклады о намерении франко—британского генерального штаба включить Бельгию и Голландию в зону своих операций?
Риббентроп: Очевидно большую важность, придают этому вопросу в ходе слушаний. Ситуация была следующей: в 1937, Германия объявила, что она заключила соглашение с Бельгией, в котором Германия выражала уважение твердому нейтралитету Бельгии и условиям на которых Бельгия поддерживала свою нейтральность.